SS

Эмма

Никто не приносит ей одежду. Эмма по-прежнему кутается в одеяло, когда приходит Грэм, и молчит, когда два бутерброда и бутылка воды оказываются на полу. Грэм забирает ведро, а Эмма продолжает сидеть не шевелясь. Ждет. И только когда Грэм уходит второй раз, принимается за еду. Она уже научилась не съедать все в один присест, да и есть-то особо не хочется. Незаметно подползает апатия, властвуя теперь почти безраздельно. Эмма заставляет себя вставать и прохаживаться по подвалу, но голой это делать не так уж весело. В какой-то из дней Грэм приносит ей трусы: упаковка новая и явно куплена для нее, потому что на Регине Эмма ничего подобного представить не может. О, нет, белье вполне себе женское, красивое, аккуратное, но… не для Регины – и точка. Эмма позволяет себе пару минут подумать о том, что же для Регины, однако в нынешнем состоянии ничего не приносит радости или воодушевления. Она молча смотрит в одну точку в темноте, потому что знает: там должна быть точка. Или даже две. А может быть, и целых три. Грэм, разумеется, контролирует, когда она надевает трусы, ведь нужно освободить ногу от цепи. Эмма уже чувствует себя гораздо лучше и могла бы попытаться выбраться… Наверное, могла бы. Но какой-то смутный инстинкт останавливает ее в последний момент. Должно быть, она попросту не хочет снова быть избитой. А в том, что это случится, попытайся она сделать хоть что-нибудь, сомнений отчего-то нет. – Мне нужно двигаться, – мрачно говорит Эмма Грэму, когда тот приходит в очередной раз. – И дышать свежим воздухом. Я загнусь тут. Она помнит, как он избивал ее, и меньше всего сейчас хочет о чем-то его просить, но выбора нет. Регина не появляется, кричать в пустоту бесполезно. Тело заживает – медленно, но верно, – и монотонность окружающего мира потихоньку начинает сводить с ума. Грэм молча смотрит на Эмму, потом наклоняется, забирает ведро и уходит, не забыв поплотнее прикрыть дверь. Эмма раздосадованно цокает языком и валится на матрас. Обычно ей хоть ненадолго перепадает света, но явно не сегодня. Может, не стоит его ни о чем просить? Сам принесет? Или нет… Эмма понятия не имеет, как нужно себя вести с этими двумя. Пытаться сопротивляться им – не срабатывает. Умолять она не станет. Возможно ли сыграть по предустановленным правилам? Знать бы только, что это за правила такие… Она думает, что считала Регину: несчастную, обиженную кем-то в прошлом королеву всех дискотек и ночных клубов. Богатая девица, которая когда-то получила слишком много власти и никак не может поверить, что не все в этом мире подчиняется ее воле. Выйди они с Эммой на равных, не осталось бы сомнений, кто победит, но Эмма прикована в подвале, и глаза ее все лучше видят в темноте. Можно попытаться задеть ее за живое – снова. Пройтись по Генри – кстати, как он там? Вероятно, он снова дома, потому что иначе Регина наверняка бы заглядывала хоть иногда, а так только посылает своего верного пса. Интересно, он на работе-то появляется? Эмма крепнет с каждым днем и всерьез подумывает огреть Грэма в следующий раз цепью по затылку. Когда он приходит, она зажимает цепь в руке и готовится нанести удар, но в последний момент опускает руку. А есть ли у него ключ? От двери-то да, понятное дело, но от кандалов? Толку-то, если он останется тут валяться? А при плохом стечении обстоятельств еще и вонять начнет: кто знает, когда Регина вознамерится заглянуть? – Может, хоть поговоришь со мной? – пытается Эмма с улыбкой в голосе. Сколько там дней прошло? Три, четыре? На ней все заживает как на собаке, чудо просто, что никаких заражений или воспалений, потому что никто больше не пытался ее лечить. Наверное, Регина ждала, что Эмма умрет, но когда чего-то ждешь, никогда не получаешь. Надо отпустить – и тогда все придет. Эмма знает это точно. Проверяла на себе. И теперь пытается: вспоминает, как правильно дышать при медитации, выпрямляет спину и не посылает никаких проклятий вслед Грэму, когда тот ничего не отвечает и уходит с очередным ведром. В ушах предательски звенит. Эмма морщится, трясет головой и стискивает зубы. Не ждать, не ждать… А потом под веки все же просачивается полоска света, и нет уже никакого желания медитировать. Результат получен! Эмма вскакивает и делает несколько быстрых шагов по направлению к приоткрытой двери: Грэм то ли забыл, то ли специально оставил ее так. Первое вряд ли, он не производит впечатление забывчивого парня. Значит, второе. Эмма записывает это у себя на подкорке: когда-нибудь пригодится. А сейчас… Сейчас так сладко вдохнуть хоть чуть-чуть воздуха свободы, пусть даже это звучит невыносимо и мерзко пафосно. Эмма дышит и дышит, пока не начинает кружиться голова, пока не принимаются мерзнуть ноги, а потом до нее доносятся шаги и голос. Голоса. Два голоса – мужской и женский. И если женский принадлежит Регине, то мужской… – Помогите! Помогите мне! Я здесь, внизу, в подвале! Они удерживают меня силой! Эмме хватает пары секунд, чтобы сообразить: Грэм ушел выливать и мыть ведро и не подумал, что Регина может оказаться дома да еще и не одна. Поэтому она кричит снова и снова, срывая голос, громыхая цепью и чувствуя, как сердце выпрыгивает из груди. – Я здесь!!! На помощь!!! Ей кажется, что проходит вечность перед тем, как приходится остановиться, чтобы дать сорванному горлу передышку. В то же мгновение стремительные шаги замирают с обратной стороны двери, а спустя пару секунд кто-то входит внутрь, и в подвале моментально вспыхивает лампочка. Эмма отшатывается от ступеней лестницы и вытягивает шею, жадно всматриваясь в неожиданного гостя. Это мужчина: не очень высокий, немолодой, в светлом плаще. У него темная кожа, которая, кажется, будто сереет, когда он переводит взгляд на облегченно выдыхающую Эмму. – Слава Богу, вы меня услышали, – шепчет она, и нет никакого неудобства в ее наготе. Сейчас этот мужчина вытащит ее отсюда, по нему видно, что он в настоящем шоке. А еще видно, как недовольна остановившаяся за его спиной Регина. Мадам мэр поджимает губы и засовывает руки в карманы своего коротенького пиджака. Эмма вдруг думает, что будь у Регины что-нибудь тяжелое, она непременно огрела бы своего приятеля по затылку. И с нее бы сталось никуда его отсюда не уносить. А потом она убила бы и Эмму. – Кто вы? – тем временем спрашивает мужчина. Он предусмотрительно не подходит слишком близко, и Эмма его понимает. Она бы и сама поостереглась в такой ситуации. – Меня зовут Эмма Свон, – торопливо отвечает она, – я биологическая мать Генри. Врать нет никакого смысла. Глаза мужчины расширяются. Он поворачивается к яростно молчащей Регине. – Это правда? Эмма натягивается, как струна, когда Регина вместо того, чтобы ответить, впивается в нее взглядом. О, это убийственный взгляд! Будь он пулей, Эмма уже была бы мертва. – Да, – наконец срывается с губ Регины и тяжело повисает в спертом воздухе. Эмма отсчитывает секунды до момента, как мужчина потребует освободить ее. И оступается, ничего не понимая, когда слышит: – Она ведь замерзнет. Мадам мэр, на вашем месте я бы выдал ей хотя бы рубашку. Змеиная усмешка ползет по губам Регины, еще недавно изгибавшимся в абсолютном раздражении. – Ты не на моем месте, Сидни, – говорит она вкрадчиво, не отпуская взгляд Эммы, затапливая его своим превосходством. Эмма сжимает кулаки и шагает вперед, но мужчина по имени Сидни тут же отшатывается. – Не подходите, – предупреждает он, а потом и вовсе суетливо взбегает вверх по лестнице, исчезая за дверью. Эмма остается наедине с Региной, и, когда та сокращает между ними расстояние, силой заставляет себя не шевелиться. – Это была неплохая попытка, мисс Свон, – медовая патока сочится с лживого языка. – Но я не привожу в свой дом врагов. Вам следовало бы догадаться. Регина окидывает медленным взглядом застывшую Эмму и уходит, цокая каблуками. Эмма продолжает стоять, когда возвращается Грэм с пустым ведром. Стоит она и тогда, когда он уходит, закрывая дверь и погружая подвал в привычную темноту. Стоит, пока от усталости не начинает сводить ноги. А потом медленно возвращается к матрасу и заставляет себя вспомнить, как правильно медитировать, чтобы не дать разгореться злости, уже вспыхнувшей внутри. Она не приводит врагов? Значит ли это, что она считает Эмму кем-то другим? Например, пустым местом? Эмма раздраженно дергает плечом. Неплохая попытка… Что ж… Следующую она продумает гораздо лучше.

Регина

– Вы сильно рискуете, мадам мэр. Очень сильно. Слушать нотации от Сидни Гласса – удовольствие сомнительное. Бывший джинн, бывшее Волшебное Зеркало, нынешний суетливый и трусливый репортер… Регина смотрит на своего угодливого слугу и не испытывает к нему ничего, кроме презрения. Когда он слыл могущественным, то вел себя иначе. Что стало с ним теперь? Он по-прежнему влюблен в нее, в этом она не сомневается, поэтому и нотации его звучат с изрядной толикой подобострастия. Они заходят в кабинет. Тот залит солнцем, и через распахнутое окно врывается свежий воздух. Регина помнит, как затхло в подвале, и морщится от мысли, что ей снова придется туда спуститься – однажды. Заставляет ли это ее испытать жалость к Эмме Свон? Разумеется, нет. И, разумеется, это не повод отпускать пленницу: ни сейчас, ни потом. А для спусков есть Грэм. На крайний случай. – Я слышу тебя, – недовольно отзывается Регина, когда Сидни повторяет свои докучливые морализаторские сентенции. На что он рассчитывает? Выслужиться? Тогда стоило предотвратить появление Эммы здесь. Или самому заняться ею, когда пришла пора. А теперь-то что? На что способен Сидни, кроме пустой болтовни о том, что следовало бы сделать – по его мнению? Он продолжает бормотать о качестве содержания узников, когда Регина резко разворачивается и хватает его за подбородок. Сильно сжимает пальцы и мстительно смотрит, как испуганно расширяются зрачки в чужих светлых глазах. Она ниже его, она слабее его – физически, разумеется. Подобно любому мужчине, Сидни мог бы скрутить ее в два счета. Если бы верил, что действительно может это сделать. Но он не верит. А потому молчит и слушает, когда она выговаривает ему, медленно и членораздельно: – Эмма Свон – моя забота, Гласс. То, что ты увидел ее, случайность, которая, разумеется, не должна быть вынесена за пределы дома. Тебе ясно? Ему ясно. Он кивает и пытается бормотать слова извинения, хотя извиняться ему не за что, и Регина морщится, потому что он падает в ее глазах еще ниже. Неужели он серьезно тешит себя по ночам мыслью, что она могла бы однажды лечь с ним в постель? Ей становится настолько омерзительно от подобного, что она с силой отталкивает его и яростно вытирает руку о бедро, как будто к пальцам могло прилипнуть что-то отвратительное. – Я позвала тебя сюда не для того, чтобы обсуждать эту женщину. Мне всего лишь нужна статья об участившихся хулиганствах в городе. Она все еще подстилает себе соломку. Кто знает, когда придется избавиться от Грэма. Регина думает об этом без излишней сентиментальности. Конечно, не хотелось бы лишаться такого верного пса, но если он задумает перегрызть ей глотку… Ей потребуются все меры пресечения. И то, чем она сможет прикрыть себе спину. Никто не должен будет заподозрить, что она имеет к исчезновению – или гибели – шерифа хоть малейшее отношение. Сидни поддергивает воротничок рубашки, сглатывает – кадык отчетливо проступает под кожей шеи – и переходит на деловой тон: – Каков контекст? Крайне осуждаем, слегка порицаем, призываем горожан быть бдительными или советуем не вступать в открытую конфронтацию? Регина по-прежнему смотрит в окно. Это ее город. Всегда таким был. Почему же с момента приезда Эммы Свон он больше не подчиняется ей? Она создала его. Она растила его. Она убивала его и воскрешала, казнила и миловала, заботилась, потому что у нее тоже не было никого кроме. Что теперь? – Да… Да, – раздраженно отзывается она, когда Сидни повторяет свой вопрос. – Осуди, поругай, призови и посоветуй. А еще упомяни о необходимости введения комендантского часа, если ситуация не стабилизируется. Спиной она чувствует удивление Сидни. – Комендантский час? – переспрашивает он и как-то странно кряхтит, словно силится сказать то, что Регине не понравится. Ей уже не нравится, и она оборачивается резче, чем могла бы. Прядь волос бьет по щеке. – Что такое? – вкрадчивость заползает в голос. – У тебя ночные планы, которым я собираюсь помешать? У него нет никаких планов. Если он и ходит куда-то по ночам, то только к проституткам, которых официально в Сторибруке нет, ведь это маленький, уютный, семейный городок, где пожарные снимают кошек с деревьев, а полиция переводит бабушек через дорогу. Для большинства все именно так, Регина постаралась. Но кое-кому досталась темная сторона Сторибрука. Сидни из таких. Регина отходит от окна, усаживается на диван и похлопывает по нему ладонью, призывая Сидни присоединиться. Дождавшись, натягивает на губы улыбку и интересуется: – Ты против моего предложения? Почему? Он не смотрит ей в глаза, и это дурной знак. Никогда раньше он не отводил своего раздражающего щенячьего взгляда. А теперь, очевидно, прикидывает, как возразить. Как возражал Хоппер. Как возражает Грэм. Холодок бежит по спине и обрывается в самом низу, рассыпаясь кипящими каплями страха. Следует удвоить, утроить бдительность. Если бы Регина была уверена, что стоит вышвырнуть Эмму Свон за пределы города – и все вернется на круги своя, она бы так и поступила. Но, к сожалению, она уверена в обратном. Уже ничего не изменится. Можно только идти вперед, тщательно проверяя каждый свой шаг. Регине нужно отвлечь город. И появление хулиганов как нельзя кстати. Она даже Грэму пока велела особо не усердствовать в их поимке. Пусть жители будут заняты делом и не станут интересоваться, что же там творится за закрытыми дверьми дома на Миффлин-стрит, 108. – Говори, – торопит она Сидни, и тот спохватывается: – Чтобы установить комендантский час, нужно назначить людей, которые будут следить за его проведением. Боюсь, полицейских не хватит. Возможно… Он медлит, потом заканчивает: – Возможно, стоит организовать соседские дружины? Пусть патрулируют город по ночам. Так больше шансов, что хулиганы будут пойманы. Это, безусловно, прекрасное предложение. Очень хорошее и нужное. Но не сейчас. – Возможно, – соглашается Регина и, сменив гнев на милость, двумя пальцами проводит по щеке Сидни, словно позволяя ему надеяться на большее. – В любом случае, мы пока не будем вводить никаких ограничений. Это – крайние меры. Очень… крайние. Она чувствует мужское желание. Оно пряным запахом разливается в воздухе. Сидни почти не дышит, а когда выдох все же вырывается у него, то он нервный и дергающийся. Неприятный. Регина прикусывает губу и отстраняется, как бы с сожалением. Ей хочется смеяться, и она отворачивается, будто давая Сидни понять, что ему стоит уйти. А он сидит и никуда не собирается. Позволяет себе коснуться ее плеча, которое тут же затвердевает. – Мадам… Регина, позвольте мне еще кое-что сказать насчет… той женщины. Сознательно или нет, но он называет Эмму «та женщина», и это добавляет пару очков к его отрицательному счету. Регина даже почти не злится. А ведь если бы он не побежал в подвал на крики… – Говори, – вздыхает она и встает, потому что прикосновение к плечу продолжается, и оно ей не нравится. Сидни, конечно, разочарован, но торопится высказаться: – Ее стоит помыть. Заболевания, вызванные антисанитарией, могут иметь очень и очень неприятные последствия. Для вас, в том числе. Или для Генри. Вши, чесотка, любые раздражения… Он продолжает говорить, а Регина уже с ним согласилась. И несколько раз передернулась, представив, что именно могло перескочить на нее с этой Эммы. Какое счастье, что Генри нет дома! Придется отмыть все, до чего дотянется рука, и, конечно, эту работу не поручишь никому чужому: уж не с пленницей в подвале, это точно. – Ты прав, Сидни, ты прав, – задумчиво говорит Регина, прокручивая в голове, как именно можно все обставить. Если принять все за игру, если подать правильно… Эмма будет ощущать себя еще хуже. Главное, не дать понять, кому больше нужна эта помывка. В любом случае, она ведь уже думала над этим. И решение, на самом деле, принято давно. – Не забудь, мой дорогой, – напутствует она Сидни: – Никто не должен знать про Эмму Свон. Иначе… Нет нужды договаривать. Можно не доверять Сидни Глассу, но влюбленное в Королеву Зеркало будет молчать. Как молчало оно всегда. Сидни уходит, разочарованный и получивший указания. В следующий раз нужно пересечься с ним вне дома. Регина выжидает немного, спускается вниз, к Грэму, и раздраженно спрашивает: – Мне стоит поучить тебя запирать двери, милый? Грэм переводит на нее вопросительный взгляд. Она подходит и расправляет плечи, вздергивая подбородок. – Сидни обнаружил Эмму. А если бы это был не он? Секунда осознания – и Грэм вскакивает, бросая встревоженный взгляд в сторону подвала. Регина смеется и качает головой. – Поздно, дорогой. Ты оплошал. Не будь ты мне нужен… Она осекается. Не все стоит выбалтывать – даже Грэму. Кто знает, что именно он запоминает. Он ведь далеко не дурак. И, в отличие от Сидни, он верит в свою силу. Просто не помнит о ней. Грэм медленно садится на диван. Сцепляет руки на коленях. – Ей нужно чем-то дышать, – мрачно говорит он, не глядя на Регину. – Там нет окон. Конечно, там нет окон. Именно поэтому она сидит именно там, а не в гостевой спальне или где-нибудь еще. Регина не намерена пререкаться. Сделав выводы, она молча уходит, чтобы подготовить нижнюю ванную. Удачно, что там душ в пол, не придется возиться. Убрав все лишнее, Регина придирчиво осматривает помещение. Придется его продезинфицировать – после. Мелькает мысль, не позволить ли Эмме самой все сделать, но нет. Такого не будет. Она должна почувствовать эту милость, это позволение. И то, что она все еще пленница. Каждый должен знать свое место. Даже если оно – у ног Королевы. Особенно, если так.

Очень, очень давно

Лев на запястье. Рука человека, предсказанного ей когда-то. Сердце, давно забывшее о быстром беге, охотно пустилось в него, выбивая из легких неровное, неверное дыхание. Регина отпрянула от узника, кулем лежащего на грязном полу темницы. Солдаты притащили его вчера ночью. Похвалялись, что поймали самого Робина Гуда – ловкого вора, что раздавал беднякам золото богачей. Ходили слухи, будто он пообещал обокрасть и саму Злую Королеву. Что ж… Регина усмехнулась – больше для того, чтобы привести себя в чувство. Она прекрасно помнила тот день, когда заглянула в таверну по наущению Тинкербелл. Увидела ли она тогда лицо своего суженого? Нет. Зато она видела его сейчас. И с нетерпением ждала трепета, который поведал бы ей, что судьба, наконец, сложилась так, как должна была. Но… Никакого трепета. Лишь постепенно замедляющее бег сердце. Регина вздохнула и подняла руку. Факел на дальней стене моментально разгорелся ярче. А она, чуть подождав, встала и несильно пнула в бок по-прежнему ни на что не реагирующего Робина Гуда. – Робин, – пробормотала она, примеряя к себе это имя. Могла ли она полюбить человека по имени «Робин»? О, теперь она могла все, что угодно. После того, что ей довелось пройти… – Робин, – повторила она громче, когда заметила, что мужчина чуть пошевелился. – Вставай. Немедленно. Наверное, следовало быть с ним помягче. Как никак, он ей предсказан. Он должен ее полюбить. Регина не сомневалась, что полюбит. Она знала, что красива, знала, что привлекает мужчин: многие отдали бы руку за то, чтобы провести с ней ночь. Но она не хотела кого-то с улицы. С момента, как фея пообещала ей одного-единственного, Регина терпеливо ждала, когда выпадет шанс. И вот он. – Ммм… Робин на полу застонал, возясь. Руки его были скованы за спиной, ноги свободны. Регина с оттенком любопытства следила, как судьбоносный пленник пытается понять, что происходит. Она уже хотела увидеть его без синяков. – Где я? – хрипло просипел Робин, болезненно щурясь. – Что это за место? Регина засмеялась. – Встань и оглядись. Она не собиралась ему помогать. Робин перевел, наконец, свой взгляд на нее. Снова прищурился, потом глаза его резко расширились. Он попытался вскочить и тут же рухнул обратно, не сдержав вскрика. Повалившись на спину, он замер в неудобной позе, явно восстанавливая так неудачно растраченные силы, а Регина с интересом рассматривала его голые чресла. Затем спросила: – Что, Робин Гуд, признал меня? И она подошла ближе, брезгливо отмечая грязь на своей обуви. В темницах убирались крайне редко, хотя для Робина нашли более-менее чистую камеру. Все-таки король воров. Король для Королевы. Регина довольно засмеялась. Это действительно судьба, и сейчас она просто восстанавливает справедливость. Ей не достался Робин тогда, когда их любовь могла спасти ее от брака и долгих лет жизни в тюрьме – не такой, как эта, но во многом более зловещей, – но он достанется ей сейчас. Робин какое-то время не шевелился, пристально разглядывая Регину. По лицу его бродила смесь сложно уловимых эмоций. Затем осторожно приподнялся, сначала садясь, а потом и поднимаясь на ноги. Он чуть пошатывался, но старался выпрямиться. Было заметно, что ему больно это делать. – Что с моей женой? – хрипло спросил он, игнорируя заданный вопрос. – Я знаю, она здесь, у тебя. Что ты с ней сделала? Это все, что его волнует? Регина растянула губы в холодной улыбке. Он спрашивает про жену, когда перед ним, во всей своей красе, Королева? Он спрашивает про жену, когда может спросить о чем угодно другом? Регина никогда не спросила бы о Леопольде. – Что ты с ней сделала? – упрямо повторил Робин, когда пауза затянулась. Ростом он был невелик, чуть повыше Регины, и было крайне удобно заглядывать ему в глаза. Конечно, Регина не ответила. Это был не тот вопрос, который она хотела бы обсудить с человеком, предназначенным ей в мужья. Знай он о своей истинной судьбе, о чем тогда бы он заговорил? О, Регина не собиралась рассказывать ему. Это ее секрет. И пока что он останется при ней. Как и сведения о его жене. – Стража! – громко позвала она, не отводя взгляда от Робина Гуда и не прекращая ему улыбаться. Внутри желчью наливалось оскорбление, полученное от него. Он не отметил в ней ни женщину, ни правителя. Не выказал уважения или страха. И собственная нагота не смущала его и не заставляла ощущать неудобство. Регине это не нравилось. Она по-прежнему желала оставить его при себе, но прежде следовало дать понять, кто тут главный. – Да, госпожа? – пробасил подбежавший стражник. Регина даже не взглянула на него. – Таз с холодной водой и чистую тряпицу. Живо! – Да, госпожа! И вновь Регина не обернулась на удаляющийся топот. Она стояла, сложив руки на животе, и внимательно разглядывала мужчину, которого собиралась подчинить своей воле. Она дала ему шанс тогда, в таверне, отняв его у себя – и вот все вернулось на круги своя. Это воля судьбы. С ней нельзя спорить. Регина молчала. Молчал и Робин. Треск расшалившегося факела настойчиво прерывал тишину. Где-то возле окна частыми каплями падала на каменный пол вода. За спиной сгущался сумрак, и жизнь играла блеклыми красками только здесь, в камере. Наконец, вернулся стражник, поставил у ног Регины таз, подал ей тряпицу. Взмахом руки она велела ему удалиться и указательным пальцем поманила к себе Робина. – Подойди. – Подойди сама, – огрызнулся он, явно не опасаясь за свою жизнь. Чуть шире обычного расставив ноги для устойчивости, он стоял, слегка склонившись вперед, и готов был побороться. Регина искренне расхохоталась. Он был так забавен, этот ее судьбоносный вор! Она подошла: легко, играючи, обещая себе, что не забудет неповиновения. А потом, глядя Робину прямо в глаза, схватила его цепкими пальцами за член и крепко сжала, порадовавшись сдавленному стону. – Когда Королева приказывает, слуга выполняет, – вкрадчиво сообщила она и потянула Робина за собой. Сопротивляться он ожидаемо не стал. Смочив тряпицу в холодной, почти ледяной воде, Регина обтерла его, нарочито медленно. И сполна насладилась его дрожью: в темнице и так было не жарко. А после, удовлетворившись результатом, снова взялась за его член, на этот раз – с большей нежностью. Глаза Робина, удивленные и расширенные, почти мгновенно подернулись дымкой. – Что ты чувствуешь? – шепнула она, приблизив губы к его уху, обдав его дыханием. Кончик языка дотронулся до мочки, вызвав у Робина очередной приступ дрожи, а пальцы тем временем ловко играли на встающем члене, то пробегая по всей его длине, то смыкаясь вокруг. Робин застонал было, и свободной ладонью она закрыла ему рот, потому что это был не тот ответ, услышать который она хотела. Стон безлик, он не принадлежит никому; это лишь озвученный выдох. Регина жаждала услышать признание если не в любви, то хотя бы в страсти. Она хотела, чтобы мужчина, предназначенный ей, увидел в Королеве женщину. И потому шепнула ему тихо: – Молчи, пока не подберешь нужных слов. И он молчал, стиснув зубы, пока она продолжала удовлетворять его: ласкала, гладила, сжимала, оттягивала и отпускала. Чувствовала, как напряжен ее драгоценный пленник, и преисполнялась гордыни за то, что была причиной этого его напряжения. Была ли возбуждена она? О да. Своей несомненной властью над ним. Наконец он кончил и тяжело задышал, привалившись к стене. Плечи все еще были напряжены и мелко подрагивали, покрытые каплями воды и пота. Регина смотрела на него – пока что терпеливо. И не убирала руку, чувствуя, как семя стекает по пальцам. – Что сейчас ты мне скажешь? Она знала, что возбуждает его. И будет возбуждать, теперь и отныне. Он ее не забудет и станет вспоминать тогда, когда меньше всего будет этого хотеть. Но он все еще был предсказан ей, и Регина хотела забрать свое. Хотела владеть им. Она была уверена, что уже склонила его на свою сторону. Он мужчина – они все одинаковые. И все хотят одного. Робин открыл глаза. Муть вожделения покинула их, вновь сделав чистыми. И честными. – Я люблю свою жену. И ты этого не изменишь. Ты способна только на такое, потому что настоящему мужчине страшно находиться рядом с тобой. Ты знаешь, что мы не на равных, поэтому пользуешься моей слабостью. Знаешь, что иначе бы я и пальцем не разрешил себя тронуть. Как сильно Регине захотелось ударить его. Выкрикнуть, что уж ей-то, как никому другому, известно, как можно пользоваться слабостью. Рассказать, как пользовались ею и что она сделала, чтобы покончить с этим. Его слова что-то перевернули внутри. Мгновенно он привиделся ей жалким, никчемным, трусливым, не стремящимся изменить свою судьбу даже при выпавшем счастливом шансе. И такого человека она хотела себе? Такого мужчину? Она могла бы дать ему так много!.. А он любит свою жену. Она ощутила в себе ненависть, ползущую наружу. Оттого ли, что Робин сказал то, что в свое время не достало храбрости сказать ей? Было ли это больно? Немного. В какой-то момент боль решила, что может завладеть всем, до чего дотянется, и у нее почти получилось. Регина едва смогла загнать ее обратно в ту черноту, из которой она вылезла. Убить Робина было бы очень просто. Просто оставить здесь, забыть про него и заставить забыть всех остальных. Заставить его пожалеть о сказанных словах. Но она знала, что может отомстить ему лучше. Злая Королева не принимает отказов. И пока Робин думал, что поступает очень мудро, отказываясь от благосклонности, Регина уже знала, кто выиграл. – Она мертва, – сказала она спокойно и обтерла пальцы о его бедро. – Я приказала убить ее. Ох, какие неверящие, дикие глаза у него были, когда он понял… Она запомнила их навсегда. Уходя, она слышала его крики. И улыбалась. Ее голова вновь была поднята высоко.

Эмма

Эмма дремлет, когда стук открывающейся двери заставляет ее встрепенуться. Она сонно моргает. Стук каблуков по ступеням дает понять, что пришел не Грэм. – Проваливай, – велит она, переворачиваясь на другой бок и морщась от неудачного движения. – Если ты как минимум без еды, то говорить с тобой я не хочу. Все, чего ей сейчас хочется, это продолжить спать. Каблуки продолжают цокать: ближе и ближе. Затихают за спиной. Эмма раздраженно молчит. Зачем Регина приперлась? Да уж понятно, зачем. Поиздеваться, конечно, ни для чего другого она сюда не приходит. Вот только настроения у Эммы сейчас нет перебрасываться остротами и оскорблениями. – Свали, – повторяет она без особой надежды на результат и слышит: – Думаю, вас может заинтересовать мое предложение, мисс Свон. Мисс Свон может заинтересовать только одно предложение, и она сильно сомневается, что Регина пришла с ним. Но сон уже испарился, а возможность поболтать во всей этой ситуации будет не лишней. Прямо сейчас Эмма не думает, что готова сражаться за место под солнцем, так что можно взять, что дают. Она вздыхает, чуть медлит, собираясь с силами, затем садится и смотрит на Регину. Сколько времени она тратит, чтобы так хорошо выглядеть? Или это на контрасте с обстановкой подвала? – Что ты можешь предложить, мадам мэр? – Эмма чешет плечо: на нем неспешно заживает синяк. – Должность груши для битья при дворе? Я буду продолжать тут сидеть, а вы с Грэмом станете заглядывать и срывать на мне плохое настроение за два бутерброда? Она зевает, краем глаза замечая, что Регина хмыкает. Что ж, возможно, не так уж у нее все плохо с чувством юмора. Эмма знает, что должна злиться и желать отмщения, но вот прямо сейчас, честное слово, не хочется. Устала она. Слишком много напряжения. Регина гасит ухмылку быстрее, чем Эмма как-то комментирует ее, и говорит: – Я ценю вашу готовность провести светскую беседу, но в данный момент могу предложить вам лишь возможность помыться. Если хотите. Она не поясняет, откуда такой невиданный аттракцион щедрости, да Эмме, в общем-то, и не нужно такого знать. Она не колеблется ни секунды. – Да, конечно, да! И вскакивает, стоически игнорируя моментальное головокружение. Вот только головокружение не собирается терпеть этот игнор и подло бьет поддых подобно Грэму, вынуждая Эмму уцепиться за что-нибудь, чтобы не упасть. Этим «чем-нибудь» оказывается Регина, разумеется, и, разумеется, ей не нравится, что ее трогают: это видно по ее искривившемуся лицу. – Ах, простите, – бормочет Эмма, не спеша, впрочем, разжимать пальцы, сомкнувшиеся на чужой руке. – Не надо было стоять так близко, тогда бы ты сумела насладиться грохотом падения. А после – видом новых синяков, ага. А то эти уже начинают заживать. Эмма не может не отметить по своему самочувствию, что Грэм, судя по всему, отлично знает, куда и как бить, чтобы не убить. Ха, похоже, ей повезло столкнуться с профессионалом! И это очень даже неплохо, если вообще может быть что-то неплохое во всем этом безумии. Пока Эмма шатается и ищет плюсы, Регина аккуратно отстраняется – недалеко и ненадолго. Буквально через несколько секунд руки Эммы заводят за спину, а на запястьях защелкиваются наручники. Мгновенное опасение стукается в висок. – Эй, ты вроде помыться мне предлагала? Это что за новые игры?! Эмма с тревогой силится заглянуть Регине в глаза, но та опускается на корточки и убирает «браслет» цепи. Первое желание – броситься прочь из подвала и попытаться сбежать. Эмма даже дергается в направлении своей цели, однако тут же понимает, что далеко не убежит. Руки за спиной, избитая, слабая, почти голая… А на выходе еще и Грэм наверняка ждет очередной возможности почесать кулаки. – Предложение в силе, – невозмутимо отзывается Регина, вновь возникая в поле зрения разочарованной Эммы. – Но вы же не могли подумать, что я разрешу вам разгуливать по дому со свободными руками? Или могли? Она склоняет голову к плечу, ухмыляясь. Эмма выдавливает ответную ухмылку и, развернувшись, ковыляет к лестнице. Пол холодит босые ноги. – Тебе все равно придется освободить мне руки в ванной, – с уверенностью говорит она. Регина, идущая позади, помалкивает. И вообще всю дорогу до ванной молчит, даже с Грэмом, изображающим мебель в гостиной, не перебрасывается ни единым словечком. Похоже, они умеют общаться телепатически, потому что Эмма видит, как Грэм чему-то кивает, а после скользит пустым взглядом по ее груди. Возникает желание прикрыться, вот только руки за спиной. Хотя… что он там не видел-то? И все же… Ай, плевать! Ванная, в которую Регина приводит Эмму, явно гостевая: никаких излишеств, душ в пол, на одном из крючков висит бежевое полотенце. Эмме так-то все равно, ей просто не терпится смыть с себя всю эту грязь и вонь. – Ну, давай, освобождай, – торопит она Регину и с удивлением видит, как та сначала снимает пиджак, потом засучивает рукава блузки, а после включает воду. Первые брызги холодные, они падают на голые плечи и заставляют Эмму вздрогнуть. – Как я мыться-то буду? В принципе, уже понятно, что сама – никак. Но Эмма еще надеется, потому что это… глупо, что ли. Что она сделает-то? Стукнет Регину по голове и попытается сбежать? Чего уж скрывать, заманчиво, конечно, да вот только трудновыполнимо. Эмма реально не ощущает в себе сил это сделать. Впрочем, может, после мытья… Вода придаст ей сил, и все сложится само собой? Регина протягивает руку и подталкивает Эмму к душу. – Не задерживайте меня, будьте так добры. В голосе у нее прослеживается раздражение. Если ей так не хочется этим заниматься, почему не поручила Грэму? Не доверяет, что ли? Эмме ничего не остается, кроме как смириться и покориться. Или в стиле Рэмбо боднуть Регину лбом в лоб и… – О, господи, как же хорошо! Вода успела нагреться, и стоять под ней – сплошное, почти забытое, удовольствие. Эмму снова начинает шатать, она прижимается к стене, жмурясь, когда брызги падают на лицо. Всего-то и нужно – иметь возможность помыться… Такая малость… Нет-нет, конечно, она не готова прощать этих двоих за то, что они с ней сделали и продолжают делать, но отложить на время гневные мысли… Определенно. Когда чужие ладони ложатся ей на плечи и начинают их растирать, Эмма вздрагивает и открывает глаза. Может, сказать что-нибудь? Прокомментировать всю такую неприступную мадам мэра, которая, засучив рукава, моет грязную нарушительницу спокойствия? Но Эмма молчит и просто смотрит на Регину, а та с абсолютно равнодушным выражением лица продолжает свое занятие так, будто ей уже доводилось мыть не одного человека. Наверняка она мыла Генри, когда тот был поменьше, но ведь Эмма не он. Кстати, о Генри… – Генри! Генри, я здесь! Громкий крик обрывается пощечиной. Не меняя выражения лица, Регина отвешивает ее Эмме и спокойно замечает: – Его нет дома, мисс Свон. Можете не стараться, вы мне только мешаете. Она удерживает Эмму одной рукой за плечо, вторая опущена: будто бы для еще одного удара. И такое странное выражение глаз… Словно Регина ждет, что Эмма не послушается. А Эмма берет и слушается. И снова умолкает, кое-как унимая желание почесать горящую от удара щеку. Может, стоило пнуть Регину в ответ? Может, и стоило. Никогда не поздно. И Эмма пинает: – Как же нужно не верить в себя, чтобы решать проблемы подобным образом, а, Регина? Вода действительно придала сил, Эмма ощущает в себе готовность еще немного пострадать за желание уколоть побольнее. Она успела увериться, что убивать ее Регина не собирается, а значит, самое большее, на что можно рассчитывать, это на очередные побои. Почему-то сейчас Эмма их не боится. Человеческая память такая хитрая штука, очень любит стирать все плохое из памяти, а потом снова пихать на грабли. Эмма и правда чувствует, что танцует на граблях, но не может удержаться. Сладкий аромат геля будто пьянит и развязывает язык. Они снова на равных. Рука Регины, натирающая спину Эммы, на мгновение замирает. Потом снова приходит в движение. – Вам лучше помолчать, мисс Свон. Сейчас и вообще. Целее будете. Это похоже на угрозу. Эмма запрокидывает голову, жмурясь, открывает рот, чтобы набрать воды, полощет его и сплевывает. – А тебе бы только бить. Или смотреть, как бьют, да? Скажи, Регина, когда ты осознала, что тебе нравится все это? Эмма понятия не имеет, к чему все это может привести. К чему-то однозначно приведет. Регина, скорее всего, выйдет из себя, позовет Грэма или справится сама. Эмма чувствует, что если так случится, то победительницей выйдет она, а не ее мучители. И поэтому продолжает: – Ты так самоутверждаешься? Давай уже, признайся, я и так все поняла. Иными способами тебе не справиться, поэтому приходится бросать людей в подвалы, чтобы они делали, как ты хочешь, ведь иначе ты не получишь от них ничего, правда? Твою ж мать, да хоть какую-нибудь бы уже реакцию! Что-то, с чем Эмма будет понимать, как работать. Регина резким движением разворачивает ее к себе лицом. Эмма замирает в приторном ожидании очередного удара, но вместо этого теряет дар речи, потому что Регина опускается на корточки и ловко спускает с нее трусы, которые откидывает в сторону. – Эй… – вся бравада, вся сила тут же испаряются, будто их и не было. – Ты чего, эй! Сердце стучит быстрее. Во рту сохнет. Становится страшно. А Регина тем временем поднимается, по губам ее расползается широкая ухмылка. Не отрывая взгляда от расширенных глаз Эммы, она берет гель и нарочито медленно выливает немного себе на ладонь. – Да ладно… – голос Эммы проседает. – Ты рехнулась? Эй, хватит. Я поняла. Давай без этого. Ноги сами сдвигаются да так крепко, что между ними и лист бумаги не просунуть. Вода из душа стучит по затылку больнее, чем секунду назад, но Эмма реально боится сдвинуться с места. И стискивает зубы, когда Регина буквально ввинчивает свою ладонь между ее бедер. – Регина, стоп! Серьезно! Это не смешно! Куда-то девается вся уверенность, желание уколоть побольнее, устроить дебаты в прямом эфире. Эмме попросту страшно, потому что она отлично представляет, какую боль Регина может ей причинить. И, честно говоря, до последнего не верит, что та на это способна. Зачем?! Откуда-то накатывают воспоминания из детства. Эмма – воспитанница детских домов, ей ли не знать, как жестоки бывают девочки к девочкам? Как могут они бить, целясь в самые нежные, самые незащищенные места? Конечно, она отлично знает и о случаях похуже: ее саму Бог миловал, а вот ее подруге так не повезло. Но, кажется, сейчас и Эмма узнает, как это бывает. Эмма вздрагивает и вжимается в стену, когда Регина делает шаг по направлению к ней, становясь под те же самые струи воды, продолжающие ливнем бить по плечам. И жмурится, слыша вкрадчивое: – Что же вы замолчали, мисс Свон? Или вам больше нечего мне сказать? Ладонь прокручивается между бедер. Давление нарастает. Где-то там тоже есть синяки, и они болят, но сейчас все это кажется таким несущественным… – Расслабьтесь. Больно не будет. Давайте же. Сквозь мгновенный жар стыда Эмма слышит смешок. – Уверена, вы часто слышали подобное, не так ли? И вновь воспоминания. Первый мальчик, машина на парковке открытого кинотеатра. Странные, спутанные ощущения, в которых мало приятного. Второй мальчик, кладовка в приюте, старый хлам, воняющий хуже потного сторожа. Третий… Нет-нет, она загнала их так глубоко! Эмма открывает глаза и тут же отворачивает голову, потому что Регина слишком близко. Кажется, будто она сейчас потянется за поцелуем. – Давайте сделаем это по-быстрому, мисс Свон. Вы же не хотите меня разочаровать? Регина откуда-то выцепляет эти слова – все те слова, что Эмма уже слышала когда-то. Та же интонация, тот же стыд, вот только тогда к нему примешивалось возбуждение, а сейчас… Сейчас есть место только стыду и неверию, что подобное происходит. Эмма чувствует, как Регина становится еще ближе. Мокрая блузка прижимается к голой груди, ткань неприятно трется о соски. Чужие губы задевают щеку дыханием. – Расслабьтесь, мисс Свон. У вас нет выбора. Ладонь сильно вжимается в пах. Выбор есть всегда, так что Эмма просто застывает, внезапно вспоминая, чему их учили когда-то в детском доме: если не можешь убежать от насильника, просто лежи пластом и не шевелись. Таких заводит сопротивление. Слышится смех. Регина смеется, а ладонь ее скользящими движениями натирает гелем Эмму, которая в любой момент готова к чему-то похуже. Вот только время идет, сердце стучит в горле, скованные запястья жутко саднят, а ничего не происходит. Регина просто… моет ее? Твою мать, она просто моет ее! В момент, когда Эмма осознает это, ноги ослабевают, и она оседает на пол. Регина даже не пытается ее удержать. Вместо этого она подставляет руки под струи воды и тщательно смывает остатки геля и Эммы. А после опускает взгляд. И он просто раздавливает насмешкой. – Только не говорите, мисс Свон, будто вы решили, что я хочу вас изнасиловать. Эмма, у которой сердце бьется где-то в левой подмышке, ошарашенно смотрит снизу вверх на презрительно изгибающую брови Регину. Наверное, нужно что-то сказать… Или сделать. Но ничего не приходит на ум. Эмма просто рада, что ошиблась. Черт, она счастлива, что ошиблась! – Я… – начинает она сипло и умолкает, просто глядя на Регину. А у той с мокрых волос падают капли и летят на пол, где разбиваются тучей брызг. Блузка просвечивает и выдает под собой кружевной лифчик. Темные глаза все еще насмешливы. Хрен с ней, пусть смеется. Пока может. – Да, – выдыхает Эмма, окончательно расслабляясь. – Я именно так и решила. А кто бы на ее месте не решил?! Господи, спасибо, что Регина не настолько психованная! В качестве вознаграждения за признание Регина фыркает, отступает к двери, приоткрывает ее и зовет Грэма. Когда тот приходит, она велит ему: – Вытрешь и обратно в подвал. Эмме она не говорит больше ничего, даже не смотрит на нее. Разворачивается и уходит, а Эмма, пережившая эмоциональную бурю, безропотно позволяет Грэму исполнить наказ хозяйки. Его руки почему-то не воспринимаются враждебно. Может, Эмме уже все равно. А может, она не в состоянии испугаться так сильно два раза подряд. После прогулки по дому голышом в подвале ее ждет сюрприз. Другое одеяло, другое ведро и комплект одежды, лежащий на краю матраса. Это выглядит как награда за то, чего все же не случилось, и Эмма мотает головой, запрещая себе о таком думать. В Регине не проснулась человечность, да ради Бога! Она хотела продавить Эмму – и она ее продавила. Да, глупо так попадаться, но чего еще можно было ожидать? Жаль, конечно, что из этой ситуации победителем определенно вышла мадам мэр… Грэм расстегивает наручники, и Эмма, растерев запястья, одевается. Потом сама протягивает ногу, чтобы на ней привычно защелкнули «браслет». Драться она все равно не в состоянии. – Это ведь из-за того чувака, да? – спрашивает она, пока Грэм проверяет, не отстегнется ли цепь. Услышав вопрос, он поднимает голову. – Чувака? А. Сидни. И не говорит больше ничего. Эмме, в принципе, и не надо. Сидни, точно. Конечно, Регина не сама решила, что надо помыть пленницу. Ей вообще наплевать, пусть бы тут Эмма загнулась от голода и холода, Регина только порадуется. Вот уж нет! Не получит она такого удовольствия! Когда Грэм уходит, и подвал погружается в привычную темноту, Эмма садится на матрасе, прислушиваясь к тому, как подзабытые синяки потихоньку принимаются напоминать о себе. Вода, конечно, придала легкости телу, но надолго ли? Регина определенно реагирует на подначки про самоконтроль и самоутверждение. Что-то там есть такое в ее прошлом болезненное, что заставляет ее срываться. Эмма думает, что смогла бы снова на этом сыграть, но потом мотает головой. Не очень-то приятно представлять, к чему это может привести. Регина наглядно продемонстрировала, что не гнушается ничем: ее ладонь все еще весьма отчетливо ощущается между ног. Эмма ерзает, запрещая себе вспоминать. В ее жизни случалось насилие, в основном физическое. Сексуальное… Да, мальчики всегда давили, но она ведь тоже хотела. А сегодня… Сегодня впервые стало по-настоящему страшно, что кто-то может взять ее без согласия. И ни о чем не пожалеть. Она ежится, натягивая чистую футболку на колени. Странные ощущения. Ей бы возненавидеть Регину сильнее, а она будто бы… благодарна ей за то, чего не случилось. Что Регина остановилась. Бррр! Эмма хлопает в ладоши, и гулкий звук отражается от стен. Это ничего не меняет. Регина заперла ее здесь. Издевается. Плохо кормит. Давит на психику. И отмена одного-единственного отвратительного поступка, инициатором которого выступила все та же Регина, вообще никак не влияет на ситуацию. Эмме просто спокойно сейчас и тепло. Вот она и думает не о том, о чем надо бы. Ладно. Она хотя бы уже не воняет.

Регина

– Тварь! Стеклянный флакон летит в стену и рассыпается фейерверком осколков. Следом тут же летит и второй, затем третий. Четвертый оказывается пластиком, и Регина, тяжело дыша, прижимается затылком в стене, заставляя себя успокоиться. Эта тварь с невинным личиком чуть не заставила ее сорваться. Эмма говорила такое, что любого могло вывести из себя. И ее счастье, что она все же смогла заткнуться, потому что Регина оказалась на грани. Еще немного – и Эмме стало бы по-настоящему больно. О, а уж Злая Королева знала, как причинить боль… С мокрой одежды сочится вода, повсюду остаются влажные следы, Регину это безмерно злит – как и все остальное. Надо бы убрать осколки и вымыться, но вместо этого она берет полотенце, гель, халат, гасит свет и спускается вниз, в ванную, где до этого мыла Эмму. Там пусто, Грэм все прибрал и протер пол. В чем-то на него точно можно положиться. Регину колотит изнутри. Она ненавидит себя за то, что сорвалась, что дала Эмме понять, где у нее больное место. И она ненавидит Эмму, потому что та выиграла эту короткую битву, как ни крути. Регина не сделала ничего из того, что действительно могла бы сделать. Она залаяла, но не укусила. Пусть у Эммы были испуганные глаза, однако отступила не она. И она наверняка это запомнит. Нужно было поступить, как с Робином тогда. Заставить Эмму кончить, заставить ее почувствовать еще большее унижение, чем она испытала. Унизить ее до конца. Регина рычит, не в силах издать какой-то другой звук, и тяжело опирается на раковину, мрачно рассматривая себя в зеркало. Как невовремя она вспомнила аналогичную ситуацию, произошедшую с ней самой, вот только на ее месте был Леопольд – и он не остановился. Омерзительное ощущение, от которого, как Регина думала, она избавилась очень давно, накрывает с головой. Проклятый старикашка, ее законный супруг… Он ничего не делал против воли Регины – так ему казалось. Но она ведь попросту не могла ему отказать. Ее руки были связаны подобно рукам Эммы сегодня. Вот только Эмме не было нужды играть и притворяться. Она не обязана была кончать под ненавистными ласками. Регину передергивает. Она резко отворачивается от зеркала и рывками стягивает с себя одежду, бросая ее прямо на пол, затем встает под душ – холодный поначалу, и это немного отрезвляет. Вода бежит, унося с собой эмоции, оставляя лишь затертые следы воспоминаний. В своей жизни Регина мыла лишь троих людей, не считая Генри. Первым был Леопольд: состарившийся, немощный, он желал, чтобы водные процедуры с ним проделывала именно любимая супруга. И Регине, стискивающей зубы так, что они грозили треснуть, приходилось исполнять его волю. Ах, как хотелось ей свернуть ему шею!.. Как мечтала она услышать это хруст, стать его причиной… Но вездесущие слуги, ни на минуту не оставляющие их вдвоем, мешали. Да и как потом Регина оправдалась бы? Нет-нет, ей нужно было обвинить в смерти Леопольда кого-то другого. Ее руки должны были быть чисты – по крайней мере, физически. Регина берет гель и принимается намыливать себя, начиная с груди. Вторым был Робин. К нему Регина подходила с совершенно иными чувствами. Она действительно хотела, чтобы он занял место подле нее – мужчина, предсказанный судьбой. Она трогала его и испытывала трепет сродни влюбленному, хотя вряд ли была влюблена. Быть может, после у них даже что-нибудь и сложилось. Если бы Робин умел смотреть в будущее и не цеплялся за прошлое… Но он выбрал свой путь. Запрокинув голову, Регина подставляет лицо теплым струйкам. А сегодня была Эмма. И с ней все было непонятно. Она вызывала отвращение – почти как Леопольд. И она была предсказана Регине – почти как Робин. Ее не было жаль, но что-то ведь вынудило Регину остановиться. Хочется думать, что это желание не бросать игру. Не отпускать на волю то, что, будучи свободным, причинит лишь боль. Разве не так? Снова появляется почти осязаемое желание покончить с Эммой. Оставить ее гнить в подвале, а потом замуровать его и никогда больше ни о чем не вспоминать. Регина смотрит на свои ладони. На ладонь, которой она мыла Эмму. Затем с оттенком отвращения подставляет ее под воду и долго трет, будто хочет избавиться от кожи. Она все еще чувствует женскую плоть под пальцами, и это не то ощущение, с которым ей хочется лечь в постель. План состоял в том, чтобы заставить Эмму подмыться самостоятельно, а Регина стояла бы и смотрела, своим насмешливым видом сокрушая пленницу и заставляя ее страдать от стыда. Жаль только, что такие, как мисс Свон, редко чего-то стыдятся. Убить Эмму так просто… Но в голову вдруг стучится мысль: не станет ли хуже? Раньше Регина была уверена, что смерть Эммы избавит ее от множества проблем, а сейчас где-то под ложечкой сосет далекий страх: вдруг что-то сдвинется в ненужную сторону? Вдруг шестеренки проклятия завертятся быстрее? – Тва-а-арь, – стонет Регина и прижимается лбом к прохладной стене душевой. Что же остается? Держать ее в подвале вечно? Приходить и уходить, иногда мыть, чуть чаще кормить и вести беседы, которые однажды наверняка наскучат? А что если Эмма найдет способ сбежать? Что тогда? Уже вытираясь, Регина думает о сонном зелье. Чего же проще – воспользоваться им, отправить Эмму в вечный покой и все еще не нести ответственность за ее смерть. Какая отличная идея! Вода постепенно успокаивает. Мерный шум, тепло отгоняют прочь тревожные воспоминания и желание прямо сейчас что-то сделать – неважно что. Сердце стучит размеренно, дыхание приходит в норму, собственные руки больше не раздражают. Воспрянув духом, найдя способ отомстить за свой сегодняшний срыв, Регина заворачивается в халат и выходит в гостиную. Навстречу ей с дивана поднимается Грэм. – Все сделано, – говорит он, а за его спиной негромко бормочет телевизор. – Она в подвале. Все сменил, как ты говорила. Еды не оставлял. Регина улыбается, смотря на него, и сама чувствует вдруг, насколько стылая эта улыбка. Что останется для нее, когда Эмма отправится в свое вечно-сонное путешествие? Покорный Грэм, который не любит читать? Влюбленный Сидни, стелющийся у ног? Арчи Хоппер, которому больше не расскажешь новую историю своей жизни? Полуочнувшийся от проклятия Сторибрук, в котором уже никто не воскреснет наутро? Генри… Конечно, будет Генри. Регина помнит о нем, но чувства к нему иные. К нему – нежность, забота, любовь. Он – мамино солнышко и радость. А Эмма… Регина гасит улыбку и уходит, ничего не ответив Грэму. Эмма пришла в Сторибрук неспроста. И она отработает все то, чего лишила Регину своим появлением. Сполна. Сонное зелье пока подождет.