SS

Регина

Грэм притаскивает ее окровавленной и без сознания. Кидает на пол в холле и брезгливо отряхивает руки. Поднимает взгляд, находит глаза Регины, впивается в них и глухо говорит: – Она сопротивлялась. Он не оправдывается. В приоткрытую дверь виднеется плохо запаркованная машина. Как хорошо, что шериф может не штрафовать сам себя. Регина Миллс, хозяйка дома и города, усмехается. Конечно, сопротивлялась. Это не удивляет. Внутри все спокойно. Впервые за несколько последних дней. – Ты все сделал правильно, – одобрительно кивает она верному псу, догадываясь, что сейчас тому нужны слова поощрения – впрочем, как и всегда. О том, не видел ли его кто, она спросит чуть позже. Грэм будто не слышит ее на этот раз, все отряхивается. Не добившись нужного результата, трет ладони о джинсы, потом, не говоря ни слова, уходит по лестнице наверх. Генри нет дома, Регина не волнуется, а потому даже не следит за Грэмом. Вместо этого, поддернув узкую юбку, она садится на корточки и, склонив голову к плечу, шепчет со счастливой злостью: – Я говорила вам не возвращаться. Но вы не послушали. Кого теперь стоит в этом винить? Никто не отвечает, и тишина звучит слаще самой прекрасной музыки. Сердце бьется ровно и размеренно, руки не дрожат от яростного бессилия. Регина раздвигает губы в улыбке и, поднявшись, с удовольствием пинает носком дорогой туфли неподвижное тело мисс Эммы Свон – женщины, которая думала, что ее пощадят. Сверху слышится шум воды.

За несколько дней до

– Я никуда не уеду, – решительно сообщила Эмма Свон. – Даже не надейтесь. Она стояла напротив Регины и, похоже, наслаждалась эффектом, который произвели ее слова. Прищурила светлые глаза, всем своим видом говоря: «Я приехала к своему сыну и без него не уеду! Неважно, что я отказалась от него, теперь-то я здесь!» Шум проезжающих мимо машин заглушила пульсация в висках. Бум-бум-бум! Внутри словно что-то оторвалось и теперь беспощадно кровоточило. Ужасное ощущение. Регина паниковала. Она силилась найти в себе достаточно ярости и сарказма, чтобы ответить достойно, но мысль, что эта женщина останется в городе, будет видеться с Генри, будет склонять его на свою сторону, а потом, возможно, и вовсе заберет себе… Эта мысль овладела Региной так сильно, что вытеснила все остальные. Она отбивала ритм, билась в висок, нагоняла туман перед глазами и заставляла сжимать кулаки. Ногти впивались в ладони, но даже эта боль не позволяла Регине прийти в себя. Она будто вернулась туда, куда возвращаться не хотела, и вновь стояла перед самонадеянной девчонкой, возомнившей себя центром вселенной. И ничего было не сделать с этой девчонкой так, чтобы не замарать руки. День был таким хорошим еще двадцать минут назад… Солнце, птицы, прекрасный завтрак. Насупленный Генри, уходящий в школу, но Регина точно знала, что это пройдет. И вот… Что-то пошло неправильно. Впервые за столько лет. Лопнуло там, где натянулось слишком сильно. Есть ли надежда затянуть узел? Наконец, комок в горле рассосался. Регина выпрямилась. – Позвольте мне самой решать, стоит ли надеяться на что-то, мисс Свон. Получилось не так надменно, как хотелось бы, но достаточно хорошо. Во всяком случае, Эмма Свон поджала губы. Она станет бороться? Станет. Регина чуяла это в ней – самонадеянность матушки и безрассудство отца. Взяла лучшее от обоих. Как жаль, что нельзя рассказать ей обо всем. Кинуть в лицо и смотреть, хохоча, как она пытается отказаться от правды. А потом… Регина сглотнула и нервно облизала губы. На одно мгновение ей представилось, как она смыкает пальцы на шее этой женщины. И давит, давит, давит, пока глаза не закатятся, пока хрипы не прекратятся. О, такое сладкое ощущение, такое упоительное, вызывающее дрожь… Нервозность хозяйки дома от Эммы Свон явно не укрылась. Она даже позволила себе улыбнуться: понимающе и снисходительно. От этого снисхождения кровь вскипела в венах с такой силой, что запылало лицо. Регине пришлось отступить на шаг, чтобы не совершить того, о чем придется пожалеть. Эмма Свон наблюдала за ней. Несомненно, она была готова к бою, готова была отстаивать то, что уже считала своим. Регина с удовольствием сошлась бы с ней в схватке, не будь в этом замешан Генри. Нравится или нет, но он отыскал свою биологическую мать и теперь испытывает к ней какие-то чувства. Если Регина возьмется противостоять ей открыто… О, последствия могут быть невообразимы. На это понимание остатков самообладания хватило. Нет-нет, лицом к лицу воевать нельзя. Из-за Генри. Он притащил сюда эту… Он на ее стороне. И если Регина сделает что-то очевидное… Тем временем Эмма Свон выдвинула свои условия, не догадываясь даже, как мало отделяло ее от сломанного носа: – Если вы пообещаете, что не будете запрещать мне общаться с Генри, то, думаю, мы сможем ужиться на одной территории. Регина приоткрыла рот, жалея, что не умеет извергать пламя. Она бы с радостью посмотрела, как незваная гостья превращается в факел. – Так что? – Эмма Свон приподняла брови. – Договорились? Она даже протянула руку, непременно желая зафиксировать договоренность. Регина посмотрела на эту руку, сдерживая желание плюнуть. Потом перевела взгляд выше. – Es mi casa , мисс Свон, – прошипела она. – Mi ciudad . А Генри – mi hijo . Entiende ? Конечно, она не испанка. Но в этой стране так проще. Да и изучение испанского помогало коротать время, когда становилось невыносимо: до появления Генри, безусловно. Если бы эта… женщина знала, как… Эмма Свон не знала и равнодушно покачала головой. – Я не знаю испанский, госпожа мэр. Впрочем, несложно догадаться, что вы заявили права на все, что здесь есть, так ведь? Она выглядела наглой и звучала нагло, даже не пытаясь это скрывать. Если бы Регина не ненавидела ее к этому моменту, то возненавидела бы обязательно. Никто не смеет так вести себя с ней! Никто! – Убирайтесь, – голос просел: возможно, к лучшему, потому что неизвестно, какой силы крик мог бы вырваться. – Убирайтесь прочь из города и не возвращайтесь, мисс Свон. Я могу предложить вам только это, и, поверьте, это лучшее из всего, что вы можете получить. Две женщины еще какое-то время сверлили друг друга взглядами, не желая уступать, затем Эмма Свон усмехнулась. – Нет, мэр Миллс. И это мое последнее слово. Генри нужна моя помощь, и я останусь, нравится вам это или нет. Регина хотела сказать что-нибудь еще, как-то унизить, но Эмма Свон кивнула и отвернулась, оставляя последнее слово за собой. Она уходила, не глядя назад, а Регина смотрела ей в спину и руками обхватывала плечи, словно удерживая себя от неприглядных поступков. В голове крутилось что-то очень и очень скользкое, какая-то идея, которую Регина никак не могла ухватить. Все изменилось с приездом этой… женщины… Город будто проснулся, жители очнулись, дни перестали повторяться. Поначалу это было страшно – такое сильное изменение впервые за тридцать лет, – но теперь… Теперь, когда вариантов для возвращения не осталось, когда все сдвинулось с мертвой точки, Регина была уверена, что справится, нужно только убрать помеху. И как можно скорее. Эмма Свон дошла до своей невозможно желтой машины, села и уехала, так и не посмотрев больше ни разу на Регину. А у той вдруг внутри щелкнуло нечто, и кусочки пазла с облегчением встали на свои места. Она не хочет уезжать? Что ж… Бойтесь своих желаний, Эмма Свон. Иногда они имеют особенность сбываться. С трудом уняв не желающую проходить дрожь, Регина достала мобильник и набрала хорошо знакомый номер. – Мне нужно, чтобы ты зашел сегодня, – сказала она, когда на другом конце провода ответили. – Срочно. Желтый «жук» на другом конце Миффлин-стрит неспешно завернул за угол.

Регина

Когда Грэм – свежий и чистый – вновь спускается в холл, Регина сидит на диване, читает журнал и мелкими глотками пьет мартини. Услышав шаги, она чуть поворачивается, на губах проступает искренняя улыбка. – Ты долго, милый. Мне пришлось принимать меры. Грэм хмурится и переводит взгляд на лежащую на полу Эмму. Что-то не так. – Я клал ее на спину. Он внимательно изучает окровавленный затылок Эммы, затем рыщет взглядом по комнате. И находит белую статуэтку, стоящую чуть левее обычного. Подходит, берет ее в руки, осматривает. Стирает оставшуюся незамеченной каплю крови и возвращает на место. Регина наблюдает за ним, постукивая пальцем по бокалу. Тихий мелодичный звон разбавляет молчание. – Она приходила в себя? – Грэм возвращается, садится на корточки рядом с Эммой и не слишком аккуратно переворачивает. Изучает лицо, по которому старался не бить: основные синяки проступят там, где их возможно будет скрыть одеждой при необходимости. И все же один удар пришелся по челюсти, разбил губы. Регина откладывает журнал, очень аккуратно отставляет бокал – на специальную подставку – и подходит к Грэму. Собственническим небрежным жестом запускает пальцы ему в волосы, ерошит их, будто гладит послушного пса. Грэм на секунду поддается прикосновению, тянется за ним, потом встряхивается и резко встает. – У нее может быть сотрясение. Регина пожимает плечами. Она не думает, что это важно. Возможно, всем было бы только лучше, умри Эмма здесь и сейчас. Плану это не помешает, напротив: поможет ему исполниться быстрее. Мысли о чужой смерти не пугают: Регина рассматривает их с каким-то смутным удовольствием. Конечно, она не сделает ничего нарочно. Только в рамках самообороны – и защиты Генри. А его надо защищать, ведь женщина, что называет себя его биологической матерью, демонстрирует деструктивное поведение. Она опасна для окружающих. Грэм качает головой, поджимая губы. – Куда ее нести? От него пахнет свежестью. – О! – спохватывается Регина. – В подвал. Я все приготовила. У нее было достаточно времени, желания и сил. Она продумала все очень тщательно. Никто никогда не узнает. Грэм поднимает Эмму, забрасывает на плечо и грузными шагами следует за Региной. Она знает, что он посматривает на ее покачивающиеся в ходьбе бедра. Понимает, какая его ждет награда. В его паху наверняка теплеет и набухает. Маленькая лампочка под потолком загорается и помигивает, когда Регина открывает дверь: железную, скрипучую, тяжелую. Такую, какую не откроешь с пинка. Эта дверь в доме с самого начала, и кто же знал, что она так удачно пригодится. – Осторожно, ступеньки, – заботится Регина о Грэме, пока тот, стараясь смотреть под ноги, осторожно спускается в подвал. Регина идет за ним и удовлетворенно осматривается, кивая. Что тут у нее? Матрас – новый, купленный специально, – плед, жестяное ведро и… Пока Грэм возится с бесчувственной Эммой, Регина наклоняется и проверяет на прочность цепь, закрепленную на стене почти у самого пола. Эта цепь достаточно длинна, чтобы при желании добраться до лестницы, и достаточно коротка, чтобы не добраться более никуда. Она заканчивается «браслетом», проложенным с внутренней стороны поролоном: мисс Эмма Свон не сможет сказать, что о ней не заботятся. Регина улыбается. На самом деле, в ее планы не входит уморить Эмму здесь, в подвале собственного дома. Она всего лишь хочет дать ей понять: когда мэр предлагает уезжать, надо уезжать. И более не думать ни о чем. Грэм уже скинул Эмму на матрас, и Регина снимает с нее обувь, чтобы надеть «браслет». Защелкивает надежно, проверяет, можно ли избавиться от него. Можно. Вместе с ногой. Обувь она заберет, Эмме та уже не пригодится. – Может, голову ей обвязать? – предлагает Грэм. Регина делает вид, что не слышит. Ничего бы не случилось, прислушайся Эмма к советам. А теперь… Что ж, такие люди обычно живучие как собаки. Выживет и эта, Регина готова поставить многое. А если нет… – У меня в склепе есть свободное место. – Что? – недоуменно переспрашивает Грэм. Регина улыбается и качает головой, в последний раз проверяя надежность цепи. Внимательно смотрит на неподвижную Эмму, прикидывает, как скоро та очнется. Потом встает и, подойдя к Грэму, кладет ладони на его широкую грудь, обтянутую рубашкой. Поднимает голову, попутно придавая взгляду томности и возбуждения. – Все в порядке, милый, – воркует она с придыханием. – Пойдем, оставим ее здесь. Я спущусь, когда она придет в себя. А пока нам есть, чем заняться. Она целует Грэма, почти сразу же запуская язык ему в рот, давая понять, что дальнейшее – совсем другое дело. По крайней мере, пока что. Свет в подвале гаснет в момент, как захлопывается дверь.

Эмма

Когда Эмма приходит в себя, вокруг темно. В затылке пульсирует тупая боль, стоит поморщиться, как она усиливается, а губы ощущаются вспухшими и надорванными. Эмма облизывает их, пытается сесть, но тело выламывает, и она моментально вспоминает, что случилось. Она приехала к Генри в школу, чтобы забрать его после уроков, как они и договорились. Запарковалась в тихом переулке без людей, вышла и тут увидела того парня, шерифа. Он махнул ей рукой, мол, подойди, она и подошла, ничего не подозревая. А он ударил ее: расчетливо, в солнечное сплетение, так, чтобы сразу упала и не смогла бы подняться. И добавил несколько раз ногой, пока Эмма не потеряла сознание. Сопротивлялась ли она? Смутно припоминается, что пыталась. Она все-таки садится, потому что лежать тоже больно. И дышать больно. Все больно, даже думать. Что-то еще всплывает в памяти, но не так отчетливо. Кончиками пальцев Эмма касается затылка, чувствует, что волосы слиплись, подносит пальцы к лицу и принюхивается. Кровь. Проклятье… И Генри наверняка считает, что она его обманула. На губах тоже кровь – уже запекшаяся. По ним пришелся один из ударов Грэма. Хорошо хоть челюсть цела. Из темноты слышится какое-то позвякивание. Эмма невольно дергает правой ногой, звук раздается снова. Она дергает снова, а потом дотягивается до щиколотки и ощупывает предмет, плотно обхватывающий ее. От этого предмета тянется то самое, позвякивающее. Исследование дает понять, что это цепь, и открытие не сулит ничего хорошего. Кажется, ее похитили. – Эй! – кричит Эмма, ахая от очередной вспышки боли в порвавшейся заново губе, но молчать не вариант. – Эй, есть там кто-нибудь?! Тишина. Она переворачивается, встает на четвереньки и осторожно ощупывает пространство вокруг себя. Вроде, пол. Вставать пока рисковать не хочется, поэтому Эмма сползает с матраса и ползет до тех пор, пока цепь не натягивается и не останавливает ее. Эмма протягивает руку, силясь найти что-то впереди себя, но находит только стену. И так еще три раза подряд, во всех направлениях. Ясно одно: этот подвал не так уж велик. Так, надо успокоиться. Эмма возвращается к матрасу, садится и пытается дышать так, как учат во всех этих учебниках по правильному дыханию. Но отбитые ребра не позволяют расслабиться, и она, разозлившись, снова кричит в пустоту: – Это похищение, твою мать! Ты меня похитил! Зачем она этому Грэму? Что он хочет сделать с ней? Он – маньяк? Знает ли об этом мадам мэр? А уж не она ли… Эмма с силой выдыхает, держась за ребра. Да нет, Регина не могла. Она не производит впечатления… Стоп. Неправильно. Все неверно. С самого начала ей следовало быть настороже. Эмма усмехается, не собираясь себя больше обманывать. Производит. Она производит ровно такое впечатление: дамочки, отбитой на всю голову, которая не погнушается ничем. Эмма знает таких: за внешним лоском и презентабельным видом они прячут собственных демонов, которых стараются не выпускать погулять. Но однажды демоны срываются. Видимо, сорвались и у Регины. Судя по всему, Генри действительно ее больная тема. Эмма, конечно, не могла не заметить эту гиперопеку и болезненное желание, чтобы парнишка любил мамочку больше всех на свете. Неудивительно, что пацана утомило такое внимание. Эмма еще раз проверяет цепь на прочность, дергает ее что было сил, но силы быстро заканчиваются, а цепь – нет. Ладно. Рано или поздно кто-то придет, нужно только дождаться. И Эмма ждет. Лежа, сидя, бродя из стороны в сторону, крича, звеня цепью, колотя ею в стену. Куча разнообразных мыслей и вариантов проносится за это время в голове. Эмма успевает расправиться и с Грэмом, и с Региной, и сдать их властям штата, и забрать Генри, и уехать так далеко, как только можно. Когда открывается дверь и лампочка под потолком взрывается болезненным светом, Эмма уже готова на все, лишь бы только выйти отсюда. Прекрасно понятно, зачем Регина это сделала, ведь так? Так. Значит, нужно ей подыграть. Эмма пообещает, что уедет – и уедет. А потом вернется с полицией штата и заберет сына у этой ненормальной. Регина неспешно спускается по лестнице – как всегда при параде и макияже, – пока Эмма старательно моргает, привыкая к освещению, и осматривается, пользуясь моментом. Так, что здесь… Подвал, это уже ясно. Пустой, есть только матрас и ведро. Эмма хмурится: ей что, ходить в туалет здесь? Нет, конечно, сейчас они все уладят. Нужно только сесть и поговорить. Следом за Региной в подвале появляется Грэм. При виде него в Эмме вскипает обоснованная ярость, и она стискивает зубы, чтобы не наговорить лишнего. Сейчас она не в том положении. Надо потерпеть. И она терпит, пока Грэм ставит стул у стены, пока он убеждается, что Эмма скована надежно. Он трогает ее голову, а она сжимает кулаки, чтобы не ударить его между ног и не заставить почувствовать хотя бы часть той боли, что он причинил ей. – Позовешь, когда закончишь, – бросает Грэм Регине и уходит, оставляя дверь в подвал приоткрытой. Эмма отмечает это на автомате, потому что пока не представляет, как избавиться от цепи. От Регины, усевшейся напротив, ощутимо веет дорогим сладким парфюмом. Она держит спину очень прямой, очень ровной, и смотрит на Эмму, позволяя себе чуть улыбаться. Не боится, что нападут. Она чувствует себя на коне, это совершенно очевидно. Эмма смотрит на нее в ответ и не знает, что сказать. Что тут скажешь-то? Впрочем, есть кое-что… – Ты рехнулась? – хрипло спрашивает Эмма, когда молчание достигает апогея, и Регина, рассмеявшись, грозит ей пальцем с прекрасным маникюром. – Мисс Свон, мы не переходили на «ты». Это все, что ее волнует? Лампочка под потолком перестает, наконец, мигать. – Да ты что! – Эмма со злостью стукает ногой об пол – той ногой, на которой цепь. Цепь звенит, но никуда не девается, конечно. Как и боль, снова дернувшая за ребра. – Мы и в госпожу и рабыню играть не договаривались. Что за хрень ты творишь?! Она не понимает, что происходит. Правда, не понимает. Регина – ненормальная, это очевидно. Какой разумный человек запрет другого человека в подвале? Да еще и прикажет тупому верзиле-шерифу избить его и похитить! Регина продолжает улыбаться. Она выглядит такой ухоженной, такой безмятежной, что Эмма почти забывает о своем плане играть готовую на все напуганную жертву. Очень хочется хорошенько врезать. А потом, может быть, еще. И еще. – Где Генри? – спрашивает Эмма, когда немного успокаивается. В темных глазах Регины проступает мимолетное беспокойство. Она что, ждала, что Эмма не спросит? Действительно думала, что той наплевать? Господи… У этой женщины реально не все дома. Что она вообще планирует делать? Она ведь не может верить, что тупоголовый шериф защитит ее от расследования, когда Эмма выберется наружу. Быстрая, страшная мысль заставляет вздрогнуть. А что если… Что если она вовсе не собирается отпускать Эмму? Эмма мотает головой, заставляя себя не думать о таком. Никто ее не убьет. Избить человека одно, но убить… Нет, нужно быть полностью невменяемым, чтобы сделать такое. Да и что мешало Регине сделать это сразу? Ну, ударил бы Грэм чуть сильнее по голове… – Где Генри? – повторяет Эмма, давая понять, что соскочить с этой темы не удастся, пусть даже Регина надеется молчать весь остаток дня. Но то, что она слышит, гораздо хуже, чем все, что можно предположить. – Я сказала ему, что вы уехали, конечно. Бросили его. Снова. Регина улыбается мстительно, и сквозь моментальную сердечную боль Эмме снова хочется ударить ее. – Зачем? – спрашивает она, когда снова в состоянии говорить, когда комок не сдавливает горло. – Зачем ты так поступаешь со своим сыном? Она не спрашивает про себя, уже понятно, что ее судьба волнует хозяйку города меньше всего. Но Генри… Ему-то за что все это? Разве это похоже на любовь – желание сделать больно? Что-то блестит в глазах Регины, что-то, больше всего похожее на ярость. На гнев. Она подходит ближе и аккуратно, как истинная леди – не разводя колени, – опускается на корточки. – Именно поэтому, мисс Свон, – голос у нее вкрадчивый, не под стать взгляду. – Потому что он мой сын. И ничей больше. Она близко – достаточно, чтобы ударить. Эмма оценивает свои шансы. Вряд ли Регина носит ключ от замка с собой. Окей, вот она упала, потеряла сознание – возможно. Ключа нет, перегрызть цепь нечем. Рано или поздно Регина либо придет в себя, либо вернется Грэм, обеспокоенный долгим отсутствием хозяйки. Что потом? Снова два варианта: либо удар будет достаточным, чтобы убить Регину, либо Регина очнется и рассвирепеет. При любом раскладе остается один общий вопрос: сможет ли Эмма дальше жить? И если да, то как долго? Эмма знает, что ей нужно играть – и уверенно. Она должна притворяться, должна лебезить, должна клясться в преданности и понимании. Должна снова отказаться от Генри. Тогда – и только тогда! – можно надеяться, что Регина пойдет на попятную, что бы она изначально ни задумала. Но это так противно. Так убого. И Эмма открывает рот, чтобы сказать: – Я знаю таких, как ты, Регина. Развращенных властью. Думающих, что они королевы в своем улье. Лучше отпусти меня, и я сделаю вид, что ничего не было. Даже Генри не скажу, я обещаю. Еще не договорив, она уже понимает: зря. Лучше бы молчала. Невозможно догадаться по спокойному лицу Регины, что она думает об услышанном. Но Эмма смотрит ей прямо в глаза, а там… Там кружит смертоносная вьюга. Регина прекрасно услышала сказанное. И приняла к сведению. Конечно, она не поверила: в отличие от нее, Эмма не так уж хорошо играет лицом. И точно не в такой нервозной обстановке. Регина долго-долго всматривается в нее, а потом говорит преувеличенно ласково: – Вы останетесь здесь, мисс Свон. И будете сидеть тут так долго, как потребуется мне. Эмма, не задумываясь, плюет ей в лицо, губа снова лопается, и слюна смешивается с кровью. Регина содрогается и вскакивает, поспешно утираясь. Карие глаза наливаются яростью, а в следующее мгновение Эмма получает пощечину – такую, от которой валится на матрас. Это полноценный удар, от него тут же принимается ныть скула, а щеку хочется как следует растереть, чтобы избавиться от жгучего следа. И, конечно же, немедленный взрыв в затылке. У нее определенно сотрясение. Да кому до этого есть дело! – Ну и тварь же ты, – выдыхает Эмма, медленно занимая прежнее положение и яростно зализывая губы. Подвал кружится и плывет, и если боль уже куда-то отступила, то тошнота, вызванная ударом, только набирает обороты. Может, если она станет кричать достаточно громко, Генри услышит? Она тут же пытается, потому что дверь в подвал приоткрыта. Она выкрикивает имя Генри до тех пор, пока не замечает усмешку на губах Регины, и тогда осекается, чувствуя себя бесконечно глупой. – Его нет дома, не так ли? Она не уточняет. И так понятно. Регина смотрит в упор и не моргает, холодная, как змея. На подбородке у нее – остатки слюны и крови, она вытирает их тыльной стороной ладони. Брезгливо морщится и трясет рукой. Потом отворачивается и, не говоря ни слова, идет к лестнице. Эмма начинает паниковать. – Эй! – она вскакивает так быстро, как только может, и ковыляет следом. – Эй, погоди-ка! Ты не можешь оставить меня здесь! Ты не имеешь права! Притихшие было тошнота и боль в затылке возвращаются с радостью и бьют под колени. Чудом удается сохранить равновесие. Имеет, не имеет… Регине без разницы, Эмма отлично это понимает, потому что она здесь, и никто не спешит перед ней извиняться. Цепь останавливает за пару шагов до лестницы, в то время как Регина уже на самом верху. Эмма рычит и рвется вперед. Тщетно. Тогда она запрокидывает голову и смотрит на Регину, готовящуюся запереть дверь. – Ты пожалеешь! – выпаливает она до того, как хорошенько подумать, и получает в ответ обидный смех. – Может быть, – откликается Регина: вся такая деловая в своем стильном костюмчике и туфлях на каблуках. – Но не так, как вы. И она уходит, не обращая больше внимания на угрозы и крики Эммы, которая кричит еще долго после того, как захлопывается дверь, и подвал вновь становится сплошной темнотой. Наконец, горло садится, нападает кашель, и Эмма ползком добирается до матраса, на котором и кашляет так долго, что успевает устать. – Вот же сука, – сипло бормочет она. – Могла бы хоть окно здесь проделать! Понятно, что не могла, ведь тогда крики из подвала кого-нибудь обязательно заинтересовали. Эмма, чувствуя бессилие, ложится и закрывает глаза. Ни еды, ни воды, ни медикаментов для разбитой головы. Они не оставили ей ничего. Должно быть, и впрямь надеются, что Эмма отдаст Богу душу. О, нет! Такого удовольствия она им не доставит. Эмма лежит и не шевелится, пока сон, вопреки мечущемуся разуму, овладевает ею, давая возможность отдохнуть.

Регина

– Ты долго, – Грэм встречает вернувшуюся Регину бокалом мартини. Вскидывает брови, явно оценив разводы на лице. Она игнорирует его и проходит мимо, в ванную на первом этаже, где выдыхает, уставившись на себя в зеркале. Кровь на ее лице остается не впервые. В задумчивости Регина касается кончиками пальцев подсохших разводов, прислушивается к ощущениям и усмехается собственным мыслям. Это так… символично. Будто возвращение к себе, к той Регине, что добавляла кровь врагов в свое вино. Интересно, что сказала бы мисс Эмма Свон, узнай она, как сладостно было погружать руки в разверстые раны? Как сжималось сердце и трепетала душа от ощущения полной власти над еще дышащим человеком? О, эта возбуждающая дрожь, бегущая по спине и растворяющаяся где-то внизу… Регина смачивает пальцы и медленно ведет ими по щеке, стирая бордовые следы. Кровь – это жизнь. И никогда не было ничего слаще, чем пить чужие судьбы, восстанавливая свою собственную. Нечто безумное промелькивает в глубине взгляда Регины, но она не обращает внимания. Ей нравится собственное отражение, она любуется им, запоминает детали, вздыхает, а потом резко смывает остатки плевка. В голове – удивительная ясность и легкость. Все правильно. Только так и не иначе. Грэм возникает на пороге, когда Регина промакивает лицо бумажным полотенцем. И снова протягивает мартини. На этот раз Регина не отказывается. – Благодарю, – сухо произносит она, делает небольшой глоток и возвращается в гостиную. Прислушивается к тишине, царящей в доме, и удовлетворенно кивает. Все идет так, как и должно идти. Поначалу были сомнения, но теперь… Регина садится на диван и задумчиво рассматривает крошечную оливку, плавающую в бокале. Страшно ли ей? Ей было страшно, когда Эмма обещала забрать Генри. Сейчас страха нет. Эта женщина не доберется до сына Регины, а значит, и волноваться нет причин. Регина делает еще один глоток, смакует вкус на языке, прежде чем проглотить. Она прекрасно понимает, что нарушает закон. Отлично осознает, что рано или поздно с Эммой придется что-то делать. И это «делать» – не «отпускать». Эмма опасна. Регина почуяла это в ней, едва та появилась на пороге дома, пусть даже незваная и нежеланная гостья улыбалась смущенно и всячески демонстрировала, что сущий ягненок. Опасна – и еще как. Ее мать вела себя точно так же, втиралась в доверие, а потом… Регина с силой сдавливает бокал, возвращаясь в воспоминания. Ненависть поспешно обвивается вокруг сердца. Следовало покончить со всем этим еще там, в Зачарованном Лесу. Убить их всех и никогда не вспоминать о содеянном. Но хотелось растянуть удовольствие, хотелось помучить, хотелось сочувствия… Регина не жалеет, о, нет, но иногда – лишь иногда! – представляет, что прошедших двадцати восьми лет могло бы не быть. Ей не пришлось бы изо дня в день просыпаться в одно и то же время, вести одни и те же разговоры. Но ведь тогда не было бы и Генри. Она выныривает из воспоминаний и возвращается в настоящее. Смотрит на терпеливо ожидающего приказа Грэма. Верный пес, иногда мечтающий оскалить зубы. С приездом Эммы он стал посмирнее. Может, вспоминает что-то? Регина разглядывает Грэма: пристально, с интересом. Что он станет делать, если прошлое вернется, если вновь проникнет в него, заставит чувствовать и переживать? Он уйдет? Или будет пытаться отомстить? Пару секунд она играет с мыслью о том, чтобы и его бросить в подвал – другой, конечно, но такой же надежный. А потом говорит: – Ее не кормить и не поить. Эмма пыталась начать войну, но теперь все козыри на руках Регины. И уж она воспользуется ими с умом. Подумает хорошенько, что делать. Рассмотрит варианты и выберет лучший. У нее много времени. «Я знаю таких, как ты, Регина…» Что ж, Регина тоже знает таких. Прикидывающихся чистыми и честными, играющих роль вечной жертвы, а потом бьющих исподтишка. Они всегда выходят сухими из воды, потому что их слезам верят. Но больше это не пройдет. Она вспоминает, как ударила Эмму. О, это было сладко. Бесконечная власть. Поставить на место зарвавшуюся дрянь, возомнившую себя невесть кем – это ли не высшее удовольствие? Оно до сих пор покалывает на кончиках пальцев. Будто магия… только слаще. Голос Грэма безжалостно вырывает из восхитительной дремы. – Совсем? – Совсем, – раздраженно бросает Регина, сожалея об утраченном ощущении. И добавляет с усмешкой: – Никаких поощрений тем, кто плохо себя ведет. Через пару дней она с удовольствием посмотрит, на что будет готова голодная Эмма Свон.