Шёлк

             Новые вопросы – точнее, один, сочетающий в себе десятки – возникают в момент, когда Геральт впервые берёт в руки восковую свечу.       Впрочем, рано или поздно эти вопросы должны были созреть. В конце концов, боль, которая раскрывает Региса, шевелит и в нём отголоски любопытства, и неудивительно, почему. Раз за разом видеть, как тот выгибается от удовольствия – и удовольствия от того, что вовсе не должно его приносить – до странного будоражит в глубине разума тяжёлое, навязчивое желание. Отзвук тем из образов, что он, Геральт, уже воплотил в жизнь.       Вот только мог бы воплотить и на себе в ответ, узнав, какой боль становится в руках вампира.       По крайней мере, об этом он и думает, когда Регис впервые предлагает использовать свечи. Одной из глухих, сизо-коричневатых ночей раннего октября, после контракта на куролиска, кошеля денег и внезапно – мешочка с конфетами, который они с Регисом уничтожают в мгновение ока. Разговор после них тянется долгий, томный, полный смутных очертаний смыслов и недомолвок, и очень скоро Геральту надоедает и это.       Так и получается, что сейчас обнажённый Регис лежит в их постели на животе, неторопливо поясняя порядок действий.       – Твоя задача, – глухо говорит он в подушку, – В первую очередь, быть осторожным с пламенем самому, потому как обо мне беспокоиться в этом случае нет нужды.       – Слышали, знаем, – раздражённо щёлкает языком Геральт. – Думаешь, я сожгу Корво Бьянко к чертям собачьим?       – Едва ли, но, полагаю, напомнить о том стоит. Кроме того, прошу, следи за тем, чтобы воск не попал на волосы и покрытые ими участки тела. Не сомневаюсь в твоей предусмотрительности, но...       –...Регис! Я что, по-твоему, совсем кретин?       – Отнюдь, мой дорогой, но порой самые большие ошибки совершаются из-за поверхностного отношения к очевидному. Разве ты не согласен со мной, Геральт?       Как же хочется съязвить ему в ответ, да посильнее. Беда лишь в том, что вампир в очередной раз оказывается прав, и Геральт даже не бурчит ничего в ответ, молча кивая. В конце концов, у него есть чёткая цель: он уже внутри Региса, и больше всего сейчас хочется не испортить им обоим настрой нелепыми спорами.       Настрой, который теперь зависит только от него. На всякий случай он оценивает обстановку – тихую, освещённую желтоватым светом спальню – и мягко оглаживает открывшуюся взору спину. Что ж, стоит разобраться, откуда начать и в этот раз: в голове снова мелькает чувство, что каждое из его действий не пройдёт бесследно… По крайней мере, для него самого.       Взгляд сам собой натыкается на крошечную родинку на правой лопатке. Небольшая и одинокая, она вовсе не похожа на привычные россыпи, что усеивают кожу вампира – удивительная особенность, появившаяся после регенерации, как сказал Регис. Да и сам Геральт, кажется, помнил эту бледную кожу почти без отметин, но теперь впору шутить про веснушки, которых, в общем-то, стоит ожидать. В отклик тёмным пятнам естественной Регисовой формы, так заметным на сероватой коже.       Словом, место выглядит пустоватым и потому – удачнее некуда.       Осторожно он наклоняет свечу, наблюдая, как срывается первая капля; густая и белоснежная, она разбивается брызгами о кожу, оставляя розовый след. Вздрогнув, вампир оборачивается с маленькой, рассеянной улыбкой и прикрывает глаза. Словно старается прочувствовать каждое из ощущений, и однозначно чертовски ему приятных.       – Х-холера, – заворожённый зрелищем, выдыхает Геральт, – Так нормально?       – Более… чем. Ты можешь…       Но упрашивать не приходится: он и сам толкается глубже, проникая в шёлковый жар. Удивительное выходит чувство: горячая свеча в ладони, горячий, расслабленный Регис в его руках… Тающий в удовольствии не хуже воска, стекающего на пальцы.       – Мне… продолжать?       – Д-да, мой… дорогой. Признаться, не знаю, какая из практик мне нравится… больше. Связывания или же… Мм-м…       Новая капля падает на мышцы спины – и тут же её встречает короткий вздох. Одна, вторая, третья… Едва заметно вампир выгибается в пояснице, и приходится толкнуться ему навстречу, сжав бледную ягодицу. Рассудок плывет, и почему-то думается, что он, Геральт, мог бы заниматься этим сутками; неделями, да, холера, годами. Просто скользить внутри Региса, медленно и глубоко, чувствуя, как доводит того до беспамятства.       – А я вот думаю, воск здесь не главное, – урчит Геральт, раздвигая шире его бёдра, – Просто тебе хорошо лежится без дела. Скажешь, неправ?       В подтверждение словам он двигается резче, сорвав с тонких губ уже отчётливый стон. Впрочем, тут он кривит душой: уж кто-кто, а Регис и без того вложил достаточно сил в то, чтобы ласкать его в ответ. Дело, скорее, в простой попытке подразнить вампира – и его любви к этой позе, в которой чувствуется каждый его дюйм.       – Что ж, если ты настаиваешь, любовь моя, – хрипло отзывается Регис, – Кажется, стоит наглядно доказать, как… сильно ты ошибаешься.       И – неожиданно посылает в мысли весь спектр своих эмоций.       Пламя… Снаружи, внутри, повсюду. Кожа горит от острой, жгучей боли, от наполненности до краёв, до самой последней клеточки тела. Как же это потрясающе, как правильно... Отдавать власть над телом целиком и полностью. Принадлежать в высшей степени тому, кто…       – Охре… неть, – задушенно выдыхает Геральт – и уже не находит сил на разговоры.       Наклонив свечу, теперь он щедро капает воском на худые плечи – и в ответ Регис издаёт низкий, гулкий рык. Сам вдруг подаваясь назад и начиная скользить на нём, не оставляя и следа от прежнего расслабления. Свободная рука находит его талию, гладит большим пальцем ямочки на пояснице… Чтобы вмиг капнуть воском и на них. Создать два аккуратных, растёкшихся по коже пятна, удивительных в своей красоте.       – Е… щё?       – По… жа… М-мх, сильнее…       Образы вновь рождаются в голове – короткими, отрывистыми вспышками. Сладость боли в контраст с ощущениями внутри, с дрожью, достающей до самого сердца. Единение. Единение в преклонении, их обоих перед друг другом, перед силой, что в глубине – и снаружи, повсюду, повсюду...       –…Ре… гис, – только и сипит он, – З-за… раза, тебе…       Узкое нутро сжимается, скользя на нём уже быстро, отрывисто, и Геральт усиливает хватку до белеющих костяшек пальцев. Рассудок уплывает, чёрт знает куда, да и – пусть бы его вовсе не было никогда. Остаются только обрывки слов, мыслей, чувств… Жар, горящий под кожей, окружающий его всем собой.       – Ох-х, Геральт! Геральт, Геральт, про… шу!       – Вот так?       – Д-да, да, не…       С глухим рыком он льёт воск горячей дорожкой вдоль позвонков, ускоряя ритм до резкого, почти яростного. Белые капли стекают по алой от жара коже, смазываются на простыни… В лёгких сгорает воздух, оставляя один запах свечей; масла, хлюпающего на коже, тяжёлого, мускусного запаха секса.       Региса. Всего его, вытянутого на простынях. Терпкого аромата крови и мокрой земли вперемешку с духом трав. Региса, уже не сдерживающего громкие, надрывные стоны; сжимающегося на нём так сильно, словно пытается присвоить его, Геральта, и телом тоже.       – Dragostea… mea, – стонет он, жмурясь изо всех сил, – Ге…       – Давай… ещё, – рычит Геральт с новыми, резкими рывками, – Покажи, Ре… гис!       Алое пламя вмиг затапливает белки целиком – в секунду, со скоростью лесного пожара. Пальцы дрожат, и тугой узел внизу живота начинает раскручиваться, виток за витком… Дьявол, горячее нутро сужается окончательно, и Геральт не сдерживает громкий, хриплый стон, едва успевая добавить воска. На лопатки, на позвонки, на бока – прежде чем быстро убрать свечу в сторону.       – P-parasta… Нн-гх…       – Пока… жи, – требует он, с силой сжимая узкую талию, – Ну же, dragul…       Но – не договаривает. Задыхаясь, наверное, в самом лучшем из способов оборвать диалог.       С громким рёвом выпускаются когти, вспарывая простыни, и Регис всё-таки показывает то, что чувствует. В миг, когда меняет облик, теряя всё, что делало его человечным; окончательно покрываясь серой кожей и изо всех сил пряча острые, как бритва, клыки. Наперекор ощущениям, которые посылает в мысли – такой яркой вспышкой, что слепит и глаза, и рассудок.       Судорога… Боль повсюду, ломает, выкручивает жилы, вылепливая нечто новое – по форме того, кого он любит, его человека, его наречённого. Плавится кожа, тело, сердце… Весь он, в невыносимой, могучей дрожи, превосходящей любые из сил ему подобных. Страшное, дикое пламя охватывает за миг, с кончиков волос до краёв когтей, и разум меркнет, оставляя простое, животное.       Принадлежать. Тебе.       Всегда.       –…Ё-об твою, – кажется, воет чей-то голос, и тело валится на тело в чудовищном по силе оргазме.       С трудом Геральт приходит в себя – прямо в тот момент, когда заканчивает изливаться. Отмечая, что… Чёрт, как повезло, что воск частично успел застыть, не то точно вцепился бы в волосы на его груди. Устало он ложится на бок, находя губами Регисов лоб. Уже бледный, привычно высокий лоб, без морщинистой кожи и россыпи тёмных пятен.       Разве что с маленькой родинкой на виске. Родинкой, которую он увидел, стоило впервые встретить этого удивительного вампира, пусть и вовсе не в тот момент, что им был уготован.       – Ре…       –…Я люблю тебя, – шепчет неожиданно тот, – И, кажется, никогда не смогу найти… предела этому чувству. Это действительно так, Геральт.       К горлу подкатывает ком, и невольно тело просит быть ближе. Не так, как они только что были, но иначе – грудь к груди, и Геральт осторожно тянет вампира на себя. Слабо жжёт в висках, и наконец Регис медленно его целует с коротким, усталым вздохом.       Словно и не оглушил его, Геральта, секунду назад силой своих чувств.       – Повезло, – хрипло бормочет он, – Повезло.       Мне с тобой, хочется добавить сопливое, но говорить подобное кажется нелепостью: Регис и сам знает, что он считает так давным-давно. Полсотни мыслей шевелятся внутри: от порыва поцеловать вампира сильнее до уточнений, куда именно и насколько часто, и, вообще-то, он не слишком против уже это воплощать... Так что, затерявшись в раздумьях, Геральт почти не слышит внезапный вопрос:       – У тебя ещё остались сомнения… касательно моих предпочтений?       В отзвук тому, что среди романтических глупостей ворочается в глубине разума. Желание узнать, как подобное ощущалось бы, поменяйся они местами. Правда, надо бы действительно списать половину чувств на вампирские особенности… И всё же… Незачем врать себе и дальше, а Регису – тем более.       Потому ничего не остаётся, кроме как подобраться к правде.       – Мне одно интересно, – помолчав, медленно произносит Геральт. – Почему не наоборот?       Вопрос вампира явно удивляет: чёрные глаза округляются в изумлении, как два блестящих оникса.       – Не мог бы ты выражаться точнее, мой дорогой? – хмурится он, – Что конкретно ты понимаешь под «наоборот»?       – Боль, Регис. Насчёт принятия вопросов нет, – поясняет Геральт, – Но мне любопытно другое. И почему ты не рвёшься причинять её в ответ? Не расскажешь подро…       И осекается, натыкаясь на взгляд, теперь становящийся явно заинтригованным.       – Неожиданная область интересов для твоего любопытства, – тихо фыркает Регис, – Можно сказать, даже перспективная. Могу я уточнить, что у неё за повод?       – Холера, не уходи от темы! Ну, в чём дело?       Медленно приподнявшись, вампир складывает руки на его груди и кладёт голову, задумчиво поджав губы.       – Что ж, здесь есть несколько аспектов, – неторопливо начинает он. – Большей частью основа, конечно, в моём опыте контактов с людьми, и соответствующем понимании их хрупкости. Как бы ни было печально это осознавать, но мне приходилось видеть достаточно… последствий своих действий. И, к слову, вовсе не безобидных.       Едва уловимо по телу пробегает морозец, и Геральт с трудом подавляет волну мурашек на затылке. Каким бы далёким от своего прошлого сейчас ни был вампир, на ум приходит его юность; каждая из её тёмных оттенков. Чёрт, вдуматься только, на что он мог быть способен… На что способны любые из ему подобных. Смертоносные существа, несущие гибель для…       – Подожди, – задумывается Геральт. – Только с людьми? Ни за что не поверю, что по молодости вы друг друга не хлестали, или ещё чего.       – Возможно, и так, – туманно отзывается Регис, – Что в любом случае не противоречит моей позиции. Безусловно, в подобных практиках существует своя градация… Которой, как ты понимаешь, большинство из моих собратьев склонны пренебрегать.       В чёрных глазах неожиданно мерцают новые, почти пугающие отблески. Тени того мира, что не слишком-то хочется узнавать; мира того, кто способен быть настоящим чудовищем. Да и когда-то был им. В полном смысле этого слова.       – Я доходил до пределов разумного, – едва слышно шепчет вампир, – Игры с кровью, огнём… Случалось, что в процессе… кхм-м… любовных ласк меня клеймили раскалённым железом, Геральт. Случалось, что клеймил и я сам.       – Какого… Зачем сей…       – Для наглядной иллюстрации того, с чем связан мой личный выбор. Собственно, я считаю, что ты заслуживаешь знать, с кем делишь постель, как бы мне ни хотелось сожалеть о содеянном. В особенности ещё и потому, что теперь я в достаточной мере осведомлён о своих… реакциях на подобное.       Вздохнув, Регис опускает глаза, пряча стремительно мрачнеющий взгляд. Чёрт, и не стоило, похоже, его о таком спрашивать… Как всегда, на каждый из его поступков есть своя причина, и вот теперь поневоле хочется пожалеть о нелепом вопросе.       До тех пор, пока Геральт не цепляется слухом за слово, возвращающее к шевелящемуся внутри любопытству.       – Осведомлён, значит?       И получает внезапную реакцию: маленькую, скромную улыбку.       – Верно. Видишь ли, несмотря на всю негуманность этих практик, в какой-то мере они позволили мне взглянуть на обе стороны происходящего. Иначе понять телесность, и собственную в том числе, и потому окончательно определиться со вкусами подобного рода.       – Хочешь сказать, для этого обязательно… доходить до крайностей?       Откровение поражает, и вовсе не тем, что теперь в голосе вампира не слишком-то слышно сожаление. Что-то прячется за этими странными, многослойными отзвуками: неясное знание, чертовски похожее на то, о чём он и думает всё последнее время. И о чём, похоже, сейчас думает и Регис, сверля его пристальным прищуром чёрных глаз.       Как обычно, читая его насквозь.       – Отнюдь. Полагаю, в рамках здравомыслия возможно обойтись и тем, с чем ты уже ознакомлен. Строго говоря, в таком отношении чувственность подобна магическому потенциалу, Геральт, – внезапно поясняет Регис, – Для полного ей владения её необходимо разбудить, и зачастую… именно таким образом.       Слова бередят рассудок, отзываясь внутрь щекочущим звоном; только Регис может так говорить о сексе, заставляя кожу покрываться мурашками. Неторопливо Геральт кладёт руку на его поясницу – и вдруг нащупывает застывшее озерцо воска, которое легко снимает пальцами. В напоминание о том, что они недавно пережили… Что могут пережить и снова.       Только в совсем иных ролях, и одна мысль о том, чтобы представить Региса таким, уже отзывается слабой волной жара в животе.       – Будить, – глухо хмыкает он, – А если я скажу…       Осторожно он заправляет прядку тёмных волос за ухо вампира, наклоняя к себе ближе. Чтобы украдкой поцеловать острую скулу, висок – медленно, почти лениво – и перебраться к мочке. Влажно провести языком, прихватить губами… И выдохнуть:       – Может, я тоже хочу… будить чувственность и всё прочее?       И тут же чувствует, как Регис вздрагивает короткой, знакомой дрожью. Предвкушения вместе с замешательством, за которым посыплются вопросы; вот только Геральт-то знает, что каждый из них – простая обманка. Прикрытие для желания, с которым ещё предстоит смириться их владельцу.       – Вот… как, – наконец находится Регис – и, повернувшись, касается его губ в растерянном поцелуе.       Из тех, что просят молчаливой уверенности в ответ – и хорошо, что у Геральта её в избытке. Кажется, с вечность они целуются, он – между делом сдирая восковые корочки и гладя прохладную кожу, Регис – видно, раздумывая, чем бы таким ему возразить. Наконец тонкие губы уходят в сторону, прижимаясь к краю его челюсти, и вампир тихо прочищает горло, прежде чем снова заговорить.       – Значит, ты намерен сменить наши роли и в этом плане, – задумчиво произносит он, – Не могу сказать, что готов к этому решению, потому как… Что ж, если так, нам стоит обсудить ещё один нюанс, мой дорогой.       – Регис, – просто вздыхает Геральт, – Я предлагаю, а не требую. Не хочешь, не будем. Забудь, я…       –…О, боюсь, проблема в том, что, вопреки моим предубеждениям, мне… также хочется подобного, Геральт.       Вот оно. Признание ударяет по слуху молнией, и рывком он поднимает голову, замечая – холера, снова алые глаза. В красных радужках так и мерцают искры сотен, тысяч обещаний… Всего, на что только способен Регис. Не тот, что был в юности, сводя боль к насилию и жестокости, но иной Регис.       Его Регис, его чёртов вампир, которому невозможно не доверять, и который тут же оправдывает это доверие.       – Полагаю, единственное, что меня беспокоит – вопрос рамок, душа моя.       – Ещё условия?       – Пожалуй. Впрочем, их не так много. Никаких удушений и прочих чрезмерных воздействий, что позволительны в мою сторону. Безопасность и осторожность, Геральт, – и Регис вздыхает, тихо и устало, – Не сомневаюсь в твоей выдержке, однако мне вовсе не хотелось бы быть причиной твоих мучений.       Иронично слышать это из его уст: то, в чём вампир успокаивал его, Геральта, сам. Впрочем, и это теперь понимается в разы сильнее; вместе со сменившимся выражением багровых радужек глаз. Волнением и любовью, отчаянной и открытой, знакомой необходимостью защищать и заботиться изо всех сил.       Всем тем, что, в общем-то, Геральт привык ощущать и сам за эти месяцы.       – Пусть так, – медленно кивает он, – Обойдёмся мелочами. Можешь меня пошлёпать, если захочешь, – и он выразительно изгибает бровь, – Воск, думаю, тоже подойдёт. Я не сахарный, Регис.       – В таком случае возьму на заметку, – тихо отзывается вампир. – Пожалуй, остальные аспекты можно уточнять и по ходу... действа. Верно, мой дорогой?       И уже нельзя оставить его без нового поцелуя, окончательно подтверждая намерения. С силой Геральт запускает пальцы в тёмные волосы, забываясь в тепле его губ; раз за разом говоря обо всём необходимом без слов. Длинные руки находят его плечи, обхватывая в крепком объятии, и он торопливо обнимает Региса в ответ, снимая с худощавой спины потёки воска. Неудивительно, что единственное, что остаётся поводом для беспокойства – то, как они будут чистить простыни от застывших капель. Но об этом, похоже, подумается чуть позже. Гораздо, гораздо позже.       С утра, когда Регис с лёгкостью избавляет кровать от постельного белья, и, уже выходя из спальни, бросает ему широкий, многообещающий оскал клыков.

***

      Нет, в чём Регис точно хорош, так это в запасах терпения.       Один-единственный разговор – вот и всё, что произошло, и не думая как-то меняться. Не то в ожидании нужного времени, не то ещё чего… Оба они отчего-то не спешат подступать к новой теме, возвращаясь к привычным ласкам. В конце концов, хватает и их, давая обоим возможность тонуть в друге; в сонных поцелуях и долгих объятиях, да и в других из приятных занятий.       Большей частью сводящихся к тому, чтобы застать вампира врасплох. Сделать всё, чтобы тот не выбрался из постели в утро любого из выходных, а изредка – в минуты чуда, не меньше – поймать его перед уходом в лекарское крыло. Уже одетого, тщательно собранного, в рабочем балахоне… На котором уж слишком легко рвутся пуговицы, и, поневоле чувствуя себя виноватым, Геральт втайне подшивает их сам.       Правда, ещё лучше этого вовсе нелепые мелочи: те, о которых ни под каким предлогом не должен узнать Лютик. Например, то, как по обыкновению Регис кормит его фруктами с рук, или то, как ласково он способен расчёсывать ему – ему, мать его, ведьмаку! – волосы после ванны. Сколько в этой заботе самого Региса, в его необъятном, непостижимо добром сердце, которое заслуживает и ответа. Простого, тихого счастья. От новых колб и мензурок для лаборатории до – о боги, Геральт, не стоило тратить подобную сумму! – здоровенного перегонного куба из офирской меди. Почти такого же, что когда-то был в Фэн Карне, но в разы больше, и нет зрелища приятнее, чем видеть, как округляются в восхищении антрацитовые глаза.       Словом, жизнь продолжает идти своим чередом, и разговор о боли на время уходит в сторону. Осень вступает в свои права, стирая краски в грязно-серую мазню; последние стаи птиц улетают на юг, и временами он долго смотрит им вслед, когда ухватывает свободные минуты между заказами. Вечера окончательно требуют растопки камина, и приходится разобраться с чисткой труб, прежде чем Корво Бьянко прогревается, как следует. Внезапно напоминая о том, что Геральт привык любить ещё с юности: тепло очага, к которому возвращаешься с холода после долгого пути, во всех его смыслах.       Тепло, которое рано или поздно должно перерасти в полноценное пламя, и совсем скоро для этого представляется удобный случай.       Уже в середине октября, в день, когда и дел особенно не обнаруживается. Разобравшись с закупками по хозяйству и парочкой мелких заказов, он возвращается домой в сумерках, зябких и туманных, стараясь не отвлекаться на мысли в голове. Хочется что есть силы позвать Региса в мыслях, но ещё больше – где-то найти его самому. Хорошо бы не слишком уставшего, поужинавшего и зарывшегося носом в книгу. Словом, Региса в приподнятом настроении, который сам просится на то, чтобы отвлечь его на более интересные вещи.       Примерно такого, что Геральт видит в спальне – и сразу расплывается в широкой, довольной улыбке.       – Вот ты где, – наконец произносит он и усаживается рядом.       – И тебе доброго вечера, мой дорогой, – тихо отзывается Регис, – Постой, я хотел бы сперва покончить с этой страницей.       Видеть его таким почему-то особенно греет сердце. Сосредоточенный и серьёзный, Регис читает какой-то научный труд с недюжинным интересом, при этом просто, без изысков скрестив ноги в домашних штанах. Быстро переодевшись, Геральт устраивается в кровати, забираясь под одеяло. Вечерний холод неприятно отзывается в костях, и он тянется к теплу вампира ближе, укладывая голову ему на плечо.       И сразу удивлённо поднимает брови, читая название тома.       – Psychopathia sexualis? Это что ещё такое?       – Лёгкое чтение, скажем, для того, чтобы поднять себе настроение перед сном, – коротко фыркает Регис. – Не представляешь, какие занятные мысли здесь высказываются. Удивительно, как автор вплёл посреди, казалось бы, научных фактов поразительную, совершеннейшую чушь.       – И какую же, – хмыкает Геральт, – Не расскажешь?       Между делом он находит ладонью Регисово колено, легко его сжимая, и с тихим смешком вампир подвигает ногу, навстречу его прикосновению.       – О, с удовольствием. Вот, взгляни, – и изящный палец указывает на длинный абзац в книге. – «Мы знаем, однако, что пассивное бичевание представляет собой процесс, который путем механического раздражения седалищных нервов способен рефлекторно вызвать эрекцию. Таким эффектом бичевания пользуются истощённые развратники для поддержания своей упавшей половой способности, и эта извращённость встречается очень часто».       – Охо-хо! – вскидывает брови Геральт, – Так у меня, значит, в постели истощённый развратник! И чего ты раньше-то не предупредил? А, Регис?       Исподтишка он перемещает ладонь выше, сжимая длинное бедро, и смешок вампира обдаёт теплом его макушку.       – Я же говорю, весьма любопытный труд, – с улыбкой в голосе отзывается Регис. – Впрочем, здесь есть и довольно здравые заявления. «В состоянии сладострастного возбуждения всякое воздействие, оказываемое лицом, от которого исходит половое раздражение», – и он вдруг мягко касается подбородка Геральта, – «На лицо, служащее объектом возбуждения, является для последнего желанным, независимо от того, какого рода будет это воздействие».       И, наклонившись, легко его целует. Коротким, неуловимым поцелуем: указанием на то, кто здесь этот самый объект. Так, что в голове сразу начинает что-то меняться, окрашивая обыденный, расслабленный вечер в иные тона. Из тех, что подчёркивают все интересные места, которых можно касаться… в общем-то, не только руками.       Словом, недолго думая, Геральт углубляет поцелуй. Ладонь быстро находит прохладную Регисову щёку, оглаживая волоски бакенбард; поворачивая его голову поудобнее так, чтобы огладить край его челюсти. В висках слабо жжёт, и до слуха доносится лёгкий, едва ощутимый вздох – для любого, кто толком и не знает вампира, в отличие от Геральта.       Сам Геральт-то явно слышит в этом звуке первые нотки нетерпения, и от мысли об этом под рёбрами пробегает тёплая дрожь.       – Это... тоже о бичевании, что ли, – рассеянно произносит он в мыслях, – Или не только?       – Говоря в общем... мм-м... смысле, именно так. Но... Право, dragostea mea, – вдруг просит Регис, – Позволь мне... дочитать этот отрывок до конца. Уверен, тебе будет не менее интересно... его дослушать.       С трудом он разрывает поцелуй, снова склоняясь к книге. Деланно спокойный, если не замечать, как он облизывает припухшие губы, ища взглядом нужные строки. Благо, Геральту и без того есть чем заняться. Например, спуститься пальцами к воротнику рубашки и краю плеча – мимолётным, неосязаемым касанием.       – Без особой… натяжки, – читает слегка охрипшим голосом Регис, – Можно признать, что желание испытать со стороны партнера как можно более сильное воздействие приведет в случаях патологического усиления любовного пыла к влечению к ударам. Так как… боль, несомненно, представляет собой всегда готовое к услугам средство интенсивного физического воздействия.       И переводит взгляд – уже отчётливо алых глаз. Пальцы вздрагивают, и Геральт прищуривается, сжимая плечо сильнее. Под кожей начинает скрестись жар, щекотливо, вкрадчиво. В отклик упору на слове боль.       Случайному ли?       – Вот оно что, – наконец глухо произносит он. – В самом деле, недурное чтиво. Не знал, что такое изучают.       – Ты удивишься, но это так, и изучают… к слову, не только в теории.       Шорох, и Регис наклоняется к нему, целуя уже долго, почти томительно. Медленно забывается и разговор, и все лишние заботы. Чёрт, а они же не виделись целый день, и он, как полный болван, успел соскучиться – настолько, что кажется, что Региса несправедливо мало. Всё ещё сидящего с идиотской книжкой в руках, когда уже можно заняться чем-то получше.       Воплощением теории в практику, например.       – Так, может, – посылает в мысли он, проводя ладонью по груди вампира, – Проверим на деле?       В секунду книга летит на тумбочку, и Регис седлает его, обхватывая лицо ладонями – и целует, глубоко, жадно, тут же получая хватку рук на бёдрах в ответ. С силой Геральт обнимает его, проводя ладонями по спине; и не может не фыркнуть, когда слышит поражённый вздох.       – Боги, снова, – бормочет Регис, приподнимая голову, – Кажется, я повредил переплёт тома. Не могу поверить, что до сих пор поддаюсь…       Умолкает он так же быстро, как уселся на Геральтовы бёдра. Приходится заткнуть его самому, раскрыть тонкие губы, скользнуть в жаркий рот языком – настойчиво и глубоко; услышать резкий, горячечный вдох и не сдержать ухмылки в ответ.       – Завтра… подклеим, – урчит Геральт, – Напле… вать.       – Ох, н-но это один из… тех экземпляров, что…       –…Купим… новый. Забудь, Ре…       Хорошо, упрашивать не приходится: Регис плавится в его руках так быстро, что сердце само пропускает удар. Поцелуи перебираются на скулы, шею, челюсть; тонкие пальцы забираются под его рубашку, оглаживая грудь, и кожу едва уловимо царапают кончики когтей. Так, что вмиг напоминают о том, с чего и начался этот непрошеный порыв.       С намёка о том, чему пора бы воплотиться в жизнь.       – Сегодня… можно, – выдыхает в поцелуй Геральт, – Что угодно, dragul meu.       И Регис не подводит его и здесь. Алые глаза вспыхивают рубинами, находя его взгляд, и вампир медленно кивает в ответ; словно, скорее, сам настраивает себя на последствия принятого решения. Он-то, Геральт, давно приготовился к любым из практик, без малейших сомнений, чем закончится каждая из них. Во всяком случае, не бывало ещё, чтобы разум ошибался в предвкушении очередного потрясающего секса.       Каким бы он ни был.       – Что ж, как пожелаешь, любовь моя, – низко мурлычет Регис, касаясь влажным поцелуем края его губ, – Однако в таком случае нам стоит несколько изменить обстановку.       Не успевает он и спросить, что имеет в виду вампир, как тот уже поднимается с кровати изящным, кошачьим движением. С любопытством Геральт наблюдает, как Регис подходит к одному из шкафчиков, извлекая оттуда маленький холщовый мешочек. Звенит блюдце, и один за другим на него ложатся зеленовато-коричневые стебли; странный атрибут, поначалу кажущийся простым мусором. До тех пор, пока Регис не произносит:       – Здесь потребуется твоя помощь, мой дорогой ведьмак. Будь добр, подожги их, Геральт.       Благовония, доходит до него за секунду, и короткой вспышкой Игни Геральт опаляет края стеблей. Коричневатый цвет сменяется раскалённо-красным, и сизые кольца дыма поднимаются в воздух ночи. Медленно, невесомо они сплетаются в замысловатые узоры, и Геральт какое-то время попросту наблюдает за этим зрелищем.       В следующий миг улавливая первые ноты незнакомого аромата.       Вдох, и тело начинает расслабляться от тяжёлого, насыщенного духа. Далёкого от обычных травяных нот, что он ассоциирует с Регисом: приятных, но простых, лёгких для узнавания. Сейчас же пахнет... холера, что-то такое он чувствовал от повозок офирских торговцев, и каждый вдох, должно быть, стоил добрую сотню флоренов.       – Сандал? Мирт, гвоздика...       – И кориандр, – кивает Регис, – Всё верно. Это один из тех ароматов, что обладает свойствами афродизиака, за счёт особенностей пропорций его составляющих. В Офире только истинные мастера берутся за его изготовление. Лишь потому, что сандал достаточно полновесен, чтобы найти достойных для него партнёров.       – Не могу не улавливать намёка, – криво ухмыляется Геральт, – Смотрю, в сравнениях ты не стесняешься. Точно не хочется пойти по стопам Лютика?       – Прямо сейчас мне очень хочется, чтобы ты прекратил разговаривать, dragul meu, и только.       Блюдце оказывается на тумбочке в мгновение ока, и он задыхается в новом, отчаянно дерзком поцелуе. Чёрт, едва ощутимо в Регисе снова чувствуется он же из юности: пылкий и страстный, ничуть не стесняющийся своих ласк. Тот, кто когда-то смущал его, Геральта, своей открытостью… Хорошо, теперь можно с лёгкостью ему отозваться.       Сжать его тонкую талию, скрытую домашней рубашкой – не свободной, но более узкой, с глухим воротом. Сидящей на нём до неприличия отменно, но ещё и подходящей всему ему. Привычной строгости, сейчас приобретающей иной тон. Искушения, требующего попробовать его как можно скорее – вопреки самой его сути.       По крайней мере, что-то такое приходит на ум, когда Регис легко ловит его запястье, уже поднимающее край рубашки – и вместо того начинает раздевать Геральта сам. Одними глазами требуя не говорить ни слова, но просто подчиниться. Даже голое тело теперь ощущается иначе – колко, остро; уязвимо под его пристальным взглядом. Всем выражением лица Региса, который и не думает обнажаться: лишь рассматривает его, как мог бы художник смотреть на чистый холст.       – Если позволишь, я попробую применить иной способ вязки, – наконец говорит он и теперь достаёт из недр тумбочки почему-то четыре рулона лент.       В этот раз тоже других. Явно подобранных с какой-то целью, потому что один из рулонов выглядит меньше остальных. Шёлк переливается в свете свечей необычным, насыщенным цветом, и Геральт невольно теряется в мыслях, наблюдая за переливами красок на ткани.       Здорово напоминающих цвет хорошо выдержанного вина. Густой, глубокий оттенок, в бледных ладонях Региса отчаянно похожий на цвет запёкшейся крови. И всё же иной, более благородный. Бордовый, подсказывает подсознание, вот как он называется. Какая нелепица, что он, ведьмак, едва разбирается с изысками, но против воли запомнил это простое слово.       А, к дьяволу всё: у него уже есть, на что отвлечься. Узкие ладони скользят вниз, пробегая по мышцам торса, и Регис неторопливо садится в его ногах.       – Как и сандал, я заказывал эти ленты из Офира, Геральт, – поясняет он, разматывая ткань, – С целью того, чтобы дополнить опыт необходимой атмосферой. Собственно, в Офире существует одна из немногих культур, что относится лояльно к таким практикам.       – Не удивлюсь, если ты сейчас скажешь, что ещё там и жил. А, Регис?       Слышится тихий, ехидный смешок, и вампир целует его колено, оставляя влажную, горячую метку.       – Хоть этого и стоило ожидать, но увы, – с улыбкой отзывается он. – Думаю, по своей натуре я склонен к консерватизму, в отношении привязанностей какого бы ни было характера. И, как ты знаешь, порой даже в буквальном смысле.       Холера, как хочется отозваться ему какой-нибудь из шутливых подколок… Вот только уже не выходит. Шёлковая лента скользит по бёдрам и – ох, дьявол – касается кожи члена; так, что Геральт вздрагивает, замечая в ответ довольную, полную предвкушения ухмылку.       Быстро превращающуюся в открытую улыбку с оскалом белоснежных клыков.       – Жду не дождусь, когда ты оценишь мою задумку, – урчит Регис, целуя другое его колено, – Потому как я владею достаточным числом техник и без погружения в их происхождение.       – Не… сомневаюсь, – сипло выдыхает Геральт, – А болтать… обязательно?       – Боюсь, мне начинает казаться, что у тебя какие-то претензии к этой черте моей личности. Неужели ты планируешь меня огорчать, Геральт?       Ёб же твою налево, закатывает глаза он, ну, будь как будет. Всё равно ответить-то ему нечего, не зная, чем ещё это обернется. Точно не в тот момент, когда Регис начинает улыбаться совсем плотоядно; с видом, будто собирается его истязать, не меньше.       Особенно в миг, когда мягко раздвигает его бёдра – и вдруг сгибает их в коленях, раскрывая широко и бесстыдно.       – Какого…       – О, не беспокойся, dragostea mea, – поцелуй, долгий, ласковый, в край щиколотки, – Если тебе станет некомфортно, только скажи, и мы остановимся. Надеюсь, ты помнишь про нашу договорённость?       – Шёлк, да, – наконец находится Геральт, стараясь не чувствовать себя дурнем. – Всё в порядке. Просто… Знаешь же, я…       – Потому я сделаю всё, чтобы избавить тебя от этих чувств. Мне лишь хочется, чтобы ты испытывал удовольствие, Геральт, – ещё поцелуй, выше, на внутренней стороне бедра, – Не омрачённое ни физическими, ни душевными неудобствами.       И разговоры наконец прекращаются. Умелым движением пальцев вампир обхватывает лентой его щиколотку, обвязывая по кругу и затягивая узел. Как оказывается, один из многих. Лента перебрасывается через бедро, закрепляясь вторым, третьим, четвёртым узлами, пока Регис продолжает говорить.       – Подобная техника называется «Королевский подарок», – объясняет он, – Такие узлы используются при оформлении даров, преподносимых венценосным особам. Видишь ли, офирцы считают искусство связывания по-настоящему почётным умением. Позволяющим восхититься красотой тела в самых изысканных его позах.       – Вот оно… что, – бормочет Геральт, – Остальные…       –…Вытяни запястья, мой дорогой, прошу, и скоро ты поймёшь всё самостоятельно.       Ноги поджимаются сами, связанные так крепко, что он точно не вырвется из этих пут. Нет, он всегда будет уступать Регису в этом искусстве: так быстро и надёжно связывать могут разве что моряки – и, очевидно, вампиры. Чуть пошевелившись в своих путах, Геральт послушно вытягивает руки вверх, и их ожидаемо охватывает третья лента.       Вместе с опрометчивым, жадным поцелуем того, кто в очередной раз будет им управлять.       – Впечатляющее… зрелище, – выдыхает в его шею Регис, – Но, думаю, я могу довести его до совершенства.       Зараза, всё в голове плывет от низких, урчащих нот его голоса; тех, что обычно слышатся, когда вампир намеревается его – по-другому и не назвать – соблазнить. Впрочем, и соблазнять-то нечего: надо быть совсем идиотом, чтобы отказывать Регису, а уж Регису, настроившемуся идти до конца… Геральт и знать не знал, что можно, оказывается, слепнуть от оргазма за завтраком. В столовой. В штанах. Без единого касания.       Причём, на самом-то деле, это только цветочки. Кажется, будто с течением времени Регис и правда превращается в демона, намереваясь его прикончить. Ладно он, Геральт – его-то умения обычно сводятся к простым лапаньям и поцелуям, со всеми соответствующими последствиями. Но – ох, что способен творить Регис. От того вечера, когда принёс шампанское и удовлетворил Геральта ртом вместе с ним… До дня, когда запретил Геральту его касаться, улёгся в очередном из шёлковых халатов и попросту достал из тумбочки внушительных размеров стеклянное нечто. И начал развлекаться с этим в одиночку – на его, Геральта, глазах.       Словом, на этот голос у него, судя по всему, выработался отдельный рефлекс; можно сказать, в чём-то и ведьмачий. Такой, что всё внизу живота начинает пульсировать прямо-таки нестерпимым жаром. Тем удивительнее видеть напротив Региса – одетого, деланно спокойного, будто тот собрался идти в лабораторию за новым эликсиром… Только обманчиво спокойного.       Потому что алые глаза горят неестественно ярким пламенем, и под тканью брюк отчётливо вырисовывается свидетельство, что Регису далеко не плевать на происходящее.       – Что… дальше, – выдыхает Геральт и кивает на последний рулон лент. – Остался… ещё один. Зачем?       Вздрогнув, Регис будто отмирает от собственных мыслей – и бросает ему широкую, клыкастую ухмылку.       – О, сейчас поясню, – мягко отзывается он и…       …И, развернув ленту, оборачивает её петлёй вокруг основания члена Геральта.       – Ах ты…       В глазах темнеет, и, похоже, из него выливается целое море смазки. Сам того не ожидая, он низко стонет, не отрывая глаз от странного действа; только беспомощно наблюдая за действиями вампира. Закончив с лентой, Регис любовно проводит ладонью по покрасневшей головке, окидывая его, дьявол, восхищённым взглядом.       – Я ожидал, что ты оценишь, – улыбается он, прищуривая алые глаза, – Пожалуй, теперь наименование техники в полной мере соответствует её воплощению. Не передать словами, как ты прекрасен, dragul meu. По крайней мере, из мне знакомого лексикона.       – Что, поиздеваться… решил?       – Отнюдь, мой дорогой. Разве что лишь отчасти, если ты простишь мне эту маленькую жестокость.       Дьявол, вдруг в голове проясняется, зачем это на самом деле. Всё внизу живота вспыхивает таким яростным огнём, что граничит со злостью. Чёртов гад решил устроить ему самую настоящую пытку. Похоже, оргазма ему не видать, как своих ушей; во всяком случае, до тех пор, пока его ограничивают сраные ленты.       Знать бы ещё, зачем всё это устроено, но, может, так даже лучше.       – Если думаешь, что я тебе это не припо…       –…Несомненно, – с ухмылкой перебивает Регис, – Но, кажется, сейчас у нас несколько… иные планы.       Огладив его ещё раз, вампир снова тянется к тумбочке – и садится обратно с маленькой свечой, что всегда зажигает при чтении. Бледные пальцы аккуратно стирают ползущие капли воска, нисколько не опасаясь обжечься. На ум почему-то приходит подкова, которую Регис когда-то без труда вытащил из огня; да и вообще – то, как многого он может не бояться.       Не говоря уже о каких-то простых ведьмаках, которые никогда не будут ему равны.       – Перед тем, как мы приступим, – тихо говорит Регис, оглаживая ладонью его живот, – Мне хотелось бы напомнить тебе об ещё одном аспекте. Постарайся вспомнить те чувства, что я продемонстрировал, мой дорогой, и, возможно, попытаться их переосмыслить.       – Ты про доверие?       – В каком-то роде, но… я говорю об ощущении трансформации, Геральт.       Подвинувшись ближе, он кладёт ступни Геральта себе на бёдра. Мышцы вздрагивают, трепыхнувшись в путах, и вампир тут же оглаживает их – неторопливым, вдумчивым жестом.       – Удивительное явление само наличие боли, – добавляет он. – Эволюционный механизм, позволяющий его детищам выживать при каких бы то ни было обстоятельствах. Но вместе с тем… Боль же и меняет созданий этого мира, dragul meu. Именно этот рефлекс во многом влияет на последующие мутации, от которых…       –…Зависит выживание, – кивает Геральт, – Изменение. Жизнь… в переменах, или как там?       – Не совсем точная цитата, но да, ты абсолютно верно угадываешь ход моих мыслей.       Поцелуй – неожиданно в край его шеи, ниже, по груди, краю соска… Тонкие губы скользят по торсу, опаляя влажным дыханием, пока Регис не целует ямку его пупка. В трогательном, трепетном прикосновении, прежде чем приникнуть губами к головке члена; вмиг спускаясь по стволу и прижимаясь в поцелуе к кромке бедра.       – Моя боль изменила меня, Геральт, – шепчет он рвано, – Кардинально, и лишь оттого, что я разделил её с тобой. В некотором роде я… позволил тебе коснуться моей души, любовь моя, потому как всегда ощущал куда большее, чем просто рефлекс.       И одна эта фраза заставляет подкатить к горлу непрошеный ком. Что-то шевелится в глубине сердца; странное, колючее чувство, продирающееся через привычную страсть, как меч, разрубающий ветви поросшего на стене плюща. Чтобы открыть какую-то новую, ещё неясно куда ведущую дверь.       Дверь к себе самому. Иному, но всегда – себе самому.       – Ре… гис, – получается прошептать тихое, – Вперёд.       Вот только Геральт вовсе не ожидает того, что случится дальше.       Мелькает белая капля, и по коже проносится молниеносный укол боли; вздрогнув, он резко шипит, привыкая к странному чувству. Воск жжёт, но жжёт не раздражающе, сменяясь приятным теплом. И непрошеным возбуждением, потому что на член внезапно ложатся тонкие пальцы, размазывая смазку; успокаивая и возвращая к прежнему настрою.       Прежде, чем воск капает снова. Уже ниже, к коже у соска, и Геральт дёргается в хватке пальцев. Охренеть, несутся друг за другом мысли, я точно схожу с ума. Боль смешивается с удовольствием, будоражащим, пробивающим на дрожь, и он резко вдыхает, когда горячие капли теперь падают на мышцы торса.       – Это…       –…Почувствуй, – шелестит мягкий голос, – Почувствуй их, мой дорогой. Как ни странно, но части мозга, отвечающие за плотское влечение… Поразительным образом граничат и с теми, что отвечают за боль в том числе. Полагаю, в участках, что и определяют…       И с новой каплей Регис целует его бедро, добавляя:       –…Подобные ощущения.       Тут же капая воском между ключиц. Невольно рисуя на нём не то узор, не то картину: капли падают в разных частях тела, и по странности Геральт чувствует, как наполняется жаром до самых корней волос. Тонкие пальцы невесомо оглаживают кожу – и вдруг щипают соски, с силой, без лишней жалости. Так, как делал он сам, Геральт, никогда не щадя вампира.       – О-ох, с-сука…       – Прекрасно, – урчит Регис и капает воском между шрамами на животе, – Приятно видеть, что мои усилия окупаются в полной мере. Думаю, я… мог бы наблюдать за тобой вечность, Геральт. Если ты бы позволил, душа моя.       Новая капля падает у самого паха, совсем близко к основанию члена. С резким уколом боли – и с такой волной возбуждения, что он позорно срывается на громкий, отрывистый стон. Мышцы вздрагивают, и, дьявол, как хочется сделать что-то, остановить эту муку… До тех пор, пока воск не падает на внутреннюю часть бедра, и кожу по-настоящему не опаляет огнём.       – Ёб тво… – сипит было Геральт – но сразу же умолкает.       Что-то внутри меняется, надламывается, и он что есть силы вслушивается в новое чувство. Похожее на… что-то, близкое к ярости перед боем, слишком яркое для привычного, расслабленно-сладкого возбуждения. Животное, необузданное. Мышцы начинают гудеть, как напряжённые струны, и внезапно он понимает: ему нравится эта боль.       Ему её мало.       – Ре… Что…       – О, мой дорогой, – конечно, замечает Регис, – Кажется, порог выработки адреналина у тебя разительно ниже, чем в норме. Впрочем, тем лучше для нас обоих, потому как...       Рывок, и мысли начинают смешиваться в голове; движение руки по коже становится сильным, почти болезненным. Воск капает на край его ягодицы, и он сбивается на глухой, звероподобный рык… Или не он, бес его разберёшь. Слух слабо улавливает:       –…Поразительно острые ощущения. Признаться, меня всегда восхищало… видеть тебя в таком проявлении, Геральт. Свободным от всяких…       –…Х-хо… лера!       Тело выкручивает волнами судорог, и кожа вспыхивает на грани ожога, наливаясь кровью. Одна за другой белые капли покрывают бёдра, от паха и до колен, в едином ритме с движением руки на члене. В такт с его резкими, рваными стонами… С силой он распахивает – а он и не понял, в какой момент зажмурил веки, но взгляд сразу же натыкается на Региса в его ногах.       Региса, сжигающего его рубинами алых глаз. Не прекращающего его ласкать, скользя пальцами по члену; самого – растрёпанного, с покрасневшими щеками, вопреки собранному виду. И – зараза, какое приятное открытие – с трудом скрывающего мелкую дрожь.       – Геральт, – заметив его взгляд, шепчет тот, – Мне… хотелось предложить тебе… небольшое дополнение. Ты… не будешь против?       Слова с трудом доходят до разума, и, кажется, целая вечность проходит, прежде чем Геральт выдыхает:       – Чего…       – То, что позволит… можно сказать, усилить остроту твоих ощущений, мой дорогой. Не более того.       Чёрт его знает, что там задумал Регис, видно, планируя довести его до беспамятства. Неторопливо вампир тянется к своей тумбочке, извлекая на свет… Твою же мать, стоит это увидеть, и Геральт даже успевает пожалеть о том, что на это подписался.       – Охренеть, – хрипит он, поражённый, – Это?       Небольшим дополнением это можно назвать разве что с очень сильного похмелья. Нет, Геральт уже видел подобные вещицы в руках вампира, и не один раз – но такой, дымно-чёрной, точно не видел. Чёрт, даже на глаз эта хреновина кажется немаленькой. По крайней мере, вширь, потому что смотрится с треть Регисовой ладони, и от одного вида по бёдрам пробегает предательская волна мурашек.       Перед тем, как вампир уже достаёт фиал с маслом – и медленно покрывает им уже изменённые пальцы. Кожа остывает, отпуская остатки боли, и Геральт расслабляется, делая глубокий вдох. Узкая ладонь касается его входа, и он кивает – и, не сдержавшись, стонет в одобрении.       – Поверить… не могу. Решил меня тра…       – В смысле физиологии возможно, – мурлычет Регис, смазывая его ягодицы, – Но не в смысле наших отношений, душа моя. Прошу, не относись к этому подобным образом. Я лишь хочу, чтобы ты испытал те чувства, что, кажется, смогли тебя впечатлить.       И нельзя не бросить ему кривоватую, расслабленную ухмылку. Тем более, руки Региса без того напоминают о чертовски приятных ласках; особенно в тот момент, когда внутрь проникает прохладный палец. Легко, спокойно – точно со знакомыми ощущениями.       Как и поцелуй, что крадёт его долгий, хриплый стон.       – Ещё… немного, – уверяет Регис, прибавляя второй палец, – Мне хотелось бы… убедиться, что… мм-м… ты не испытываешь боли… сверх меры.       – Всё… нормально. Ну же, Ре…       Бедром он вдруг чувствует член вампира – и не может не углубить поцелуй сам, не имея власти над иными ласками. Даже забавно: он ведь, на самом деле, может вырваться из этих пут, приложив усилия. Может попросту потребовать прекратить… Но – нет, выбирает продолжить, чего бы это ни стоило.       Лишь потому, что это Регис, и невозможно ему не доверять.       – Могу я…       – Быстрее, – рычит Геральт, и его наконец-то слышат.       Льётся масло, стекая по прозрачным краям; выглядя липкой, густой патокой. Не сводя с него взгляда, Регис касается стеклянной игрушкой его входа – и долго очерчивает кромку, давая привыкнуть к холодному, чужеродному ощущению. Чёрт, и как хочется его поцеловать… И вместе с тем – просто наблюдать за ним, полным сосредоточенности. Контроля, почти родного для самой его сути.       – Выдохни, любовь моя, – неожиданно просит он, и почти бессознательно Геральт подчиняется – и чувствует, как внутрь начинает погружаться антрацитово-чёрное стекло.       Тело отзывается дюжиной новых, странных чувств, но особенно – жжением мышц. Холера, привыкнуть оказывается непросто, и невольно он жмурится, отвлекаясь на то, как Регис целует его колено. Дюйм за дюймом игрушка погружается глубже, и против воли мышцы сжимаются, обхватывая холодные края…       До тех пор, пока глубоко внутри не вспыхивают сотни искр, и Геральт не вздрагивает в ответ, двигая бёдрами навстречу.       – Ре… Ох-х, э… то…       И забывает обо всём. Неторопливо Регис начинает двигать в нём стеклянной хренью, выверенными, мастерскими движениями. Скользит масло, и скоро стекло согревается, растягивая его изнутри; напористо, неумолимо и просто чертовски хорошо.       – Если всё… в порядке, душа моя, – шелестит мягкий голос, – Пожалуй, стоит вернуться…       К тому, ради чего всё это и было устроено: к боли. Кивок, и Регис снова берёт в руки свечу, теперь капая на его живот. В отзвук каждому из движений в глубине, в едином, неторопливом темпе. И – ох, дьявол – в самом деле… Заставляя меняться.       Плавиться, выгибаться в спине с отчаянными стонами мольбы. Даже неясно, требования чего: касаний, боли, движений стекла… Просто Региса, всего его, тепла его дыхания на коже. Пламени алых глаз, так ярко горящих в оранжевом, плавком свете свечи.       – Б-блять, Ре… гис…       – Мой дорогой, – бормочут тонкие губы, – Мой… дорогой Геральт. Никогда… я не мог подумать, что смогу видеть тебя… таким. Ты будишь… ох, желания, которые можно назвать опасными, и мне…       Так будь, хочется просипеть в ответ, будь опасным, дьявол тебя задери. Будь собой, каким бы ты ни был. И без того… изменил меня напрочь этой чертовщиной. Своими чарами или ещё… чем, но…       – Зд-де… – срывается вместо этого с губ, коротко, хрипло, – Не оста… Мм-х, Ре…       Влажно, бесстыдно хлюпает стеклянная игрушка, которой так много – и в то же время так мало. Капли падают хаотичнее, резче… Пламя дрожит, танцуя бликами на стенах, как дрожит и Регис, отчётливыми, несдержанными судорогами. Зараза, и видеть его таким… Знать, что он, Геральт, виной ему – такому… Разум плывет от вида совсем в бессознательную муть, и, кажется, не он вовсе стонет:       – Трахни… меня, ну же…       В тишине комнаты раздаётся короткий, судорожный вдох, и огромные, удивлённые глаза темнеют в тон лентам.       – Не… могу. Не… сейчас. Право, я… рассчитывал на иное, Геральт, и…       – Твою… мать, – почти зло выплёвывает он, – Рот. Бы… стрее!       Сам не ведая, как чудом доносит простую мысль, которая оборачивается… Боги, в тысячу раз лучше.       В секунду мелькает пламя, теперь освещая комнату с тумбочки. Зажмурившись, Регис сводит брови в резкой, мучительной гримасе – и быстро, несдержанно сдёргивает край брюк. Рывок, и вампир подвигается к нему, сам словно светясь, искрясь в бликах свечи; дрожа языком пламени, и, ох, сколько всего горит в радужках алых глаз.       И нельзя оставлять его без ласк в ответ. Торопливо, жадно Геральт обхватывает губами головку его члена – и начинает всасывать что есть силы, двигая головой. Вмиг распахивается очерченный рот, открывая кончики клыков. Избавляя Региса – их обоих – от всех условностей, игр, обрисованных узорами воска правил.       – Бо… ги! Я… Mă înne… buneşti*, dra…       Хо… лера, с трудом проносится в голове, кто бы… говорил. Кто ещё… сводит кого с ума, чёртов ты демон. С силой Геральт ласкает член, насаживаясь навстречу, чувствуя, как растягивается горло. Ещё и с вибрацией стона, стоит Регису вернуться к стеклянной игрушке – и теперь…       –…Ёбаный же, – посылает он в мысли, – Как хоро… Мх-х, блять…       Ничуть не лукавя, ни секунды. Тело плавится, течёт в жаре бледной кожи; в надрывном дыхании зверя, загнанного в силки. Чудовища – и не чудовища, что он любит, что в нём повсюду. Холера, а ведь и правда, его словно имеют два Региса, два невероятных, потрясающих создания, и он стонет, стонет, не сдерживаясь, отдаваясь их власти сполна.       Да так, что разум окончательно меркнет, оставляя только одно. Ощущение, что ему мало, так мало… Поясница выгибается сама собой, и он насаживается горлом до основания, лишь бы заглушить крики. Толчки игрушки становятся резкими, исступлёнными, и…       – Ре… гис, я… – почти молит он, – Развя… жи…       Шорох, быстрые движения пальцев, и лента с его члена исчезает без следа. Нутро бурлит, переплавляется, сжимается до ощущений во рту и между ног; не оставляя больше ничего за собой, ни рассудка, ни всего, что было Геральтом из Ривии.       Да и – плевать, что он теперь такое. В глазах темнеет, и больше не видится ни черта, только чувствуется, иным уровнем чувств, так похожими на вампирьи. Острые, колкие, сродни эманациям, первому поцелую, первому ощущению этих губ, безумию, безумию…       – Ге… N-naiba… А-ах!       Тело ломает, вытягивает дугой – и внезапно всё меняется, до мелочей, выбрасывая его в другой мир.       В страшный, горящий повсюду мир, где рычит бестия, изливаясь ему в горло, и он глотает почти рефлекторно… И стонет, громко, надрывно, сам чувствуя, как заливает семенем живот. Ноги дрожат, трепыхаясь в путах, и ещё долго Геральт успокаивает их судороги, делая глубокий, выдержанный вдох.       Виски щиплет слабой болью, и под закрытыми веками мелькают разноцветные пятна. Завораживающие в своей красоте, от ядовито-зелёных до тёмно-красных, похожих на отблески вина в бокале. Насыщенных, как запёкшаяся кровь, и вместе с тем изысканных, благородных, и Геральт долго рассматривает их, погружаясь в тягучую, топкую темноту.       Чёрт знает, сколько он там торчит, пока внезапно не возвращается слух.       – Всё… в порядке, Геральт, – доносится слабое на краю разума, – Я рядом, мой дорогой.       Поцелуй, мягкий, нежный – не то в лоб, не то в висок, и хочется вздохнуть от облегчения, узнавая эти губы. Слышится усталый вздох, и знакомые пальцы тут же начинают распутывать ленты, между делом оглаживая его колени. Откуда-то тянет прохладой внезапного сквозняка, липкостью масла… Запахами.       Сандала, мирта, гвоздики и кориандра. Животного, мускусного духа возбуждения и смазки. И – главного, полновесного аромата, затмевающего все прочие.       Запаха крови и мокрой земли.       – Ре…       – Не… говори. Пожа… луйста, любовь моя. Тебе стоит отдохнуть, как следует, – ещё поцелуй, в закрытое правое веко, – Попробуй… вытянуть ноги, если чувствуешь на то силы.       Неведомо как он подчиняется, разгибая колени, и слабо вздыхает, чувствуя, как его вытирают какой-то тканью. Шуршат остатки лент и, похоже, одежда, но большего Геральт не разбирает. Отчего-то клонит в сон, и он даже успевает подремать, пока снова не слышит скрип двери. Прохладная ладонь берётся за его плечо, требуя приподняться, и, не в силах сопротивляться, он садится – и неожиданно получает в руки стакан с водой.       Вот теперь точно надо открыть глаза, хоть и удаётся это с трудом.       – Спасибо, – хрипло произносит Геральт и жадно пьёт, до дна, радуясь свежести воды.       Разгорячённый, он приходит в себя, в сумрак по-прежнему стылой ночи. И внезапно – видит Региса. Растрёпанного и кое-как одетого, сверлящего его внимательным, почти тревожным взглядом антрацитово-чёрных глаз.       – Иди… сюда, – получается прошелестеть, и Регис оказывается на его груди в мгновение ока.       Так, что и получается только прижать его к себе в крепком объятии, слушая, как громко стучит нечеловеческое сердце. В такт его собственному – а можно, оно и вовсе у них одно; неясно ещё, до каких пределов вампир его поменял. Всей этой болью, в отзвук щемящей в груди боли под рёбрами. От которой хочется… сотворить какую-нибудь глупость, что ли.       Например, потереться щекой о темноволосую макушку, прижимаясь к её теплу.       – Надо… завязывать, – бормочет рассеянно Геральт, – Так и… сдохнуть недалеко.       – Признаться, я ожидал… каких угодно выводов, но не подобных, – усмехается ему в грудь вампир. – Впрочем, могу тебя успокоить тем, что ряд медикаментов хранится в этой же комнате. Хотя, пожалуй, ты всё же наговариваешь на себя, мой дорогой.       – Скорее, оцениваю с запасом, – отзывается он – и наконец-то ощущает, как возвращается в рассудок. – Ты сам… в порядке?       И вдруг чувствует, как его челюсть осторожно поворачивают – прямо в долгий, медленный поцелуй.       – Не думаю, что это можно назвать им в полной мере. Знаешь, мне припомнилось, – вдруг говорит Регис тихо, – Будучи в Туссенте в рамках наших странствий, я услышал одно любопытное наименование. La petite mort**, как здесь называют…       …Умолкает и в этот раз он стремительно быстро, даже в мыслях, погружая их связь в глухую, ватную тишину. Да и к лучшему: думать всё равно тяжело, пока рассудок неумолимо клонит в сон. Прохладные Регисовы пальцы касаются плеч, и Геральт углубляет поцелуй, проводя ладонями по его худощавой спине.       – Te iubesc, – неожиданно произносит в голове мягкий голос, – Din toata inima***, dragul meu.       Просто, но так трепетно; говоря то, что знают оба, но каждый раз ударяя по сердцу откровением заново. Какой бы Регис это ни говорил – спокойный и расслабленный, горящий от чувств, принимающий и подчиняющий – какой угодно, он никогда не пожалеет сил, чтобы это повторить. Уж в чём, а в этом-то Геральт уверен однозначно. Как и в другом, не менее ясном чувстве.       –…Тоже, – разорвав поцелуй, выдыхает он, – Тебя люблю. Давай… спать. Что-то я…       – О, это… Полагаю, моя теория с адреналиновым порогом требует дальнейшего подтверждения. Любопытно, зависит ли реакция гормонов от…       Что там Регис думает дальше, он уже не слушает. В сон тянет чертовски быстро, и Геральт просто поворачивается на бок, едва чувствуя, как его укрывают одеялом. На душе становится до удивительного мирно, и уже не чувствуется, как горит кожа на груди и бёдрах; только слегка жжёт между ягодиц, но это попросту ерунда.       Кажется, последнее, что он успевает заметить – то, как тонкие губы задувают свечу, и высокая тень открывает окно, чтобы проветрить спальню, но это уже не важно. Важно только то, что кто-то тёплый и очень, очень родной устраивается рядом, и теперь дышится только запахом крови и мокрой земли.       Ну, и совсем немного – горьким запахом воска, быстро тающим в темноте. _________________________________________________________ *Ты сводишь меня с ума (рум.) **Маленькая смерть (фр.) - выражение, обозначающее оргазм ***Я люблю тебя всем сердцем (рум.)