Рыжий

В вагоне просторно — все-таки не семь утра, а все десять — почти столько же, сколько часов Серый поспал сегодня. За тусклым стеклом — лэпы и оледеневшие борщевики, цветная панель свежих новостроек на горизонте как граница матрицы. Стекло обжигает лоб холодом — Сережа припадает все равно обессиленно. Везти законченную наконец графику приятно, но есть вещи и получше — вот, например, Олег рассматривает накануне почти доделанное — в его грубых руках листы кажутся смешными — дайте наждачку. Но это все хуйня — Серый уже проверил — стереотип восприятия. Олег касается с осторожностью. Даже его сухие пятки ночью с сережиной щиколоткой как-то аккуратно сталкиваются. Олег улыбается листам очень по-глупому. — Блин, красиво. Сережа хочет бросить что-то острое в ответ, но как-то уже не выговаривается — так приятно вот это — как будто похвала? Но Серый держит дистанцию жестко и хаотично — и Олег за ним не успевает. Он не отвечает на скромное восхищение, отворачивается — как будто очень важен сейчас именно этот скетчбук, ах, найти бы. — Че ты? Я же серьезно. — Спасибо, — быстро проговорил Сережа, все-таки сдавшись. Ночь несколько недель назад не проговаривают — этот детский, уебищный совместный сон лежит на недоотношениях якорем — то ли что-то поспешное, двоих раньше нужного обнажившее, то ли вовсе — и не про них было. Олег дышит ровно и горячо куда-то в плечо, колется подбородком. С первой секунды Серого почти триггерит — открыл глаза, а весь под-. Под тяжелой рукой, тяжелым дыханием — болят глаза, во рту пересохло — Пражка открывается в девять, а значит надо отдать последние силы на это — сраная окраинная диспансерная аптека теперь вполне себе оазис — вот тебе, блять, горизонт мечт. Сережа закрывает глаза еще на секунду — просто представить, что вот — Олег просто пришел, просто к нему, просто полежать рядом. Последний раз так было разве что у Димы на даче — Серый почти не пьет, точнее почти не смешивает, точнее — только водку. В комнате под потолком, почти чердаке, воняет сыростью — блестит паутина в углу. Этого чела он не запомнил — тот лег со спины, сказал — я щас уйду. До утра про театры, еще — про Маяковского, ну, блять, интеллектуальный максимум на пределе. Утром — как-то не здороваясь. И так сильно казалось, что в этот раз, с этим Олегом, уже не так же. Казалось, конечно. Ты не обольщайся, бля — Серый бьет сам себе по мозгам. Олег просыпается через полчаса, и грех его не наебать — Серый замирает, ожидая. И не происходит нихуя. Олег садится на диване, дышит еще громче — в комнате духота, он ее сам распалил, горячий как печка. Сережа жмется лицом в спинку, представляя, что не дивана. Олег не собирается его будить, Олег собирается уходить. Олег натягивает спортивки, когда слышит сзади: — Классная татуха, — у Сережи волосы совсем свалялись, и глаза опухли, теперь краснота нижних век ярче и болезненней. — И фантазия у тебя охуенная, Волков. — И отворачивается обратно. Олег только хмыкает чуть веселее, чем, наверно, надо. У Олега в груди — ядерно. Пьяный напольный сон вспоминается со стыдом — ночное прикосновение к узкой спине — еще уебищнее. Олег сам не знает, как это — просто провести по чужой лопатке, и ощутить, как все вздрагивает внутри — по рукам мурашки. Хуяшки — надо меньше пить. Когда на днюхе Никиты тряслись утром руки, ты не думал, что это потому что тебе Вадик горло пережал, когда дрались ночью. Не взаимосвязывай. Не надо. Это настолько пиздеж, что Олегу самому от себя хуево. Одевается до неловкого быстро, Серый ворочается, снова смотрит, понимая, что, блять, все, как ты и ожидал. Осталось только завтрак предложить, чтобы услышать, как от него отказываются. Да иди ты нахуй, Волков. Олег хлопает дверью так же торопливо. Еще на пороге смотрит, как Сережа почти свисает с дивана, вглядываясь в него — бледный. Это, наверно, хуево — вот так уходить, но и оставаться хуево — типа, а с какой это стати? Не завтрак же ему предлагать. Но Серый бросает все-таки, как будто просто так: — Ты спешишь? — Да, — Олег отвечает и почти не пиздит. — Сорян, что так… — водит рукой в воздухе. — Короч, просто пьяный был. Сережа только кивает. Дверь закрывается одновременно с бесцветно выговоренным в подушку: — Точно. Я же тебе говорил — обида грызется внутри, в груди разламывает вполне знакомое и фатальное — ты вот такой, с тобой не бывает — просто искренний был. С тобой только пьяный. Сука. Всю дорогу до аптеки тошнит. Потом как-то раз: 14:46 че ты как норм? 14:47 Норм А ты норм? Серый вспоминает со злостью — хочется свою ночную откровенность стереть и отменить, хочется теперь проснуться первым, сказать — сори, я спешу — и смотреть, как он стоит грустной собакой на пороге, обуваясь. Вот так, блять, а не наоборот. Олегу плохо — стоит зайти в квартиру, нападает уродливая жалость ко всему — ты трус. Сбегаешь как пес, поджавший хвост — как-то стыдно, тупо, совсем не к месту. Ночью казалось — вот он — я его понимаю. Утром грудь разламывает чем-то тяжелым, неверием себе. Сережа ночью почти не двигается, но раз — жмется к его груди худой спиной, два — прижимает вдруг его руку к себе, сердце трепещет словно в клетке, Олег от этого стука просыпается, чуть вздрагивая, дважды. Его хочется — в ночи все немного другое . Он пахнет по-другому вот здесь — в узости шеи, в шелковистости кожи за ухом. Ну ты и еблан — неужели ты правда вот за этим всем, неужели ты совсем не… Совсем не- — Олег дрочит в душе быстро и стыдно и возвращается мыслями к острому позвонку, к выступающей лопатке, к почудившимся во сне губам на своем плече — и себе отвратителен. Это законный отходняк — и думать о нем не хочется. Со временем затирается и возвращается в свое обычное положение — Олег зовет к себе, нашел все-таки предлог = нашел гитару. Серый думает недолго и идет, конечно. Сережа теперь полноценно тот, кем и должен быть — улыбается, слушает так внимательно, что аж вот — приоткрывает рот, прикусывает губы. Олег срывается несколько раз взглядом на это все, потом обратно — на гриф. — У тебя такие пальцы… не думал, что ты играешь. Олег ухмыляется — заказанная композиция идет туговато, аккорды к ней в гугле явно подбирал еблан. Да и каподастра нет. — Долго придумывал? — Выбирал между этим, — Сережа наклоняется вперед на расшатанной табуретке — вот-вот наебнется же, и томно прикрывает глаза, как все в этом его годаре, — и этим: «не думал, что твои пальцы такое умеют». Олега вздергивает внутри всего секунду — хочется показать всем собой: хуй тебе, лиса. Еще хочется ударить самого себя — кого ты обманываешь. Но пальцы предательски тормозят, и кое-как пойманный ритм сбивается. Серый откидывается обратно, к подоконнику — там продувает, надо заделать рамы — и улыбается: — Не перенервничай. Ну, что сказать — это лучше, чем диванная жижа. Пусть колется, раз ему так нравится. Олег наигрывает наконец — Сережа цепляет вилкой несколько кусочков картошки и вдруг начинает напевать, едва прожевав: — Пули две в обойме…обе мне, — качает голой ногой, в теплом свете вытяжки видно поблескивающие короткие волоски на колене, — обо мне…смысла нет вдвойне… Олег доигрывает, Сережа тихо заканчивает — в конце путает слова, смеется. Олегу не смешно — он косится на закрытые снова рукавами предплечья. Просто мерзнет или правда чувствует, что что-то в этих руках не так? — Давай в кино сходим? — Ты правда хотел сдохнуть? Звучит одновременно и виснет в тишине. Серый меняется в лице — вот-вот вопьется в Олега своими клычками, пощекочет, считай. А че? Хули тут молчать? И вообще — в гугле сказали, что с депрессивными людьми нужно обсуждать…все эти их настроения. Олег бы об этом у любого такого спросил — тут никакой исключительности, чисто стремная тема. — А тебя это почему ебет? — Олег не может уловить, но чувствует в формулировке какую-то ответочку, как будто отзеркалил сейчас Серый какой-то диалог — на, мол. — Не хочу однажды из падика выйти и наступить в твои мозги. — Олег откладывает гитару — у них теперь игра в гляделки, и в глазах у Сережи, как бы он ни старался, все то же самое, что вырывалось нестройной речью тогда, в совместной ночи — ужасно невысказанное. Олегу становится стыдно за секунду за свою медвежью чуткость — блять, ну как умею, так и говорю! Че пялишь? — Мертвый ты не прикольный, наверно. — Это чтобы подбодрить, ну и скоплиментить немного. Но Сережа не пробивается. Скалится: — Зато мертвые заявы по износу не напишут. От такого поворота Олег подохуел. — А че, планировал? Серый улыбается заговорщицки — жмет весело плечами. — Да от тебя хуй дождешься, — тянется к пачке на столешнице, — скорее наоборот будет. — На балконе, — Олег кивает к двери, как будто пропустив эти слова. Это первый раз такой честный и омерзительный намек. Но это работает — Серый курит с настроением — вкусно и долго — пусть посидит волчонок, переживет этот факт — что от него как будто ждут. Это даже не пиздеж почти — Сережа садится на колени, гладит по шее, заваливает на себя, жмется к стене — от Олега прет возбуждением за секунды — у него пульс под челюстью ебашит от одного только языка во рту. Но ничего не происходит. Кокетничает — покажи своего волка? Показывает — терпит мурашки от сережиных касаний. Тот еще чуть-чуть и опустится до — сделать тебе массаж? Что совсем пиздец, конечно. Олег заходит следом — скрипит дверь. Вдруг — на плечи кидает свою куртку — пахнет куревом, какой-то затхлой сладостью и потом, чуть-чуть — меньше, чем обычно — гаражом. Сережа теряет враз всю свою выебистость — торчит только дымящая рыжая макушка. Молчит. Олег поправляет еще раз, чтобы не падала с плеча — велика. И решается. Разворачивает к себе — балконные рандеву отдают еще декабрьской слякотью — когда так хотелось чтобы хоть что-то, чтобы не стоять на десятом в странной ломающей тишине, хотелось хотя бы намек. Теперь — забирай сполна. У Олега горячий пар ползет из губ вместе со словами: — Слушай, я… короче… в дерьме вместе проще, да? У Сережи вмиг схватывает горло — даже не вздохнуть. Ветер сушит глаза, он моргает так старательно, так старательно сбивает наползающую снова, разъедающую болезненностью нежность. — Тонуть проще? — почти сипит, еще пытаясь в шутки-хуютки. И на что я тебе. И как хочу быть на все тебе. Сережа косит взгляд в темные полосы гаражей, только бы не столкнуться. Шумит электричка на горизонте. Олег только хмыкает весело. — Ты такой бесячий. И ныряет куда-то Сереже в ворот куртки, целуя. Олег в дерьме по уши — у Олега ебало разбито в мясо, и — он еще не понял, но, кажется, — сломан нос. Дышать невозможно. Хватает воздух ртом как загнанная псина. Это было хуевой идеей, но отбиваться от коллектива — повышать внимание. От накатившего адреналина ебашит как после экспериментов с феном года полтора назад. Такие стрелки длятся мгновения и запоминаются на всю жизнь — в летящих, еще свежих калейдоскопах образов Вадик сверкает всего секунду ножом — это пиздец. Во-первых не по понятиям, во-вторых вот так в крысу кого-то порешать, а взъебут за рыночную поножовщину потом всех. Леха теперь не только без цепи, а еще и без кастета. Вадик харкает кровью под ноги гордо — кичась своей общей сохранностью. — Нормально, — выдает он вердикт, оглядываясь назад — там бурное обсуждение. Вроде как мирные переговоры завершились равноценной потерей с обеих сторон. — Ты че, с перочинкой? Вадим скалится, и в свете фонарей зубы отблескивают мерзкой жижей. — Выше бери, — и смотрит вдруг так, что Олег сомневается — насколько там они друзья, — кнопарь-кишкодер, — щелкает мгновенно, достав, кажется, из самого рукава. Олег смотрит недолго на зубья клинка — это же ебнуться. — Это и за холодное оружие примут, если надо будет. Ебнутый? — от непроизносимой «н» спазмом схватывает в перегородке, язык вязнет. Но тот лишь хмыкает в пустоту. — Не больше, чем ты… Жила-была на свете романтика-душа… — поворачивается с издевкой на лице, — любила вольный ветер… че-то там шла… — За ним повсюду шла, — поправляет Олег, шагая ровно в такт — это сейчас снова какие-то игры, и они скребутся в груди мерзким предчувствием, как он сам пальцами по промерзшей земле десять минут назад. — Твоя любимая что ль? — Вадик шарит по карманам, но достает просто какую-то тряпку или это платок — пытается вытереть кровоточащую губу. — Помнишь, как там дальше? …рубаха нараспашку, водка, кореша… — …и вывела кривая на лезвие ножа, — проговаривают вместе. Дома смотрит — от Сережи 18 сообщений. Переименовывает — в Катю. И так, блять, тошно — еще и… Как с таким еблищем завтра идти? Палыч снова въебет выговор — нам тут маргинальный сброд не нужен. Ты, сука, просохни сначала, а потом пиздюли раздавай. Как год назад, когда по пьяни с Вадиком — за шутки его ебаные про мамок. Приложился глазом прямо в угол стола — думал, нету больше глаза. Но сейчас, кажется, есть тема еще более животрепещущая. 23:53 сори с пацанами был Олегу от собственного сообщения смешно — это так обычно Макс в трубку своей Ксюше рассказывает. Ксюша когда орет, пищит как ультразвуковая сирена. А у Олега вот — теперь своя — скулы сводит одной только мыслью. 23:53 Зайдешь? Ага — заползу. Как по раковине ползет розовая вода. 23:56 не завтра ты как? 23:57 Олег смотрит на фото и отводит оторопелый взгляд обратно в раковину. Потом в зеркало — ну чисто «красавица и чудовище». Сережа выбирает ракурс долго, а фотки теперь еще полчаса удалять, оставляя те, что посимпатичнее — ну а что, надо же как-то снимать барьеры, приманивать знакомыми элементами нашего четкого пацана? Олег не отвечает несколько минут. 00:02 помнишь я говорил у тебя ноги красивые Помнит, конечно. В тот день улыбался как дурак, залипая в сообщения. 00:03 так вот меняю формулировку я бы их съел Сережа стягивает удовлетворенно сетку чулок. 00:06 Будешь знать от чего отказываешься Это пиздеж. Серый держит дистанцию — раз не придет, то можно и кинуть — а так вообще-то копил галерею на лучшие времена. Серый думает о том, зачем он вообще это делает — чем это отличается от того, что обычно. Я бы их съел — блять, вот этим. Олег шарит наощупь в морозилке, хоть бы пельмени или сало — надо что-то приложить — и не отрывается взглядом от этих икр. Удалять утром будет жалко. Утром Серый не открывает диалог — припадает к окну электрички, мысли вьются как-то внезапно трагично — и сам себе уже не нравишься. Движение напротив становится заметным, только когда мужик прислоняется к окну, зеркаля. Ебать. — Какие люди — и без охраны? Он смотрит взглядом змеи — как будто даже не моргает, и радужка такая светлая, что лишь узкий зрачок вглядывается в Серого — тот не отводит глаз — знает он эту хуйню: такие как этот сожрут одним броском, стоит моргнуть. Внутри все холодеет — в этой утренней светлой обстановке встреча такая сюрреалистическая, что, глядя в упор, нельзя кроме этих глаз ничего и заметить. Гляделки длятся недолго — Вадим откидывается на жесткие сидения, кивает многозначительно на тубус: — Трубочист? Расколота свежей трещиной сухая губа — уже затягивается слизистая уродливой белой тканью, как чайный гриб. Расползается в уголке красное пятно кровоподтеков — свежее. Нормально, видимо, с пацанами были. Серый не закрывает глаз, едва сдерживаясь. — Бля, серьезно? И это уровень? Нет никакой опасности. Не следил же он за ним в конце концов, просто ебучая случайность. Вадим весело пожал плечами: — Не проснулся еще, сорян. Хочешь, вечерком встретимся — похохмлю? Разумовский сдерживает нервно ползущую улыбку. У него такая шапка уебищная, что реально можно заржать. Мамкин бандит. Вот бы ответить — хочу. А потом отрезать ему его довольное ебало. — Не хочу. — А, может, хочешь знать, откуда эти шрамы? — он закидывает ногу на ногу, пачкает своими говнодавами Серому джинсы — прямо по колену проехался, сука. Да пошел он. — А, может, мне пошутить, что в следующий раз сосать лучше надо, чтоб без увечий? Он молчит недолго — видимо, охуел от самоубийственности. От этого рыжего пасет за метры его блядотой — сам же нарывается, как всегда — ты к ним по-хорошему, а тебе в душу плюют. Ему пиздец. — Мне у Олежика совет спросить? Рыжий жмет плечами и не меняется в лице — и это бесит еще больше. Да не может быть, чтобы мимо. Там все слишком мутно — так и сидит где-то этот странный с Олегом разговор. Не стал бы он с петухами водиться. Поезд тормозит медленно, проплывает «Тудино» на борде. — Это моя, — Вадик встает, не сводя своего мертвого взгляда. Серый почти выдыхает, как вдруг он добавляет, оборачиваясь. — Радуйся, что это не про твою жопу. — Пошел ты. Вадим скалится в тяжело разъезжающихся дверях, и Серый по губами читает: — Тебе пиздец, рыжий.