Это Александр, мой новый личный фитнес-тренер.

      Лера сегодня проснулась в двенадцать часов дня. Обычно она даже на выходных не позволяла себе спать так долго, но вчера, видимо, слишком перевозбудилась от стресса. Ну конечно, целый день думать о разговоре знакомого с его бывшим о том, как он был «полурабом-полупроституткой», и о том, что они завтра встретятся, не очень приятно. А особенно неприятно, когда ты не можешь ничего сказать.       Известие о том, что родители приедут домой только завтра вечером, и предложение Шуры опять остаться, чтобы не сойти с ума, обрадовали. Сделать вид, что она расстроена, было тяжело, но Лера, конечно же, смогла.       — Это возмутительно, — говорила Макарова, хотя на самом деле душа ликовала. На часах три пятнадцать после полудня. Валерия твёрдо решила не дать Александру встретиться со Степаном.       — И не говори, Солнце. — Он сел рядом с ней на диван и поправил слегка мокрые после душа волосы. — Чем хочешь заняться?       «Чем угодно, лишь бы ты остался дома, засранец», — подумала Макарова, но вслух не сказала.       — А чем бы ты хотел заняться? — спросила она.       Шура театрально увёл глаза и сложил губы бантиком.       — Даже не знаю. У меня, в принципе, есть кое-какая идея, но я в ней не уверен… — протянул он и обворожительно рассмеялся. Лера тяжко вздохнула. — Ладно-ладно, шучу!       — Да ну тебя, — буркнула Валерия.       — Ладно, забей, неважно, — отрезал Воскресенский. — Может, фильм посмотрим? Тебе что нравится?       — Всё что угодно, но только не сопливая романтика с дурацкими диалогами, — усмехнулась Лера. Шура понимающе кивнул.       — Она отказала мне, сказала, что любит тебя! Думает, что любит тебя! — процитировал Александр.       — Да она не может любить меня! — продолжила Лера.       — Да я люблю тебя-я-я! — крикнул он.       Молодые люди громко рассмеялись. Они долго сидели и держались за животы, пока Шурик, утирая слёзы, не скрылся в другой комнате. Он принёс ноутбук и поставил его на кофейный столик.       — Может, боевик какой-нибудь? Или что-то новогоднее? — Воскресенский повернулся к Лере лицом. — Молю, блять, не говори про новогодние фильмы, иначе у меня приступ уже от этого проклятого праздника скоро случится.       — Не буду. Иначе у меня тоже.       Повисло неловкое молчание.       — «Мстители»? — спросил Александр.       — «Мстители», — согласилась Макарова.

***

      Лера сама не заметила, как они начали смотреть уже второй фильм подряд и как легла к Шуре на колени. Это произошло скорее автоматически, как иногда бывает с хорошими друзьями и подружками. А Воскресенский никак не возражал и только молча перебирал её волосы. Приятно. Уютно. Невозможно поверить в то, что кто-то действительно хочет зла для этого человека. Он ведь только выглядит, как клоун и фрик, представляющий опасность, а на деле просто милый котёнок.       Макарова сквозь неглубокий сон перевернулась на бок, как тут почувствовала что-то неладное. Она положила руку на что-то, что лежало под головой, и осторожно ощупала это. Подушка. Валерия резко подскочила и огляделась. Ноутбук выключен, Шуры на месте нет. Лера, будучи ещё очень сонной, посмотрела время на телефоне. Девять тридцать вечера.       — Чёрт! — буркнула Валерия и встала на ноги. Она беспокойно ходила по квартире и осматривала все комнаты. — Чёрт-чёрт-чёрт-чёрт-чёрт-чёрт-чёрт!       Вдруг открылась дверь в ванную, и Александр вышел оттуда в одном полотенце на поясе. Кажется, он выглядел вполне спокойным и даже невозмутимым.       — О Господи, ты в порядке! — обрадовалась Лера. — Я уж думала, что… — Она неловко отвернулась и резко замолчала.       — Что? — спросил Воскресенский и обнял себя руками. — Что со мной могло случиться? — Он широко улыбнулся.       — Да нет, просто… — начала смущённо оправдываться Макарова, — так, стоп… — Стеснение резко сменилось на подозрение. — Ты же сегодня уже ходил в душ… — Она подошла ближе.       — Ну… решил ещё раз сходить, — неловко ответил Шурик, почесав затылок. — Лишним не будет.       — Это звучало бы правдоподобно, если бы на улице была тридцатиградусная жара.       Александр стыдливо опустил вгляд в пол. Макарова положила ладони на его щёки.       — Посмотри на меня, пожалуйста, — ласково попросила она.       Воскресенский послушно поднял на Леру полные боли и отчаяния глаза.       — Я просто хотел, чтобы это всё поскорее закончилось… — сдавленно прошептал он.       Макарова бережно прижала его к себе. Шура уткнулся носом ей в плечо, и послышались тихие всхлипы.

***

      Осторожно выползти из-под чужой головы, подложить вместо своих коленей подушку и встать. Всё нужно делать аккуратно, чтобы спящая девушка не проснулась, иначе могут быть проблемы. Зайти в ванную и посмотреть в зеркало, удивиться своему отвратительному виду и сквозь дверной проём кинуть печальный взгляд в гостиную. Процедура чертовски неприятная, но чертовски необходимая.       Шура измученно улыбнулся своему отражению, буквально заставляя себя поднять несчастные мышцы, и покинул ванную. В спальне он переоделся в уже подготовленную со вчерашнего дня одежду — широкие джинсы и объёмный свитер — и попал в прихожую. Воскресенский даже не стал перекусывать, тихо напялил верхнюю одежду и ушёл, закрыв дверь. Конечно же, он оставил на полке запасной комплект ключей на случай чего. Ибо было бы неприятно возвращаться в свою квартиру, где явно происходило что-то постороннее, и не встретить там свою гостью, которой пообещал её беречь.       В преддверии Нового года весь Петербург обвешан разноцветными гирляндами, на каждом углу стоят ёлки и слепленные детскими руками снеговики. Они неприятно мозолят глаза и просто ужасно бесят. Шура чувствовал себя как та девочка из видео про первое сентября. Никакого праздника. Только очередное появление противного бывшего и предзнаменование ещё одного тупорылого года.       Александр остановил машину возле адреса, который, наверное, является вторым, по ненавистности местом на всей ёбнутой планете. Первое — пентхаус Романова в Москве с видом на центр. Раньше, лет в семнадцать-восемнадцать, Шура был рад, что живёт там, но в самом доме происходило слишком много всего гадкого, из-за чего быстро начал жалеть об этом.       Воскресенского сразу встретил Степан и широко осклабился. Он дождался, пока Александр выйдет из машины, и сразу же подошёл с этими своими мерзкими лапищами. «Когда же их тебе уже поезд переедет?..» — грустно возмутился Александр про себя, но ничего не сделал, когда грабли обвили его талию, как ебучие цепи.       — Я уж думал, ты не придёшь, — прошептал Романов и отстранился. — Пойдём в дом?       Шурик неопределённо повёл плечами и пошёл вместе с бывшим. Главное, чтобы всё поскорее закончилось. Он сам не особо понял, как на автомате разделся и оказался в чужой, но в то же время ужасно знакомой гостиной. Свет приглушён, на столе алкоголь, куча закусок и свечи. Гад не только поговорить собрался. Воскресенский сел на диван рядом с Романовым, который держал его за руки.       — Давай обсудим, что тебя не устраивает в отношениях со мной и почему ты постоянно так реагируешь на меня, — попросил Степан.       В Александре проснулась ужасная агрессия. Хотелось врезать ему прямо в наглое еблище и пополам сломать позвоночник о своё колено, вытащить из его тела кишки, намотать их на какой-нибудь столб, а затем пропустить все конечности гада через мясорубку. «Ненавижу-ненавижу-ненавижу-ненавижу». Только вот сейчас у него нет ни двухметрового сослуживца и по совместительству коллеги, ни преемницы Чумного доктора, которые могли бы его защитить.       — Меня всё не устраивает, — нервно выпалил Шура. — Меня не устраивает твоё отношение ко мне, как к какой-то вещи, вот эти твои подкаты к другим и чувство, что я тебе чем-то должен. Меня весь ты вообще не устраиваешь.       — Сядешь ко мне на коленки? — В тёмных, почти чёрных глазах как всегда спокойствие. Крепкие руки легли Воскресенскому на бёдра и вынудили выполнить нужное действие. Романов издевательски улыбнулся, когда заметил сильное возмущение на лице бывшего. Однозначно, его это забавило. — Детка, если же ты так против быть моей вещью, то почему так послушно сел? — с издёвкой спросил он.       Александр почувствовал себя так отвратительно, как не чувствовал никогда ранее за все шесть лет, что они не виделись. Не так плохо играть по правилам игры, как плохо играть по тем правилам, которые задаёт не ведущий, а другой игрок. Только игрок с привилегиями. С такими, которые ему никогда и не снились. И пока один игрок явно выигрывает, ты не можешь сделать вообще ничего. Ощущение просто ужасное.       — Ты ломаешь меня раз за разом, — продолжил Шура. Голос подрагивает. — Это же ты со мной сделал. Это ты заставляешь меня себе подчиняться и делать то, что мне противно. Ты сам вынуждаешь меня, а потом делаешь виноватым в том, что растоптал меня!       — Но ведь ты сам всё это начал, не так ли? — Руки поднялись немного выше и остановились на ягодицах. А на лице всё такое же сраное спокойствие.       В солнечном сплетении давит от собственной беспомощности и никчёмности. Тяжёлая лоза сдавливает грудь и мешает хоть как-то возразить.       — Ты убил того семнадцатилетнего Сашу с горящими глазами… — Ком в горле не даёт спокойно говорить. — Ты лишил бедную вдову единственного ребёнка, а теперь, оказывается, Саша сам был во всём виноват?       — Но ведь Саша сам отвечал на мои сообщения, — возразил Романов. — Семнадцать лет это не десять и не пять, чтобы не понимать, что происходит. Ты сам выбрал себе такую жизнь, заставил меня привязаться, а теперь вот так просто отстраняешь? — Пауза. — Ты был и есть не такой как все. Я ведь действительно к тебе привязался, детка. Я люблю тебя и не хочу видеть, как ты плачешь. Я ведь хочу, чтобы ты был счастлив.       — Я не верю ни одному твоему слову. — Все попытки успокоиться тщетны. — Нормальные люди отпускают кого-то, кого любят, но я не вижу, что ты реально это чувствуешь.       В комнате воцарилось гнетущее молчание. Степан серьёзно глядел на Александра. В душе ещё сильнее защемило от ощущения своей крошечности по сравнению с куда более важным Романовым. Важным для жизни, для города, вообще для всех. Чувство, что им никто не дорожит, душило Шурика.       — Как же я могу тебя отпустить? Сам говоришь, что ты для меня — вещь, — подметил Степан и одну руку переместил на щёку Воскресенского. — Просто делай всё, что я говорю, и всё будет хорошо, ладно? Возможно, мы вместе второго января поедем в Москву. Просто будь послушным.       — Я не хочу. Я отказываюсь, — чувствуя, что сейчас будет, Шура заговорил тише. Его голос сорвался и задрожал пуще прежнего.       — Твой отказ тут никакой роли не имеет. — И опять эта паршивая ухмылка. Он притянул его ближе к себе и требовательно поцеловал.       У Шуры в животе узел завязался от того, насколько же неприятно, но он не стал протестовать. Знает же, что бесполезно. Александр неохотно отвечал на поцелуй, не помогая вылизывать свой рот, но Степана это никак не останавливало, а будто бы только сильнее разыгрывало.       Романов медленно отстранился и вставил указательный и средний пальцы в рот Воскресенского. Шура сжал пальцы на спинке кресла, но опять не мешал. Он осторожно обхватил пальцы губами и обессиленно поддался, когда Степан второй рукой надавил ему на подбородок, заставляя взять в себя глубже. Физически Александр почти ничего не чувствовал, но морально сгорал и от ненависти и неприязни к себе самому, и к своему бывшему.       Пальцы то проникали достаточно глубоко и давили на корень языка, то снова выходили, оставаясь во рту только на одну фалангу. А Шура, напрягшись во всём теле, послушно сосал, не имея выбора. Затем пальцы вовсе вылезли, поводили по покрасневшим губам и размазали слюну. В области промежности Александр чувствовал стояк Степана, и от этого стало только противнее. Противнее по отношению к себе, к нему и всей ситуации.       — Детка, ты хочешь член своего папочки? — с мерзким оскалом дикого зверя спросил Степан. Но не успел Воскресенский ничего ответить, как Романову позвонили. Он раздражённо вздохнул. — Сейчас, погоди. — Он поднял трубку. — Алло?.. Серьёзно?!. Ужас, я совсем забыл!.. Скоро буду!.. — Романов бросил трубку и посмотрел на Шуру. — Прости, детка, работа. Как-нибудь потом продолжим, а пока что беги домой. Надеюсь, на следующей встрече ты будешь действовать охотнее. — Он коротко чмокнул его в губы.       Мерзость. Степан говорил так невозмутимо, будто только что не насиловал чужой рот своими погаными пальцами. От этого становилось ещё противнее. Поэтому Александр подскочил, выбежал в коридор, там оделся, вышел на улицу и опять сел в свою машину. Оказавшись на безопасной территории, Воскресенский откинулся на кресле и закрыл глаза руками. Из глаз самовольно потекли солёные слёзы.       Если бы у него была возможность повернуть время вспять и всё исправить, он бы точно это сделал. Но сейчас он сидит в своей проклятой машине и очень жалко (по крайней мере, по своему мнению) рыдает.       «Мне нужно отмыться от этого позора». Воскресенский вытер остатки слёз и поехал в сторону дома. Всё пропало.