The Confrontation

      Розы в саду находились на пике своего цветения. Вообще, территория пестрила разнообразием: гиацинты, тюльпаны, гвоздики, жасмин, но Хюррем почему-то именно эти прекрасные, пышные алые бутоны казались самыми величественными из всех дворцовых цветов.       Женщина аккуратно коснулась пальцами растения и, вдохнув полной грудью его аромат, прикрыла глаза от блаженства.       Это был аромат весны.       Хасеки вместе со своими служанками прошлась ещё немного по зелёной территории и вернулась к месту, которое всегда, обедая в саду, занимал султан — своеобразный открытый шатёр. Он, окружаемый стражей, невидящим взглядом уставился вдаль и медленно поглощал одну за другой светло-зелёные виноградинки, предварительно повертев их между пальцев.       Хюррем гадала, чем же заняты его мысли. Но заговорить не решалась. Он чувствовала: период сейчас такой, что повелитель вновь её не слишком жалует, а потому не стоит лишний раз его беспокоить.       Прошло ещё какое-то время, прежде чем наконец свершилось то, ради чего султан с женой вышли в сад.       К ним из своих покоев спустилась Михримах в сопровождении двух девушек, в любой момент готовых её поддержать. Она загорелась пламенной, искренней радостью, как только завидела родителей. Будь у неё побольше сил, она бросилась бы к ним навстречу.       Хюррем, не взирая ни на что, сама отправилась ближе к Луноликой госпоже.       Девушка была ничуть не менее прекрасна, чем прежде. Она впервые после своего ранения облачились в привычные одежды — сейчас из-под тёмно-пурпурного плаща выглядывал кусочек розового платья, вторящего всевозможным цветам в округе. В её собранные в толстую косу волосы была вставлены изящная диадема из переплетающихся завитков. Но всё же были детали, выдающие в ней изменения. Свежее молодое лицо выглядело бледным, под глазами залегли небольшие тёмные мешки. Она несколько похудела, хотя итак всегда была стройна. А ещё под плащом в районе плеча выделялись очертания дополнительной ткани, которой была перевязана рана девушки.       Все разногласия, все обиды на дочь Хюррем позабыла уже тогда, когда впервые услышала: её девочка пострадала. Сердце женщины ликовало оттого, что её Михримах вновь была рядом. — Моя дорогая, — мягко улыбнулась Хюррем, обхватив лицо дочери ладонями, — с возвращением! — Мама! — выдохнула сперва сдерживавшаяся девушка, в следующий миг прильнув к хасеки.       Хюррем прижала её к себе.       Сулейман простил им такую вольность, и затем они обе спокойно подошли к шатру. Михримах поклонилась, отец разрешил ей встать и поднялся сам. Сперва он довольно серьезно вглядывался в лицо дочери так, что она успела испугаться. Но потом мужчина в мгновение оттаял, коснулся подбородка Михримах и заключил её в объятья. Когда она тихо вскрикнула от боли в плече, он поспешно ослабил хватку.       Рабыни помогли ей присесть. Сулейман занял свой трон, рядом опустилась Хюррем. И началась тихая, мирная семейная беседа, сопровождаемая щебетанием садовых птиц.       Обед уже прошёл, так что перед повелителем и его женщинами в саду стояла фруктовая чаша и тарелочки с десертами. Остальные дети султанской четы не смогли присоединиться: они все были на занятиях. Только Джихангира немного позже привела в сад служанка. Михримах очень ему обрадовалась, ровно как и сам малыш. — Как ты чувствуешь себя в целом? — заботливо осведомилась Хюррем. — Гораздо лучше, чем прежде, — несколько устало улыбнулась Михримах, хлопая в ладошки вместе с маленьким братом. — Лекарь очень хороший. Спасибо, Повелитель, мне сказали, его прислали из Манисы, — она наклонила голову. — Верно, — кивнул Сулейман, — наши врачи очень хорошие, но в таком деле, как это, даже сотый по счету лекарь не откажется лишним, вот я и решил вызвать и его тоже.       Он взглянул на дочь, и в его глазах мелькнула такая теплота, что всё волнение девушки перед отцом точно рукой смахнуло. Наконец она почувствовала, что перед ней сейчас не Повелитель Мира, а просто её папа.       Хюррем грела душу такая картина. Джихангир решил направиться к ней, и женщина усадила его к себе. Она сперва не заметила, занятая ребёнком, странной переменой в настроении дочери. Завидев её поникшее лицо, она тут же нахмурилась: — Что такое, Михримах? Что тебя расстроило?       Девушка замялась. — Позвольте спросить, Повелитель… отец, — добавила она, тем самым характеризуя свой будущий вопрос как личный, не похожий на обычный, более официальный. — Конечно, спрашивай.       Девушка с досадой взглянула на мать и грустным голосом начала: — Кто распускает эти ужасные слухи о моей маме и о том, что это из-за неё меня ранили?       Сулейман тут же напрягся. Хюррем стиснула зубы. Она хотела подать голос первой, но муж её опередил, причём содержание его слов приятно удивило женщину: — Так они дошли и до тебя тоже… Я ведь приказывал всем не допустить такого!       Он готов был ударить кулаком по подлокотнику, но сдержался. Такая реакция придала Хюррем уверенности. — Мы точно не знаем, дорогая. Это ужасная ложь, которая порочит меня не просто как хасеки, но прежде всего — как мать, и это больнее всего, — она печально улыбнулась, глядя на Джихангира.       Михримах давно были известны актерские таланты её матери. Она знала, что хасеки способна говорить одно, в то время как на душе её было совсем другое. Но этот случай не был одним из таких. Ни за что дочь не поверила бы в то, что Хюррем была способна рискнуть её жизнью, дабы попробовать устранить неугодного себе человека, как бы сильно она его не ненавидела бы. — Мне жаль, что ты узнала об этом, моя Луноликая, — мягко произнёс султан, — но расследование уже идёт. Мои люди добьются правды, это я тебе обещаю.       Такой ответ удовлетворил Михримах, и она успокоилась. Через несколько минут в саду появились фигуры в сопровождении, в которых девушка узнала трёх своих братьев: Мехмета, Селима и Баязета. Она искренне удивилась, ведь не знала, что они придут.       Дети и Хюррем под руку с Джихангиром отправились на прогулку в сад, только султан остался на своём месте. Они смеялись и расспрашивали сестру о том, каково её состояние. Баязет спросил, почувствовала ли она, когда ей доставали стрелу, но Мехмет тут же его одёрнул. — Спасибо тебе, сестрёнка! — засмеялся Селим. — За что? — удивилась девушка. — Ради нашей встречи с тобой нас отпустили с послеобеденных занятий! — добавил Баязет.       Сцена их идиллии грела Хюррем сердце.       Они провели за прогулкой добрые полчаса, а когда вернулись — место Сулеймана уже пустовало, видимо, он отправился по делам. Хюррем передавала Джихангира служанкам, а Селим с Баязетом налегали на пахлаву, новый поднос которой уже красовался на столике, когда семья вернулась. Мехмет и Михримах задержались у фонтана. Девушка дотронулась кончиками пальцев до струи воды, тем самым немного обрызгав себя и брата. — Мы все очень скучали, — обратился шехзаде к сестре, — братья постоянно спрашивали о том, как ты себя чувствуешь. Ты же знаешь, нас долго к тебе не пускали. Мы все очень волновались.       Лицо девушки расцвело в улыбке. — Я рада, что Селим и Баязет не поубивали друг друга, пока я за ними не смотрела. — О, поверь, они пытались.       Брат с сестрой дружно рассмеялись. — Я так рада, что отец позвал ещё и Мустафу… — улыбнулась девушка, — его присутствие придаёт мне сил. Кстати, где он? Он не сможет прийти? — несколько расстроено спросила она.       Мехмет повернул голову в сторону дворца и тут же усмехнулся. — Смотри-ка, лёгок на помине!       Сестра проследила за взглядом парня и разглядела приближающуюся фигуру ни кого иного, как своего старшего брата. Она воскликнула от восторга и заспешила к нему. Он обнял её, а она его, но, конечно, только одной своей рукой, здоровой, двигать больной ей было довольно болезненно. Отстранившись, Мустафа поцеловал сестру в лоб. — Я очень рад видеть тебя здесь, на ногах, в саду. Не нужно быть лекарем, чтобы осознавать, как хорошо повлияет на твою поправку свежий воздух. — Спасибо, брат. Вот видишь, как славно — ты приехал, и я тут же почти поправилась.       Мустафа рассмеялся и ещё раз прижал к себе Михримах. А потом, хитро взглянув куда-то за спину, добавил: — Кстати, я пришёл не один. Ты же не против ещё гостей, или тебе наших братьев с головой хватает?       Михримах уже хотела что-то ответить, но не смогла. Внезапно позади её брата появилась ещё одна очень знакомая фигура.       Последний раз она видела её тогда, на конной прогулке, когда девушку ранили. В лазарет этого человека не пускали, как и, конечно, к ней в покои. Поэтому то был первый раз, в который девушка впервые за всё это время наконец встретила своего возлюбленного.       Он стоял, как и обычно сложив руки позади и как и обычно наклонив голову. Можно было подумать, что поэт не выражает никаких эмоций… Но затем он произнёс всего лишь одно слово, в котором было заложено столько радости, надежды, волнения и трепета, что Михримах этого было достаточно. — Госпожа.       Девушка почувствовала, как у неё на глазах наворачиваются слёзы. — Здравствуй, Яхъя-бей.       Это было запрещено, и всё же Ташлыджалы аккуратно, едва заметно приподнял глаза, дабы хоть немного зацепить взглядом образ девушки, которая наконец стояла перед ним. И у него получилось: он увидел, он вновь увидел её улыбку, и весь остальной мир вмиг перестал для него существовать.       Он сделал не слишком уверенный шаг вперед, оказывавшись рядом с Мустафой.       Наверное, на Хюррем тоже повлиял свежий воздух, или радость от лицезрения дочери, или ещё что. Однако когда она наблюдала всю эту сцену, она хоть и покривилась, но уже не так сильно, как могла бы прежде. Сердце женщины холодело, когда она видела Ташлыджалы, и таяло, когда она замечала, как смотрит на него Михримах. — Я очень рад, что Вы чувствуете себя лучше. — А я очень рада видеть Вас, — не удержавшись, сказала Михримах.       Хорошо, что хасеки стояла слишком далеко, чтобы разобрать их разговор. — Я… я тоже, — запнулся поэт. Давно он не чувствовал такого волнения. Он на секунду, всего на секунду приподнял голову и окинул взглядом девушку несмотря на то, что рядом находился Мустафа, — Вы по-прежнему прекрасны.       Шехзаде по-доброму улыбнулся. Он осведомился о том, способна ли Михримах будет прогуляться ещё немного или же просто посидеть в саду, и хотя прежде она ответила бы, что предпочла бы отправиться к себе, появление брата и его правой руки придало ей невиданных сил. К тому же, она не знала, когда они теперь смогут увидеться вновь.       Ташлыджалы тоже был несказанно рад такой прогулке. Единственное, что стало его мучать — фраза, которую бросила Хюррем перед тем, как он следом за Мустафой и Михримах отправился вглубь сада. Хасеки тихо, но четко произнесла: — После того, как все разойдутся, нам нужно будет немедленно поговорить.