Когда снятся в кильватере чайки

Нет ничего поистине ничего хуже, нет ничего обременительнее, нет ничего тяжелее, чем неблагодарная задача оставаться человеком. © Хилари Мантел «Перемена климата»

1853-1856

      Проводя зиму в Англии, попеременно в Лондоне и в своём корнуольском доме, я осознал, что чувствовал скуку в обществе гораздо сильнее, чем среди вересковых пустошей, покрытых инеем, наледью и песчаных барханов изрезанного бухтами побережья родного графства. В середине января я получил письмо от Синто с уведомлением, что он не выйдет со мной в следующее плавание, поскольку здоровье Амелии пошатнулось, в связи с чем они планировали провести весну и лето в принадлежащем Голдманам доме на юге Франции. Помимо невероятного разочарования и смутного облегчения, я ощутил радость, поскольку, очевидно, Амелии удалось наладить отношения со своим семейством. Я ответил Синто довольно длинным посланием, пожелав его матери скорейшего выздоровления и осторожно намекнув, что буду скучать по нему и что ему всегда найдётся место на моём судне.       На это я получил короткий ответ, который старался не принимать близко к сердцу, и всё же…       Очередное плавание выдалось спокойным, если не считать нарочито дерзкого и нахального поведения Джерри Кифера. Я подумывал отказать ему в месте, но долг перед старым другом и его вдовой превысил личное неудобство. Нет, парень не демонстрировал неподчинения, не грубил и не саботировал работу. Он был исполнительным и старательным матросом, чувствующим ветер и течение на уровне врождённого инстинкта. Но порой в его глазах появлялся дикий блеск, а подбородок взлетал вверх с молчаливым вызовом. Джерри ни разу не ослушался меня, он не смел, и я вёл себя по отношению к нему осторожно, не желая провоцировать молодую, горячую кровь и памятуя урок, преподнесённый мне Синто. Но одно я знал совершенно точно: больше этого парня на моём корабле не будет. При всём уважении к Виктории, к памяти покойного Джона, я не был склонен заводить на борту смутьянов.       По возвращении у нас с Джеральдом вышел достаточно натянутый разговор, во время которого меня так и тянуло встряхнуть его за плечи и в то же время стиснуть их руками в неловком объятии, как я делал, когда он был беспокойным мальчишкой, напуганным своим первым выходом в море. Но передо мной стоял взрослый мужчина, равный мне по росту, чьё молодое и крепкое тело, развитое благодаря физической работе, своей силой явно превосходило моё. И между нами двумя стоял Синто, хотя его не было ни в этой комнате, ни даже в этой стране. Мы с Джерри ощущали его призрачное присутствие, окутанное ядовитым духом нашей страсти и ревности. Причину взаимной неприязни не требовалось объяснять.       Одно было ясно: если — когда — Синто вернётся на «Эос», я хотел, чтобы там не было Джерри.       Я обеспечил его рекомендациями и дал несколько советов касательно выбора судна, но если бумаги он принял с серьёзным кивком благодарности, то в ответ на слова одарил ухмылкой, в которой презрение было скрыто не особо тщательно.       Следующее плавание «Эос» прошло без Джерри. Зато с нами был Синто, и, увидев его впервые после долгой разлуки, я заподозрил, что болезнь Амелии могла быть лишь одной из причин их отъезда на континент. Доктор Бетелл мрачным кивком подтвердил мои опасения, но заверил, что в данный момент Синто был здоров, хотя чахотка значилась в числе тех болезней, которые могли в любой момент дать рецидив.       — Не нужно так обеспокоенно рассматривать меня, Кристиан, — сказал Синто на пятый день после нашего отплытия, лёжа на животе в моей койке. Я рисовал узоры на бледной коже его гладкой спины, поглаживая хрупкие позвонки и выступающие косточки таза. — Я крепче, чем вам с доктором кажется. Физические нагрузки, настоящий морской воздух и красота южных стран — это всё, что мне нужно.       Я прикоснулся губами к родинке на его пояснице и положил голову щекой на покрытую пушистыми волосками ягодицу, продолжая нежно поглаживать вторую.       — В Ницце было мало морского воздуха и красот?       Он капельку напрягся, но потом расслабился, и не лежи я на нём большей частью своего тела, этот секундный тик остался бы незамеченным.       — В Ницце мы жили очень замкнуто, поскольку родственники матери, похоже, меня стеснялись, — осторожно сказал он. — Сложно было восстанавливать здоровье в атмосфере постоянного напряжения.       Я приподнял голову и увидел, что он повернул шею так, чтобы заглянуть мне в лицо. «Наши родственники при виде меня кривились от отвращения и брезговали сидеть за одним столом», — вот что, как мне казалось, он имел в виду. Неудивительно, что Синто выглядел таким прозрачным и исхудавшим даже вопреки легчайшему загару, покрывшему его кожу и придавшему ей оттенок слоновой кости.       Я подтянулся выше и нашёл его губы своими.       — Теперь ты здесь. И не обязан напрягаться. А если это произойдёт, то я всегда готов помочь тебе расслабиться.       Он перевернулся на бок и прижался ко мне всем телом, притираясь бёдрами. Я осознавал свой возраст и свои возможности, и один оргазм за ночь уже давным-давно стал пределом моих возможностей. Но он был молодым и страстным, вопреки своей внешней сдержанности, а доставлять ему удовольствие при каждой малейшей оказии было для меня сродни триумфу. Я спустился поцелуями вниз по его телу и всосал в рот его вновь затвердевшую плоть. Я удерживал его бёдра, не позволяя им двигаться, и медленно, нежно и изощрённо доводил его языком до повторного оргазма. Когда он кончил мне в рот, я почувствовал свою абсолютную власть над ним и его совершенную беспомощность, хотя он был намного моложе и, несмотря на внешнюю хрупкость, очевидно сильнее. Жадно высасывая последние капли семени из его утратившего твёрдость члена, впиваясь пальцами в дрожащие бёдра и слушая тихие стоны, срывающиеся с его греховных губ, я чувствовал себя в раю. Мне хотелось, чтобы эти мгновения длились вечно.       Когда я лежал на его груди в блаженном полусне, лишь одна мысль тревожила мой ревнивый разум.       — Синто, — тихо позвал я, потираясь носом о его сосок. О его розовый твёрдый сосок, при виде которого мой рот наполнялся слюной, ведь я знал, какими чувствительными они были и какие всхлипы издавал мой возлюбленный, когда я дразнил их языком. — Синто, за это время ты… ты… с кем-нибудь?..       Он беззвучно рассмеялся.       — Нет, Кристиан, я ни с кем не был. Я… — он неуверенно замолчал, вздохнул и тихо продолжил: — я не могу и не хочу раздавать своё тело и душу каждому встречному. Возможно, это высокомерный и брезгливый взгляд на реалии, но я могу с ним жить без угрызений совести. Я не клялся вам в верности, но невольно был верен. Вы можете быть спокойны, моё тело было нетронутым с тех пор, как вы прикасались к нему в последний раз.       Эти слова успокоили меня. Между нами так и не было сказано ни слова о сути наших отношений. Синто никогда не спрашивал меня о прошлых любовниках или любовницах, словно ему всё это было неинтересно. В то же время на мои наводящие вопросы он реагировал уклончиво и переводил разговор на другие темы. Я так и не узнал, кто был у него первым. Я так и не выяснил, каким по счёту был я сам, однако утешался мыслями о том, что ввиду неловкого поведения и явной неопытности, он не успел познать слишком уж многочисленные и небрежные руки. И всё же, глядя на него, я каждый раз находил в себе больше вопросов, чем ответов.       Однажды мы лежали на узкой койке в моей каюте, переплетясь ногами, и он мечтательно прослеживал пальцем татуировку на моей груди — созвездие Ориона.       — Почему у тебя нет татуировок, Синто? — с любопытством спросил я.       Его тело было чистым — немыслимое дело для моряка. Даже малыш Джерри за проведённое в море время обзавёлся несколькими картинками на бицепсах и предплечьях — и это было лишь то, что я видел своими глазами.       Синто поднял на меня насмешливый взгляд.       — Я не считаю разумным украшать своё тело легкомысленными рисунками по воле сиюминутной прихоти. А вдруг завтра я проснусь, а нанесённое на мою кожу изображение утратило смысл?       — Орион никогда не утратит смысл. Это вечная ценность.       Он задумчиво прикусил губу, легчайшими касаниями пальцев лаская мою грудь.       — Всё рано или поздно утратит смысл, Кристиан. Если не во вселенском масштабе, то в рамках одной человеческой души. Даже звёздное небо может стать напоминанием о чём-то, что принесло только боль и горечь потерь.       Я прижал его к себе, восхищаясь и недоумевая, откуда так много необъяснимой мудрости в столь юном существе. Говоря о таких вещах, он казался ранимым, и больше всего на свете мне хотелось защитить его ото всех огорчений этого поразительного и жестокого мира.       Наше плавание сопровождалось благосклонностью судьбы и попутными ветрами. В моей душе царила гармония, которая раньше казалась недостижимой мечтой. Мой прекрасный корабль, надёжная команда, звёздное небо над головой, крепкая палуба под ногами и нежные объятия любимого человека — казалось, больше нечего было желать, казалось, что весь мир был у моих ног.       Однажды близ Антильских остров, когда мы стояли на корме, любуясь на выпрыгивающих из воды огромных скатов, и глаза Синто блестели от по-детски наивного восторга, мне в голову пришла шальная мысль о том, что в пятьдесят лет я наконец-то обрёл своё земное счастье.       Двенадцать лет минуло с тех пор, и теперь я знаю точно — тот год стал моим благословением, кульминационным моментом всей моей жизни.

****

      Ступив на английскую землю, я был не в состоянии оторваться от Синто, и он казался привязанным ко мне настолько, что меланхолию от предстоящей разлуки можно было без труда различить в безмятежном совершенстве его лица.       — Приезжай ко мне в Корнуолл, — шептал я в его кожу в наш последний вечер в Ливерпуле. — Поживёшь у меня хотя бы неделю. Ты и сам знаешь, что зимой там особо нечего смотреть, но пустоши и скалы прекрасны в любое время года, а дом у меня тёплый и надёжный, — он выгнулся в моих руках, и я был вынужден сдержать стон от прилива сокрушительного желания, нетерпеливо бормоча: — К тому же он стоит достаточно уединённо, нас никто не потревожит. Это твоя так называемая английская родина, и если она не вызывает у тебя добрых воспоминаний, давай создадим их вместе.       Обхватив мои скулы руками, он внимательно посмотрел мне в глаза.       — Я подумаю над этим предложением, Кристиан. Однако решение приму после того, как повидаю мать.       — Конечно, — я потянулся к его губам, целуя коротко и нежно. — Можешь ничего не обещать, просто оставь мне надежду.       В который раз нам обоим пришлось убедиться в непредсказуемости шальной судьбы, когда через месяц после нашего возвращения в Англию Синто был призван в ряды военно-морского флота, как и многие другие молодые англичане, ставшие разменными пешками в военных разборках империй и династий.       И всё же последнюю неделю уходящего 1853 года мы провели вместе — он приехал ко мне, замёрзший по дороге и усталый, перепуганный ребёнок, которому вскоре предстояло убивать людей на чужой земле, защищая свою жизнь и чужие сомнительные ценности. Мне повезло родиться между войнами, и в силу возраста моё участие в этом конфликте было сомнительным. Я утешал его как мог — не словами, слова ему не были нужны. Синто нуждался в дружеском молчании, в безмолвном принятии, в прогулках по берегу и тёплых вечерах у камина. Он желал моих объятий и ласк и получал всё это с избытком, ведь больше я ничего не мог ему дать.       В марте он был отправлен на Чёрное море, где в составе объединённого англо-французского флота принимал участие в крупнейших морских сражениях войны, за победу в которой Англия заплатила тысячами молодых жизней.       Для меня наша разлука была болезненной и горькой, но жизнь не стояла на месте. «Эос» отправилась в очередное плавание к Североамериканскому континенту, а затем — в Южную Америку и к побережью Западной Африки. Всё это заняло больше времени, чем хотелось бы, поскольку погода не благоволила нам, но мы справились без драматических событий и мучительных потерь.       За это время я получил от Синто несколько писем, которые бережно храню по сей день. Обычно тонкие конверты, подписанные его летящим, острым почерком, дожидались меня дома, в Корнуолле, куда я возвращался между плаваниями лишь потому, что там мог найти весточку от своего далёкого милого друга.       В письмах с фронта информации было мало, место имела военная цензура. Обычно рассказы сводились к описанию мест, где Синто довелось побывать, и рассказам о людях, с которыми ему довелось служить. Некоторые строчки были насыщены сдержанным восторгом открытий, в других чувствовалась горечь от осознания бессмысленности и жестокости войны. Я носил его письма в нагрудном кармане кителя, когда бывал на суше, а на море они лежали в шкатулке вместе с запонками и золотыми часами, доставшимися мне от отца.       Вести о сокрушительных потерях в рядах английской армии и флота достигали нас даже вдали от родных берегов, и каждый раз моё сердце истекало кровью и слезами от мысли, что где-то за полмира от меня мой прекрасный темноволосый возлюбленный мог покоиться на дне моря, или, что ещё хуже, лежать в общей могиле, никем не опознанный и не оплаканный.       «Дорогой Кристиан, — писал он мне в одном из своих писем, — никогда раньше я не видел такого удивительно низкого неба, как на южном берегу Крымского полуострова, хотя он расположен на широте, значительно более удалённой от экватора, чем те воды, где мы с вами побывали до войны. Я не знаю, чем объяснить данный феномен, и он меня завораживает. Карта звёздного неба здесь отличается как от привычной нам английской, так и от той, которую можно наблюдать над Средиземным морем. И всё же каждый раз, прослеживая взглядом Кассиопею, я вспоминаю, как мы любовались ею зимой в Корнуолле, и это воспоминание согревает меня изнутри, где поселился холод от осознания незначительности человеческой жизни в разрезе событий и эпох, который не может быть изгнан мягким местным климатом и ароматами полыни и донника».       Своим сердцем я читал: «Мне больно от бессмысленности этой бойни и стыдно быть участником этих событий, пусть даже долг велит считать иначе».       В другом письме он сообщил мне:       «Три недели назад я получил письмо от нашего общего знакомого, Джеральда Кифера, который участвует в Балтийской компании. Недавно он был легко ранен и несколько недель провёл в Англии, но уже вернулся в ряды нашего доблестного флота и настроен, по его собственным словам, «надрать задницу этим русским», будучи, очевидно, не в состоянии простить им прошлогодние неудачи союзников в южной Финляндии. Подозреваю, что наш дорогой товарищ выражался не вполне фигурально».       Таким образом, судьба Джерри также была мне известна. Помимо этих двоих, ещё восьмеро моих матросов отправились на войну, и трое из них — Уэзерли, Хэйден и Мюррей — положили свои жизни в боях на берегах Чёрного и Балтийского морей.       Проводя зиму 1855 года в тёплых экваториальных водах, я получил короткое письмо, извещавшее, что достопочтенная Амелия Голдман скончалась от чахотки в лондонском госпитале и похоронена в столице, среди чужих людей, вдали от родных просторов и шума Кельтского моря. Я взглянул на дату и осознал, что Синто был круглым сиротой уже три месяца. В море письма не спешили сообщать нам радостные и печальные новости, а когда мы их наконец узнавали, то уже не могли в полной мере осознать произошедшее, поскольку на самом деле оно уже давно осталось в прошлом, обросло иными событиями, чувствами и людьми. Я скорбел вместе с ним, как никогда желая притянуть в свои объятия, защитить от несправедливости мира, впитать его боль и даровать наслаждение, которое не оставит в разуме никаких чётких мыслей, смахнёт их в небытие, как нахлынувшая на берег волна стирает начертанные на песке слова. Сжимая бёдра юного черноволосого креола, входя в его тело, познавшее столь многих других, опаляя дыханием его пухлые губы, я грезил о других губах, изогнутых, словно лук, о других тонких руках и сладостных стонах. О том, кого от меня отделяли сотни и тысячи морских миль.

****

1857-1858

      Мы с Синто встретились вновь, лишь когда миновало более трёх лет с нашей последней встречи.       Я шёл по коридорам главного здания Ливерпульского порта, размышляя о предстоящем плавании и о том, как решить вопросы кадрового состава, поредевшего в связи с войной и желанием старших членов команды обосноваться на суше.       Стройная фигура ловко и почти бесшумно спрыгнула с подоконника и приблизилась ко мне. В полумраке я не мог видеть лица этого мужчины, но я узнал его походку. Это изящество и лёгкость не были позабыты мною, порой являясь во сне, когда на грани бытия и забвения я тянулся вперёд, но обнимал лишь пустоту.       — Капитан Палмер, сэр.       В моём горле пересохло, ладони вспотели, а сердце угрожало пробить грудную клетку, словно айсберг, сокрушающий днище корабля. Но разве хрупкое судно моей души не затонуло давным-давно в бездонной глубине его глаз? Я глубоко вдохнул и постарался изобразить самую приветливую улыбку, прижимая папку с документами к груди. Просто прекрасно, что у меня в руках была эта папка. Иначе я мог бы наброситься на него и сжать в объятиях.       — Синто Голдман! Какими судьбами? — радостно воскликнул я, стискивая его тонкую тёплую ладонь, которую хотелось прижать к губам.       — Сэр, я узнал, что «Эос» отправляется в плавание через Атлантику и что вы нуждаетесь в людях. Поэтому хотел предложить кандидатуру…       — Синто, — мягко оборвал его я, — подожди. Не годится нам беседовать так торопливо. После стольких лет нам есть о чём поговорить, верно?       Он смущённо опустил глаза и кивнул. В полутёмном коридоре мне было трудно разглядеть его черты, как бы тщательно я не всматривался в такое знакомое и одновременно чужое, любимое лицо.       — Что же… Прежде всего я хочу лично выразить тебе соболезнования по поводу смерти матери. Амелия была сильной и целеустремлённой женщиной, истинной леди. Таких я больше не встречал.       Он чуточку выпрямился и снова кивнул.       — Благодарю вас, сэр, — сказал он тихо. — Вы очень добры.       Несколько секунд мы оба молчали, украдкой рассматривая друг друга. Затем он по привычке склонил голову набок и спросил:       — Если в данный момент вы не располагаете временем, то где и когда мы могли бы поговорить?       Я взглянул на свои часы. Заместитель начальника порта Андерхольм ожидал меня к пяти. Затем я был свободен.       — Ты знаешь таверну «Весёлый боцман»? Тут, неподалёку, на Рочестер-стрит? Можешь встретиться со мной там в семь часов?       — Да, сэр. Так точно, сэр, — ответил он.       Я всё же не удержался, подошёл к нему ближе и нежно взял за локоть, легонько пожимая.       — Называй меня Кристианом, хорошо? Ты не мой подчинённый, и мне кажется, что мы давно покончили с формальностями.       Из-за скудного освещения, даже стоя близко, я не мог точно сказать, смущение то мелькнуло на его лице или что-то иное, более горькое и обидное. Сожаление, возможно? Но через долю секунды его выражение вновь было спокойным и ясным, как утреннее море после ночного шторма.       — Очень хорошо, Кристиан. В таком случае, встретимся в семь.       Он развернулся и зашагал по коридору.       — Мистер Голдман! — окликнул его я прежде, чем успел себя остановить. — Синто.       Он оглянулся, а тусклый свет лампады мерцал на его гладких тёмных волосах.       — Я очень рад тебя видеть, — сказал я, и тогда он улыбнулся.       — Я тоже счастлив видеть вас снова, Кристиан, — сказал он и исчез за поворотом коридора.       Всё оставшееся время я не мог думать ни о чём, кроме предстоящей встречи. Рассеянно слушая бессмысленную болтовню Андерхольма, я задавался вопросом, завершится ли наша встреча в таверне или он согласится пойти ко мне домой.       Я не знал, каким стал Синто Голдман за время нашей разлуки, я не знал, чего он хочет, о чём мечтает, к чему стремится.       Когда я пришёл в договоренное заведение, Синто уже сидел за столиком, всё так же равнодушно вращая вокруг своей оси кружку с пивом, как делал это много лет назад. Воспользовавшись тем, что он задумался и заметил меня не сразу, я на несколько секунд замер, не доходя до столика, чтобы хорошенько его рассмотреть.       Прошло три с лишним года. Три года, за которые он успел пройти войну и осиротеть, а я продолжал покорять течения и проливы, любуясь звёздным небом и мечтая лишь об одном — снова прижать его к груди. Каким он стал теперь? На первый взгляд казалось, что время и испытания не оставили следов на его красоте. Черты его лица были по-прежнему точёными, фигура — тонкой и гибкой, а волосы — густыми и блестящими.       Словно почувствовав моё присутствие, Синто поднял глаза и впился в меня своим бархатным взглядом, завораживая и лишая воли. На ватных ногах я подошёл к столику, судорожно размышляя о том, насколько приемлемо было бы пригласить его после ужина в свой номер и…       — Кристиан, — он встал, приветствуя меня и склонив при этом голову. Этот жест был настолько знакомым, родным, что я невольно рассмеялся счастливым смехом не подозревающего подвоха человека.       — Синто, — теперь, в более неформальной обстановке, я обеими руками сжал его ладонь, удерживая её чуть дольше, чем позволяли правила приличия, погладив напоследок тонкие пальцы. — Как же я рад тебя видеть. Ты… не писал мне почти год, — я постарался не допустить мелочную обиду в тоне голоса, но, кажется, не преуспел.       Он медленно моргнул и жестом пригласил меня сесть напротив.       — Прошу прощения, Кристиан, этот год выдался для меня довольно сложным, — он на секунду закусил губу, а затем продолжил. — После смерти матери мне пришлось пройти через круговорот крайне неприятных формальных процедур, о которых не стоит вспоминать в такой прекрасный вечер. А буквально сразу же после этого я ушёл в плавание на «Анриетте Вестон».       — Да, слышал об этом, — кивнул я и, тщательно контролируя голос, добавил: — Если я верно помню, на этом судне Джерри Кифер является вторым помощником?       Синто отвёл взгляд в сторону, а уголки его губ непроизвольно дрогнули, словно пытаясь сдержать улыбку.       — Мистер Кифер сделал головокружительную карьеру, — отметил он, а в его голосе прозвучали тёплые нотки. — Сперва он выручил капитана Лоусона из исключительно неприятной заварушки в Шанхае, затем спас жизнь старшего помощника Брэдли во время шторма в Тихом океане, а помимо всего этого сумел очаровать миссис Лоусон и мисс Лоусон настолько, что после перехода на другой корабль предыдущего второго помощника, мистера Григга, они буквально вынудили капитана назначить его на освободившуюся должность.       — Успех у женского пола, значит? — ухмыльнулся я, ощущая иррациональную радость.       Синто взглянул на меня, и в его глазах плясали смешинки.       — Полагаю, капитан Лоусон питает определённые и достаточно сильные надежды касательно судьбы своей старшей дочери, связанные с мистером Кифером.       Я удивлённо вскинул брови.       — Даже так? Джерри, должно быть, сильно изменился за прошедшие несколько лет. Раньше я ему не доверил бы и кошку.       — Он был на войне, — резко сказал Синто, его взгляд стал холодным и отстранённым. — Это меняет людей, Кристиан.       Я неловко потёр лоб рукой, проклиная себя за легкомысленные слова.       — Прости меня, Синто. Разумеется, он повзрослел и изменился. Вы оба повзрослели.       Он был похож на мраморную статую, такой же бледный и холодный.       — Я не был ребёнком и до войны, а полученный мною опыт лишь подтвердил то, что я знал и до этого. Но Джерри, — его плечи капельку опустились, словно на них легла тяжкая ноша, — Джерри пришлось распрощаться с некоторыми романтическими представлениями о жизни.       Несколько секунд мы молчали, переводя дух. Синто уставился на переплетённые пальцы своих рук, лежащих перед ним на столе. Я решил перевести тему в другое русло, хотя и не более удобное для словесной навигации.       — Так что насчёт мисс Лоусон? Намерения Джеральда серьёзны?       Синто продолжал избегать моего взгляда и натянуто ответил:       — Он сказал мне, что не желает связывать себя брачными узами. Он думает, что слишком молод для этого.       Я смотрел на Синто, пытаясь налюбоваться им впрок. Когда мы встретились бы снова? Мне хотелось задать более конкретные вопросы, например: «Вы с Кифером теперь вместе?», «Вы спите друг с другом?», «Ты позволяешь ему делать с собой всё то, что позволял мне?», «Ты любишь его?», «Как называлось то, что было между нами?»       Мне принесли выпивку, и глоток пива слегка охладил мой пыл. Поэтому я выбрал другой вопрос. Возможно, не менее эмоциональный.       — Чего ты от меня хочешь, Синто? — устало спросил я.       Он вскинул голову и, судя по всему, переход к конкретике принёс ему облегчение.       — Из достоверных источников я узнал, что мистер Унтертон решил завершить свою морскую карьеру.       Меня охватили дурные предчувствия.       — Это так, — осторожно подтвердил я.       — Возможно, вы могли бы дать это место Джерри?       Джерри. На моём корабле. Снова. В качестве старшего помощника. Моё правое веко дёрнулось.       — Подумайте над этим, Кристиан. Вам не нужно давать ответ немедленно. «Эос» выйдет в плавание не раньше, чем через месяц, не так ли?       — Опять достоверные источники? — усмехнулся я.       Синто слабо улыбнулся.       — Они самые. И всё же. Вы не увидите того Джерри Кифера, которого знали годы назад. Он повзрослел и стал здравомыслящим, ответственным, надёжным человеком, которому можно доверить самое дорогое.       — И что же это? — пожалуй, вышло резко, но я не смог сдержаться.       Синто удивлённо поднял брови.       — Ваш корабль, разумеется.       Я хмыкнул и выпил пару глотков пива. Мысли неслись во все стороны. Я вспомнил подобный разговор почти десятилетней давности. Только тогда мне ещё не перевалило за пятый десяток, напротив сидела живая и прекрасная Амелия Голдман, а предметом разговора был её девятнадцатилетний сын, которому суждено было стать моим наваждением. И который теперь сидел напротив меня, такой близкий и далёкий. Как я мог ему отказать?       — Хорошо. Я встречусь с ним.       — Вы согласны? — его голос дрогнул от облегчения, а щёки вспыхнули нежным румянцем. Боже…       — Попытаться спасти Кифера от перспективы стать зятем Лоусона насильственным путём? Что же, с учётом того, что сам старательно избегал брачных уз всю свою жизнь и не раскаиваюсь в этом, я не могу упрекать другого мужчину, который поступает так же. Однако Киферу не следовало пользоваться благосклонностью мисс Лоусон ради карьерного продвижения. Разбивать сердца юным леди — жестоко.       Румянец на щеках Синто стал глубже, он убрал за ухо прядь волос тем самым жестом, который всегда сводил меня с ума.       — Джерри не прилагал целенаправленных усилий для того, чтобы добиться этой симпатии, Кристиан. Иногда человеку ничего и не нужно делать, чтобы стать желанным для других, всего лишь быть самим собой.       — Туше, — я развёл руками. — Как я уже сказал, я готов поговорить с Джерри. И если мы найдём взаимопонимание — он получит это место. Кораблю нужна молодая кровь. Возможно, ему тоже будет приятно увидеть некоторых старых знакомых из тех, кто знал его зелёным мальчишкой.       — Благодарю вас, Кристиан, — торжественно кивнул он и отпил из своей кружки, очевидно лишь для того, чтобы скрыть неловкость.       — А ты сам? — задал я ещё один вопрос, который всё это время висел над нами, как дамоклов меч.       — Мне ничто не мешает остаться на «Анриетте Вестон». Никаких видов на меня ни миссис Лоусон, ни мисс Лоусон не имеют, а моё происхождение — это не то, что хотел бы видеть любой почтенный отец в родословной своих внуков.       Мне хотелось встряхнуть его за плечи и сказать, что это бред. Но со второй частью его утверждения поспорить было сложно, поэтому я опроверг первую.       — Разумная леди поостереглась бы даже стоять с тобой рядом, поскольку твоя красота неизбежно затмила бы любые женские прелести.       Синто изумлённо приоткрыл рот, явно не ожидая этих слов. И пока он был настолько ошеломлён, я продолжил:       — Я не знаю, сработаемся ли мы с Джерри Кифером, но когда-то я говорил тебе, что на моём корабле для тебя всегда будет место. Сейчас мне также нужен второй помощник. Мистер Стилл перешёл на другое судно. Конечно, это довольно скромная должность с учётом твоих талантов и заслуг, но…       Моя речь зашла в тупик, поскольку я не видел воодушевления на его лице, лишь удивление и смущение.       — Ваше предложение очень лестно для меня, Кристиан, но… — он сглотнул. — Боюсь, прошедшие годы изменили нас всех, и… Буду говорить прямо: я искренне ценю вашу доброту, доверие и, пожалуй, ваше незаслуженно высокое мнение обо мне, но я не хотел бы давать вам повод рассчитывать на возобновление нашей связи.       Это были они, те самые слова, которых я так боялся, произнесённые вслух и ставшие болезненной реальностью.       Полагаю, мои эмоции явно проступили на лице, поскольку Синто торопливо заговорил снова:       — Я ни о чём не жалею, и мои чувства к вам так же искренни, как и раньше. Но побывав на передовой и увидев своими глазами, насколько неправильно руководствоваться в своих решениях ложными идеалами, я не могу больше обманывать ни вас, ни себя самого.       Я выдавил из себя ободряющую улыбку и попытался говорить дружелюбным, мягким тоном.       — Синто, я не буду лгать о том, что не хотел бы возвращения нашей с тобой близости, потому что ты всегда был для меня особенным, — «желанным, любимым, боже, я люблю тебя», — и наши отношения служили мне источником радости. Однако, — я быстро обдумал эту горькую ложь и решился, — будучи уже человеком пожилым, я не настолько обременён плотским влечением, как раньше, — «я хочу тебя, как раньше, возможно, ещё сильнее, потому что теперь понимаю так много, так невыносимо много ошеломляющих вещей…» — и для меня будет огромной честью остаться твоим другом.       Я перевёл дыхание. В отличие от Синто я умел врать с той же лёгкостью, что и дышать. Невозможно занимать какую-либо руководящую должность, не умея манипулировать людьми и заставлять их верить в то, что нужно вам. Не хотелось применять всё это к Синто, который был настолько открыт со мной, отрекаясь от привычной тактики недоговорок, но в тот момент, увидев его во плоти, я хотел быть рядом с ним в любом качестве. Даже если бы это были чисто профессиональные отношения.       Черты его лица разгладились, и он облизал губы.       — Благодарю вас, Кристиан, за щедрое предложение, — сказал он и тихо добавил: — и за понимание.       Я кивнул.       — Стало быть, решено?       Синто всё ещё выглядел слегка неуверенным.       — Если это возможно, я хотел бы дать однозначный ответ после вашей беседы с Джерри.       Я поставил кружку на стол и сложил руки на груди. Пожалуй, я заслужил ответ на ещё один вопрос.       — Вы с Джерри Кифером… вместе?       Он вздрогнул. Едва заметно, но я знал его слишком хорошо, чтобы упустить такую реакцию из виду.       — Нет, — твёрдо ответил Синто. — Вы уже спрашивали раньше, и тогда я вам дал такой же ответ. Джерри предпочитает представительниц женского пола, он не заинтересован в отношениях с мужчинами.       — Откуда ты это знаешь? — не удержался я.       Он пристально посмотрел в ответ.       — Я знаю, Кристиан, поверьте.       Мне хотелось спросить, заинтересован ли он сам в отношениях с Джерри или с кем-либо другим. Но я не задал этот вопрос. Мне было страшно услышать откровенный положительный ответ или, что ещё хуже, его обычные завуалированные недомолвки. Мне хотелось бы знать, был ли он с кем-нибудь другим за эти годы. И этого я тоже не спросил. Разумеется, у него кто-то был. Синто был молод и красив. В преимущественно мужской среде обязательно были сторонники однополой любви, а также те, кто просто был не прочь воспользоваться чужим красивым телом безотносительно пола. Конечно же, он стал объектом интереса или страсти, конечно же, он заслуживал крупицы тепла и утешения в аду войны. С моей стороны было бы низко и двулично упрекать его в этом.       Но кое-что я всё же спросил.       — Если между тобой и Джерри, как ты утверждаешь, ничего нет, то почему для твоего решения так важно, возьму ли я его на «Эос» или нет?       Неожиданно Синто улыбнулся. Склонив голову набок в движении, которое мне всегда казалось естественно томным, неосознанно кокетливым, он ответил:       — Я не утверждал, Кристиан, что между мной и Джерри ничего нет. Я говорил о том, что между нами нет плотских отношений. Но кое-что между нами определённо есть. Полагаю, это дружба, — его голос стал серьёзным. — Надеюсь, вы не осудите меня за желание быть рядом с одним из немногих друзей, которых мне довелось обрести?       Я сглотнул вязкий комок и потянулся вперёд, чтобы ласково похлопать по предплечью.       — Конечно же нет, Синто. Больше всего я хотел бы, чтобы ты не был одинок.       Его глаза смягчились. На секунду он прикоснулся кончиками пальцев к тыльной стороне моей кисти, и от этого невинного контакта кровь загорелась и запела в моих венах.       Мы молча допили пиво и покинули заведение. На улице Синто надел перчатки и поправил шарф, поёживаясь от пронизывающего мартовского ветра. Мне почему-то вспомнилось, как в самом первом плавании в северных широтах он обморозил кончики ушей и выглядел трогательным и несчастным с повязкой на голове под монмутской шапкой.       — Надеюсь, вы с Джерри найдёте взаимопонимание, и мы вскоре увидимся, — сказал он, — До свидания, Кристиан.       Я смотрел ему вслед, пока он не исчез за поворотом.

****

      Джерри нашёл меня лишь через неделю. Сомневаюсь, что в этой задержке можно было упрекнуть Синто, который, я был в этом уверен, сообщил ему о нашем разговоре немедленно. Очевидно, Киферу нужно было принять собственное решение, и я втайне надеялся, что он всё же выберет мисс Лоусон.       Я уже почти перестал ожидать его появления, с грустью заливая виски мечты о том, что Синто мог бы оказаться на одном судне со мной, и совсем уж нелепые и безнадёжные фантазии о том, что он мог бы очутиться в моей постели, прижаться своим гибким, тёплым телом к моему и кусать губы от подаренного мной наслаждения. Но что и говорить, эти грёзы были бесплодны, как и мои попытки достичь разрядки, вдохновляясь воспоминаниями почти четырёхлетней давности.       Во время очередного вечернего возлияния в своей холодной каюте обезлюдевшего корабля, я расслышал осторожные, неторопливые шаги, и едва успел спрятать стакан с виски под стол и оправить одежду, как в приоткрытую дверь раздался короткий стук.       — Входите, — окликнул я и откашлялся, борясь с хрипотой в голосе.       Дверь открылась, и на пороге стоял Джерри Кифер собственной персоной — возмужавший, огрубевший, мало чем напоминающий того тщедушного мальчонку, который некогда впервые ступил на борт «Эос».       — Капитан Палмер, сэр, — он склонил голову. В его манерах не было ни насмешки, ни вызова. Кого он увидел перед собой? Того, кто прижал его к себе, сообщая о смерти отца? Того, кто из ревности заставил его смотреть на грехопадение лучшего друга, а возможно — возлюбленного? Или лишённого иллюзий, пьющего в одиночестве старика?       — Здравствуй, Джеральд, — поприветствовал его я. — Какими судьбами?       Он слегка нахмурился и прикусил внутреннюю поверхность щеки. Раньше я не замечал за ним этой привычки. Похоже было на попытку удержать внутри небрежные и резкие слова, на привычку, очевидно, приобретённую на войне, где субординация была не чета таковой в торговом флоте.       — Рад вас видеть, сэр, в полном здравии, — окончание фразы прозвучало смущённо.       Я кивнул в ответ.       — Это взаимно. Мне приятно было узнать, что ты вернулся с войны целым и невредимым. Хотя, припоминаю, мне сообщали, что ты был ранен? Полагаю, ранение было лёгким?       Джерри поморщился.       — Так и есть. Досадное происшествие, сэр, скажу вам прямо. Рикошетом зацепило голень.       На какой-то момент наше общение показалось настолько нормальным, что мне легко было представить, будто между нами не было никакого соперничества.       Джерри огляделся по сторонам и заметил:       — Здесь почти ничего не изменилось.       Он бросил быстрый взгляд на книжную полку, где когда-то стоял парусник в бутылке, сделанный его отцом и подаренный мне самим Джерри после смерти Кифера-старшего. Сувенир, который пропал той ночью, когда Джерри увидел Синто в моих объятиях. Мне всегда хотелось спросить, что он с ним сделал.       — Да, — подтвердил я, — ни судно, ни его капитан не изменились так сильно, как состав команды. Полагаю, ты знаешь о гибели Уэзерли, Хэйдена и Мюррея?       Он покачал головой.       — Нет, я не знал.       Мы немного помолчали, и я уже раздумывал о том, чтобы предложить ему выпить, как он посмотрел мне в глаза и перешёл к цели своего визита.       — Мистер Голдман сообщил мне, что вы ищете первого помощника в связи с уходом на заслуженный покой мистера Унтертона.       Вот так, значит, они решили разыграть это, подумалось мне. Что же, так было даже лучше.       — И первого, и второго, — сказал я. — Выпьешь, Джеральд?       Он подошёл ближе.       — С удовольствием, сэр. Спасибо.       Я встал, подошёл к графину и достал два чистых стакана, решив не заострять внимание на том, из которого пил прежде.       Налив янтарную жидкость на два пальца, я протянул ему стакан.       — Спасибо. Ваше здоровье, капитан, — сказал он и сделал глоток.       — Твоё здоровье, Джеральд, — ответил я.       Мы молча цедили виски, рассматривая друг друга. Джерри стал привлекательным мужчиной. Волнистые светлые волосы, яркие глаза, прямой нос, решительная линия подбородка, красиво очерченные губы, а вдобавок сильное стройное тело, широкие плечи и уверенная осанка — всё это было объективными достоинствами, поэтому не стоило удивляться заинтересованности мисс Лоусон.       Была ли его внешность притягательной для Синто? Я пытался взглянуть на Джерри с романтической точки зрения или с позиции влечения, но кроме объективной констатации его привлекательности, я не чувствовал ничего. Мысль о возможной близости с ним вызывала отвращение.       — Мисс Лоусон настолько… м-м… неприятная особа? — полюбопытствовал я.       Он снова поморщился.       — Она приятная девушка, симпатичная и скромная, с сильным характером.       — Так в чём же дело?       Джерри несколько секунд молчал, уставившись в никуда, а затем словно очнулся.       — Ни в чём. Или во мне? Возможно в том, что я в ней не заинтересован. Вы могли бы сказать, что моряк видит свою жену раз в год и то ненадолго. Но я знаю, что подобный брак сделал с моей матерью, — он усмехнулся, покачивая стакан в руке. — И я не хочу обрекать на такую жизнь ещё одну женщину, даже нелюбимую. Особенно нелюбимую.       Я вздохнул, направился к своему креслу и тяжело в него опустился.       — В своё время я руководствовался подобными идеями.       Он вскинул голову и пристально посмотрел мне в глаза.       — Сожалеете?       Я пожал плечами.       — Скорее нет, чем да. Место первого помощника твоё, Джерри. Полагаю, мы оба в достаточной степени профессионалы, чтобы не потопить корабль.       Он улыбнулся. Открыто, искренне.       — Так точно, сэр.       Я выпил последний глоток.       — Рассчитываю также увидеть мистера Голдмана в качестве второго помощника.       Джерри мгновенно стал серьёзным и вновь посмотрел в сторону опустевшей книжной полки.       — Синто сам примет решение, — сказал он тихо и твёрдо. — Если позволите, я расскажу ему о нашей встрече.       — Разумеется, — кивнул я.       Джерри допил виски и распрощался. Я извлёк спрятанный до его прихода стакан и осушил одним глотком. В том, что Синто вернётся на «Эос», я не сомневался. Возможно, рано или поздно он мог бы вернуться и в мои объятия.

****

      До отплытия я терзался размышлениями о том, не допустил ли ошибку, пустив Джерри на свой корабль. В детстве и юности он был своенравным мальчишкой, его мать отличалась не самым покладистым характером, а отец был известным упрямцем — всё это в комбинации с военным опытом могло дать взрывную смесь, а в случае чрезвычайных обстоятельств создать почву для мятежа. Я перебирал в голове детали нашей беседы и не мог вспомнить ни одного момента, когда бы он проявил неуважение или попытался дерзить. Возможно, он и в самом деле изменился. Возможно, этими размышлениями я отвлекался от страданий из-за отказа Синто.       К своему облегчению, на борту я убедился в том, что Джерри — исключительно компетентный моряк, трудолюбивый, внимательный и не чурающийся тяжёлой работы. Его лёгкий нрав, дружелюбие, шутки и увлекательные рассказы мгновенно очаровали как юных членов команды, так и зрелых — тех, кто помнил его ребёнком. Теперь они называли его «наш мистер Джеральд», а он при любой оказии радостно хлопал их по плечу.       Синто оставался тихим, как и раньше. Свободное время он предпочитал проводить за чтением или рисованием, которым, похоже, увлёкся за годы нашей разлуки. В хорошую погоду его можно было часто застать на корме, где, сидя по-турецки с альбомом для набросков, он тонкими штрихами превращал чистый лист в выполненный в серых тонах рисунок.       — Вам не надоело рисовать один и тот же горизонт? — спросил его однажды юный матрос Гринли.       Синто перевёл на него свой загадочный взгляд и насмешливо ответил:       — Горизонт никогда не бывает одним и тем же, мистер Гринли, поскольку корабль не стоит на месте, а движется под звёздным небом вдоль океанических течений. Если вы полагаете, что горизонт везде одинаков, значит, вы пока ничего не знаете о море.       Джерри, который неизменно был где-то рядом, подошёл ещё ближе и, взъерошив волосы любопытному мальчишке, заметил:       — Ты его слушай, парень, слушай. Если уж кто-то здесь и знает о море всё, так это мистер Голдман. Он влюблён в море, — Джерри улыбнулся Синто лукавой улыбкой. Тёплой, интимной. Как между ними могло ничего не быть? — Ох уж этот наш мистер Голдман. Видишь, бесконечно рисует портреты своей возлюбленной.       Синто ответил ему притворно возмущённым взглядом, и секунду он смотрели друг на друга так, словно вокруг не было ничего — ни палубы корабля, ни моря, ни нас — жалких наблюдателей. Они смотрели друг на друга так, словно были наедине и в двух мгновениях от разделённого на двоих блаженства. Но вот Синто склонил голову, тихо проговорив что-то нравоучительное насчёт того, когда рисуешь ветвь, нужно слушать дуновение ветра. А Джерри смущённо рассмеялся и почесал затылок, продолжая шутить с недоверчиво взирающим на него мальчишкой. Я же отправился в свою каюту, чтобы выпить полстакана виски, ставшего в последнее время одновременно моим лекарством, понимающим собеседником и дарящим утешение любовником.       Находя извращённое удовольствие в наблюдении за Джерри и Синто, я всё же не мог заметить ничего, выходящего за рамки дружбы. И никто из окружающих не замечал, даже наоборот, об их отношениях рассказывали поучительные истории и приводили как пример истинного товарищества, проверенного годами.       Но как все эти люди могли не видеть искры, вспыхивающие между ними каждый раз, когда бы они ни оказывались рядом друг с другом? Это было так очевидно, и даже в заполненной людьми комнате каждый из них находил другого, как стрелка компаса находит север.       С болезненным удовлетворением мне пришлось смириться с тем, что со мной они оба держались учтиво, уважительно, не угрожая авторитету, но всячески поддерживая порядок и субординацию. В любом другом случае я не мог бы нарадоваться на таких замечательных помощников, но любовь к одному из них и ревность к другому мешали мне в полной мере радоваться благоприятной обстановке на судне.

****

      В том, что случилось после, была лишь моя вина. Когда я понял, что пребывание с Синто на одном корабле, но без тех отношений, которых я жаждал, принесёт одну лишь душевную боль, было уже поздно что-то менять. Я мог оставить его в любом порту, теоретически. Я мог бы объясниться с ним, признаться в своих чувствах, назвав любовь любовью, а не делая вид, что это просто похоть, нежность, дружба или что-то ещё. Порой мне хотелось умолять его о возобновлении нашей связи. Иногда, перебрав со своей дозой алкоголя, я в отчаянии задумывался о том, чтобы предложить ему деньги за проведённую вместе ночь. Но какая-то жалкая крупица самоуважения всё же стояла на пути пьяных слов. В том состоянии, до которого себя доводил, я не был уверен, что смогу что-либо сделать с ним, не опозорившись окончательно. Но мне невыносимо хотелось хотя бы просто обнимать его совершенное тело, скользить руками по коже, чувствовать всем своим существом его тепло, энергию, жизнь.       Мы не виделись несколько лет, и без Синто я более чем спокойно воспринимал жизнь, практически лишённую плотских утех. Мне не хотелось. Не хотелось ложиться в постель с чужим человеком, используя незнакомое, равнодушное тело как отдушину своей любви и боли. Я давно перестал обманывать самого себя размышлениями о том, что мои чувства к Синто были лишь последствиями возрастного кризиса, что это было низкое, животное влечение к молодости и невинности. Полагаю, если бы всё было именно так, то для меня была бы неважна личность того, кто удовлетворял моё вожделение. Однако я уже пересёк черту зрелости, а он больше не был тем пылким юным существом, что раньше, но мучительное острое желание быть с ним одним целым — оно не исчезло, не растворилось, как морская пена на спокойных водах. Оно проникло в мою кровь и стало частью меня; частью, от которой я не мог избавиться, не уничтожив себя самого.       На четвёртом месяце плавания мы оказались в Триполи. Синто отказался сходить на берег, но достаточно резко отправил туда Джерри и более мягко — меня. На самом деле подобное поведение было для него характерно почти всегда, но в тот раз у меня сложилось впечатление, что в этом порту он боролся с какими-то своими демонами и не желал, чтобы кто-либо из нас стал свидетелем этой борьбы.       Небольшой компанией в составе меня самого, Джерри Кифера, доктора Бетелла, а также боцмана Фрейна и старшего матроса Аткинса мы провели часть вечера в питейном заведении. Там я по своему недавно обретённому обычаю не остановился вовремя и перебрал местного чрезвычайно отвратительного рома выше нормы. Молодой Фрейн, заменивший вышедшего в отставку Стоктона, также не знал меры, но оказался слабее и заснул под столом. Аткинс примкнул к более шумной, разномастной компании картёжников, а Бетелл цедил своё пиво и бросал напряжённые взгляды то на меня, то на Джерри, который в тот вечер, казалось, излучал смутную опасность. Она читалась в его вызывающем поведении и нахальных повадках, в блеске глаз, в жёсткой ухмылке и отрывистых движениях. Он пил наравне со мной, но совершенно не пьянел и даже наоборот — казался скоординированным и целеустремлённым, словно в момент опасности, ведомой ему одному.       Постепенно напряжение покидало моё тело, а самые горькие мысли испарялись из разума, оставляя лишь благодатную пустоту, которую было приятно заполнять бессмысленными разговорами и нелепыми шутками. И если мы с Беттелом обретали всё более благостное настроение, Джерри, казалось, заводился ещё сильнее. Он нервно барабанил пальцами по столу, а его глаза нетерпеливо кружили по тускло освещённой, задымленной комнате кабака.       — Джентльмены, — заявил он наконец, опрокидывая в горло очередную стопку местного крепкого напитка, — предлагаю завершить этот великолепный вечер в жарких объятиях местных красоток.       Бетелл поморщился.       — Побойся бога, Кифер, — сказал он. — Мало я тебя лечил от гонореи? Местные красотки — рассадник такой дряни, что зуд и гнойные выделения покажутся лёгким неудобством по сравнению с тем, что ты здесь подцепишь.       Джерри сверкнул глазами и заговорщицки склонился над столом.       — Я знаю очень приличное заведение, док. Там дорого, но чисто. Девушки проходят регулярные осмотры и всё такое, — он подмигнул, но никакого веселья в этом не было, лишь неистовый азарт.       Бетелл скептически хмыкнул. Я одним глотком допил содержимое стакана и сказал:       — Я в деле.       — Кристиан! — возмутился доктор. — Куда? Вы в своём уме?       На губах Джерри расцвела подозрительно хищная ухмылка.       — Вам понравится, сэр, — настойчиво сказал он. — Гарантирую! Там есть девушки на любой вкус и с весьма… М-м… экзотической внешностью.       Я кивнул, чувствуя, как нестерпимо сухо у меня в горле. Джерри обернулся к доктору.       — Ну что, док, последний шанс сделать верный выбор! Не будьте таким занудой и идёмте с нами.       Закатив глаза, Бетелл вздохнул и проворчал:       — Ладно, так и быть. Кому-то же надо за вами приглядывать.       Аткинс решил остаться со своими новыми приятелями, к тому же в игре в тот вечер ему везло, а Фрейна мы растолкали и повели с собой.       Дорога в публичный дом слилась в моей памяти в одно расплывающиеся, шатающееся телодвижение, и потом я мог припомнить лишь тёмную подворотню, крутые ступеньки и недовольные комментарии доктора Бетелла.       Внутри оказалось на удивление просторно, красиво и чисто. В огромном помещении на мягких диванах и раскинутых то здесь, то там по полу подушках группками и парочками сидели девушки со своими клиентами. Периодически какая-то из парочек исчезала за сделанной из сверкающих бусин занавеской, а новые девушки оттуда же проскальзывали в помещение.       Нас усадили на полукруглом диване в довольно уютном уголке и почти сразу же снабдили кофе, алкогольными напитками и принадлежностями для курения. Усевшись и слегка отрезвившись крошечной чашкой обжигающе горячего кофе с сахаром и острыми специями, я задумался о том, чтобы в дальнейшем воздержаться от спиртного. Не хотелось бы, получив редкую возможность разрядки, ударить лицом в грязь.       Моё прояснившееся восприятие огорошило шокирующим открытием. Часть полуобнажённых шлюх, круживших по комнате, была мужского пола. В основном это были хрупкие и низкорослые существа, со слаборазвитой мускулатурой и безволосой грудью, некоторые из которых явно были слишком юными по любым адекватным меркам.       Джерри склонился к моему уху и, обдавая горячим, источающим аромат алкоголя дыханием, прошептал:       — Кого желаете, капитан? Девочку или мальчика?       Я застыл, будучи не в состоянии пошевелиться и ответить из-за внезапно накатившей тошноты.       — Не стесняйтесь, — тихо продолжал мой змий-искуситель. — Мы оба знаем о ваших предпочтениях, и я уверен, что добрый доктор также осведомлён. А что касается мистера Фрейна, то он в данный момент не способен отличить бред от реальности, а завтра тем более ничего не вспомнит.       Я резко отодвинулся от Джерри и протянул руку к стоящей неподалёку кудрявой мулатке, которая с обворожительной улыбкой сразу же скользнула мне на колени. Прижавшись щекой к её мягкой груди, я спрятался от пронзительных голубых глаз Кифера, который, впрочем, перестал сверлить меня всезнающим взглядом и переключил внимание на рыжеволосую красотку, чья кожа была усыпана веснушками, словно ночное небо в августе — звёздами. Усадив девицу рядом, Джерри принялся нашёптывать ей что-то забавное, а она захихикала, ероша маленькими ладонями его светлые волосы.       Я попытался обдумать произошедшее и свою реакцию. Я бывал в борделях множество раз, как с женщинами, так и с мужчинами. Однако никто, даже доктор Бетелл, не знал о моей двойственности. И мне не хотелось, чтобы кто-то узнал о ней. Одержимость Синто и только им одним значительно снизила моё влечение к мужчинам, заставляя сравнивать каждого партнёра с тем единственным, кого я действительно желал. А если мой очередной мимолётный любовник бывал похож на него внешне, ощущение неправильности происходящего, подделки и тщетности усиливалось многократно. В какой-то момент я осознал, что не хочу других мужчин, не хочу тех, кто не является Синто. С женщинами всё было проще — я брал то, что мне нужно, и щедро платил, а затем уходил и выбрасывал очередное проявление своей слабости из головы.       Под скептическим взглядом цедящего отвратительный местный ром Бетелла я обнимал свою мулатку, рассеянно наблюдая за остальными шлюхами и их клиентами.       Одна пара привлекла мой взгляд. Они также сидели в углу на полукруглом диване. Немолодой, но ухоженный и хорошо одетый мужчина обнимал молодого человека с чёрными, гладкими волосами, шелковисто скользящими по его щекам и шее. Этот парень не был и близко так красив, как Синто, а мужчина не был похож на меня. Но то, как первый льнул ко второму, а тот не мог оторвать от него своих рук, — всё это казалось мучительной и пошлой пародией на мою любовь, и смотреть на это было невыносимо. Я отвёл взгляд, но лишь для того, чтобы встретиться глазами с Джерри, который выглядел совершенно трезвым и казался жестоким и хладнокровным мстителем. Хотя, возможно, подобные мысли шептал мой сражённый алкоголем, разочарованием и душевной болью мозг, а Джерри лишь присматривал за своим капитаном. Мне хотелось ему врезать.       Вместо этого я потянулся к трубке со смесью табака и местных трав и сделал глубокую затяжку, от которой почти моментально разболелось горло. Я поморщился и сделал несколько глотков горького пойла из своего стакана. Женщина на моих коленях рассмеялась глубоким грудным смехом, который вибрировал в её груди и моих висках. Я перевёл взгляд дальше и увидел встревоженную физиономию Бетелла, которая здесь казалась неуместной. Я хихикнул и отвернулся, но там был чёртов Джерри Кифер, уже один, без рыжеволосой девицы. Он вроде бы что-то сказал мне с серьёзным выражением лица, но я не хотел слушать этого наглого мальчишку, который только и мечтал отобрать у меня Синто… Синто. Где же он был?       Я беспомощно крутил головой, пытаясь выглянуть из-за пышных форм женщины, которая каким-то образом оказалась на мне. И тут я увидел Синто — его черноволосую голову, склонившуюся к паху какого-то незнакомца, какого-то седовласого сатира, удовлетворённо вздыхающего и перебирающего своими грубыми пальцами гладкие пряди…       Всё остальное было разрозненными вспышками бреда и реальности. Вот я вскочил, сталкивая женщину со своих колен. Вот я позвал Синто по имени, в отчаянии пытаясь привлечь его внимание, но он даже не взглянул на меня, продолжая удовлетворять незнакомца с масляными глазами. Вот я схватил этого мужчину за грудки, а кто-то схватил меня, и что-то разбилось с оглушительным звоном, и раздался крик, и руки рвали меня на части, а в груди стало невыносимо тяжело и тесно… И я упал. Вот этот момент я запомнил очень чётко — секунду, когда моё тело, отброшенное прочь сильной рукой татуированного охранника, обрушилось на низкий столик, и в пояснице что-то оборвалось. Это было даже не больно. Громкий, уверенный голос, в котором я смутно узнал Джерри, выкрикивал указания, которым, похоже, все следовали. Несколько осторожных рук подняли меня и переместили на ровную поверхность, доктор Бетелл склонился надо мной, но его вопрос я не расслышал, поскольку в этот момент меня насквозь пронзила резкая боль, исходящая, казалось, откуда-то из копчика, и разбегающаяся к пальцам рук и глубоко в мозг. Словно из тумана возникла мысль о том, что я не чувствовал ног, а затем раздражающая, слишком яркая и громкая реальность сменилась забвением.

****

      Я пришёл в себя в безликом помещении, заполненном незнакомыми людьми. Тело болело, словно в лихорадке, во рту было сухо, как в пустыне. Хрип, вырвавшийся из моего горла, голосом можно было назвать лишь с трудом. Склонившийся надо мной человек с тёмной кожей и усталыми глазами окликнул кого-то, и через несколько секунд надо мной навис доктор Бетелл, а выражение его лица не сулило ничего хорошего.       — Капитан Палмер, сэр, вы меня слышите? — спросил он. Я выплюнул в ответ хриплое «да». — Пожалуйста, Кристиан, не шевелитесь.       Как будто я мог пошевелиться с учётом ноющей боли и странного онемения в ногах.       — Хотите воды? — спросил Бетелл и, не дождавшись ответа, взял откуда-то стакан с опущенной туда изогнутой металлической трубкой, через которую я мог пить, не поднимая головы. Вода была тёплой и мерзкой на вкус, но помогла справиться с ощущением песка на языке.       — Где мы? Что произошло?       Я вглядывался в его встревоженное лицо, пытаясь припомнить случившееся накануне, но воспоминания размывались и расползались, не позволяя мне прийти к однозначному заключению.       — Вы не помните? — спросил он, и я отрицательно качнул головой, чувствуя вспышку тупой боли от этого крошечного, простого движения.       Бетелл кивнул и продолжил чётким, мягким голосом, словно говорил с ребёнком.       — Вы находитесь в городском госпитале, Кристиан. Прошлой ночью в одном местном… э-э-э… заведении вы получили травму спины и с тех пор находились либо без сознания, либо под действием лауданума. Местные врачи подозревают перелом как минимум одного позвонка в пояснично-крестцовом отделе позвоночника, — он поджал губы. — Вы можете пошевелить пальцами ног?       Я сосредоточился на этом действии, но ничего не ощутил и вопросительно взглянул на доктора. Он хмуро смотрел на мои ступни, уголок его рта нервно подёргивался.       — Как долго я должен оставаться здесь? — спросил я, начиная осознавать произошедшее. Липкий страх оставил испарину на лбу. В горле образовался неприятный комок.       — Старший помощник Кифер полагает, что мы без проблем можем задержаться на три-четыре дня, — ответил Бетелл. — Вам нужен отдых и неподвижность, Кристиан. Послезавтра мы обдумаем возможность перенести вас на корабль. Если «Эос» выйдет в море в ближайшее время, у нас будет возможность добраться в Англию до начала сезона штормов, а дома вы будете в надёжных руках, — он слегка нахмурился и наклонился ко мне поближе. — Местная медицина не вызывает у меня доверия, сэр.       Я сглотнул, но это не помогло. Хотелось откашляться, но желание прочистить горло было подавлено мыслью о боли, которая угрожала сопроводить это действие.       — Прошу вас, дайте мне ещё воды, док, — попросил я.       Бетелл был опытным врачом, повидавшим множество несчастных случаев и похоронившим немалое количество своих пациентов, которым не смог помочь. Но в тот день на его лице был виден каждый проведённый в море год и каждый не спасённый им человек. Самое ужасное, что к последним, по-видимому, уже относился и я.       Напившись, я глубоко вздохнул и продолжил:       — Передайте мистеру Киферу и мистеру Голдману, чтобы в моё отсутствие поддерживали на корабле более строгую дисциплину, чем это обычно принято во время стоянки в порту. Никаких ночных развлечений, никаких борделей. Это ясно?       Бетелл кивнул, выглядя виноватым. Я не хотел, чтобы он винил себя в чём бы то ни было.       — Грегори, — мягко сказал я, — вашей вины нет, только моя собственная несдержанность в выпивке.       Доктор сжал кулаки и стиснул зубы.       — Этот наглый мальчишка, Кифер, он во всём он виноват! Не стоило нам идти в это злачное место, — яростно прошипел он.       — Нет, — твёрдо сказал я. — Джеральд тоже не виноват. И я прошу вас вести себя с ним снисходительно. Это не он вливал мне в горло дешёвый ром. Не он подначивал меня вступить в драку, — на этих словах я поморщился.       Бетелл устало вздохнул.       — И то правда. Парень за вас очень сильно волновался, поднял всех на уши и здесь навёл шороху, — он оглянулся куда-то за спину. — Просидел здесь всю ночь, еле спровадил его на корабль, чтобы отдохнул несколько часов. И он опять здесь, — доктор прищурился, внимательно вглядываясь в моё лицо, и тихо добавил. — Не один.       Моё сердце заколотилось в бешеном ритме, а в глазах потемнело.       — Грегори, пообещайте мне одну вещь, — проговорил я срывающимся голосом.       Он молчал, печально и вопросительно глядя в ответ.       — Ни при каких условиях не пускайте сюда Синто Голдмана, — торопливо продолжал я. Губы пересохли, и пришлось облизать их. — Пожалуйста, доктор, скажите ему что угодно, вплоть до того, что я не могу принимать посетителей или не хочу никого видеть, или что угодно, но только… — я сглотнул, — … только не позвольте ему увидеть меня таким.       — Кристиан, — сочувствующе сказал доктор, — он увидит вас на корабле через несколько дней, хотите вы этого или нет. Мистер Голдман — второй помощник капитана, а в данный момент исполняет обязанности первого. Мы не можем запереть его в трюме или бросить на берегу. На каких основаниях?       — Я не прошу вас запирать его или бросать, — раздражённо рявкнул я. — Просто дайте мне эти три дня, Грегори, чтобы принять свою беспомощность и неполноценность.       Бетелл поджал губы с крайне неодобрительным видом.       — Не стоит ставить крест на себе, капитан. Не каждое повреждение позвоночника приводит к необратимым последствиям. Вы слишком рано сдаётесь, я просто не узнаю вас.       Я мягко улыбнулся своему старому товарищу.       — Дело не в этом, Грегори, и вы должны были это понять.       Его взгляд смягчился.       — Я понял, Кристиан. И вам не стоит волноваться по этому поводу. Я знаю вас очень давно, и никакие волнительные открытия не изменили бы моего мнения о вас, — он слегка нахмурился. — Однако Джерри Кифер…       Я отмахнулся от его слов вялой рукой.       — Не волнуйтесь за Кифера. Он не будет болтать. Но в данный момент, доктор, я испытываю очень сильную боль и усталость. Могу я попросить немного этой настойки, которая поможет мне с ними справиться и заснуть?       Он торопливо поднялся и дал указание проходящей мимо медицинской сестре, которая бросила на меня быстрый взгляд и кивнула.       — Тогда я скажу, что вечером вы согласны видеть только первого помощника? — уточнил доктор, поднося к моим губам ложку с опиумной настойкой. Я пробормотал подтверждение.       Через какое-то время мои веки начали слипаться, и Бетелл попрощался со мной, пообещав зайти через несколько часов. Уходя, он успокаивающе похлопал меня по колену. Я видел движение его руки, но ничего не почувствовал.

****

      Через три дня я всё же оказался в своей каюте на «Эос». К тому моменту основными раздирающими меня чувствами были злость, ощущение вселенской несправедливости и унизительный стыд. Хотя Бетелл неоднократно заверял меня, что ни он, ни Кифер не собираются рассказывать кому-либо в подробностях о том, что произошло, я не сомневался, что Синто обо всём знал. Знал всю гадкую, неприглядную правду о моём состоянии и событиях, к нему приведших.       — Не было смысла напускать таинственность, Кристиан, — пожал плечами Бетелл. — Он заявился ко мне, уже будучи в курсе дела. Несомненно, Кифер рассказал ему, они ведь лучшие друзья. Но вы можете не беспокоиться: если уж где-то ваши секреты надёжно спрятаны, то в этой красивой и загадочной голове Синто Голдмана.       Я был сломлен и разочарован.       — Зачем тогда он приходил к вам?       — Кристиан, — мягко сказал Бетелл, — зачем вы себя так терзаете? Мистеру Голдману было совершенно неинтересно обсуждать, какого чёрта вы набросились с кулаками на незнакомого мужчину в борделе. Он лишь хотел знать о состоянии вашего здоровья и о том, что нужно делать, чтобы помочь вам.       Заверения доктора не смогли избавить меня от подавленности, и перед отправкой на корабль я упросил его дать мне лауданум в дозе достаточной, чтобы погрузиться в сон и избежать исполненных жалости и отвращения взглядов команды. Бетелл закатил глаза и заявил, что он и так усыпил бы меня, поскольку транспортировка по не самым ровным в мире улицам Триполи могла вызвать болевой шок.

****

      Когда я наконец очнулся в своей каюте, от вида привычных стен на моих глазах выступили слёзы облегчения и радости. Но почти моментально сердце замерло в груди, поскольку возле письменного стола слева от койки сидел Синто.       Его профиль, омытый тусклым светом лампы, казался вырезанным из чёрной бумаги, и у меня в который раз перехватило дыхание от его безукоризненного совершенства. Синто как будто что-то писал, но присмотревшись внимательнее я отметил, что его движения были более размашистыми и широкими, чем при письме. Любоваться его сосредоточенностью, самозабвенной увлечённостью каждым делом, за которое он брался, — это было отдельным видом наслаждения, в котором я смел себе потакать.       — Это каллиграфия, Кристиан, — тихо сказал он, не поднимая головы. — Довольно сложное искусство, помогающее обрести душевное равновесие и спокойствие.       Я хмыкнул и закашлялся. Боль, пронзившая поясницу, заставила меня поморщится и на секунду закрыть глаза. Когда я их открыл, переводя дыхание и стараясь дышать настолько тихо и поверхностно, насколько возможно, он уже стоял у моей койки на коленях, склонив голову набок.       — Со мной покончено, Синто, — сказал я. — Боюсь, что в море мне больше не выйти.       Он не стал отрицать мои слова жалкими ободряющим фразами о том, что всё наладится, лишь просто смотрел глубокими тёплыми глазами и, казалось, видел меня насквозь.       Я облизал пересохшие губы. Он нежно пожал мою безвольно лежащую поверх одеяла руку и встал на ноги. Синто взял со стола графин с водой и налил немного в стакан, затем разбавил воду ромом. Он бережно приподнял мою голову и напоил, как ребёнка. Я не смог допить всё содержимое стакана, и после того, как он осторожно уложил меня обратно на твёрдую койку, с которой, очевидно, сняли перину, Синто задумчиво качнул стакан в руке и одним глотком допил за мной разбавленный ром, после чего нежно поцеловал в уголок рта.       — Есть такая поговорка, Кристиан: «Завтрашний ветер подует завтра». Вы же моряк, вам ли этого не знать.       Растроганный его поступком, словами и тем, что он был со мной, что не брезговал мной, я растерянно лежал в кровати, наблюдая, как он ходит по комнате при тусклом свете лампы. Он осторожно убрал со стола свои бумажные свитки, задвинул стул, а затем обернулся ко мне.       — Я приду позже, — сообщил мне его тихий, но твёрдый голос. — По окончании своей вахты.       Он не спрашивал, лишь констатировал факт. Но я должен был возразить хотя бы для вида.       — Ты не обязан…       Он перебил меня нетерпеливым жестом и твёрдыми словами:       — Разумеется, я не обязан. Я просто этого хочу. Вас устроит такое заявление?       Я кивнул, насколько позволяла поза.       — Тогда отдыхайте. Мне нужно сменить на вахте мистера Кифера, — он грациозно прошёл к двери, открыл её и тихо затворил за собой.       В моей голове не осталось ни печали, ни злости, ни страха. Чего мне было бояться, если самое страшное уже произошло?

****

      По окончании своей вахты Синто каждый раз приходил ко мне в каюту. Похоже, они с Джерри разделили ответственность за корабль так, чтобы Синто мог оставаться со мной во время моего наполненного болью, но необходимого бодрствования. Он желал брать на себя заботы о своём сломанном капитане и бывшем любовнике, и его ласковый уход, столь непохожий на чисто деловые хлопоты стюарда Рональдса и угрюмые манипуляции доктора Бетелла, навевал на меня грустные и светлые мысли о том, что свой опыт он мог получить у постели матери. Амелия была счастливицей, умерев на руках любящего сына. Я не чувствовал себя таковым.       Я был подобен незадачливому второстепенному персонажу дамского романа, который не смог героически погибнуть в нужный момент и теперь вынужден изумляться наступлению каждого нового дня, понимая, что упустил свой шанс не стать досадной помехой в жизни окружающих его людей, независимо от их истинного или воображаемого долга.       Синто помогал мне перевернуться, массировал бесчувственные ноги, протирал моё тело влажной тёплой тканью, переодевал, кормил и поил, как ребёнка. Затем он давал мне лауданум и сидел рядом, пока я не засыпал беспокойным сном.       Он был неизменно ласков и на мои попытки оттолкнуть его отвечал категорическим отказом, вечер за вечером проводя у моей постели. Порой глубокой ночью я просыпался от боли в спине и фантомных ощущений в ногах и видел его голову, лежащей возле моего бедра на койке. Я прикасался к блестящим тёмным волосам, пропускал пряди между дрожащими пальцами, а слёзы непроизвольно лились из моих глаз от умиления его преданностью. Я не заслуживал подобной верности, он не должен был жертвовать своим сном ради меня. Каждый раз, когда я гладил его волосы, он просыпался, приподнимал с простыни встревоженное лицо и вглядывался в меня сквозь полумрак своими огромными, внимательными глазами.       — Что я могу сделать для вас, Кристиан? — шептал он. — Подать вам воды? Позвать доктора Бетелла?       — Иди спать, — тихо отвечал я, пытаясь улыбнуться сквозь тупую боль. — Тебе нужно высыпаться, Синто.       Мне хотелось разгладить пальцами морщинку, которая, казалось, навеки поселилась меж его бровей.       Он яростно качал головой.       — Мы скоро будем в Англии, ветер попутный. Там высплюсь, а пока не хочу оставлять вас одного на ночь.       У меня не было сил на споры, и я просто любовался им при тусклом свете керосиновой лампы, пока усталость не смежала мои веки. По утрам меня будил уже Рональдс.       Одной ночью, за пару недель до прибытия в Ливерпуль, я проснулся от приглушённых голосов рядом, один из которых здесь было слышать непривычно. Не то что бы Джерри не являлся навещать меня, но каждый раз весь его облик выражал жалость и неловкость, и смотреть это было тяжко. Субординация тяготила нас обоих, поэтому мы предпочитали общаться через Синто.       Мне было прекрасно известно, что в связи с моей нетрудоспособностью нагрузка на обоих моих помощников возросла, и, по словам многих навещавших меня людей, Кифер принял на себя не только большую часть обязанностей капитана, но и постоянно пытался облегчить участь Синто.       Я чуть приоткрыл глаза и увидел их обоих в ногах своей койки. Джерри обеими руками держал Синто за плечи, а голова последнего была измождённо понурена к груди. В полутьме его заострившийся профиль казался трагичным.       Затем Синто выскользнул из хватки Джерри и подошёл к стоящему у койки стулу, на котором сидел по ночам. Кифер рванулся за ним и опустился на колени рядом. Я прикрыл глаза, чтобы не выдать своё бодрствование, и сосредоточился на слуховом восприятии.       — Джерри, это плохая идея, — тихо и устало произнёс Синто.       — Почему? Ты отталкиваешь меня снова и снова. Прошло почти семь лет. Я извинялся множество раз, ты говорил, что простил… Просто скажи, в чём дело? Почему ты не даёшь мне быть рядом, почему не подпускаешь к себе?       Шорох ткани.       — Нет, я говорю серьёзно, Синто. Почему? — в голосе Джерри звучала ярость и обида, и я мог представить себе его раскрасневшееся лицо и сжатые губы — выражение, которое видел слишком часто.       Вздох.       — Пожалуйста, уходи.       — Нет.       — Джерри, мы не можем быть вместе.       — Мы были вместе. Помнишь, тогда, осенью 1850-го? В Триполи? Я так сильно сожалею обо всём, что случилось после этого, Синто, ты это знаешь!       А вот это… Это была та самая правда, которую я годами жаждал знать, но теперь хотел бы никогда не слышать. Если бы существовал в этом мире источник забвения, в этот момент я как никогда в жизни желал бы из него напиться. Джерри был первым, Джерри был до меня. В свете всего происходящего в моей жизни в данный момент это должно было показаться неважным. Но почему-то душевная боль в это мгновение взяла верх над физической.       — Если хочешь, — торопливо продолжал Джерри, — мы можем поменяться ролями. Если это то, чего ты хочешь. Если это то, что тебе нужно.       Горький смех и шорох ткани.       — Разумеется. Это именно то, что мне нужно, — снова этот хриплый, измученный смех.       — Ты любишь меня? — тихо спросил Джерри. — Я знаю, что нравлюсь тебе, ты не можешь этого отрицать. Почему ты не хочешь быть со мной? Объясни.       Молчание длилось около минуты. Они не двигались. Затем Синто прошептал:       — Помнишь, как прошлой зимой ты пригласил меня в гости к себе домой?       — Да, помню. И что? Всё прошло нормально.       Я так и видел, как он хмурится. Мне всегда так легко было вообразить богатую мимику Джерри, но я никогда не мог представить выражение лица Синто, как если бы не он делил со мной мгновения экстаза и блаженства в течение нескольких безумных лет.       — Твоя мать смотрела на меня таким взглядом, словно желала моей смерти или как минимум исчезновения. Она разговаривала со мной сквозь зубы и сватала за тебя всех девушек округи, постоянно восхищалась семейством твоего брата и поглядывала при этом в мою сторону, словно пытаясь таким образом дать мне понять, что я всегда буду нежеланным в её доме. Даже в качестве друга.       Джерри издал невнятный звук.       — Перед отъездом она сказала мне… — голос Синто сорвался, но он откашлялся и продолжил, — чтобы я оставил тебя в покое. Что пока я рядом, ты сам не свой. Что я приворожил тебя, уж не знаю каким способом. Что о тебе шепчутся в родной деревне, и ей стыдно смотреть в глаза соседям. И что она нашлёт на меня проклятье, если я продолжу наши отношения, даже когда я поклялся ей в том, что они совершенно невинны.       — Я ничего подобного не знал. Я… ничего такого не видел, — голос Джерри звучал растерянно.       — Конечно же ты не видел, — прозвучало в ответ. Голос Синто был не просто измождённым, он был почти мёртвым. — Ты не видел, потому что смотрел только на меня. Ты не имеешь права смотреть на меня так, Джерри.       — Как так? — умоляюще спросил тот. — Как? Я люблю тебя и не могу смотреть на тебя иначе.       — В этом-то и дело. И все видят это. Твоя мать видит. Кристиан… — его голос снова сорвался. Моё сердце истекало кровью. — Капитан Палмер видит. Он всегда это знал, всегда.       Джерри фыркнул.       — Да уж. Я в курсе.       Молчание.       — Джерри, я тебе не нужен. Ты можешь вернуться на берег, найти себе жену, завести детей. Ты можешь устроиться на рыболовецкое судно и не уходить в море надолго, не оставлять семью на месяцы и годы. Такого моряка, как ты, возьмёт к себе любой капитан.       — Нет.       — Не будь таким упрямым.       — Хорошо. Ладно. Если я так сделаю, что будет с тобой?       — Неважно.       — Важно.       — Живи своей жизнью, Джерри. Я… опасен для тебя. Наша дружба уже портит твою репутацию. Только представь, что случится, если мы дадим ещё больше пищи для сплетен.       — Мне всё равно.       — Твоей матери не всё равно. Твоей семье не всё равно. Мне не всё равно. Капитану Палмеру…       Удар кулаком по дереву. Сердитые шаги прочь от койки.       — Почему ты говоришь за всех? Почему ты решаешь, что лучше для меня?       Лёгкий звук других шагов. Шагов Синто. Я узнал бы их из тысяч.       — Что… — голос Джерри сорвался, шорох одежды, затем — стон. Я зажмурил глаза, сжал веки так сильно, что во тьме увидел зелёные круги. Почему им обязательно целоваться здесь? Тяжёлое дыхание, вздохи и…       — А теперь прощай, — тихо сказал Синто. — Уходи.       — Но…       — Тебе не понятно? Уходи! — в его голосе звенела ярость. — Уходи. Я не люблю тебя.       Тишина казалась оглушающей. Затем тяжёлые шаги, в которых слышалась обречённость, направились к двери, скрипнула створка.       — Если ты думаешь, что я тебе поверил, ты ошибаешься.       Дверь хлопнула. Синто судорожно вздохнул раз, другой, затем его дыхание вновь стало ровным. Я чувствовал его присутствие рядом, мне хотелось потянуться к нему, привлечь в свои объятия, утешить. Я не мог этого сделать. Не только потому, что был узником своего сломанного тела, но и потому, что если бы я дал ему понять, что слышал этот разговор, он почувствовал бы себя униженным, ничтожным, виноватым. А он не был таким, он был идеальным. Слишком хорошим для Джерри и уж подавно — для меня самого.       Тихо скрипнул по полу придвинутый стул. В моё плечо уткнулась голова. Я изо всех сил старался сохранить спокойствие, но кажется, очередной вздох вышел неровным. Какое-то время мы дышали вместе — его голова на моём плече, как десятки, возможно, сотни раз до этого. Обычно именно я искал утешения у Синто, да и нынешнее моё положение совершенно не соответствовало роли того, кто может оказать поддержку и облегчить страдания, но его доверие было настолько лестным и желанным, что я едва не расплакался от облегчения, слегка согнув шею и целуя его макушку. Воистину, с этим миром что-то было не так, словно однажды планета решила вращаться в обратную сторону, а мы все утратили твёрдую землю под ногами. Но мы были моряками, привыкшими к шаткой палубе и шальным ветрам, нам ли было привыкать к подобному?

****

      — Кристиан, я тоже больше не выйду в море — сказал мне Синто через несколько дней, когда «Эос» вот-вот должна была встретить английский берег.       Тогда я уже мог сидеть и начал чувствовать левую ногу, а боль стала гораздо более терпимой, хотя и приходилось регулярно просить доброго доктора дать мне настойку опия.       Мы расположились в шезлонгах на палубе с подветренной стороны. Старший матрос мистер Стэнтхэм помог Синто вытащить меня на воздух.       — Не волнуйтесь, капитан, мы не будем нести вас на руках, — насмешливо сказал мой дорогой, любимый мальчик. — Ваше достоинство неприкосновенно. Просто позвольте взять вас под руки и поддержать за пояс.       Стэнтхэм бодро выразил согласие с планом действий, но в его глазах я видел жалость. Это мерзкое, мучительное чувство сквозило почти в каждом взгляде, в каждом слове. Люди общались со мной либо с преувеличенным энтузиазмом, либо с разрушительным для мужской гордости сочувствием. Это было невыносимо. Единственными, кому такое поведение было чуждо, являлись Синто и доктор Бетелл. Лишь в их обществе я не чувствовал себя безнадёжным калекой каждую секунду. Но это не значило, что я забывал об этом.       Я засмотрелся на профиль Синто, который задумчиво глядел вдаль. Он заметно похудел, хотя и так был слишком тонким. Возле его губ залегла грустная складка разочарования, а под глазами — голубые тени. На виске билась сиреневая жилка. Его волосы отросли слишком сильно, и теперь их приходилось стягивать в смешной короткий хвостик. Но даже вопреки всему этому он был прекрасен.       — Не говори глупостей, парень, — проворчал я, поправляя плед на своём плече. Всего одной травмы хватило, чтобы я начал превращаться в вечно мёрзнущего старика. Мало того, что меня и так раздражала беспомощность и необходимость пользоваться услугами других людей для совершения элементарных действий. К счастью, я уже хотя бы мог помочиться самостоятельно, не прося Синто, доктора или стюарда Рональдса держать мой член. Когда это делал Синто, я умирал от унижения и благодарности, думая лишь о том, насколько ему, должно быть, противно. Этот орган был прекрасно знаком ему, побывав в самом интимном отверстии его тела, но всё же… Он был слишком молод и красив, чтобы помогать облегчиться старому инвалиду. И тем не менее, он делал это с безмятежной мягкостью, словно нянчился с ребёнком. Он мог бы стать прекрасным отцом.       — Я вполне серьёзен, капитан, — ответил он. — Я больше не выйду в море. Это последнее плаванье.       Я неловко повернулся к нему, схватил рукой за плечо и легонько встряхнул.       — Мистер Голдман, вы ещё станете капитаном собственного судна. Неужели никаких амбиций? Никакого желания заставлять этих бедняг драить палубу до умопомрачения?       Он усмехнулся, не отводя взор от горизонта. Солнце раскрашивало небо в розовый цвет, вслед за которым опускалась синяя атлантическая ночь.       — У меня никогда не было амбиций, сэр, я всего лишь хотел быть частью этой прекрасной стихии.       — А теперь? — тихо спросил я. — Что теперь, Синто? Твоя стихия оказалась слабее перед ураганом совсем другого происхождения? Более или менее… фигурального?       Он перевёл на меня глаза, которые казались совсем больными.       — Я не могу так поступить с ним, — прошептал Синто. — Он должен быть свободен. Я опасен. Я погублю всё, к чему прикоснусь, как погубил вас.       — Это неправда, — сказал я и оглянулся. В стремительно наступающих сумерках мы были одни. Где-то неподалёку звучали приглушённые голоса команды, но здесь, на подветренном левом борту, мы были наедине. Я обхватил ладонью его щёку и нежно погладил большим пальцем острую скулу. Он прильнул к моей руке и закрыл глаза, словно измученное животное, с доверием тянущееся к руке хозяина. Несколько секунд мы оба не говорили и не шевелились, боясь разорвать блаженство момента. Затем он отстранился, а я положил руку на колени.       — У тебя одна жизнь, мальчик мой, — сказал я, хотя каждое слово кинжалом врезалось в моё сердце. — Не отвергай возможность быть счастливым, какой бы безумной и маловероятной она ни была.       Он внимательно смотрел на меня своими тёплыми, сияющими глазами.       — А вы? — спросил он.       И я знал, что если бы попросил его остаться со мной, разделить мой кров, мой стол, мою постель и наполнить мою жизнь новым смыслом, он бы согласился. Он не любил меня так, как любил Джерри — безоговорочно и беззаветно, — но он любил меня. В этом я был уверен так же, как в том, что вслед за днём наступает ночь, как в том, что Луна управляет приливами и отливами, как в том, что некоторые люди рождены быть одиночками, но он — не из таковых.       — Со мной всё будет в порядке. Ты ведь будешь навещать меня, верно? Привезёшь мне бочонок ямайского рома, коробку кубинских сигар и эти странные ароматные палочки, которые поджигают китайцы.       Он склонил голову и слабо улыбнулся.       — Помнится мне, что ото всех перечисленных вещей у вас болит голова, — уклончиво сказал он, избегая моего взгляда.       Я прищурился и легонько потрепал его по локтю.       — Жаль только, что мне придётся поставить «Эос» в док, — сказал я, внезапно ошеломлённый тем, что вместе со своей судьбой мне придётся решить судьбу корабля. — Я не смогу её продать… Не поднимется рука. А ты не захочешь принять её в дар, верно?       Синто резко поднял голову и задумчиво уставился куда-то между моих глаз.       — Кристиан… Я понимаю, что это странное предложение, но… — он умолк, кусая губу. — Я не приму её в дар, но мог бы купить её.       Мои брови поползли вверх.       — Родители оставили мне капитал, которым я мог воспользоваться по достижении 25 лет. Срок вышел два года назад, — его взгляд загорелся. — Вы продадите мне корабль?       Я всё ещё не мог понять, что он задумал.       — Ты сказал, что не выйдешь больше в море, — медленно произнёс я. — Но ты хочешь купить судно. Ты наймёшь капитана? — внезапно меня осенило. — О!       Какое-то время мы смотрели друг на друга. Синто быстро и поверхностно дышал, в его глазах был лихорадочный блеск и квант безумия.

****

      Мне не довелось присутствовать при их разговоре, и я мог лишь догадываться, как всё прошло и о чём было сказано. На следующий день Синто пришёл ко мне в госпиталь с утра, он выглядел бледным и усталым, но при этом словно стряхнувшим с плеч тяжкую ношу. Мы не говорили о Джерри, у каждого были на это свои причины.       Но Джеральд Кифер не был бы собой, если бы не явился ко мне лично, чтобы высказать своё мнение касательно происходящего. Я сидел на веранде, закутанный в тёплое пальто и два одеяла, наслаждаясь последними лучами солнца поздней осени. Он выглядел таким же несчастным и яростным, как много лет назад, в тот день, когда Синто был наказан плёткой. Только в этот раз наказаны были мы с Джерри.       — Вы, — сдавленно выговорил он, — забираете Синто, а мне отдаёте корабль. Разве это честный обмен?       Я покачал головой.       — «Эос» теперь принадлежит Синто, он хочет видеть тебя капитаном. Я не имею к этому никакого отношения.       Джерри нервно ходил туда-назад передо мной, а я наблюдал за ним. Он сердито сжимал руки в кулаки и прикусывал щеку изнутри.       — Он уедет с вами?       Я кивнул, отрицать было бессмысленно. Джерри зарычал.       — Послушай, Джеральд, — сказал я нарочито спокойным голосом. — Синто всегда рвался в море. Он не создан жить на суше.       Джерри остановился и уставился на меня воспалёнными от бессонницы глазами.       — Для того, чтобы он это понял, ему нужно время, — мягко сказал я. — Его решение было импульсивным. Он… передумает.       Кифер тяжело дышал и, похоже, не верил мне. Вряд ли я мог его убедить, не в таком состоянии.       — Он уезжает с вами, — тихо сказал он с мучительной болью в голосе. — Он бросает меня. Я должен уважать его выбор.       Не успел я возразить, как он развернулся и бросился прочь, бросив напоследок наполненное презрением «Прощайте!»

****

      Джерри появился на моём пороге через полгода после того, как «Эос» вошла в ливерпульский док, и через пять месяцев с того момента, как я оказался в своём фамильном доме в Корнуолле. Синто поехал туда со мной, я не смог отказать ему. Один-единственный раз, уже после того, как меня выписали из госпиталя, я спросил его, уверен ли он в своём выборе. Он посмотрел на меня невозмутимым взглядом и кивнул. Но по тому, как поспешно он отвёл глаза, было понятно, что его уверенность словно хрупкая ракушка, которую можно легко раздавить между пальцами. И я знал, чьи пальцы подошли бы для этой работы, но… Я был одинок, испуган и разочарован и предпочёл потешить свой эгоизм за счёт его верности какому-то вымышленному, нелепому долгу, и единственным условием было:       — Две недели, Синто. Ты поможешь мне устроиться и подобрать прислугу, а затем уедешь? Обещай!       Он упрямо смотрел в окно, поджимая свои точёные губы, смотреть на которые, но не целовать, было отдельной пыткой.       Две недели плавно перешли в три, в четыре, в шесть. Когда счёт пошёл на месяцы, я напился и с руганью попытался прогнать его из дома. В ярости я захлопнул за собой дверь в спальню, а затем не смог пересесть из своего кресла на колёсах на кровать самостоятельно, неловко вывалившись и ударившись о тумбочку. Я очнулся в предрассветной тиши, на холодном полу в луже собственной рвоты, не в силах подняться и проклиная себя за беспомощность, Синто — за бессмысленную, нелогичную верность, а Джерри — за обидчивый и упрямый нрав. Не дождавшись меня к завтраку, Синто взломал замок на двери и посмотрел на меня тем самым укоризненным взглядом, которым мать смотрит на ребёнка, вновь испачкавшего парадную одежду — разочарованно, смиренно и всепрощающе. Не знаю, почему его не тошнило от меня так же сильно, как меня самого. Он помог мне подняться, обмыл и переодел. Всё это время я избегал встречаться с ним взглядом, испытывая стыд и унижение. Мой прекрасный возлюбленный не должен был возиться с моим жалким немощным телом, которое не могло вызывать ничего, помимо отвращения и презрительной жалости. Я хотел, чтобы он помнил меня сильным.       Пусть ему множество раз приходилось видеть меня обнажённым после травмы, но от этого каждый следующий раз не становился легче.       С первых же дней после нашего приезда Синто пытался соблазнить меня, добиться интимной близости. Я не поддавался. Видит бог, как я хотел его. Но и у меня была какая-то, пусть и жалкая, гордость. Я не желал, чтобы он занимался любовью с немощным стариком, чьё тело было терзаемо болью, обезображено дряблостью мышц и отмечено безжалостными метками возраста. Помимо того, я вынужден был констатировать, что моя тяга к нему больше напоминала отчаянные попытки вцепиться в спасательный трос, а не влечение пылающего страстью любовника.       Он приходил ко мне по ночам, не раз и не два. Медленно снимал с себя одежду, сводя с ума плавностью движений и обворожительной грацией. Его тело было таким же совершенным, как и в годы минувшей юности, хотя возраст Синто уже приближался к тридцати. Он находился в самом расцвете лет, когда человек всё ещё силён и ловок, но уже утратил присущие подростковому возрасту угловатость и неуверенность, а зеркало не пугает морщинами и сединой. Он был прекрасен. И сама мысль о том, что лучшие годы жизни Синто решил провести в глуши, вдали от своей мечты, в компании угрюмого инвалида, казалась отвратительной. Он не заслуживал быть вдали от того, к кому рвалось его запутавшееся сердце.       Он отправился за мной, как пёс, которому больше некуда идти, разве что за человеком, который, в отличие от прочих, не ударил, а приласкал. Я задался вопросом, какова была его жизнь вне моих объятий? Неужели ему было некуда пойти, неужели он чувствовал себя настолько чуждым на суше, в Англии, на планете Земля?       Мы оба страдали. И я был уверен — не только мы с Синто. Где-то там был Джерри, самоуверенный, ершистый Джерри, который, должно быть, разрывался от любви и ненависти, ни в чём неповинный Джерри, затянутый в паутину наших болезненных страстей.       И тогда я написал ему. С помощью домоправительницы тайком отправил письмо с приказом приехать. Я не сказал ничего конкретного, но дал понять, что дело в Синто, и был уверен, что парень не ослушается своего бывшего капитана, как бы сильно он меня не презирал по личным мотивам.       Джерри появился в середине апреля, когда в воздухе отчётливо повеяло весной. Он пришёл со станции в районе обеда. Мы как раз вернулись с жалкого подобия прогулки по берегу. Моё инвалидное кресло если и могло проехать по вымощенным или даже достаточно хорошо утоптанным дорожкам сада, то на подходе к побережью, где твёрдая почва плавно переходила в сыпучий песок, оно было совершенно бесполезным устройством. Синто не раз предлагал перенести меня на руках, но подобный порыв был пресечён на корню. Хоть какая-то гордость во мне ещё оставалась, и лучше бы я и вовсе не приближался к серому бурливому магниту моряцкой души, чем позволить тому, кого любил больше всего в этом жестоком мире, срывать спину ради нескольких минут сомнительной, омрачённой безысходностью радости почувствовать волну у своих ног.       Но он не сдавался. Синто помогал мне выбраться из кресла и медленно, о как медленно, вёл к линии прибоя. Каждый шаг по неровной почве давался с трудом. И если в уединении своей спальни, перемещаясь от кровати к окну и назад, я ещё мог позволить себе гримасы и стоны боли, то в присутствии Синто я кусал внутреннюю поверхность щёк, находя в привычке Джерри способ превозмочь страдания, и изо всех сил сосредоточивался на тепле его тела, прижатого к моему, на ощущении тонких, сильных рук, обнимающих меня бережно и крепко.       Дорога к одиноко стоящей у воды акации занимала не менее получаса, и мне сложно было сказать, кому из нас было тяжелее и кто ради кого предпринимал этот мучительный ежедневный путь.       И вот когда мы, усталые и слегка разочарованные в себе и друг в друге, наконец явились домой, в гостиной у камина стоял Джерри Кифер, с румянцем на всю щёку и крепко сжатыми губами. Казалось, за несколько месяцев нашей разлуки он ещё сильнее окреп и окончательно повзрослел, став привлекательным зрелым мужчиной, который явно разбил не одно сердце.       Он вежливо поздоровался со мной, спросив о самочувствии и неуверенно кивнул на мой любезный и уклончивый ответ. Его сияющие голубые глаза не отрывались от Синто, который был ещё более притихшим, чем обычно. Я попросил домоправительницу накрыть обед на троих и принялся расспрашивать Джерри о семье, о родных местах и о планах на будущее. Синто сдавленным голосом попросил позволения освежиться перед обедом и покинул гостиную, провожаемый умоляющим взглядом нашего гостя. После ухода моего возлюбленного компаньона Джерри обратил взор на меня.       — Вы просили меня приехать, Кристиан.       — Да, — ответил я, после чего наступило молчание. Джерри выжидающе приподнял брови, а я набирался мужества произнести те самые слова, которые душили меня, обжигали язык, были моим проклятьем.       — Увези его отсюда.       Глаза Джерри стали огромными и круглыми, он невольно отшатнулся, словно получил удар под ребро.       — Увезти его… что? Что вы хотите этим сказать? Синто согласен уехать? — промямлил он, то краснея, то бледнея, и я решил, что посчитал его зрелым преждевременно.       — Он ещё не знает о том, что уедет с тобой, — сказал я. — Но завтра утром я хочу, чтобы ни одного из вас не было в этом доме.       — Вы отпускаете его? — спросил Джерри хриплым, прерывающимся голосом.       Я усмехнулся.       — Вопреки твоему не самому лестному мнению обо мне, Джеральд, я его не держу. И никогда не держал, — я говорил и сам в это верил, ведь я действительно не держал его за руки, но и не набрался решительности прогнать по-настоящему. — Возможно, когда-то я питал наивную надежду, что смогу быть с ним, но она всегда была слабой и окончательно умерла в тот день, когда моя собственная глупость обрекла меня на физическую неполноценность. Я не хочу, чтобы он похоронил себя здесь. Синто… заслуживает лучшего. Ему не нужна тихая гавань.       — Почему вы думаете, что я уговорю его уйти со мной? — изумлённо перебил меня Джерри.       — Потому что он любит тебя, — спокойно ответил я.       Он горько рассмеялся.       — Вы уверены?       Удержаться от снисходительного, покровительственного тона было сложно, и я решил позволить себе эту маленькую слабость.       — Он любит тебя и поэтому хочет отпустить. Потому что верит, что тебе будет лучше где-то ещё и с кем-то другим. Он любит тебя так же сильно, как я люблю его. И поэтому я его отпускаю. К тебе. Я верю в тебя, верю в него, а главное — я верю в вас обоих. Я хочу, чтобы вы были счастливы и свободны.       Он прошагал к дивану, словно слепец, не разбирая дороги и ударившись голенью о журнальный столик. Я поморщился. Это, должно быть, было чертовски больно. Но Джерри, казалось, не заметил. Он обессиленно рухнул на диван и уронил голову в ладони.       Несколько минут мы оба молчали. Когда он поднял на меня взгляд, его глаза были ясными и решительными, а голос звучал твёрдо.       — Спасибо, сэр, — сказал он. — Я сделаю всё, что в моих силах.

****

      Поздний обед был накрыт для нас, когда уже стемнело. Мне изо всех сил хотелось сохранить видимость нормальности, но, сидя за столом с Синто и Джерри, которые словно сговорились вести себя самым ненормальным образом, я лишь безразлично поглощал пищу, не ощущая ни вкуса, ни насыщения. Синто, казалось, вообще не прикасался к еде, а его пальцы вцепились в вилку с такой силой, что кончики ногтей побелели. Джерри, наоборот, ел, не жуя и не разбираясь в том, что кладёт в рот. Мои потуги поддерживать светскую беседу не увенчалась успехом: Синто молчал, Джерри отвечал невпопад. Это всё было смешно и невыносимо грустно.       Наконец, когда формальности были соблюдены, бледный Синто выскочил из-за стола, а Джерри принялся нервно грызть ногти, я сдался.       — Он в библиотеке, — сказал я. — Иди к нему.       Молодые люди начали вызывать у меня раздражение своей глупостью. Неужели и я был таким же когда-то?       Джерри посидел ещё пару минут, уставившись в никуда, а потом извинился и вышел из гостиной. Я с облегчением выдохнул. Предгрозовое напряжение в атмосфере дома можно было ощутить кожей. Казалось, что закончиться всё могло либо убийством, либо страстным примирением. При всей своей мелочности, мне бы не хотелось увидеть первый вариант развития событий.       Библиотека в моём доме соединялась с маленьким кабинетом, куда я и направился. Хорошо смазанные колёса кресла бесшумно передвигались по усланному ковровой дорожкой коридору. В кабинете я подъехал к тяжёлой портьере, за которой была дверь в библиотеку, и отодвинул её. Чуточку приоткрыв дверь, я получил обзор на часть комнаты — камин, журнальный столик, кресла и кусочек дивана с полосатой обивкой.       Синто стоял у камина, безвольно опустив руки по бокам и глядя на огонь. Джерри сидел в одном из кресел, поставив локти на колени. Стакан с виски стоял на столике перед ним. Похоже, до моего появления ему предложили выпить.       — Синто, — сказал он после продолжительного молчания, которое, казалось, оба боялись нарушить, — ты не можешь убегать бесконечно. Нам нужно поговорить.       — Говори, Джерри. Я тебя слушаю, — Синто сложил руки на груди и задрал подбородок. Он был настроен сражаться.       Джерри встал и сделал несколько нервных шагов по комнате.       — Я приехал за тобой.       Синто усмехнулся и покачал головой.       — Не начинай этого снова.       — Ты мне нужен, Синто. Я не могу без тебя, — Джерри упорно не сводил с него глаз, словно пытаясь загипнотизировать.       — Ты сможешь. Тебе всего лишь нужно найти кого-нибудь другого, — сказал Синто несчастным голосом. Даже я не поверил его словам.       — Мне не нужен никто другой. Я люблю тебя. Как я могу быть с кем-то ещё, если у меня на груди выбито твоё имя? — Джерри шагнул к нему ближе. Расстояние между ними было не больше метра. Синто было некуда отступать, впрочем, он и не собирался.       — Глупый детский поступок, Джерри, и неубедительный аргумент, — сказал он с раздосадованным вздохом. — Твоя кожа и так покрыта словами и рисунками, потерявшими значение. Однажды моё имя станет парой таких же бессмысленных символов, которые, разве что, мало кто сможет прочитать.       — Этого никогда не случится. Больше всего на свете я хотел и хочу быть с тобой, душой и телом. И не перестану этого хотеть.       — Когда мы были вместе в первый раз, ты заплакал и ударил меня.       Должен сказать, я не ожидал подобных признаний. Они стояли друг напротив друга, два упрямца, и ссорились вместо того, чтобы целовать друг друга. Джерри смутился.       — Я… Я перенервничал.       — Ты заплакал, ударил меня и сбежал, — сказал Синто ровным голосом, в котором прятались придушенные нотки горечи.       — Мне было семнадцать.       — Ты заплакал, потому что испугался.       — Это был мой первый раз.       — Первый раз с парнем, ты хочешь сказать.       Синто был у Джерри первым. Я не успел как следует обдумать эту информацию, как они продолжили разговор.       — Скажи ещё, что ты не испугался в свой первый раз.       — Тот раз и был для меня первым.       — Нет… — Джерри отшатнулся назад, а его лицо вытянулось.       — Да, Джерри. И в отличие от тебя, я ни разу даже не был с женщиной. И если твоя роль ничем принципиально не отличалась от того, что ты делал раньше, то моя во многих культурах, в обществе и среди обычных людей считается унижением, проявлением слабости, чем-то, чего мужчина должен стыдиться, — Синто перевёл дыхание.       — Синто… — Джерри тянулся к нему, всем своим видом излучая раскаяние.       — Но знаешь, что самое интересное? То, что мне не было стыдно, я не чувствовал себя униженным или побеждённым, я не почувствовал, что стал хуже. Я просто понял, кем я являюсь, и принял это. И когда моё тело познало наслаждение, разве должен я был избегать его? Я подавлял свою жажду и влечение, и это было более неестественным, чем то, что мне хотелось быть с мужчиной, а не с женщиной. Я узнал радость плотской связи и захотел большего.       — И ты отдался Кристиану, — убитым голосом констатировал Джерри. Мои мысли скакали галопом, все кусочки нашей общей истории выстраивались в ровный ряд.       Синто издал то ли всхлип, то ли смешок.       — Ты не имеешь права судить меня. Мной управляла та же тяга, которая влечёт тебя и других парней в бордель на каждом берегу, где вы покупаете любовь за монеты. То же самое естественное желание ощутить тепло и тяжесть другого тела, ласку и нежность в этом мире, где нежности почти не осталось. Я тоже хотел всего этого, я был юным и безрассудным. Единственное различие между нами — это моё нежелание покупать любовь. Я хотел, чтобы меня любили бескорыстно, за меня самого, а не за деньги. И Кристиан любил меня.       — Как же! — Джерри вскинул руки в воздух в жесте разочарованного смирения. — Он так любил тебя, что заставил меня смотреть, как вы с ним сношались, как животные.       — Что это значит?       Выходит, Синто ничего не знал. Мой рот наполнился горечью.       — То и значит. Он попросил меня зайти к нему в кабинет в определённое время и оставил дверь в спальню приоткрытой. Я всё видел и слышал.       — Кристиан… Всегда был неуверенным в себе, в отличие от тебя. Но ты мог уйти и не смотреть, — Синто нападал и оборонялся, как опытный военный.       — Не мог.       О, моя жалкая месть, моя попытка пометить свою территорию и показать, что Синто принадлежит мне. Теперь я испытывал жгучий стыд за тот поступок.       — Ты мог уйти, Джерри, но не ушёл. Тебе понравилось.       Джерри прерывисто выдохнул. В щель я видел, что его лицо пылает, а руки дрожат.       — Нет. Нет, не понравилось.       Синто, стоявший прямо перед ним, сделал шаг в сторону и принялся задумчиво передвигать предметы на каминной полке: пару статуэток, картину в рамке, мелкие бессмысленные сувениры, которые часто загромождают интерьер, служа исключительно качественными пылесборниками.       — Почему ты тогда не ушёл? — спросил он тихо. — Ты видел меня в самые интимные моменты, которые я разделял с другим, а перед этим сам меня отверг…       — Я не отвергал тебя! — воскликнул Джерри. — Я испугался и… натворил всякого. Но я попросил прощения, и я действительно раскаялся. А ты утверждал, что на нашей дружбе это не скажется.       Синто вздохнул.       — На нашей дружбе это не сказалось. Я всегда был твоим другом и остаюсь им.       Джерри раздражённо вскинул руки вверх.       — И я тебе благодарен! Но мне больше не семнадцать лет и не двадцать. Синто, я теперь взрослый и полностью отдаю себе отчёт в том, кто я и чего хочу. Кого хочу. И я хочу тебя, — к концу тирады его голос звучал почти умоляюще.       — Джерри… — в одном слове, казалось, была вся безнадёжность и всё разочарование мира. Мне внезапно захотелось схватить Синто за плечи и хорошенько встряхнуть. Но мне не пришлось этого делать — Джерри вцепился в его предплечья и притянул к себе, беспорядочно и неуклюже целуя в шею, скулы и щеки.       — Пожалуйста, Синто, — просил он, — дай мне ещё один шанс. Все люди заслуживают второй шанс, даже такой придурок, как я.       Я понял, что Синто окончательно капитулировал, когда выражение его лица из стоического стало растерянным, а руки потянулись к Джерри, как по собственному велению. Первый отчаянный поцелуй был похож скорее на взаимодействие двух стеснительных подростков, чем на осознанные действия взрослых мужчин. Их взаимная жажда и потребность сбросить напряжение неаккуратно срывали с них одежду прямо там — посреди библиотеки, у камина. Синто потянул Джерри за собой, опускаясь на лежащий на полу коврик, словно не решаясь воспользоваться диваном у окна.       То, как они прикасались друг к другу, будто бы пытаясь убедиться в реальности происходящего, в материальности тел, — казалось неловким и пронзительным одновременно, вызывая у стороннего наблюдателя, каковым являлся я, смущение и трепет. Их поцелуи были то жадными и голодными, то целомудренными и ласковыми. Джерри то и дело отстранялся, чтобы посмотреть на Синто изумлённым взглядом. Возможно, пресловутый первый раз действительно имел настолько глобальное значение в жизни человека, что, будучи болезненным опытом, мог держать двоих безумно влюблённых друг в друга людей порознь годами. Мои губы скривила невесёлая усмешка.       — О боже, боже… — бормотал Джерри, покрывая поцелуями грудь и живот Синто. Я так хорошо его понимал.       — К которому из богов ты взываешь, Джерри? — спросил тот, приподнимаясь на локтях. Джерри рассмеялся, уткнувшись лбом в его пупок и нежно потираясь носом о дорожку тёмных волос, спускающуюся вниз.       — Ко всем, — прозвучало в ответ. — Ко всем и к каждому.       Синто обхватил его скулы обеими руками и притянул в поцелуй. Они целовались неспешно, но страстно вылизывая рот друг друга. Мускулистое тело Джерри с его смуглой, золотистой кожей почти не позволяло мне рассмотреть Синто, словно защищая его от моего взора. Но в этот момент, казалось, они услышали мои мысли, и Синто перевернул Джерри на спину, седлая его талию и откидывая назад свои отросшие волосы. Они переплели пальцы соединённых между их телами рук и на секунду замерли, словно не зная, что делать дальше. Затем Джерри развёл руки в стороны и тем самым притянул Синто к себе, а тот склонился к нему, приникая к его губам долгим и чувственным поцелуем. Со стоном Джерри выгнулся, скользя своим возбуждённым членом по пояснице Синто, который тёрся промежностью о его гладкое, практически лишённое волос тело. Крупные, сильные пальцы легли на бледные ягодицы и рывком притянули их вперёд, пока такой знакомый мне, слегка изогнутый член Синто не коснулся жадных розовых губ. Джерри высунул язык и облизал головку, а затем с влажным звуком втянул её в рот. По спине Синто пробежала дрожь, и он не смог сдержать всхлип, подаваясь вперёд. Я невольно задался вопросом, был ли у него кто-то все те годы, что мы провели порознь? Зная его характер, избирательность и осторожность, я бы предположил, что никого не было, и теперь жадное молодое тело требовало своего. Несколько раз толкнувшись в рот заворожённого происходящим Джерри, Синто со стоном отпрянул и снова склонился к его губам, что-то шепча настолько тихо, что я не мог расслышать.       Их движения стали резкими и нетерпеливыми. Джерри сел, удерживая Синто на себе, и впился поцелуем в его сосок, от чего тот откинул голову назад, закусив губу. Они тёрлись друг о друга, сжимали мягкую плоть подрагивающими от страсти пальцами, ласкали кожу и волосы, развратно и откровенно целовались… И это завораживало. Я не смог бы этого отрицать, даже если бы захотел. А я хотел, мечтал заметить несовершенство, которого не было. Они подходили друг другу — молодые, сильные, прекрасные и такие разные. Тёмные гладкие волосы Синто и золотистые вьющиеся кудри Джерри, бледная кожа и персиково-золотистая, скользящие движения, сладкие вздохи. Крепкие пальцы Джерри, погружающиеся в тело, которое я когда-то знал лучше, чем своё собственное, сдавленные стоны Синто, привлекающего светловолосую голову любовника к своей груди, их прижатые друг к другу тела.       Полагаю, мне должно было быть больно, отвратительно и горько, но как ни странно, этих чувств не было. Не было ни зависти, ни ревности, лишь сожаление и ностальгия, печаль и опустошение, и странное, неподвластное разуму ощущение правильности происходящего. Словно я изначально был лишним, стоял между ними, мешая предназначению, а теперь постиг своё место, занял его и именно так в конце концов должно было произойти. Возможно, тот индейский шаман был прав. И боги это знали.       Теперь Джерри гладил спину Синто обеими ладонями и смотрел на него снизу-вверх искренними доверчивыми глазами, а тот приподнялся на коленях над его бёдрами, лаская оба их члена тонкими длинными пальцами.       — Я не боюсь, — тихо сказал Джерри. — В этот раз я не зарыдаю, не ударю тебя и не сбегу, ошеломлённый наслаждением, которое ты мне подаришь. Сегодня я уверен.       Синто слегка нагнулся и поцеловал его в затрепетавшие веки, в нос, в губы, и сказал в ответ:       — Ну смотри, возможно, я всё же заставлю тебя плакать.       С этими словами он приподнялся и приставил член Джерри к своему анусу. Тот закусил губу и заломил брови от предвкушения. Одним плавным движением Синто опустился вниз, и оба застонали. Они обнимали друг друга так крепко, что казалось, слились в единое целое, как два океанских течения сливаются в единый поток, определяющий погоду на сотнях миль моря и суши.       Движения, шёпот, вздохи, всхлипы и… имена.       — Джерри, Джерри… — повторял Синто, цепляясь за его плечи, и в голосе был то вопрос, то мольба, то приказ, то констатация того факта, что именно Джерри сейчас с ним, в его теле, мыслях и сердце.       По спине Джерри стекал пот, рисуя на гладкой тёплой коже вертикальные линии. Удивительно, но он был более молчалив, словно лишившись дара речи, изумлённо вглядываясь в мужчину в своих руках, губами и языком пробуя вкус его распалённой кожи. Одной рукой он придерживал Синто за поясницу, а второй потянулся к его члену, и пары скользящих движений было достаточно, чтобы столкнуть того за грань экстаза. Синто задрожал так сильно, словно по его телу прошла судорога, и излился на живот Джерри, который кончил вслед за ним, как мантру повторяя его имя.       Я задвинул штору и закрыл глаза. Это было слишком. Джерри не замышлял месть, но если бы он знал, что она всё равно удалась, возможно, посчитал бы это искуплением вселенского масштаба. Я слышал нежный шёпот и тихие смешки, возню и шуршание одежды. Через некоторое время я капельку отодвинул штору и заглянул в комнату. Они никуда не ушли, очевидно, предпочтя тёплую, уютную комнату и мягкий ковёр у камина своим аскетичным спальням с узкими кроватями. Джерри лежал, наполовину накрывая Синто своим телом, уложив подбородок тому на грудь и улыбаясь слегка безумной, блаженной улыбкой счастливого человека. Голова Синто лежала на импровизированной подушке из пиджака, рука легко скользила по волосам, плечам и рукам Джерри, а черты лица были такими расслабленными и умиротворёнными, какими я никогда их не видел, даже во время сна, даже годы назад. Периодически они переговаривались шёпотом и обменивались неспешными, мягкими поцелуями людей, которые уверены, что у них впереди ещё множество подобных мгновений нежности.       Когда они затихли, свернувшись в объятиях друг друга у камина, я выпустил штору из рук, тихо отъехал в своей коляске к окну и с неистово колотящимся сердцем засмотрелся на ясное ночное небо над Ла-Маншем. Я наблюдал, как месяц медленно плыл по небу, а яркие звёзды гасли одна за одной. Тянулись бесконечные минуты, но капризное сердце не желало успокаиваться.       Синто пришёл ко мне под утро. Едва слышно скрипнула за спиной ведущая в коридор дверь. Раздались лёгкие шаги, тонкая и тёплая ладонь опустилась на плечо, воздух наполнился слабым запахом мыла, травяного чая и тумана от его одежды. Я положил свою руку на его, нежно пожимая чуткие пальцы и не отводя глаз от окна, за которым ночная тьма уступала место хмурому и ветреному утру.       — Я искал вас в спальне, — тихо сказал Синто.       Сдержав горькое замечание о том, что у него не было необходимости идти ко мне в спальню, поскольку желанное он уже получил в библиотеке, я повернул голову и прижался губами к его запястью. Говорить что-либо было бы унизительно и банально.       — Когда вы уезжаете? — спросил я, прикасаясь носом к его коже, напоследок упиваясь им, откладывая это горько-сладкое воспоминание в копилку к сотням других.       Он развернул кресло и меня в нём лицом к себе и встал на колени.       — Кристиан… — его голос сорвался, как и моё сердце в своём бесконечном падении в бездну одиночества.       Я прижал палец к его губам, не позволяя продолжать. Он не должен был чувствовать себя виноватым.       — Синто, — мягко сказал я, — помнишь, много лет назад ты сказал, что вина — это обоюдоострое оружие, ранящее двоих вовлечённых. Я не хочу лелеять раны и не хочу, чтобы ты сыпал соль на свои. Я хочу радоваться за тебя, зная, что ты находишься в стихии, к которой принадлежишь. И благодарить счастливую звезду за то, что рядом с тобой тот, кто разделит все твои испытания и в нужный момент подставит надёжное плечо.       Он смотрел на меня своими невозможно прекрасными глазами.       — Вы знаете… — прошептал он.       Я кивнул, лаская его скулы и чувствуя себя переполненным нежностью, которая угрожала пролиться, затопить весь мир вокруг и унести меня на своих волнах.       Не знаю, сколько минут или часов мы просидели вот так — я прослеживал пальцами каждую черту его лица и каждую тонкую морщинку; крошечную родинку над губой и ещё одну, свою старую знакомую, — на виске. И маленький шрам над бровью, обычно прикрытый волосами, и изящные ушные раковины, и его губы — мягкие, сладкие, грешные.       Синто положил голову мне на колени, и я зарылся пальцами в его волосы, перебирая тёмные, шелковистые пряди. Остановилось время, Земля сошла с орбиты и замерла, даруя нам эти последние мгновения — не счастья, нет, но гармонии и умиротворения. Той любви, которая не была суждена нам.       В коридоре прозвучали решительные шаги, но перед дверью они замерли, словно уверенность в своих действиях покинула этого человека. Синто поднял голову, но не отстранился. Он взглянул в сторону двери, а затем — на меня. Он ждал. И Джерри ждал, пощадив мою гордость.       — Иди, — прошептал я, склоняясь к Синто и оставляя целомудренный, почти отцовский поцелуй на его лбу. — Иди и найди своё счастье, хватай его обеими руками и не отпускай. И пусть оно тебя не отпустит, — я отодвинулся и с притворной строгостью сдвинул брови. — Или будет иметь дело со мной.       Синто улыбнулся одними глазами, поцеловал мою ладонь и встал.       — Вы позавтракаете с нами? — спросил он застенчиво, словно уже стал мне чужим.       — Конечно, — уверенно ответил я. — Но вам лучше уехать до полудня, так будет безопаснее.       Он задумчиво кивнул, словно понял этот беззвучный крик «не мучай меня долгим прощанием».       — Хорошо. Я прикажу накрыть к завтраку и соберу свои вещи.       — Да, — сказал я и снова отвернулся к окну. Он оказал мне ещё одну милость — не стал задерживаться в комнате и дал мне возможность оплакать бесповоротно минувшие дни и подготовиться к расставанию.

ЭПИЛОГ

Чтобы обрести нужную прочность, сердце должно разбиться и срастись — хотя бы однажды. © Робертсон Дэвис «Что в костях заложено»

1865

      Они приходят ко мне каждый раз, когда бывают на суше, по-прежнему вдвоём, по-прежнему вместе. Они уже не мальчики, не юноши, но зрелые мужчины, закалённые морем и ветром. Их тела стали крепче и приземистей, в их волосах протянулись серебряные нити, но они всё так же нежно прикасаются друг к другу. Их отношения по-прежнему не то, что допустимо и приемлемо в обществе. Но я прекрасно знаю, как это бывает, и разве можно осуждать других, если сам не без греха? Они всё ещё молоды, у них впереди рассветы и закаты, новые берега, экзотические миры.       Джерри берёт меня под одну руку, Синто — под другую. Мы вместе идём, каждый шаг невыносимо медленный и неловкий. Мои непослушные ноги подкашиваются, но парни не сдаются. Наш путь на берег, занимавший давным-давно не более трёх минут, теперь длится более получаса. Они сажают меня у дерева, а сами располагаются рядом. Синто сидит слева, так близко, что я чувствую тепло его тела, более не мне принадлежащего, и я стараюсь игнорировать властную хватку на его левом колене. Грубая мужская рука с загорелой кожей и золотистыми волосками на запястье лениво, но уверенно скользит по внутренней поверхности бедра, словно не может насытиться прикосновениями, словно вечно жаждет большего. Словно заявляет: «Мой». Мне ли это оспаривать?       Я перевожу взгляд вдаль. Сегодня штормовая погода, море серое и недовольное, покрытое пенными гребнями. Соль и аромат водорослей буквально можно попробовать на вкус. Горький и безнадёжный, словно прощальный поцелуй утраченной любви. Мы сидим в молчании, которое, вероятно, каждому неловко разрушить. Хотя какая уже тут неловкость между нами? Постепенно природная живость Джерри берёт своё, и рассказы — фантастические и героические — слетают с его губ. Периодически он жестикулирует обеими руками, убирая ладонь с острого колена, и удивительно, но мне это кажется неправильным, неестественным. Как будто эта ладонь должна быть там, на своём законном месте, а без неё ощущение тоски и одиночества невыносимо. Возможно, это старость? Время, когда ревность превращается в жалость, а страсть — в нежность.       Я украдкой рассматриваю крохотные морщинки в уголках любимых глаз.       Внезапно Синто поднимается и шагает к линии прибоя, замерев там стройным изваянием на фоне бушующей стихии. А я вспоминаю, как он стоял на вантах корабля во время бури, юный и страстный, яркий и смелый, и в этот момент нет места в мире, во вселенной, где я хотел бы находиться сильнее, чем здесь и сейчас. Пусть даже иной раз мне кажется, что будущее на дне морском и мне не выплыть, что оно затягивает, поглощает, забивает зрение и слух, но любуясь им, я живу, и чёрт возьми, оно того стоит.       Мы не просидим здесь долго, ветер усиливается и брызги падают мне на лицо. Джерри также встаёт и, одарив меня извиняющейся улыбкой, на этот раз без той нотки превосходства, которую он обычно ненавязчиво себе позволят, шагает в сторону моря. Две фигуры на фоне неистово бушующих волн сливаются в одну, размываясь и расплываясь в моих усталых глазах, как Мицар и Алькор на звёздном небе. И если по моим щекам текут слёзы, то знайте, что это от ветра.       Позже мы вернёмся в мой дом, и будет тихий ужин и разговоры у камина — обычные светские беседы и сплетни про общих знакомых, а затем они уйдут. Растворятся в туманных сумерках, рука в руке, плечом к плечу. Я задамся вопросом, увижу ли их снова, задумчиво коснусь пальцами корабля в бутылке, стоящего на прикроватном столике, выпью настойку опия от постоянных болей и лягу спать. И мне приснятся в кильватере чайки.

КОНЕЦ