The Confrontation

— Всё хорошо, — повторяла госпожа, облачённая в тёмное бархатное платье, — не переживай, Михримах, он жив, он жив…       Вид дочери в слезах и объятьях Шах не слишком-то пришёлся хасеки по вкусу; она, с силой сдерживая эмоции, покашляла, и на неё поднялись две пары глаз — заплаканные девушки и загадочно-хитрые госпожи.       Под взглядом Шах-Хубан, спокойном и таящим что-то за собой, Хюррем немного опомнилась, пришла в себя. Она сложила руки, выпрямилась и подняла подбородок, возвращая гордость в свой величественный образ. — Что здесь… происходит? — несколько несдержанно выдала Хюррем, не подобрав иных слов. — Не беспокойся, Хюррем. Все волнения кончились, — тут она подняла голову, заставляя Михримах сделать то же самое, и обхватила пальцами подбородок дочери султана. — Правда, Михримах?       Та, всё ещё всхлипывающая, не успела ответить, хоть и перевела для того глаза на тётю. Её прервали громкие шаги, вдруг раздавшиеся в каменном коридоре. Они опередили хозяина ненадолго, и совсем скоро перед женщинами предстал Ибрагим-Паша. Он, удивлённый на миг, застыл, задержав глаза сперва на мягко говоря расстроенной Михримах, Шах, а потом и на Хюррем, детали вида которой, а именно — выбившиеся из изящной собранной на затылке причёски прядки и не так аккуратно, как прежде лежащие складки платья — выдавали её настроение. Тому подтверждение дало её очень эмоциональное высказывание, что явилось, верно, выплеснутым гневом и негодованием, порождённым сложившейся ситуацией. Хоть мужчина и напомнил ей об их последней встрече и тем немного напугал, она не подала виду. Страх, видео, перекрыли иные эмоции. — Ибрагим-Паша! Что вы здесь делаете? Разве вы не должны быть в Эдирны с Хатидже-Султан и детьми?..       Лишь потом она осознала, что вырвалось из её уст, и пришла в себя ещё больше, почти окончательно. — Государственные дела вынудили меня перенести поездку… — ответил он, всё ещё удивлённый. — А что… случилось, госпожа?       Он перевёл глаза с Хюррем на дочь, не расслабляя приподнятых бровей. — Теперь уже всё улажено, — заверила Шах-Султан, вновь поглаживая плечо племянницы. — Мы всё… — Как бы то ни было, госпожа, — довольно твёрдо произнесла Хюррем, — это дело касается лишь меня и моей дочери. Так что… — Разве? — она невинно приподняла левую бровь. — А я думала, только вашей дочери и её… неважно. — Но моя дочь и её дела напрямую связаны со мной… — Что ж, она не только ваша дочь, но и моя племянница. Получается, это касается и меня. — …и вообще всех в этом дворце, правильно?.. — голосом, пропитанным усталостью и отчаянием, выдала хасеки. Она глубоко вздохнула. — Прошу вас, госпожа, отдайте мне мою дочь и дайте нам разобраться самим.       Шах явно не спешила с решением. Оглядела Михримах, заправила вьющуюся русую прядь ей за ухо и, наконец, произнесла, впервые за день обрадовав Хюррем, замеревшую в нетерпении: — Что ж, если считаешь нужным, иди, моя дорогая. Но моя рука всегда протянута к твоей, знай.       Слова эти заставили хасеки закатить глаза. Ибрагим, сосредоточивший взгляд на ней и её таких открытых сейчас эмоциях, от этого движения её усмехнулся. Рыжеволосая же не отрывала глаз от дочери. Та неуверенна высвободилась из объятий тётки и прошагала в сторону матери. Хюррем обвила рукой её спину, как бы показывая, что теперь Михримах вновь под её крылом, надежнее которого не сыскать. Шах, оглядев их, кивнула, что сделала и проходя мимо паши, и скрылась в лабиринтах каменного коридора. Хюррем простелила за ней взглядом. — Госпожа, — вдруг произнес Ибрагим, приковав к себе внимание Хюррем. Она, верно, ждала от него каких-то действий, но подозрения её не оправдались. — Михримах-Султан, — он почтенно склонил голову, после чего двинулся в сторону входа в султанские покои. — Паша! — воскликнула Хюррем неожиданно для себя и других. Может, она и сомневалась в том, что хотела сделать, однако было уже поздно. Когда глаза всех присутствующих обратились к ней, хасеки лишь на миг растерялась, а потом вдруг обратилась к дочери. — Михримах, иди в свои покои. Я сейчас к тебе приду.       Девушка, на чьих щеках засохли полоски слёз, поклонилась и последовала выполнять указ матери. Хюррем, проследив за ней боковым зрением, придвинулась к паше на шаг. Тот одарил её взглядом, от которого у неё пошли мурашки и она на миг вернулась в тот день ужина, к нему во дворец. Но она взяла себя в руки, и огонёк, что зажёгся внутри паши и отразился на заинтересованном лице его, не заставил рыжеволосую потерять контроль, как было в прошлые разы. — Прошу Вас, паша, — аккуратно произнесла она, — не беспокойтесь, мы с дочерью правда всё уладим. Не стоит… — Выносить некоторые ваши трудности на всеобщее обозрение? Не беспокойтесь, госпожа. Да и кому мне рассказывать? Да и, собственно говоря, что? Я же даже не знаю, что произошло.       На сердце у неё немного полегчало, и она выдохнула. А в следующую секунду вновь напрягалась: — Однако я повторю за Шах-Хубан Султан и напомню Вам, что я моя рука также протянула к Вашей, а то и больше, чем рука госпожи. И не надо, прошу, кричать о том, что Вы не нуждаетесь…       Глаза его сверкнули тёмным блеском. — …Кто знает, как устроит всё судьба.

***

— Я знаю, что тебе больно. Но ты виновата сама. — Сколько… — она всхлипнула, — сколько раз Вы ещё это повторите, мама?.. — Столько, сколько потребуется тебе для осознания истинности моего утверждения! Я ведь прощу тебя, и ты опять сцепишься с этим дружком Мустафы!       Михримах подняла голову, боль в которой из-за слёз и всего прилегающего возрастала в геометрической прогрессии, и опустила её вновь. — Но я люблю его… — прошептала она. — Да что ты знаешь о любви?..       Хюррем отвернулась, а, вернувшись затем в изначальное положение, поймала пронзительный взгляд дочери. На миг она узнала в нём взгляд Сулеймана, что он посылал людям, вдруг расстроившим его или выдавшим какую-то странность. — Мало, вы правы. Лишь из книг, ведь я безустанно сижу во дворце. Но Вы ведь сами говорили верить только себе, мама. И слушать себя. Я ведь только это сейчас и делаю. — Пока я жива, в этом дворце точно есть люди, которым ты можешь верить. И я их возглавляю. Раз я говорю, что любовь с приближённый Мустафы, поэтом-воином, неясно откуда взявшемся, не есть благо, значит, я говорю это не просто так и в этом есть смысл. К тому же, кому она будет полезна? Мустафа ведь… — Мне, мама! Вы всегда твердите про благо братьев, и я делаю для них всё возможное, если могу и когда могу. Но можете вы хоть раз взглянуть на всё с другой стороны?..       Хюррем всегда знала, что взросление сыновей будет приносить ей всё больше ответственности. Рано или поздно прийдется решить, кому предстоит занять престол после Всемогущего султана и стать новым, подобным ему. И она ни на секунду не собиралась отступать от них и продолжать отстаивать их права до последнего. И хоть они всё же были ещё малы для всего этого, она уже сейчас старалась обеспечить им хорошие шансы, да и просто расстраивать их неудачами Сулеймана как можно меньше. И, как бы она ни старалась, думать о чувствах всех детей и постоянно следить за их настроением ей не удавалось. Так что она могла признать слова Михримах истиной… Отчасти. Но показывать свою неправоту в такой момент вовсе не стоило. Можно было попробовать это аккуратно обойти. — Я очень хочу, чтобы вы все были счастливы, Михримах, — много более спокойным голосом произнесла хасеки, — но… счастье одного не должно противоречить другим… — Разве оно будет?..       Хюррем тяжело вздохнула. Спор с дочерью высасывал из неё силы, тем более после очередной странной встречей с Ибрагимом, и грозил завышаться надолго. Он понимала, что то, что она вот-вот произнесёт, ранет Михримах. Её, может быть, возненавидят. Но иного выхода хасеки не видела. — Решено, — сказала как отрезала она, — тебе пора замуж и замуж ты выйдешь.       Поражённая, на миг дочь султана невольно позволила себе мысль о благосклонности матери. Но уже в следующую секунду она знала, что это было зря. — Рустем-паша. Лучшего мужа тебе не найти.