It's my party

      (GoonRock, Q-Tip — A Little Party Never Killed Nobody)       Сегодня в доме Феликса шумно. Сегодня здесь со своей сопливой юностью прощается Ян Чонин.              — Ну что, какова взрослая жизнь на вкус? — подоспевший к нему Ликс улыбается и протягивает ему стакан с чем-то газировано-алкогольным.              — Потрясно, — улыбается во все тридцать два Чонин, совсем недавно избавленный от брекетов и теперь точно уверенный в том, что он выглядит на все двести, а не жалкие сто. Сегодня ему девятнадцать. Его взрослая жизнь только началась. Вот она, эта самая взрослая жизнь, стоит на пороге.              На порог дома заходит широкоплечий всегда милый Бан Чан, и Чонин разбивается на осколки где-то внутри себя. Музыка бьет по ушам, призывая не думать об этом в миллионный за год раз, но он все не может — замирает глазами на светлых волосах, крупном носе, который был слишком очаровательным — он был чем-то, что прибавляло Чану красоты. Вообще-то, ее прибавляло все, что только было связано с Ним.              — Где мой именинник? — со смехом и улыбкой Чан делает вид, что ищет глазами и без того видного Ян Чонина, и, пока все смеются, младшенький умирает где-то внутри себя от этого нежного «мой». Даже если в это слово было вложено мало смысла, он — преисполнился. И уже давно додумывал за других.              Сильные руки обнимают его, и Ян улыбается так солнечно, что рискует засветиться, как лампочка. Едва ли он успевает обнять в ответ — Чан уже отдает ему небольшой пакет, где что-то неопределяемое и по весу, и по звуку, если потрясти чудо подарочной упаковки.              — Спасибо, хен, — наверное, то, как плыло лицо Чонина, не замечал только слепой. Слепых тут было крайне много. Кажется, вечеринка Чонина была организована для слабовидящих, потому что, возможно, в силу юного возраста, на симпатии мальчика никто не ставил и всерьез не воспринимал абсолютно никто.              Это было обидно потому что к моменту повзросления Чонина многие уже успели сформировать что-то, похожее на парочку. Во всяком случае, Джисон с Минхо оказались намного шустрее (а может, дело было в том, что Ли не спрашивал разрешения и просто поставил младшего перед фактом, когда понял, что догадливостью Хан явно не отличался от слова «совсем»?).              Так или иначе, Чонин был безответно влюблен и убийственно страдал от своей безответной любви. В то время, как в нем видели милого ребенка, он просыпался посреди ночи с красными щеками и взмокшей спиной от собственных навязчивых снов, в которых были сплошь сильные обнимающие руки, нежные взгляды старшего и невнятные смешки в его слегка истерической манере. В его жизни было так много Бан Чана, но, вот парадокс, в его личной жизни была оглушающая пустота. И вот теперь, когда ему исполнилось 19, он очень надеялся, что все внезапно станет всерьез, что на следующее утро он проснется совсем другим человеком, и все увидят другого, нового Ян Чонина. Того, который навсегда разобьет сложившийся образ ребенка. Черт, ну хотя бы в Его глазах…              Но Его глаза смотрят мягко и бережно, однако — слишком по-старшему. Бан Чан просто заботливый старший брат, и, черт бы побрал, Чонин пьет залпом, потому что не знает, как перепрыгнуть этот барьер. Улыбчивый мальчик вдруг сдувается на раз — становится тихим и слишком спокойным.              — Чан-а, что ты там подарил ему? — Хенджин смеется, указывая пальцем на поникшего Яна, — Там пособие для старшего поколения? Почему наш малыш так резко погрустнел?              Общий смех сотрясает оконные стекла, и быстрее, чем Ян успевает сообразить, его уже тащат играть в какие-то глупые настольные игры, чтобы развеяться. Настолки быстро превращаются в жанр алкогольного пинг-понга, где вызвавшийся Феликс намешал какой-то бурды в каждом стакане.              Как выяснилось, все в восьмерке были ужасно меткими и редко попадали в пустые стаканы. Как выяснилось, Ли мешал очень жестко, потому что от газировки в стаканах было одно название.              В общем, мальчишек быстро разнесло. По сравнению с Ханом Чонин оказался стойким выпивающим. По сравнению с Феликсом — нет. Его первая «взрослая» вечеринка закончилась легким блюром и двоением в глазах. Как итог, когда все они были уже слишком хороши, Чонину в голову стрельнула потрясающая идея — не откладывать взрослую жизнь до следующего утра, а начать ее прямо сейчас.              Идея поговорить с Чаном рухнула на его плечи слишком внезапно и угрожала стать обозримой реальностью. Конечно, он хотел, будучи погребенным под толстым слоем своих чувств вот уже практически год. Конечно, он боялся, но алкоголь так хорошо гасил рациональный страх. Конечно, он собирался сделать это прямо сейчас, решив не ждать возможности поговорить на трезвую голову. Чонин был умным мальчиком, но только не в этот раз.              (Lesley Gore — It’s my party)       В какой-то совсем другой комнате Хенджин крутит волосы на палец, как-то лукаво улыбаясь. Хенджин тянет не слишком трезвого Чана к себе за футболку. Чонин, замерший у дверей в комнату в темном коридоре, только блестит пьяными удивленными глазами. Хенджин целует Чана, и блеск в глазах 19-летнего брюнета становится почти влажным. Он загипнотизировано смотрит на то, как в комнате напротив кто-то знакомый только что отобрал его зеленые надежды и превратил их в какую-то шутку. Он любит своего хена, Хенджина, но сейчас так хочет его никогда не любить, так хочет — впервые в жизни так сильно — разбить ему нос. Это приходит в секунду и уходит так же быстро, но обида… ее слишком много, чтобы согнать за раз.              Это ведь его вечеринка… это ведь его день рождения и, может быть, он эгоист, но сегодня ничего не должно было расстраивать его. Но 19-летний Ян Чонин долго стоит в ванной у раковины, трет покрасневшие глаза и умывается проточной водой. Шмыгает носом и все старается продышаться так, чтобы отпустило. Не то, чтобы его собиралось отпускать. Не то чтобы он желал кому-то плохого, но… как же он хотел оказаться на месте Хенджина, на которого вообще-то всегда и очень печально смотрел Ким Сынмин.              Внезапно их макнэ охватывает настоящая злость. Взбешенный он пинает тумбу под раковиной, тут же сгибаясь пополам от боли в пальцах ноги. Все эти парни! Какой от них толк, если все они были такими слепыми? В душе разрастается пропасть. Будь неладен этот Бан Кристофер Чан со своими идиотскими подарками.              Из ванной Чонина достают всем скопом, спрашивая, что случилось, что это был за шум, и почему он заперся в разгар собственного праздника. Он скомкано объясняет, что умывался и ударился ногой о тумбочку возле раковины. Минхо выругивает его за то, что, пока все они отправились на поиски пропавшего именинника, он спалил все свечи для торта, и теперь Чонину не 19, а снова 3, потому что больше свечей в доме нет. Все это так мило, и Ян бы улыбнулся на каждый подкол старшего, если бы не другой старший, у которого были красные губы и явно бессовестные глаза.              Хочется плакать навзрыд, но он идет в гостиную и задувает свечи под общее ликование. Они режут торт на восемь ровных частей. Чонин загадывает желание: Бан Чана без всяких Хенджинов — Бан Чана только для себя.       (выключайте трек)              

***

      Чонин просыпается во второй половине двенадцатого. Его первое взрослое утро имеет вкус похмелья, запах перегара, пота и смятения. Ребенком было как-то попроще.              Едва соображая, брюнет садится на постели, с трудом вспоминая, где находится. Он все еще в доме Феликса, наверняка, как и все остальные. В попытке встать брюнет падает обратно на постель, хватаясь за голову. Боже, сколько же он выпил? Он не помнит почти ничего, но слипшиеся будто от соли ресницы наталкивают на мысль о том, что он упускает чересчур много. Усаживаясь на кровати теперь аккуратнее, Ян прикладывает ладонь ко лбу и пытается восстановить минувший вечер в памяти…              

***

      Он надрался в дрова. Они все были пьяные, но Чонин с Ханом умудрились напиться до такой степени, что двуногое положение казалось призрачным. Вот он почти бессознательно и беззаветно принимает из рук Хенджина картонный голубой стакан и опустошает в пару глотков. А вот его рвет с соплями и кашлем через считанные минуты. За волосы держат сильные руки, но он почему-то уверен, что эти руки не те. Его тащит на кухню все тот же невысокий сильный парень, в котором смутно угадывается Чанбин. Его прислоняют к холодильнику и вытирают губы салфетками. Его ругают, как маленького ребенка, и поучительно бурчат, что нельзя так напиваться в собственный день рождения, а Чонин… плачет. Вот так просто. Без какой-либо причины.              Заметивший Чанбин столбенеет; моргает несколько раз; рассержено нахмуривается, но ничего больше. В конце концов что взять с Ян Чона, который полвечера и так сам не свой? Может быть, остальным и было невдомек, но он заметил.              — Та-а-ак, — прочистив горло, Со громко втягивает носом воздух и, не думая долго, хватает Чонина за талию, уводя на плохо слушающихся ногах на балкон, где они стоят одни посреди холодного февральского воздуха. От алкоголя в крови чудовищно жарко, и Ян не просит куртку, просто прижавшись к боку Чанбина.              — Вот так, — улыбаясь одним уголком губ, Со кивает и треплет младшего по волосам, — Остынь, приятель, — его улыбка такая теплая. Чанбин и сам — та еще теплота. Чонин улыбается ему искренне, и они стоят тут еще несколько долгих минут, смотря на медленно опускающийся снег на улицах городах. Стоят тут, как парочка.              Фу. Гадкое слово.              (Melanie Martinez — Pity Party)       — Чан-хен с Хенджин-хеном встречаются, да? — Чонин вдруг спрашивает так трезво и просто, что Чанбин только изумленно оборачивается на своего донсена. Рот приоткрывается от удивления.              — Нет? — почти вопросительно отвечает Со и передергивает плечами, отчего младшего опасно качает, — Насколько я знаю, нет, — но он не успевает обдумать хотя бы еще одну мысль.              — А, по-моему, да, — пожимая плечами роняет Чонин. Щеки снова блестят. Он шмыгает носом и бессмысленно смотрит вперед. Бин видит, как слезинки замирают на нижнем крае ресниц — он видит, как пытается оставить за кулисами свои чувства малыш Инни.              — Реви, — почти приказным тоном произносит Чанбин, а младший на мгновение трезвеет. Непонимающие глаза уставляются на хена, — Реви сколько хочешь, чтобы стало легче, — поясняет брюнет, — У тебя ведь что-то случилось.              Три, два, один, и Чонин больше не помнит себя, потому что около получаса ревет на плече у каменного Чанбина. Он вываливает ему все: ругает, на чем стоит свет, Бан Кристофер Чана за то, что этот слепой идиот не видит дальше своего носа, сокрушается, что вообще увидел этот дурацкий поцелуй в комнате именно в свой день рождения, слезно заявляет, что сжег бы оставшимися тремя свечами для торта весь этот чертов дом со всеми обитателями (но потом извиняется, и говорит, что это только метафора), потому что ему так обидно и больно от того, что Чан просто не видит его.              Все еще пьяного, зареванного и уставшего его Чанбин вскоре укладывает спать, услышавший достаточно. Чонина можно было только пожалеть. И старший не собирался это оставлять вот так просто.              

***

      От последних воспоминаний вчерашнего вечера у Яна волосы встают дыбом. Он что… рассказал обо всем? Обо всем?! Чанбину?!              От понимания ситуации брюнет в одночасье краснеет. Как он мог… как он теперь будет смотреть в глаза всем, кто еще узнал его пьяную историю? Стараясь не подавать виду, Ян медленно выползает из своего укрытия (где помимо него, как оказалось, спали еще Джисон и Минхо на полу в каких-то спутанных одеялах); Чанбин обнаруживается спящим на диване, а поверх сплошным обнимающим полотном (и как он не задохнулся от веса) стелется громко сопящий Феликс. Растрепанный смешной Сынмин сидит за не убранным вчера столом и хмуро пьет воду из высокого стакана. Бан Чана подозрительно нигде нет.              Нахмурившись, Чонин шлепает босыми ногами на второй этаж дома в попытке найти, но находит (опять) Хенджина, который плетется в ванную и похож на настоящего домового. Уже почти в отчаянии брюнет заглядывает в одну из спален, рассчитывая найти там буквально никого, но находит накрытое с головой нечто, в котором смутно угадывается его искомый.              — Чан-и хен? — недоверчиво и тихо произносит Чонин, уверенный, что от его бубнежа никто не проснется. Но Бан Чан — даже похмельный и помятый Бан Чан — просыпается и высовывается из-под одеяла смешной и растрепанный, щурящий темные глаза, но улыбающийся. Он кивает, растягивая улыбку сильнее и зевает. На секунду Ян вообще забывает, зачем заходил.              — Иди сюда, — хриплый голос рассылает четыре с лишним тонны мурашек по ставшей широкой спине макнэ, но он все же подходит, дожидаясь подвоха. Чан тянет руку из-под одеяла, и Чонин вытягивает свою ладонь в ответ. И никак не ожидает, что чужие пальцы схватят за запястье и потянут на кровать, что через секунду эта же рука обнимет его и украдет под одеяло. До Чонина слишком поздно доходит — Чан без футболки! Лежащий спиной к старшему, но плотно прижатый к грудине, Чонин становится малиновым под цвет собственных шорт. И он все хочет спросить, зачем Бан укутал его в одеяло и крепко обнимает под ним, но на слова не хватает ни сил, ни желания — какая разница, почему все так, если это настолько приятно?              Теплое дыхание ударяется о затылок и шею; накаченная рука лежит на талии, ощутимо прижимая к сильному торсу; да, Чонин рассчитывает так и уснуть.              — Чанбин сказал, что ты плакал вчера? — брюнет вздрагивает, резко распахивая глаза, и любые намеки на сон рассыпаются стеклянной крошкой. В горле встает тугой ком, — Что-то случилось, Инни? — Чонин готов проклясть внезапную внимательность своего _любимого_хена, когда тот утыкается носом в его затылок.              — Просто много выпил, — пытаясь отвертеться, Ян находит единственную отмазку, но нетерпение жрет изнутри, — А… Чанбин-хен не говорил ничего другого? — он сглатывает, облизывая губы. Нервно, — Про меня.              — Сказал, что ты совершенно плох в алкоголе, — Чан хихикает в привычной истерической манере, и Яна вдруг отпускает. Он так хорошо знает привычки хена. Он знает, что Бан не врет и благодарен Чанбину, что он не стал разглашать их внезапного разговора.              Из объятий Чана удается вырваться только через полчаса, когда в доме становится явно оживленно. Встающий с постели, успевший увидеть почти обнаженного (господи, обнаженного!) хена, Чонин спешит сбежать и слышит уже буквально в спину: «Не забудь про мой подарок, Инни».              Это утро становится самым странным в его чертовой жизни.       Конечно. Еще бы он мог забыть.