Я заберу тебя обратно

      Главный проезд перекрыли, спереди стоял омон со щитами и через громкоговоритель грозил, что будет стрелять. Самые смелые из митингующих стали угонять машины, строить барикады и первыми нападать на людей, которые охраняли действующий закон. Слава знал, что у каждого нападавшего в сердце и в голове другой закон, правильный, защищающий. Они, все они, уже устали бояться, убегать и прятаться. Получать побои и терпеть рабство, обязанность готовить, убирать и рожать детей в ущерб собственному здоровью. Каждый здесь устал быть вещью, помыкаться перед «сильным», но на самом деле просто жестоким полом, устал не иметь права голоса. Этих людей не пугал исход, они должны были дойти до конца. Слава верил их боли и хотел им помочь. Им и себе. Всем, кто будет жить после.       Он помогал строить баррикады, особо на рожон не лез, но первым приходил на выручку тем, кого ранили. Вся эта вакханалья длилась весь день, до вечера. К ним стали приходить ещё люди, кто-то прибегал уже избитым — дома или на улице. Не важно. Каждый был сам за себя.       — Мы такие же люди! — кричали все хором, и Слава кричал. Он также махал руками и кидался помидорами, мандаринами и другими продуктами в омон и полицейских.       Под конец они сидели в кругу и завывали песни.       — Скоро это закончится, — уверял кто-то. — И наши дети будут в безопасности. И мы будем.       Очень сильно Славе хотелось пошутить про рай, но он понимал, что об этом, вероятно подумали многие и никто не посмел высказать подобной удручающей мысли. Потому что они верили только в лучшее, должны были верить и транслировать это другим. В них стали кидать коктейлями молотова и дымовыми шашками, они чем только не кидались в ответ. В них стреляли водой из пожарной машины, они прятались за баррикадами и расстреливали колёса машины, затем и водителя и того, кто стрелял в них водой. Они отбирали оружие у павших омоновцев.       Было очень много крови. И криков. Всем было страшно, но все держались, зазывали и зазывали к себе людей. Вопили из громкоговорителей, устраивали небольшие вылазки, чтобы притянуть к себе ещё больше сторонников. Опять взломали телеканалы, транслировали всем, всем сострадающим и человечным, всем омегам — выходите. Либо сейчас, либо навсегда оставайтесь никем. Слова были всё более и более ядовитыми даже в сторону своих же.       Ночью, когда к ним по-тихому пробрались новые люди, они стали серьёзно рассматривать возможные пути нападения, кого-то отправили спать, кого-то дежурить.       Их не могли расстрелять просто так. Тысячи людей, тысячи омег, среди которых огромное количество матерей или отцов, может быть, и беременных. Это были слишком большие потери для государства.       — Альфы, которые не хотят, чтобы омеги их ненавидели всю совместную жизнь. Или просто, которые не хотят, чтобы их ненавидели омеги — выходите на улицу, поддерживайте нас, вместе мы построим светлое, доброе будущее, — записывал кто-то в социальные сети.       Таких видео было много. Их почти сразу же блокировали, но вместо одного появлялось ещё три новых. Потом полностью полетел интернет, власть его просто отключила. Тогда по новой стали выходить отряды, зазывающие по улицам людей. С ними ходили вооружённые добровольцы, одевшиеся в чёрное, будто бы они были омоном. Кто-то так и делал — стаскивал с омоновца одежду и выходил в таком виде на защиту.       Утром, в семь часов утра всё разрешилось. Штурмом митингующие, среди которых был и Слава, захватили резиденцию президента и перевернули её с ног до головы. Сожгли портреты президента, его самого взяли в заложники, силой проникнув в бункер, в котором он трусливо спрятался. Его связали и посадили за стул, в котором он всегда сидел на прямых конференциях. Он был один в окружении разгневанных омег и редко альф. Смотрел на всех круглыми глазами, просил разойтись мирно.       Слава был в последних рядах и плохо слышал, что там происходило. Он часто смотрел в окно, с затаённым дыханием обдумывая, где он стоял, через что прошёл за вчерашнюю ночь и это утро. Порой вспоминал Мирона, и тревожился, как тот встретит его после всего случившегося.       Президент сдался, передал всю власть митингующим. Затем сдалась военная гвардия, полицейские перешли на сторону омег, хоть и не полностью по своей воли, и последним сдался парламент. Установилась временная власть народа. Так как все хотели сохранить демократию, решили устроить выборы. Это в первую очередь. Всех дейсвующих депутатов отстранить. И вообще почти всех при власти снять с должностей. Временно на них встали те, кто вели революцию.       Это длилось около двух недель. Слава в первый же день, как президент был в их руках, к часу дня где-то, отправился домой. Мирона не было, дверь была закрытой. Ключи у него с собой были, он вошёл, принял душ, переоделся, нашёл на подоконнике в спальне свой телефон с несколькими трещинами на экране. Взял его, рвано вздохнул. Упал на кровать, потом сел по-турецки, устремив взгляд в открытое от штор окно, и позвонил.       Трубку взяли, но ничего не сказали.       — Мы победили, — сказал Слава немного приглушённо.       — Да, — сухо ответил Мирон и вздохнул. — Я знаю. Еда в холодильнике. Мне работать надо.       Без прощания он сбросил. Слава поджал губы и, не сдерживаясь, зарыдал. Телефон отбросил подальше, и минут пятнадцать просто сидел, уткнувшись лбом в колени, и плакал. После этого умылся, успокоился, без особого аппетита пообедал и завалился на кровать. Без сна лежал долгое время и наконец задремал.       Проснулся ещё до прихода Мирона, приготовил ему и себе ужин, сменил постельное бельё, убрался.       Услышал звук открывающейся двери, замер в комнате. Робко вышел навстречу.       Мирон оглядел его таким же, как и всегда, серым взглядом, может, только чуть-чуть чего-то другого в его глазах и отразилось.       — Я не хочу есть, — сказал он и завалился спать. В отличии от Славы, отрубился он сразу и проспал вплоть до утреннего будильника.