Пациент — 228.

***

      Чистый белый халат, без изъяна и в какой-либо части складки, одетый с иголочки, строгий в темно-фиолетовую полоску галстук, туго прижимающийся к ткани воротника, волосы, что сглажены на бок и безразличный, холодный взгляд, повидавший много ужасного на этом черном свете, лишь время от времени мерцающие огоньки, которые не продерживаются и минуты, лёгкая, совсем невесомая улыбка, больше напоминающая злобную, нежели доброжелательную, и, слегка цоканье черной обуви на мелкой платформе, какой и должна быть обувь каждого мужчины. Так можно было охарактеризовать нового сотрудника больницы.       Некоторые смотря в его сторону скажут, что тот неписанный красавец, а другие мудро покачивая головой, промолвят, что веет от этого человека враждебностью и лучше обходить его стороной, а третьи из кожы вон начнут лезть, лишь бы узнать что-то новое о нем. Так в хоть и достаточно большой больнице, слухи разлетаются довольно быстро, не успеешь и глаз сомкнуть, как первоначальная информация уже исказилась, передавая из уст в уста.       Но больной в палате 228, с этим, ух как не согласится, накричит в первую очередь за легкомысленность, а потом за то, что его без повода побеспокоили, хотя в общем-то повод и не нужен. У каждого мнение разное, особенное, со своей изюминкой, а мнение больного под именем «Харучиё» слишком уж негативное, но похлеще оно становится, когда этот самый новый сотрудник проходит в его палату.       Суровый взгляд тут же испепеляют фиалкоглазого, но того это в общем-то и не беспокоит, врач улыбается, как ни в чем не бывало, его веселит в Хару все, начиная с нахмуренных бровей, заканчивая одеждой для больных. Минута молчания для одного проходит в тяжёлых муках, по силе разное пыткам, а для другого как забава, как шутка, сказанная маленьким ребенком, вот только как таковых, здесь не наблюдается, оба вполне взрослых и компетентных человека.       Может быть и покажется, что их губы не пошевелились и никто никому и слово не промолвил, лишь взгляды, но нет, они даже поговорили больше, чем надо. Речь им вовсе не нужна, они понимают друг друга и без слов, глазами. Но всё-таки часы тикают, тикают так, будто у них ещё есть пару часов на такую беседу, хотя в запасе лишь минут 5-10.       Устало вздохнув, розоволосый все же возвращает выражение в первоначальное, спокойное и без никаких убийственных намерений.       Оба сев на диван, продолжают смотреть друг на друга, закадычные друзья, встретившиеся после долгой разлуки, или. Больше чем просто друзья? Нет, даже не так. Напарники. Секс без обязательств, да и только. Голубоглазый вальяжно разлёгся на диване, поставив одну ногу на другую. — Чё припёрся?       Старший хитро прищуривается, улыбаясь. — Я так смотрю, что тогда, что сейчас, мозгов у тебя не прибавилось, даже находясь на краю неминуемой гибели, ты продолжаешь дерзить людям, не боишься, что я пришел сюда с плохими новостями?       Санзу поджимает губы, подавляет внутри себя панику. — Говори. — скрежетом зубов выпаливает тот.       — О псах надо заботиться, босс прислал, чтобы я помог тебе сбежать. — невозмутимо ответил Ран.       Помощь? И до каких пор он будет пользоваться этой самой помощью?       Тошно.       Харучиё едва склонил голову, а розовые пряди спадали вниз, скрывая лицо. Он ничего не ответил и не собирался отвечать, слишком уж он устал от навязчивых мыслей, одолевающие его с тех пор, как он сюда попал.       Ком в горле засел слишком глубоко. Минута, две, и он почувствовал, как теплая рука прошлась по голове, портя прическу, но он даже не поднял голову.       Стрелка часов продолжали делать обороты. Щелчок. Теперь он один в комнате, как и всегда. Опять не смог сказать, опять не решился. Он слишком слаб.       Отрешенный взгляд устремлён на пол. Хочется порвать в клочья бельё, разнести всю эту чертову палату, но почувствовать облегчение.       Но ещё больше, хочется зарыдать, как ребенок.       Слезы не идут.

***

      Время близится к 8, голова ужасно раскалывается.       Разлепив веки, больной еле узнаёт свою несчастную палату, в которой вынужден гнить некоторое время.       Проведя ладонью по лбу, тот убирает холодный пот, пустыми глазами смотря на кромешную тьму. В груди больно щемит а глаза ужасно жжёт, впервые он чувствует такую опустошенность.       Кажется, что весь мир против него, он один и никого нет на его стороне. Он хуже всех, во всем, беспрекословно. В своей короткой и никчёмной жизни, он не достиг ничего хорошего, что могло бы кого-то порадовать, кого-то, но нет больше таких людей.       Он один.       Это чувство жалости к самому себе с новой порцией вызывает дотошные всхлипы.       Хару до боли сжимает веки, не давая просочиться слезам, той же самой рукой, сжимая розовые волосы.       В палату вдруг кто-то заходит, и тот моментально вытирает рукавом мокрые ресницы, смотря со спокойным лицом на только что вошедшего человека, будто не он минуту назад был готов рыдать, как подросток.       Вошедший человек сразу садиться на стул, одну ногу ставя на другую, любуясь своими ногтями, а после поправляя волосы за ухо, и все это под равнодушный взгляд больного.       — Розалия, можно просто Лия. — кратко отвечает красивая девушка в медицинском халате, чуть улыбаясь.       — Мне незачем знать имя того, о ком я скоро забуду. — по-детски ведёт себя пациент, поворачивая голову, лишь бы не видеть того человека.       После небольшой истерики, розоволосый всегда ведёт себя так, становиться слишком чувствительным и малость рассеянным, уже не думая о сказанных фразах, хотя и раньше не придавал им особого значения.       Улыбка не сходит с лица Лии, она сцепляет свои руки в замок, выпрямляя спину. — Я с тобой тут хоть и не на долго, но постараюсь, чтобы наши занятия ты запомнил надолго.       Голубоглазый удивлённо смотрит на барышню, пока не понимаю, к чему она клонит, и даже не догадываясь, что произойдет дальше.       Либо он скатится на социальное дно ещё больше, либо же выбьется в люди, но. Но. Какой из такого, как он, вообще получится человек?       А человек ли он вообще?       Он не знал. Не знает. И знать по крайней мере не хочет. Не хочет вспоминать взгляды детей, который заинтересованно рассматривали его шрамы на уголках губ и специфически-покрашенные в розовый цвет волосы.       Он не хочет знать о мыслях людей в аптеке, когда он покупал долбанные таблетки. Его просто тошнит от всего этого.       Тошнит от бессилия, но больше всего от себя.       Взгляд нервно мечется по сторонам, он смотрит куда угодно, лишь бы не встречаться со взглядом чужих глаз, не видеть эту чертову крупицу жалости к нему, а он видит.       Видит, и осознает, что голова становится опять тяжёлой, зрачки сужаются до невозможности, а взор опять опускается вниз.       Безвыходность буквально разъедает его изнутри.       Вдруг он поднимает удивленный взгляд на протянутую ладонь девушки, которая все так же беззаботно улыбается.       Санзу не понимает, что сейчас от него хотят, поэтому быстро переводит взгляд от ладони до глаз девушки, и так по нескольку раз.       — Я помогу тебе. — проговаривает девушка, и пациент сам того не понимая пожимает чужую ладонь, безмолвно принимая помощь.       Стрелка часов неумолимо приближается к 9.