It's my party

      (Stray Kids — Sorry, I love you)       «Прости за то, что я люблю,       Если любовь к тебе — ошибка»              Чонин не дышит, вслушиваясь в слова уже третий раз.              «Набравшись смелости, делаю к тебе шаг,       Но этот шаг никогда не был прост для меня…»              Чан подарил ему песню. В картонном пакете лежала всего лишь открытка; в открытке — написанная от руки ссылка на облако, в котором не было ничего, кроме одной единственной песни. В графе названия было короткое: «С совершеннолетием, Инни». Включая трек, Чонин и предположить не мог, что Чан напишет ему песню. Все знали, что старший писал, но он никогда никому не посвящал треки (автор знает, что Sorry I love you принадлежит Чанбину, но дайте помечтать).              Совершенно потерянный Чонин вновь слушает и не находит слов.              »… ты слишком красив, чтобы быть просто другом»              Чонин вспоминает случайную сцену с Хенджином со своего дня рождения, и у него сжимается сердце. Это было конечной точкой — он не знал, где правда и ложь. Меняла ли та сцена отношение старшего к нему самому? Хенджин был красивым, конечно, он мог составить конкуренцию кому угодно. Сердце колотилось с бешенной скоростью от каждой новой секунды трека. Хотелось ответов, но в руках у Чонина было только трусливое и в то же время ужасающе смелое признание Чана в любви. К кому — сомневаться не приходилось. Ведь это был день рождения Ина. И он загадал свое желание — хотел Чана себе. Было ли это ужасно? Определенно. Исполнилось ли оно? Вполне.              Из раздумий вырывает уведомление на телефоне. Сообщение. Чонин напрягается. От Бан Чана. Руки дрожат.              «Привет, Инни, еще раз с твоим днем тебя!», — это заставило улыбнуться, — «Я был бы рад, если бы ты завтра зашел ко мне хотя бы на полчаса?», — Чан тут же реабилитируется, — «Будет пицца. Я подумал, что хорошей идеей будет пицца, да. В общем, я скину тебе адрес и время. С днем рождения нашего макнэ! (еще раз)»              Чонин не замечает, как начинает улыбаться во все свои идеальные тридцать два. Вообще-то, он всегда был красивым, но особенно, когда его украшала искренняя улыбка. Кто был виноват в том, что ее причиной часто был этот хен?              

***

      Адрес был очень кстати, потому что Бан часто перебирался с места на место, и за ним было крайне сложно уследить. Последняя его остановка оказалась достаточно близкой к дому младшего — в паре кварталов. И это была съемная комната, как понял Ян. Он точно знал, что это на пятом этаже, что здание старое, и что Чан встретит его у дверей.              Все так и случилось. Глаза Криса светились привычными теплом, но не было ни объятий, ни ужимок, ни милой болтовни — он словно начал держать дистанцию после собственного признания. Поднимающийся по ступеням Чонин напряженно думал о том, должен ли он как-то начать разговор, но не успел.              — Инни, — обернувшись к младшему уже перед самым порогом в коммуналку, Чан выглядел достаточно взволнованным, чтобы и младший успел напрячься. Но по губам напротив пробегает улыбка, — Когда ты спросил у меня про Чанбина, я соврал, — не ожидавший таких откровений, Чонин раскрывает рот, — Я не мог сказать тогда, не обижайся на хена, — Бан обворожительно смеется, но это не убавляет вопросов в голове брюнета, — То, что случилось между мной и Хенджином было случайностью, — пожимая плечами, Крис опускает свои ладони на плечи макнэ, привлекая внимание к себе, — Мы все были пьяны, но между мной и Хенджин-и не было и нет ничего. Ничего, кроме дружбы.              Иногда Чонин поражался тому, как легко и безболезненно Бан угадывает все его мысли, как просто он стирает всю панику с его сердца. Умел бы он вот так сам…              — И ты ничего не сказал, потому что хотел, чтобы я услышал…              — Тебе понравилась песня? — о нет, увольте — Чонин не может вынести этих сияющих глаз, не может справиться с этим теплом, разлившимся по дну грудной клетки. Крис был таким красивым, таким настоящим. И сейчас Он был единственным — только для него, для Чонина.              — Наверное, это лучший подарок от идиота, который якобы ничего не замечал? — Чан произносит псевдо вопросительно и с широкой улыбкой бегает глазами, тут же получая толчок в грудь и невнятное бурчание о том, что он не имеет права себя так называть.              — Ты делаешь крутую музыку, — Чонин никогда не был счастливее, чем сейчас, — И это лучший подарок на день рождения.              — О, неужели? — как всегда немного напружиненный Бан улыбается. И с улыбкой открывает дверь, пропуская Чонина вперед.              Чонина, который изумленно заходит в совершенно пустую от людей квартиру, украшенную шариками, с конфетти на полу, с разбросанными колпачками и праздничной скатертью на столе. Он не верит своим глазам. Бан что…              — Я подумал, что, возмо-ожно ты хотел бы провести свой день рождения немного иначе? — во все еще привычной манере растягивания, артистизма, истерики и заботы произносит Чан, подходящий со спины.              — Ты что зачеркнул 11 февраля в календаре и переписал его на восьмое? — оглядываясь, усмехается абсолютно ошеломленный Чонин.              (Melanie Martinez — Pity Party)       — Наверное, это эгоистично, но я подумал, что ты загадал бы себе такой день рождения, — у Чонина волосы на руках встают дыбом, когда он чувствует выдох на шее и Чана — совсем рядом, — Только со мной.              Ян обещает себе подумать о том, что Кристофер, очевидно, умеет читать мысли, но сейчас он лишь оборачивается к Нему и тянет на себя, вздрагивая, как настоящий ребенок, когда его губ касаются мягкие и более пухлые. От Него приятно пахнет парфюмом, Его руки на талии лежат так правильно и тактильно, Его губы сминают так мягко и трогательно. Чонин и сам не замечает, как закрывает глаза. Хочется плакать, потому что этот «слепой идиот» написал ему песню и сделал его день рождения еще раз — только для них двоих. Размыливает сознание.              Брюнет резко приходит в себя, когда между губ чувствуется более горячий язык, на секунду теряясь от этого чувства. Мгновение и он легко приоткрывает рот, пропуская, а ладони сами ложатся на широкие плечи, пальцы сжимаются на большом свитере Бана. Кажется, у макнэ кружится голова.              — Где твои соседи, хен? — когда удается отойти от парня хотя бы на метр, Чонин решает спросить, и желая, и боясь получить ответ.              — Я сказал, что у моего парня день рождения, и он хотел домашнюю тусовку, поэтому они пообещали не мешать, — Чан неловко улыбается и пожимает плечами, — Я немного опередил события, но мне поверили, и-и-и… для тебя оставили поздравления, — он хихикает и дергает головой к плечу, а потом указывает на край обеденного стола, — Вон там.              Чонин смеется, но все же подходит к указанному месту. Кроме поздравительных открыток на столе оказывается несколько коробок пиццы, какие-то снеки, газировка в больших бутылках.              — Значит, я твой парень? — разглядывая открытки, Ян усмехается, раз за разом замечая 11 февраля вместо его родного 8-го.              — Я был бы рад, — голос Бана звучит негромко, он укладывает подбородок на плечо Чонина и скользит рукой по его талии, — Инни согласен?              — Согласен, — усмехается Ян и кивает, делая вид, что вчитывается в открытку; на самом деле он просто замер, прикрыв глаз, только почувствовав выдох на шею. Мурашки расползлись по спине и рукам. Он бы солгал, сказав, что не знает этого чувства, но в то же время был бы абсолютно честен. Потому что вместо того, чтобы встречаться с кем-то хорошеньким, он только и делал, что вздыхал по парню, который, кажется, вздыхал по нему.              — Это твой принцип? — оборачиваясь, Чонин скрещивает руки на груди и улыбается, — Не иметь дела с несовершеннолетними.              Чан молчит и только отводит взгляд в сторону, состраивая крайне неопределенное выражение лица, что, конечно, вызывает смешок и улыбку.              — Я не был уверен, — запоздало оправдывается он, и Чонин, обнявший старшего, впервые чувствует, как вибрирует на дне грудной клетки Его приятный голос, — Ты очень хорошо прятался, мне было сложно понять, но…              — Чанбин-хен, — Ян не может сдержать улыбки.              — Да, — кивает Бан, — Чанбин-а стал моим купидоном, — и, только представив, Ян смеется, но его прерывает светловолосый Кристофер Бан, который сталкивает их носы вместе и через мгновение целует, а младший внезапно осознает, что быть стиснутым между столом и крупными бедрами старшего — слишком приятная участь.              Он увлекается, совсем не по-детски: закидывает руки на чужую шею, наклоняет голову вбок и прижимается так, что не остается места для вздоха. Потому что ему нравится слышать ускоряющееся дыхание рядом, потому что это так похоже на его ужасно ужасные сны. Но Чан сам заканчивает их незапланированную игру — отшатывается и улыбается алыми губами, как-то нелепо шутит и предлагает посмотреть пару фильмов.              (выключайте трек)       Они проводят за просмотром до ночи: несколько комедий взахлеб, с громким смехом обоих, с пиццей, газировкой и чаем — со всем подряд. Чонин каждый раз ловил на себе взгляды, жался ближе к крепкому боку и не помнил, чтобы так часто касался Чана хоть раз. Он ждал целый год, и так хотелось успеть все и сразу. Он даже не заметил, как за окном стемнело, и очередные титры понеслись по небольшому экрану ноутбука.              — Еще один фильм? — энергично предлагает брюнет, улыбаясь, от чего его глаза лукаво походили на лисьи.              — Что-то рандомное? — улыбается Чан, блестя темным взглядом в мягких отсветах хаотичных ламп. Было достаточно темно, но Чонину хватало этого, чтобы видеть теплый взгляд парня в белом свитере.              Рандом падает на какой-то корейский исторический фильм, и они смотрят без особых разговоров. В обилии кадров фонариков, ханбоков, природы и холодного оружия у них не находится темы для разговора, пока…              — Она красивая, — внезапно бросает Бан Чан, когда на экране показывается обнаженная спина девушки. Не ожидавший Чонин вздрагивает.              — Интересуешься девушками? — не отрываясь от просмотра, он спрашивает, одномоментно прикидывая, насколько глупо это звучит.              — Сомневаюсь, — с полуулыбкой Чан качает головой, — А ты?              — Не знаю, — слишком резко и быстро произносит Ян, и это заставляет старшего забеспокоиться и повернуться. Чтобы увидеть розовые щеки и пальцы правой руки, нервно сжатые на синей толстовке. Это вызывает улыбку. То, как Чонин реагирует на постельные сцены.              — Смущен? — совершенно просто спрашивает светловолосый старший, — Я могу промотать, если ты… — он тянется к клавиатуре, но Ян останавливает его, схватив за запястье.              — Оставь, — поднявшиеся на хена глаза действительно выглядят смущенными, но всегда есть какое-то «но», — Ведь это… это нормально, — фокусируясь на Чане, он делает вид, что не замечает, как где-то в кадре мужчина и женщина занимаются любовью, — И я уже взрослый, — как бы между прочим напоминает Ян, заставляя Чана тихо засмеяться.              — Ах да, — переводя смех в усмешку, блондин хватает его ладони и переплетает пальцы, повернутый лицом к младшему и частично закрывающий плечом экран, — Теперь Ян Чонин взрослый и он хочет смотреть на то, что делают взрослые, — он подтрунивает над брюнетом и тут же получает толчок в плечи.              — И вовсе нет! — возмущается Ян, но его быстро ловят сильные руки в такие же сильные объятия.              — Ты забавный, — Чан говорит куда-то в макушку густых темных волос, пока обнимающие руки скользят вниз и ложатся на талию, крепко прижимая. Чонин вновь покрывается мурашками, как первоклассник. Наверное, в отношениях он и был кем-то таким?              — Я не забавный, это разница поколений, — бубнит Чонин, и вот они уже шуточно дерутся, задетые за свое самолюбие. В ход идут подушки, ладони — все, что только можно, пока Бан не подыгрывает и не оказывается на лопатках, повержено поднимая руки.              — Молодость победила, — Ян смеется, зажмурившись, и, только когда Чан отрывает спину от пола и садится, осознает, что сам он буквально сидит на старшем верхом. Ушедшая было румяность возвращается на юношеские щеки, но Чан не спешит отшучиваться — наоборот, он смотрит на него. Рассматривает. Чонин потрясающе красив. Слишком красив, чтобы быть просто другом.              — Краснеешь, — это звучит совсем близко к губам, и Ян испуганно поднимает глаза. Атмосфера в комнате меняется за считанные секунды, и становится нечем дышать.              «Дыши, просто дыши.»              Но как можно просто дышать, когда Бан Кристофер Чан выдыхает на его губы через свои, приоткрытые, и смотрит так томно из-под чуть опущенных ресниц.              «Вдох и выдох, вдох и выдох…»              — О чем ты думаешь, Ян Чонин?              — О тебе.              Чонин закапывает себя сам, потому что становится буквально пунцовым, когда, приоткрывая губы, Чан поднимает на него взгляд; вздрагивает, когда широкие ладони ложатся на напрягшиеся бедра; часто моргает от взгляда глаза-в-глаза.              — Не слишком ли взрослые мысли? — Чонин не понимает. Совсем. Он просто не понимает, как Бан Чан может оставаться таким мягким и не делать ничего, но это напряжение между ними… оно сдавливает грудную клетку и крутит узлы внутри. Его спокойное, но Яну кажется, шумное дыхание, Его глубокий вдруг низкий голос, Его пронзительный взгляд и горячие ладони.              Чонин собирает последние силы и выпрямляет спину, чуть приподнимаясь на чужих бедрах.              — Я больше не ребенок, — взгляд на мгновение становится тверже, — Бан Кристофер Чан.              И больше они не произносят ничего, потому что Чонин сам целует его. И в этот раз им не на что отвлечься, некому нажать на тормоза. Ян опускается на локти, когда блондин укладывается на лопатки, не отрываясь от влажных губ, вздрагивает и удивленно сжимает ноги (которые не в состоянии сжать из-за позы), когда чужие горячие ладони скользят на заднюю сторону бедер и поднимаются выше. Все эти ощущения казались смутно знакомыми, но его еще никто не касался вот так. Двусмысленно. И, черт, это было слишком топко и приятно.              Они целуются на полу, широко раскрывая рты, Чонин срывается на вздох, когда ладони сначала останавливаются, а потом медленно поднимаются, теперь касаясь подтянутых ягодиц. Они прерываются на вздох, но едва ли Яну удается сделать за вдохом выдох — старший резко садится, заставляя его отпрянуть, тянет ближе за коленные сгибы и опускается губами на шею. И это — слишком для юного мальчика, который так долго мечтал об этом, но никогда не знал, каково это на вкус. Он всхлипывает, склоняя голову вбок и вцепляется в жесткие выбеленные волосы парня, напрягаясь целиком, как большая пружина. От этого и самого Чана кидает в жар. От Чонина так приятно пахнет, у него даже через одежду горячая кожа, у него такой сумасшедший голос, когда он смущен и распален, но… должен же здесь хоть кто-то остаться с холодной головой?              — Если ты хочешь, чтобы я остановился, — Чан берет чужое лицо в ладони и устанавливает визуальный контакт, — То все в порядке, Инни, — он мягко улыбается, хоть его глаза и блестят совершенно болезненно, а температура тела неумолимо растет, — Только скажи мне, и я…              — Нет, — растеряно, но твердо произносит брюнет, медленно убирая руки от своего лица; мотает головой и выглядит так доверительно, что у старшего щемит сердце, — Не хочу.              Они решают, что Чонин сегодня останется у него, поэтому он получает шорты, футболку и спешит в душ, где проводит несколько долгих минут с бешено колотящимся сердцем. Чан был здесь еще до него, первым, и на полу остались влажные пятна от его ступней, а зеркало запотело от горячей воды. Чонину вдруг так страшно и так интересно единовременно. Он безумно взволнован из-за того, что хотя бы что-то из его снов может прямо сейчас стать реальностью.              

***

      Чан не находит, что сказать, когда Чонин появляется в его длинной футболке и, наверное, в белье, которое скрывается за мягкой тканью. В призрачных отсветах сотни мелких светильников его стройные светлые ноги кажутся искусством не меньшим, чем он весь. Только кажущийся хрупким, на самом деле с красивыми мышцами, с темными волосами и раскосыми невозможными глазами. И он подходит к Бану, сидящему на постели, неуверенно, желающе, но испугано.              Нет. Крис качает головой, облизывая губы. Нет, так не пойдет.              — Постой, Инни, — ладонь упирается в твердую грудину, — Перед тем, как что-то случится, — он чувствует, как быстро бьется чужое сердце под пальцами, — Мы всегда можем остановиться. На любой стадии, — для убедительности он долго смотрит в темные азиатские глаза, — Но ты должен быть в порядке, — едва заметная тень улыбки пробегает по пухлым губам.              Чонин кивает и облизывает свои. Было приятно знать, что старший беспокоится о нем, но, черт, он все равно нервничал, и это не могло исправить ничто. Наверное, это было нормально?              (Maroon 5 — Lips on you)       — Ты разденешь меня? — одному богу известно, сколько сил он потратил на простую фразу. Чан в своей майке и шортах с чуть влажными концами волос поднимается с постели и легко подхватывает пальцами длинные полы футболки.              — Все, что угодно, Чонин-а, — от этого голоса, вкрадчивого, тихого, грудного, подгибаются колени. И брюнет покрывается мурашками, когда, поднимая футболку, Крис едва ощутимо ведет костяшками по его коже. Едва ощутимо, но слишком заметно. Младший поднимает руки, и одежда летит в сторону — он остается только в белье.              Не спрашивая, брюнет быстро справляется с чужой майкой и нерешительно застывает, когда видит накаченную смуглую грудь и широкие плечи. Чан только усмехается и, протягивая руку к Нему, прижимает к себе объятиями кожа к коже, прошивая младшего настоящим током.              — Не переживай, — поцелуй опускается на висок, пока ладони то и дело касаются спины, лопаток, плеч, поясницы — всего, что было доступно, — Не один ты взволнован прямо сейчас.              И от этого вдруг становится легче — от того, что взрослый и, наверное, опытный Чан также волнуется и трепещет от мыслей о том, что вот-вот случится.              Ян легко подается на поцелуй и пытается казаться смелее: оставляя расстояние между ними, медленно скользит ладонью по чужой груди и прессу, останавливаясь у самого низа живота в нерешительности.              Он ахает, когда губы Чана оказываются на шее и втягивают кожу с нажимом и легкой приятной болью; чужая ладонь накрывает собственную и медленно увлекает вниз. Чонин краснеет, когда чувствует набухающую твердость и жар через чужие боксеры пальцами, а Бан только усмехается в его шею.              — Мы абсолютно одинаковы, ты зря боишься сделать что-то не так, — Ян вздыхает от языка, совсем слегка расчертившего по шее, все же решается — чуть подается рукой вверх и вниз — на пробу. И это оказывается приятным — чувствовать, как на талии сжимается свободная рука Чана от его маленьких действий. Чонин вдруг ощущает необходимость в отдаче, и только входит во вкус, постепенно оставляя лишнее смущение за порогом, как вдруг блондин поднимает его на руки и садится на постель, усаживая младшего на себя. Вновь эта поза. Когда он смотрит на хена сверху вниз.              От то и дело оглаживающих живот и грудь рук брюнет чуть не закатывает глаза. Его пальцы сжимаются на чужих плечах, когда на груди чувствуется горячий, полный влаги выдох.              — Я должен спросить, — губы приятно мажут по горячей коже, и Ян кивает, прикрывая глаза, — Это будет твой первый раз?              — Да… да, это первый, — и с этими словами возвращается все трепетание и дрожь в грудной клетке. Чонин готов ставить сотню — Чан это чувствует, видит, но не говорит больше ничего, он просто опускается губами температуры кипятка на его грудь и медленно втягивает между них смуглый твердый сосок, от чего брови Чонина сходятся к переносице, он вздрагивает и стонуще вздыхает; тепло стекает к прессу, и боксеры сильно давят внизу; ему кажется, что быть лучше просто не может, но может — когда Чан проделывает то же самое с другой стороны, медленно растирая большим пальцем свою слюну по покрасневшей горошине соска.              Ноги макнэ оказываются слабым местом — они быстро начинают трястись, зато руки Бан Чана кажутся довольно надежными; они быстро меняются местами: Ян оказывается на лопатках, а светловолосый старший нависает сверху, невольно принуждая раздвинуть ноги под натиском собственных.              Медленные мокрые поцелуи каскадом сползают ниже, и Чонин громко дышит, иногда сходя на задушенные постанывания. Он уже такой твердый и, вообще-то, совсем не думал, что ласка может стать такой мучительной так быстро, но от одной мысли, что это делает Чан…              Он вздрагивает и замирает, когда крупный нос блондина касается его в белье. Ноги автоматически напрягаются, чуть не сжавшись, но еще быстрее с губ слетает стон. Нет. Нет, так нельзя, Чан не должен делать этого, не сейчас, не здесь, потому что Чонин просто не выдержит — он умрет, он умрет в первую же секунду, потому что уже пунцовый и…              — Ты хотел бы?.. — шепотом спрашивает Крис и скользит по стволу поверх ткани белья снизу-вверх раскрытыми губами, а Чонин скулит, схватываясь левой рукой за коленку.              — Не… не надо, хен, — подняв глаза, Чан сводит брови к переносице с обворожительной улыбкой. Вот как, как в такие моменты он умудрялся быть ну… таким?              — Слишком? — и этот его понимающий тон, пропитанный заботой. Младший кивает, краснея еще сильнее, хотя не существовало более красного, чем на его щеках. Всё, сегодня всё было слишком для одного маленького него.              — Тогда ты позволишь мне снять? — пальцы подцепляют резинку боксеров и медленно тянут по стройным ногам, пока Чонин задыхается на подушке, понимая, что с каждым мгновением они ближе и ближе…              — Инни, ты можешь подать смазку? — поцелуй опускается на коленку мальчика, который вспыхивает, как маков цвет до кончиков ушей от смущающего предвкушения, — Под подушкой.              Находя на ощупь, он отдает из рук в руки и давится вдохом, когда оказывается лицом к лицу с нависшим над ним Бан Чаном. Бан Чаном, головка члена которого горячо и скользко мажет по бедру, и, наверное, корни темных волос Чонина сейчас стали абсолютно малиновыми, но Бан только целует его, грея смазку на пальцах.              — Я обещаю быть аккуратным, — новый поцелуй скользит по щеке, — А ты постарайся расслабиться, хорошо?              — Хен, мне, кажется, плохо, — поднимая блестящие глаза на старшего, почти скулит Чонин, и лицо напротив тут же становится обеспокоенным.              — Что?              — Нет, я… нет… не в том смысле, — пока что он не преисполнился настолько, чтобы без смущения сказать своему бойфренду (господи, бойфренду!), что он сейчас упадет в обморок от возбуждения и все это — из-за Него. Бан тихо смеется в его скулу, нагревая кожу дыханием. В противовес этой горячности где-то там внизу его касаются скользкие прохладные пальцы, и, как бы ни хотел последовать совету, Ян напрягается.              То, что Бан Чан — лучший в мире парень, становится понятно, когда он целует младшего так, что мысли отходят на четвертый и пятый планы. И именно в этот момент внутрь проскальзывает один палец, заставляя вздрогнуть, распахнуть глаза, едва не сжав челюсти на чужой нижней губе. Чонин задыхается воздухом. Черт, да, он был девственником и, кажется, тот факт, что он когда-то проделывал это с собой, не менял ничего — никак не влиял на их ситуацию, потому что не принадлежащие ему пальцы ощущались совершенно по-другому, странно, но странно приятно.              — Все хорошо? — мягкие губы прижимаются к уху, и Чонин, сглатывая, кивает; движения внутри оказываются мягкими, потягивающими, но приятными, и теперь он просто ждет, ждет того, как ему будет дальше.              А дальше второй палец, и он создает больше давления, принося больше неопределенности. Не выдерживая, звонко вздыхающий Чонин отворачивает голову в сторону и, утыкается носом в подушку, в которой утопает головой. Под чужими руками все абсолютно не так, и, черт, этого стоило ждать не меньше года. Потому что подушечки пальцев, с легким нажимом скользящие по стенкам, обжигают его, как лава; особенно плохо становится, когда Чан давит где-то высоко вверху. Ян больше не считает, сколько раз его напряженное дыхание переходит в едва слышные стоны.              — Ты можешь добавить, — в какой-то момент, зарывшийся носом в подушку он подает смущенный голос, и получает в ответ поцелуй и третий палец, который ощущается намного более чувствительно, на который он выдыхает удивленную «А» и старается не напрягаться совсем.              Но быстро привыкает, распаленный достаточно — настолько, чтобы начать ерзать под крепким телом старшего. И, когда ему кажется, что больше ничем не получится удивить, Чан скользяще надавливает где-то там, глубоко, и из Чонина вышибает совершенно случайный гортанный стон; он вздрагивает всем телом, и только благодаря быстрой реакции Чан перехватывает второй рукой чужое колено, чтобы не получить им в ребра. С тенью улыбки он переводит взгляд на распластанного на постели Чонина. Он бы заложил весь свой дом, чтобы еще раз услышать этот пронзительный голос. По груди и спине бегут мурашки от того, как плотно младший сжимает его пальцы внутри. Чан не уверен, что сможет легко двинуть рукой и даже думать боится о том, каково было бы, будь он там, внутри.              — Еще раз? — вновь аккуратно наваливаясь сверху, светловолосый решает сначала спросить.              — Нет, — Чонин выдыхает это так, что у Чана заходится сердце, — Я не хочу… не удержаться, — было стыдно признавать, что от происходящего его уже вело к краю, но по-другому было нельзя. Потому что, если Чан сделал бы это еще хоть раз, младший бы умер от оргазма в его постели, не попробовав больше ничего. Не самая худшая смерть, но…              — Это то, ради чего все занимаются сексом? — привставший на локти Чонин спрашивает и нахмуривается, когда место чужих пальцев занимает противная пустота. Чан только посмеивается, раскрывая фольгированный конверт презерватива.              — Я думал, мы делаем это ради любви, — отшучивается он, но смотрящему за его руками Чонину совсем не до смеха: наверное, впервые в жизни он видит Его эрегированный член и это… прилично. Достаточно, чтобы он обалдел и попрощался со всей прошлой жизнью. Это было просто невозможно, но теперь Ян был уверен — Чан красивый везде, даже здесь.              Они целуются, когда старший оказывается сверху, Чонин искренне пытается расслабиться, почти проваливаясь под землю, чувствуя, как чужое возбуждение в скользком презервативе тесно жмется к нему.              — Осторожно, — все, о чем он просит, но никак не ожидает, что услышавший его Чан вдруг отстранится.              — Иди сюда, — он хватает младшего за руку и утягивает на себя; больше не споря, розовощекий Чонин чуть более уверенно седлает его бедра. Улыбаясь, блондин объясняет, — Так будет лучше, чтобы ты все контролировал сам.              Очередная забота приводит Яна в восторг где-то внутри. Даже чужие размеры пугают немного меньше, когда он понимает, что может остановиться в любое мгновение. Но все равно вздрагивает, когда на его ягодицу, оттягивая, опуская чужая горячая ладонь. Он смотрит на Чана сверху и решает оказаться чуть ближе — опускает руки по обеим сторонам от чужой головы. Они смотрят друг другу в глаза; Ян чувствует, как к нему прижимается головка сзади; сердце бьется так быстро.              Задерживая дыхание, он медленно подается назад, пораженно раскрывая губы от того, как туго и медленно горячность заполняет его. Чужие руки бережно поддерживают за ягодицу и талию; он стонуще выдыхает, когда медленно садится до самого конца, и он почти в параллельной реальности от чувств, которых не испытывал еще никогда. Глаза стекленеют от чужого лица, искаженного удовольствием. Это так красиво. Так, как он всегда и мечтал.              — Все хорошо? — тяжелое дыхание Чана — второе, к чему сводились долгие мечтания.              — Да, — облизывая губы, сидящий верхом Чонин кивает, медленно переносит руки на чужую широкую грудь и вновь замирает. Прислушивается к себе: внутри его распирает, но так приятно, твердо-мягко и очень-очень горячо. Ноги пружинит от внезапного желания двинуться, и, прикусывая губу, он чуть приподнимается на члене и вновь опускается, пристанывая негромко, но слишком соблазнительно. Взгляд ловит контуры чужого напрягшегося пресса. Крис терпит собственные инстинкты — он ждет Его.              (Halsey — I'm not afraid)       И Чонин решает, что больше останавливаться нельзя: ладони сильнее упираются в твердую грудину, и он делает последний на сегодня глубокий вдох, чтобы потом задохнуться.              Он не знает, как правильно двигаться, поэтому просто поднимается и опускается, постепенно увеличивая амплитуду и скорость, но им обоим хватает и этого, потому что он чувствует руки на ягодицах, руки, которые сминают и растягивают упругие мышцы, словно повышая давление внутри, но главное даже не в этом, не в его сумасводительных ощущениях кипятка по нервам, не в его рассыпающихся по комнате стонах — он впервые слышит стон Чана. И это разбивает его сознание на миллионы мелких частей.              Он вздрагивает и ахает, хватаясь за шею, когда, не отстраняясь, Крис подхватывает его за талию и опускает на лопатки, оказываясь сверху, а дальше…              О нет, кажется, Чонин запомнит это, как минимум, до конца своих дней, потому что от глубокого толчка он стонет и выгибает спину, и в этом прогибе меняется угол, и в следующую фрикцию Ян Чонин больше не помнит себя: тело пропускает через себя разряд в несколько тысяч вольт или больше того, он весь сжимается снаружи и изнутри и громко стонет, не ожидая сам от себя. Напряжение, возросшее многократно, заставляет простонать и Чана, сжимающего кулаки на подушке.              Когда Чонин поднимает на него застеленные безумием глаза и кивает, это становится быстрой, но самой приятной пыткой в мире: резкие частые толчки, каждый раз выбивающие из младшего голос. Он никогда не думал, что может быть таким громким, он никогда не знал, что может быть так хорошо.              Чонин испытывает свой самый лучший оргазм, располосовывая чужую спину короткими ногтями, и распластывается на постели совершенно без сил; Чана хватает еще на несколько глубоких толчков, после которых он, дрожа плечами и бедрами, кончает в презерватив, упираясь губами и носом в шею младшего. Одним только чудом он не падает на Него, сохраняя силу в ногах.              Комната замирает в оглушающей тишине, нарушаемой лишь быстрым сухим дыханием их обоих.              Покинув все еще напряженное тело брюнета, Чан наспех избавляет себя от использованной резинки и валится рядом, обнимая младшего поперек талии, заляпанной белым. Чонин, почти попавший в астрал, едва ли понимает, где он и что вообще произошло.              — С днем рождения, Инни, — тяжело дыша и улыбаясь, произносит насквозь мокрый Чан, отыскивая взглядом чужие азиатские самые красивые в мире глаза.              Ян Чонин только хрипло смеется, закрывая глаза. Их накрывает усталость.              Наверное, это лучший подарок.       Лучший из всех, которые могли быть.