Holy

I'll give my soul, sacrifice me Алтан сжал зубы крепче и натянул до предела мыщцы и без того прямой спины. Проигрывать, в конце концов, тоже надо уметь достойно, - этому его учили с ранних лет, и это въелось под кожу даже глубже, чем солнце степей, тихий перезвон украшений или запахи ароматных масел. А он в этот раз проиграл. Самое обидное, что даже проигрыш, по большому счету, был не его, а деда - Баатар затеял эту войну, потерял в ней и дочь, и старшую внучку, которую всю жизнь готовили к власти, а потом злонравно покинул этот мир сам, оставив младшему наследнику непосильное бремя мирской ответственности. Чтоб его карму в последний из адов! Алтан, конечно, и стрелял, и в седле держался не хуже прочих - но все-таки был шаманом, ходил тайными путями и стремился к белому лотосу просветления, а не к мирским достижениям и золоту. А теперь во всё то золото, что было, что осталось в мучительном походе, его с причетью обряжали служанки - золотые цепи в косы, золотые цепи на шею, золотые цепи на пояс, шитый золотом ташуур, золотые наручи и поножи, и перстни, и серьги с тяжёлыми подвесками. Ощущалось это золотыми кандалами - по сути, ими и было. Оставалось надеяться, что правы легенды, и драконы любят золото. В задумчивости Алтан не запомнил, как одетые в траур служанки закончили с мудрёной причёской, как золотым порошком осыпали лицо и плечи, как всучили тяжёлый золочёный меч, и как набросили сверху тонкий шёлковый халат. Это был словно другой мир, дурной сон, муторный и тяжёлый, после которого так хорошо обнять мать, и вместе с ней искать глазами на небе Мушин да петь старые песни у огня. Да только ни матери, ни её костра, ни песен её больше не было - зато была проигранная война, и вытоптанное поле, и низкие серые облака над ним, и злая воля победителя, почему-то согласившегося на древний обряд. В поле стоял ветер. Стылая земля неприятно холодила босые ноги при каждом шаге, тяжко хлопали полотнища палаток, мимо которых он проходил, меч лежал на руках неподъёмной тяжестью, бил по бедру поверх тонких шароваров привязанный на поясе ташуур. Алтан шёл от своего шатра, не оборачиваясь, стараясь не слушать траурные песни и держать твёрдым и сосредоточенным лицо - потому что нельзя было быть слабым. Нельзя было проявить страх, даже перед лицом собственного унижения. Его личная честь стоила меньше, чем жизни его людей - это ему тоже успели вбить в голову, и если он своим телом, своей свободой может выкупить свой народ... Победитель уже стоял посреди поля и ухмылялся во весь рот. Он был огромным, этот наглый и сильный дракон, даже в человечьей шкуре, и был старше - не на года, но на столетия - даже Баатара. Алтан вымученно улыбнулся, хоть ему и хотелось больше всего свернуться и уползти куда подальше, и протянул меч победителю двумя руками. - Я, Алтан из рода Змей, единственный наследник рода, правитель земель и предводитель своего клана и своего народа, отдаю тебе, Вадим из рода Драконов, этот меч и себя на твою милость, - ритуальные слова, казалось, жглись изнутри и весили каждое как тот меч, и голова сама клонилась к земле, - Я в твоей власти. Дракон усмехнулся. - Приятно видеть, что есть ещё традиции, которые помнят. Он с лёгкостью забрал меч из рук Алтана, махнул им пару раз на пробу, со свистом рассекая воздух. Довольно хмыкнул. - Я, Вадим из рода Драконов, глава рода, принимаю тебя и твой меч, Алтан из рода Змей, - продолжил он обмен ритуальными фразами, - ты в моей власти. Льдисто-серые глаза дракона полыхнули янтарём. Золотые печати вспыхнули и тут же померкли, оседая на лодыжках Алтана вязью болезненных шрамов чуть выше поножей. Последней мыслью уплывающего сознания было то, что он хорошо продал свою свободу. А потом пришла тьма.

***

Алтан очнулся под тонким шерстяным одеялом в незнакомом шатре. Он был простым, даже грубым в сравнении с собственным шатром Алтана - ни вышивки по куполу, ни подушек, ни благвоний, только топчан из медвежьих шкур и оплывающие сальные свечи. Снаружи не доносилось ни звука, и Алтан на секунду задумался, было ли дело только в варварской магии, которой обладали северяне, или еще и в толщине самого шатра. Ноги противно ныли. Откинув тонкое одеяло, Алтан с удивлением обнаружил, что шаровары остались на нём, как и все украшения, а лодыжки были аккуратно перевязаны. В теле, кроме боли ритуала да привычного лёгкого голода, не поселилась никакая другая боль, и это давало некоторую робкую надежду, что обращаться с ним всё-таки будут лучше, чем просто с постельной игрушкой. Алтан медленно поднялся с топчана. Нестерпимо хотелось пить и на воздух, свечи противно чадили, оседая в горле горечью. Едва найдя в полутьме кромку шатра, Алтан замер в нерешительности. По всему выходило, что консуммации не было, но его перенесли в шатёр Дракона и оставили, не сковали и не связали, как пленника, и даже позаботились о ногах - но мог ли он один выходить наружу? Мог ли выходить вообще? Мог ли заговорить с кем-то? Должен ли был закутаться по самые глаза - или, наоборот, раздеться донага и предлагать себя всем желающим? Алтан не помнил традиций северян в упор, и это раздражало; духота память не подстегивала совершенно. Его размышления прервали голоса снаружи - разобрать их изнутри шатра было сложно, поэтому Алтан тихонько, как мог, приоткрыл тяжелое полотнище. Свежий воздух тут же хлынул в душный шатёр, затрепетало пламя свечей. Со своего места в приоткрытую щель Алтан видел только смазанный ночной теменью и неверными отблесками костра профиль Дракона, но голоса стали слышны яснее, и яснее стало, кто был вторым собеседником. - Ну и зачем тебе эта гюрза? - хмуро поинтересовался полководец из некогда славного рода Волков, Олег, - вместо свадьбы тризна, не ровён час вообще сподобится тебя отравить. - Не сподобится, - ухмыльнулся Дракон самодовольно и потянулся всем огромным телом, не скрытым даже рубахой, но тут же посерьёзнел, - а зачем... надо было. Как надо было тебе привести в терем твоего бешеного. Олег фыркнул. - Ты елду с пиздой не сравнивай. Серый - это... - Нихрена это не другое, Олеж, - тьма скрадывала выражение лица Дракона, но Алтану отчего-то мерещились жёсткие складки у его большого рта, - колдун и есть колдун. И я молчу про пять лишних шрамов на твоём теле. - Не похоже, - огрызнулся Волк, но спорить дальше не стал. - А против правды не попрёшь, Олеж, - Вадим обернулся к шатру, и Алтан судорожно отшатнулся внутрь, жмурясь, словно застал что-то неприличное. Пить - и вообще показываться наружу - расхотелось напрочь. Он вслепую добрёл до топчана и устало повалился на него, не удосужившись даже накрыться. Он не увидел, как сверкнули в темноте глаза Дракона и как улыбка его стала шире.

***

Алтана разбудил порыв стылого воздуха и свет в лицо. Первой мыслью было - что его снова пришли убивать, первым безотчётным порывом - дотянуться до спрятанного в постели кинжала. Рука, однако, вместо привычных подушек, в которых так удобно было прятать оружие как раз на такой случай, наткнулась только на густую шерсть, и затопившая сознание паника пробудила и тело и разум окончательно. Алтан попытался резко сесть, чтобы хотя бы лбом или жёсткими накосниками дать отпор возможному убийце, но потерял равновесие на непривычном ложе, а потом и вовсе свернулся в клубок от боли, прострелившей ноги от лодыжек вверх, и не закричал только потому, что долго учился - не кричать. Боль, однако, вернула память: стылое поле, траурное пение, тяжёлый золочёный меч, древний ритуал и янтарные отблески в чужих глазах. Точно. Он теперь принадлежит дракону. - Ох и прыткий же ты с утра, золотце, - раздалось откуда-то сверху ехидное подтверждение его невесёлым мыслям, и Алтан открыл сухие, как песком присыпанные глаза. Вадим, отвратительно-бодрый, стоял в изножье топчана и улыбался, покусывая какой-то стебель. Клапан был приоткрыт, и в шатёр с солнечным светом и утренним ветром залетали шум и запахи лагеря. Утро, судя по всему, было в разгаре - едой почти не пахло, зато вдалеке были слышны переругивания о том, чья очередь мыть посуду, да удары молота, то ли подковывавшего коней, то ли правившего ободы на повозках, и чьё-то весёлое пение. Алтан медленно, выдыхая, как учили, сквозь зубы боль, сел и зябко закутался плотнее в шерстяное покрывало, которое на него, кажется, всё-таки накинули ночью. Рядом с драконом, одетым только в расшитую оберегами рубаху и подкатанные штаны, которого явно грел внутренний огонь, собственная немощь и дрожь ощущалась вдвойне унизительной, но ничем, кроме тонкого покрывала, отгородиться он не мог. Не смог бы и отбиваться, реши дракон - Вадим - взять его сейчас; слишком болели ноги, да и узы ритуала бы не позволили. Алтан чувствовал себя тонкой фарфоровой вазой, по которой от неумелого обращения растяпы-торговца поползли трещины. Говорят, далеко, там, где солнце вкатывается на огненные горы из-за моря, трещины на таких вазах избранные мастера заполняют золотом, и их ценят гораздо больше целых, никогда не бывших треснутыми, и даже не из-за изведённых на них слитков... Но дракон стоял неподвижно, даже не пытаясь напирать, и только глядел чуть насмешливо. Алтан сжал покрывало крепче. К сожалению, опытный глаз заметил это. - Не боись, змиевич, не обижу, - хохотнул он, и протянул простецкую плошку, которую всё это время держал в руках. Что бы в ней ни было, наверняка остыло, но дракон сделал незаметный жест, и содержимое стало исходить паром, маня неожиданно приятным, чуть сладковатым запахом. Покуда Алтан долгие секунды колебался, стоит ли принять еду и как это сделать правильно, тело, как оказалось, решило само: живот громко заворчал, разбуженный окончательно. Алтан обмер и внутренне сжался, но дракон на такой неприличный жест только расхохотался. - Бери, золотко, хочешь же, - и одним шагом подошёл вплотную к топчану, но во всё же протянутую навстречу ладонь юноши вкладывать плошку отчего-то не спешил. Не успел, правда, Алтан додумать мысль, что это всё-таки оказалось пыткой и насмешкой - не обязательно бить или насиловать, чтобы пытать - как дракон из воздуха достал и кинул в исходящее паром нечто несколько розоватых цветков, и наконец всучил ему плошку вместе с такой же простой деревянной ложкой. - Вот теперь точно бери, золотце. Алтан взял, не позволяя себе колебаться и не отводя взгляда от льдистых глаз напротив. В плошке оказалась непривычного вида каша, кажется, на молоке, в которой лежали крупные красные ягоды и нежные цветы. Они выглядели знакомо и не слишком опасно; оказались знакомыми и на вкус, когда Алтан, нерешительно зачерпнув варево вместе с ягодой поменьше, отправил их в рот. - Это... Улыбка дракона будто стала мягче. - Не знаю уж, как они назывались у вас, но мы зовём эту ягоду княженикой. - Княжья ягода... - пробормотал Алтан едва слышно, запоминая новое имя для привычного лакомства и пытаясь сморгнуть непрошенные слёзы благодарности. На миг показалось, что и прошедшая церемония, и война были просто дурным тревожным сном. - Именно, золотце. Юноша дёрнулся, как от пощёчины, вспоминая, что не один в незнакомом шатре. Дракон смотрел внимательно, но вроде бы не зло - скорее, озадаченно. Алтан опустил взгляд обратно на кашу с ягодами и медленно отставил миску подальше. Покрывало сползло с плеч и мешалось, тупая боль выкручивала лодыжки, но он, упрямо поджав губы, перевалился на колени и начал сгибаться в почтительном поклоне. Остановила его большая грубая ладонь, упёршаяся в плечо и обдавшая даже через шёлк халата ненормальным жаром. Он и замер так - полусклонённый, не смеющий поднять глаз. - Тихо, тихо, золотой царевич, - проговорил дракон ровно, почти нежно, - не нужно церемоний, как при дворе поднебесного царства. У нас всё гораздо проще... да ты и сам скоро увидишь. Он успокаивающе потрепал юношу по плечу и вдруг убрал руку, но сам осторожно сел перед Алтаном. Вблизи он был ещё больше, этот невозможный не-человек из старых легенд, и от его смуглой, покрытой вязью шрамов и рисунков кожи шёл жар, к которому так и тянуло привалиться, растечься по нему, как змее на нагретом солнцем камне. Он вдруг потянулся мимо Алтана рукой - но вместо затрещины, оплеухи или грубого лапанья просто взял и снова протянул ему плошку. - Постарайся всё-таки доесть, золотце. Лететь нам долго.