Реквием

и любить тебя, все равно что любить дом, который сгорел до самого основания.

Менянетинебыло

                  NF - Thing called loved

            Luna Halo - on your side

            Hurts - Mercy

1991

      Жара стекала по коже, как будто старалась расплавить. Так непривычно для Лондона, тем более в первый день осени. Тео прекрасно помнил, как всё предвкушение предстоящей поездки в Хогвартс — самой первой и ожидаемой — размывалось в рябящей перед глазами духоте. Всё, что хотелось — это побыстрее оказаться в прохладном купе поезда.       Отец отошёл поговорить с Гойлами и Крэббами, оставив его в мучительном ожидании. Тео с недовольным вздохом достал «Историю Хогвартса», чтобы чем-то забить время. Был вариант найти друзей, но от мысли, что ему придётся видеть эти лица каждый день в течение многих месяцев, немного передёргивало, и хотелось урвать последние минуты уединения.       Не то чтобы Нотт так сильно не хотел с ними видеться, но… Он любил своё личное пространство и слишком сильно ценил его. А некоторых, вроде Грегори и Винсента, терпеть дольше пяти минут было в принципе проблематично. Тео искренне не понимал, как можно родиться в древней чистокровной семье и остаться такими недалёкими. Драко нравилось ими помыкать, а сам он предпочитал держаться от них подальше — как будто тупостью можно было заразиться.       Платформа постепенно заполнялась людьми, и Тео становилось всё душнее и душнее. Знакомые строчки плыли перед глазами, а шум разговоров звенел на фоне раздражающей мухой, от которой хотелось отмахнуться. Поняв, что ему не удастся погрузиться в чтение, он с недовольным вздохом закрыл книгу и начал сканировать толпу на наличие знакомой светлой макушки. Увидев Драко, он сделал несколько шагов по направлению к нему, но тут справа в него врезалось что-то, заставив выронить учебник.       — Ой, извини, — этим «что-то» оказалась девочка, на вид его ровесница.       Кудрей вокруг головы было так много; неудивительно, что за ними она не увидела, куда идёт; его собственным завиткам было далеко до этого буйства. Или дело было в набранной ей скорости — она неслась так, будто опаздывала, хотя поезд только-только приблизился к платформе.       — Вот, — Тео не успел потянуться за книгой, как она уже подняла её и протянула ему. Её глаза пробежались по обложке и, Нотт был готов поклясться, что те не просто засияли — даже зрачки расширились. — «История Хогвартса»? Я прочитала её уже три раза, чтобы быть готовой к первому дню, — она потянулась к своей сумке и достала оттуда точно такой же учебник, будто пытаясь доказать правдивость своих слов.       Нотт уже внимательнее всмотрелся в неё. Белая рубашка, застёгнутая на все пуговицы, несмотря на духоту, строгий взгляд карих глаз. Только беспорядок на голове выдавал, что не всё в ней поддаётся контролю.       — Ты знал, что в Хогвартсе зачарованный потолок? В Большом зале, он меняется в зависимости от погоды, — сообщила она с плохо скрытым самодовольством, будто ждала положительной оценки.       — Правда? Никогда не слышал, — чуть усмехнулся Тео, наблюдая за её реакцией.       — А, да? — немного разочарованно протянула девочка.       Конечно, он был осведомлён об этом факте; не только из учебника, но и из рассказов отца. Наверное, Нотт знал о Хогвартсе больше, чем было написано в книге: с самого детства он слушал о том, как там всё устроено и как проводил время отец вместе с друзьями. Наверное, она бы удивилась, услышав что-то ненаписанное на страницах.       Но видя её желание показать себя и похвастаться, ему захотелось немного подыграть. В конце концов, сколько из стоящих здесь первогодок проштудировали «Историю Хогвартса», да ещё и три раза?       — Я Гермиона Грейнджер, — представилась девочка, запихивая учебник обратно в сумку, которая каким-то чудом не рвалась от количества книг. — А ты?..       — Теодор Нотт, — он с прищуром наблюдает за её протянутой рукой и медленно пожимает, ощущая тонкость и тепло пальцев. Она сама была тёплой, и это чувствовалось каким-то покалыванием на затылке. Чем-то приятным. Уютным. Как домашнее печенье с тёплым молоком.       — Советую ознакомиться с пятой главой, — Гермиона чуть задирает нос, произнося это. Привычка, ставшая в последующие годы неотъемлемой частью её образа, который он будет собирать по крупицам, как башню из кубиков. Просеивать из сотен напускных презрительных взглядов во время стычек их факультетов. Но всё это будет потом.       Сейчас перед ним стояла Гермиона Грейнджер, зацепившая его своей тягой к знаниям, смелостью и капелькой зазнайства — совсем небольшой.       — Это там, где рассказывается не только о зачарованном потолке, но и про передвигающиеся лестницы? — Тео улыбается краешком губ, когда видит отпечаток удивления на её лице.       — Так ты читал, — недоверчиво говорит она, с чуть незаметным недовольством поджимая губы. — Ты…       — Гермиона! — прерывает их разговор чужой голос, и она оборачивается.       — Меня зовут родители. Ну, увидимся, Теодор, — чуть хмыкает Грейнджер, бросая на него заинтересованный взгляд.       — Тео, — поправляет он её на автомате. Говоря сокращенное имя, которым его называли только друзья; будто бы причисляя — или надеясь причислить — её к ним. — До встречи, Гермиона Грейнджер, — тянет Нотт её имя, словно пробуя на вкус интерес, разлитый в воздухе от их столкновения.       Она кивает на прощание и исчезает в толпе, лавируя между людьми. Тео с усмешкой поворачивается, стараясь снова найти Драко — и упирается в его злой взгляд. Слишком неподходящий его пока что детскому лицу. Портящий его.       Малфой сам пробирается к нему, хмурясь. Обычно он был таким злым только после того, как отец читал ему длинные лекции и нотации за допущенные ошибки.       — Ты что, только что общался с грязнокровкой? — Малфой кривит лицо, будто здесь действительно запахло чем-то грязным. Не отстирывающимся.       — Что? — Нотт застывает от обрушившегося на него презрения. Облившего с ног до головы холодными мурашками. Будто он действительно сделал что-то непотребное.       — Эта девчонка, — Драко неопределённо дёргает плечом в направлении толпы, в которой пару минут назад исчезла Гермиона. — Неужели ты не понял, что она из этих?       Тео замирает. Конечно, где-то на подсознании этот факт был ясен: со всеми чистокровными волшебниками их возраста он был знаком хотя бы заочно. Список священных 28 читался ему на ночь вместо "Сказок Барда Бидля" — настолько в него вбивались необходимые для аристократа знания. Просто в тот момент это показалось… неважным? Незначительным.       — Хорошо, что твой отец не видел, — Драко качает головой и закатывает глаза — и в этот момент он напоминает Люциуса. Нотт бы не назвал это комплиментом. — Будь впредь осторожнее с разговорами непонятно с кем, — советует Малфой, по всей видимости, ощущая себя просветителем. Спасителем своего друга, избавившим того от неподходящей компании.       Тео молчал, позволяя Драко думать всё, что он пожелает. Пометив у себя в голове галочку напротив слова «осторожность».       И все последующие годы он был осторожным. Настолько, что ни одна живая душа не подозревала, что происходило у него в голове, до одного момента, пока Малфой всё-таки не узнал обо всём в один из зимних вечеров.       Да, Нотт действительно был осторожен в том, чтобы никто не узнал о его чувствах. Жаль, что эта осторожность не распространялась на его сердце, которое он сжимал в руках, готовясь протянуть его ей по первому требованию.       Тогда, в самый первый день, он и представить не мог, что ему действительно придётся это сделать. Их первая встреча стала для него началом — может быть, началом конца, к которому они придут спустя семь лет — но Тео сомневался, что она помнила об этом; скорее всего, их разговор затерялся среди вороха впечатлений от первого дня в Хогвартсе.       Но Тео помнил. Хранил воспоминание как хрустальный шар на самой дальней полке, чтобы чужие руки до него не дотянулись. Он не знал, что этот шар окрасится багрово-красным в жаркий июльский день, оставляя роспись боли на её лице.

***

1998

      Тео не имел ни малейшего понятия, как время может одновременно замедлиться до миллисекунд и ускориться до разрывающей в висках агонии. Каждый миг этой игры — кровавой, неоправданно жестокой и бесчеловечной — отпечатывался на изнанке век.       Он пытался словить хоть краем зрачка её кудри, завязанные в нелепые банты. Успокоить себя на секунду, чтобы после сердце вновь сжалось стальным обручем в паническом беспокойстве. Малфой был прав, назвав его идиотом: попасть на игру, не имея возможности ей помочь. Только беспомощно молить Мерлина хотя бы обо одной — единственной блядской возможности — спасти её. Вытащить из ада, заняв там её место.       Правая нога с каждым новым кругом и падением всё больше немела и отказывалась слушаться. Нотт держался не из-за своих физических способностей; только одна цель заставляла его вставать раз за разом. Подняться, обернуться, увидеть её, бежать. Вновь и вновь. Простой алгоритм действий.       Каждый чужой вскрик отдавался звенящей болью в затылке, опаляя его страхом.       Только не Грейнджер.       Тео убил бы собственноручно каждого, кто здесь находился, если бы это помогло спасти ей жизнь. Возможно, именно поэтому он и попал на Слизерин: ему было плевать на всех, кто не входил в узкий круг близких. Остальные действительно могли подохнуть и он бы даже не обернулся.       Игра обрывается так внезапно, будто лопается струна — или, возможно, это порвались его натянутые нервы, не выдержав напряжения. Тео упал на землю, жадно пытаясь вдохнуть спёртый воздух, ошпаривающий лёгкие кипятком.       Раз — обернуться в поисках знакомой макушки.       Два — сердце пропускает удар, когда взгляд спотыкается о полностью покрытую грязью и кровью лежащую на земле Гермиону.       Три — кровь снова начинает качать по венам, когда она шевелится.       Живая.       Только спустя секунды накрывшего с головой облегчения он понимает, в чьей она крови. Уизли, за которую та так отчаянно цеплялась до и во время игры, лежала бесформенным трупом. Мешком, набором органов, с вспоротой шеей и торчащими оттуда костями. Блять. Нотт забыл попросить у Мерлина за Джинни: да он и за себя не просил.       Но Тео видит на её лице кровь, не скрывающую ужаса и концентрированной боли. Она написана на нём так же ясно, как буквы на страницах её излюбленных книг. Впечатана, будто навсегда — не сотрешь никаким чистящим заклинанием. Ему хочется подойти или, в его случае, подползти к ней. Попытаться сказать хоть что-то, чтобы её лицо стало прежним: со вздернутым носом и улыбкой. И он продолжал смотреть, не отрывая взгляда, будто пытаясь передать через всё поле хоть немного силы.       Я спасу тебя, я спасу тебя, яспасутебя.       И тогда Грейнджер вздрагивает, словно почувствовав что-то: будто его взгляд действительно касался её спины, поглаживая в утешении. Она впивается в него глазами, не выражающими ничего. Абсолютная пустота. Тео попытался сглотнуть вязкую слюну, всё ещё отдающую горечью от выкуренной сигареты, и почти поперхнулся, когда в её зрачках начало что-то проявляться.       Какое-то понимание, сменяющееся недоверием.       Падай быстрее всех.       О, Тео упал — прямиком к её ногам, вырвав попутно сердце. Или это сейчас Гермиона вырывала его из грудной клетки и давила появляющейся в глазах злостью.       Несколько тихих хлопков аппарации, которые почти затерялись среди чужих криков и рыданий. Пожиратели медленно приближались к ним, и люди стали отползать от них — будто была хоть какая-то возможность скрыться. Словно на всём поле — или поляне — трупами не было написано обратное. Тео любил читать и видел между строк. Смерть. Всё, что их ожидало.       — Поднимаемся! — за маской скрывался женский голос, такой визгливый, что хотелось закрыть уши. — Я сказала, поднимаемся, пока вы не оказались на их месте.       И они поднимаются; поскальзываясь на алых лужах крови, спотыкаясь о тела, которые ещё несколько минут назад были живыми людьми: дышали, надеялись, боролись. Являлись для кого-то тем, кем была для него Грейнджер. Смыслом, светом. Всем.       Нотт с трудом поднимается, стараясь не смотреть вниз. Только вперёд, игнорируя случившееся, отключая мысли. Запихивая их в дальний угол сознания, заставляя пыльными коробками. Гермиона поднялась с помощью маленькой девочки из её команды. Та тянула её за руку и что-то быстро-быстро говорила, с опаской оглядываясь на приближающихся Пожирателей.       Один из мужчин, на вид пожилой, так и не поднялся, вцепившись в руку женщины примерно того же возраста. Он не плакал, не кричал. Только продолжал держать её и поглаживать спутанные волосы.       — Вставай, — Пожиратель нависал над ним, направив палочку прямо в висок. И мужчина поднял на него взгляд: пустой, безликий, поглощающий.       Тео не знал значения это взгляда, но прочувствовал его каждой частицей. Он прошёлся по всему телу едким вгрызающимся в кости морозом. Болью потери. Опустошением. Через миг лицо мужчины осветила зелёная вспышка. Всего секунда — и он упал рядом с женщиной.       Смерть всегда была ужасающей и внезапной — это он понял ещё в детстве, столкнувшись с ней слишком рано. Кажется, с тех самых пор она следовала за ним по пятам. Стала постоянным спутником. Такая себе компания.       Их гонят как скот по направлению вниз склона. Может быть, на новую игру — Тео не знал, лишь цепляясь зрачками за мелькающий впереди затылок Грейнджер. Возможно, Драко не успел рассказать ему о втором массовом убийстве второй игре. И сейчас всё окажется зря.       Нотт волочил ногу, которая с каждым шагом немела всё больше, становясь чем-то инородным. Долохов успел наступить на неё несколько раз перед тем, как ему пришла в голову идея привести его к Малфою. То злорадство, которое тот при этом испытал, можно было разрезать ножом и раздать сотне человек — и то вышло бы слишком много. Ёбаный садист.       Споткнувшись о камень, Тео всё-таки падает, ударяясь локтём о твёрдую почву. Песок забился в рот и он пытается его сплюнуть, но горло раздирало от сухости и слюна была вязкой.       — Там тебе самое место, — слышит Нотт над собой голос. Смутно знакомый, сочащийся ядом и презрением.       Над ним возвышался Энтони, ещё совсем недавно стоявший среди Пожирателей. А теперь, одетый в странное маггловское нечто между штанами и футболкой, весь в ссадинах и чужой крови, ухмылялся кривыми зубами. Будто действительно был выше: только заляпанная кровью и грязью одежда доказывала обратное. Тео не знал, как тот попал на игры. Где же надо было так непреднамеренно провалиться, чтобы оказаться среди грязнокровок и предателей крови. За его спиной стояло ещё четверо: Майкл и Том, остальных он помнил по собраниям, но имена стёрлись из памяти — слишком мелкими и незначительными те были.       — Видимо, тебе тоже, — ухмыльнулся Тео, с трудом поднимаясь с земли. — Как дела ребята, понравился отдых?       — Ходи и оглядывайся, Нотт, — прищурившись, прорычал Энтони. — Надеюсь, на следующей игре твоя спина окажется рядом с моей рукой.       Он плюёт ему под ноги — так не аристократично. Так, блять, по-звериному тупо. Они были тварями в человеческом обличье. Тео надеялся, что те скоро сдохнут, потому что земля не должна быть наполнена такими ублюдками.             Он повернулся, привычно цепляясь взглядом за удаляющиеся кудри; привычка, вбитая под кожу за семь лет. Наверное, он мог бы найти её среди тысяч.

***

      На небольшом пляже ютилось около десятка палаток, кренившихся от порывов ветра. Солёный воздух неприятно обдувал ссадины, не позволяя игнорировать пекущую боль. Если можно было бы забыть обо всём, что происходило, окружающая красота поразила бы воображение. День клонился к завершению, окрашивая небо и воду в оттенки розового и сиреневого.       И вся эта красота была насмешкой над трясущимися людьми. Фальшивой маской, скрывающей гниль. Блядской декорацией, как бы уравнивающей ужас. Неподходящей. Уродливой ухмылкой смерти.       — Это вам, чтобы вы не подохли, — Пожиратель кидает на землю несколько мешков, — раньше времени, — добавляет он со скользящим в голосе удовлетворением; будто происходящее было для него самым долгожданным праздником.       Тео устало прислонился спиной к дереву, соскальзывая вниз. Группа бывших Пожирателей во главе с Энтони сразу же схватила половину, оттолкнув остальных. В мешках оказалась какая-то еда и вода — слишком мало для оставшихся в живых. Жалкие крохи. Но он не побежал вырывать себе кусок еды, слишком занятый наблюдением за Гермионой.       Грейнджер не останавливается, не оглядывается, не изучает. Она продолжает идти, пока не заходит в воду, и волны не начинают лизать её ступни. Всё глубже и глубже, пока подол её короткого платья не намокает. Нотт напрягается, готовый вскочить и понестись за ней.       Но вот она замерла, вглядываясь куда-то вдаль. Не шелохнувшись, стояла, впиваясь взглядом во что-то, чего он не мог разглядеть. Или понять. Секунды складывались в минуты, тянулись бесконечностью, растекались щемящей болью в груди. День догорал, не сжигая воспоминания, отпечатанные на изнанке век. Уносил с собой смерть, чтобы вернуть её в их ряды с первыми лучами солнца.       Тео поднимается, прихрамывая, и следует за ней. Зачем? Он не знал. Не имел ни малейшего понятия, что можно сказать. Как утешить. Способны ли вообще слова передать всю скорбь и сочувствие?       Раньше он любил наблюдать за тем, как солнце окрашивало её волосы в оттенок золотистого, но сейчас они отливали лишь буро-красным. Будто свету невозможно было пробиться сквозь алую тьму. Солёная вода смывала с его кожи кровь, растворяющуюся бледными вихрями, пока он медленно направлялся к ней. Где-то в глубине души он понимал, что идёт не для того, чтобы утешить, а для того, чтобы быть утешенным. Увидеть знакомый отблеск янтарных глаз и увериться в правильности принятого решения.       Тео остановился в паре шагов, не уверенный в том, что ему стоит подойти ближе. Не уверенный в своём праве на это.       — Грейнджер, — хрипло зовёт он сквозь саднящее горло. Её имя срывается с губ как просьба. Как молитва. Как самая естественная в мире вещь.       Спустя мгновение — целую вечность — она оборачивается. Только в глазах нет прежнего огня — лишь тлеющие угли. Развалины. Обломки. Безжизненность.       — Ты знал, — её шёпот долетает до него, ударяя в области груди, проходя насквозь. Оставляя зияющую дыру.       — Я… — Нотт спотыкается о сотни фраз, крутящиеся в черепной коробке ульем, ни одна из которых не была подходящей и правдивой. Они жгут его язык, заставляя проглатывать их.       — Ты знал, — снова повторяет Гермиона, как заведённая игрушка. Уже громче — на пепелище появляется что-то. Какая-то эмоция, слишком разрушительная, неподходящая её тонким чертам лица.       Злость или ярость, одетые в плащи отчаяния и боли. Адское пламя приобретает оттенок её глаз, когда она разворачивается и преодолевает оставшееся расстояние. Оказываясь так близко, как он мечтал, ещё будучи мальчиком, лёжа по вечерам без сна.       Но его почти сшибает с ног окатывающей ненавистью, разливающейся из неё волнами. Сердце пробивает грудную клетку, норовя упасть и утонуть в ней.       — Ты знал и не помог, — слова въедаются в кожу кислотой, разъедая. Сквозь кожу, сухожилия, вены, кости, не оставляя ничего. — Она умерла из-за тебя.       Вот она — концентрированная боль. Настоящая и неприкрытая чужими криками и слезами. Не залитая кровью. Солнце тонет в воде, окрашивая весь мир в алый, так подходящий ей. Цвет Гриффиндора, сросшийся с её образом за столько лет. Наверное, в тот момент ему стоило пройти дальше и утонуть в этом. Захлебнуться своим отчаянием, чтобы ей стало хоть немного легче. Тео готов был это сделать, стереть себя. Чувства к ней настолько вросли в него, что он был способен уничтожить себя вместе с ними, если бы ей стало хоть на каплю легче. Выстелить своё тело под её ногами, чтобы ей легче было ступать. Отдать свою жизнь, чтобы у неё было ещё одна в запасе.       И всё это из-за Грейнджер?       Весь он существовал из-за неё. Она была причиной, следствием, целью. Всем.       — Ты виноват, — всхлипом сорвалась последняя фраза, когда она толкнула его в грудь. Первое прикосновение за годы прошлось по коже разрядом щемящей боли, впечатывающейся иглами под кожу.       Удар был слабый, но Нотт действительно почти падает. До этого он и не мог в самых ужасающих кошмарах представить, что у неё может быть такой взгляд.       Дробящий на части.       Разламывающий кости в труху.       Атакующий выстроенные стены отчуждения.       Колющий прямо в центр солнечного сплетения.       Означающий полное поражение и уничтожение.       И он принимает вину, которую Грейнджер вбивает в него с каждым новым ударом и толчком. Привыкнуть к её безразличию было непросто, но сейчас Тео нырнул бы в него с головой и остался кутаться в нём, как в броне. Но он продолжал принимать каждое обвинения прямо и не прячась. Пусть так — лишь бы ей стало легче. Не пытается поднять руки, оставаясь стоять безжизненной марионеткой, пока наконец не падает, захлёбываясь водой и болью.       Гермиона падает вслед за ним, не удержавшись на ногах. Соскальзывает вниз, прямиком на него. Тео по инерции ловит её, обхватывая за талию, и прикосновение опаливает его ладони вибрирующим ожогом. Такая хрупкая, как стеклянная ваза, сейчас впивающаяся в него острыми осколками. Солёная вода жгла, и он утопал в этом море агонии.       — Отпусти, — отталкивает она его, почти снова падая. — Не приближайся. Надеюсь, ты будешь следующим.       И она уходит, с трудом переставляя ноги. Как будто вода хотела ему помочь и замедлить её движение; дать шанс впиваться зрачками в её натянутую спину. Тео остаётся стоять на коленях, чувствуя, как с каждой волной на него накатывало опустошение. Ему придётся умереть с грузом не её безразличия на плечах. Он умрёт, окутанный её ненавистью, горчащей на языке металлическим привкусом крови. Нотт закрывает глаза, но на изнанке век всё равно горит воспоминание о плескающемся пожаре презрения её взгляда.       Их история, тщательно записанная Тео в памяти, утопала в этой боли. Страницы размокали, стирая шанс на то, что она когда-нибудь будет дописана. Что это смазанное прикосновение не станет последним.       Тео тонул вместе с надеждой, захлёбываясь в воде кроваво-красного оттенка. И лучше бы захлебнулся.

***

      Что ты только что, блять, сделал, что ты только, что, блять, сделал, что ты только что, блять, сделал….       Крутилось в голове волчком, когда Малфой, стараясь избавиться от прилипших к коже взглядов Пожирателей, толкнул дверь плечом, выйдя в коридор, будто больше не мог находиться в той комнате и видеть запекшуюся кровь, смешанную с чужими удовлетворёнными взглядами. Самый хуёвый коктейль, который он пробовал в своей жизни. Не вызывающий ничего кроме тошноты и желания сдохнуть.       Мысли пролазили в череп кобрами, жаля мозг, пока он пытался игнорировать пущенный ими в тело яд. Ноги сводила судорога, провоцируя дрожь, словно в него бросили тысячей Круцио, наслаждаясь написанной на его лице крупными мазками агонией. Он видел море крови. Видел тысячи смертей до этого. Война выжгла в нём всё дотла, превращая внутренности в нефтяную чернь. Он не должен был реагировать так. Должен был стать ёбаным дирижёром в этом оркестре последних предсмертных возгласов, но он сгорал заживо, видя пустые глазницы с отражением бесконечных потерь. Это было выше его понимания — наслаждаться подобным зрелищем. Соглашаясь на эту блядскую должность, он явно переборщил с верой в собственную жестокость и непреклонность. Или дело было в том, что на поле был херов Нотт, и волнение за него перевешивало все остальное. Он не знал. Единственное, в чём он был уверен, — он был в пизде. В полнейшей. Вряд ли содеянное сойдёт ему с рук.       Спровоцированная адреналином дрожь билась в теле птицей, делая шаги смазанными. Ему нужно было уйти. Скрыться. Запереться в кабинете на время, чтобы перевести дух. Всё что угодно, чтобы не сталкиваться с Пожирателями, с которыми его роднили метка и почти приросшая к лицу уродливая маска, за которой слишком легко можно было забыть себя. Он почти сделал это. Почти снял своё истинное лицо вместе с кожей, давая тьме себя поглотить. Оставался лишь шаг до бездны.       — Стой, — чужой хриплый голос ударил его в спину, и Малфой, не оборачиваясь, на автомате потянулся карману, дрожащими пальцами нащупывая палочку. Единственный урок, который он вызубрил за это время, — быть наготове. Всегда. Иначе рискуешь проснуться с перерезанной глоткой.       Драко не остановился, отмеряя шаги по коридору. Он не будет подчиняться чьим-либо приказам. Слишком долго пробирался на самый верх по трупам, чтобы вот так просто повестись на злость в чужом голосе.       — Малфой.       Долохов. Он чувствовал его присутствие затылком. Что-то подобное ощущаешь в клетке с ёбаным хищником. Желание перерезать ему глотку, пока зубы ещё не сомкнулись на твоей. Или бежать. Пока не поздно. Но нет. Малфой не был из тех, кто бежит.       Он обернулся, сталкиваясь с испещрённым трещинами морщин лицом, искажённым пеленой ярости. Казалось, её можно было нащупать пальцами. Она загрязняла воздух, как маггловские трубы фабрик, делая его непригодным.       Кто-то испортил Долохову изощрённый способ повеселиться. Было забавно наблюдать за его реакцией. Потому что Малфой. Не он, а Малфой всё ещё решал исход игры. Добился в восемнадцать того, что Долохов не мог достигнуть всю свою жалкую потрёпанную жизнь. Только Драко ебал все эти достижения, если они не приносили ничего, кроме ощущения чёрной дыры в груди. Ёбаной пустоты, сжирающей заживо всё хорошее.       — Что ты хочешь, — бросил Малфой, стараясь скрыть эмоции. Он не мог себе позволить быть открытой книгой. Не в подобных условиях. Ухмылка сама пришилась к его губам, становясь на хорошо знакомое место. Как неправильно сросшаяся кость при переломе. Он был херовым душевным инвалидом. Годы тренировок отца, выворачивающие его наизнанку. Перешивающие его заново.       — Какого хера ты устроил? — почти выплюнул Долохов. Было забавно наблюдать за сменой его поведения. Там, в зале, он искрился от удовольствия и предвкушения, словно каждая смерть дарила ему несколько лет к жизни. Сейчас он клокотал от злости, подрагивая от эмоций, как пришвартованная к причалу шлюпка. Вот-вот перевернётся, не выдержав напора собственной гнили.       Держать лицо. Он должен показать, что содеянное не было выплеском спонтанных эмоций. Тщательно выверенным планом. Люциус всегда учил его, что эмоции — слабость. Херова пробоина, способная потопить. Он не любил соглашаться с отцом, но тут он был прав. Драко должен был залатать дыру, чтобы не пойти ко дну и, возможно, спасти несколько жизней.       — Что же я устроил, Долохов? — ответил Малфой вопросом на вопрос, ухмыляясь. — Дополнительное шоу тебе подобным? Я думал, вам понравится. Немного динамики и экшена. Неожиданный поворот. Ты должен быть мне благодарен. Такие эмоции я не видел и после пятидесятой смерти на поле, — добавил, всё ещё цепляясь пальцами за палочку, как план Б. Если словами не удастся отбиться.       Долохов тяжело дышал. В глазах плескались языки адского пламени. Малфой буквально шагал по краю.       — Повтори, ты, кусок дерьма, — выдохнул он на эмоциях, и его ярость почти передалась Малфою воздушно-капельным путем.       «Не выдавай эмоций, блять», — бросил он себе мысленно, впиваясь пальцами в палочку почти до онемения. Это отрезвляло. Помогало не зарядить этому ублюдку по лицу несмотря на то, что тот вовсе заслуживал смерти.       — Возможно, я кусок дерьма, — хмыкнул Малфой со все той же пришитой к губам ухмылкой. — Но тогда тебе стоит задуматься о своём месте в этой цепочке. Каково быть хуже дерьма? Хуже херовой грязи под ногтями? Мне всегда был интересен ответ на этот вопрос.       Мгновение длиной в одно моргание. Как время между последним вздохом и смертью на поле прежде, чем ошейник разрывал сухожилия, пуская вязкую, похожую на густой сок кровь.       Впившаяся в шею палочка почти точно передавала ощущения удушья. Демоверсия боли пленников. Было бы неожиданно, если бы Малфой не готовился к ответному удару, наученный Люциусом с пелёнок. Его палочка утыкалась в кадык Долохова. Почти сотканный из боли и угроз баланс.       — Я сделаю все, чтобы убрать тебя, херов щенок. Убью тебя своими руками, — выплюнул Долохов в лицо Малфою, скалясь, как бешеная псина. Часть его слюны ошпарила скулу, и Драко переборол в себе желание резко вытереть её рукавом, чтобы не заразиться этим херовым бешенством. Окончательно сойти с ума от жажды крови.       Малфой вдавил древко в его кадык сильнее.       «Держи себя в блядских руках. Не отвлекайся».       Снова ухмыльнулся.       — Надеюсь, это не пустые угрозы, Долохов, — выдохнул он, где-то в глубине души мечтая умереть, чтобы больше не купаться в чужой крови. — Помнится, ты также метил на эту должность. Занятую мной, — и пока тот был ослеплён новой яркой вспышкой ярости, бросил: — Эверте Статум.       Заклинание отбросило от него Долохова марионеткой, ударяя его о стену, заставляя выронить древко из рук.       Всё ещё чувствуя очертания чужой палочки на шее, Малфой сделал рваный выдох.       На секунду.       Пока взгляд врага был расфокусирован.       Единственное проявление слабости.       — В отличие от тебя, я не угрожаю, а делаю. Именно это привело меня к таким результатам, — протянул Малфой ровным тоном, не отрывая пули зрачков от распластанного под ногами тела.       Не зная, что давать советы врагам было самым гиблым делом.       Он пожалеет об этом.       Потом.

***

      Ночь поглотила пространство во тьму, из которой не хотелось выбираться. Гермиона сидела возле палатки, обхватив израненные колени руками, и вглядывалась вперёд, где океан сливался с небом в огромную чёрную дыру. Ей бы хотелось, чтобы её засосало туда. Ощущать ничего. Висеть бездушным ничем в пространстве. Стереть себя. Сьюзи периодически мелькала рядом, даже оставила ей бутылку с водой. Что-то ей говорила, но слова звучали белым шумом на фоне раскраивающих череп мыслей. Гарри нет. Рона нет. Теперь нет и Джинни. Не осталось никого — лишь она наедине со своей болью. С подохшей надеждой, гниющей теперь где-то там вместе с телом её последней подруги.       Она помнила, как кричала на Нотта, толкала его. Как в синеве его глаз мелькнуло что-то, мазнувшее её сердце отголоском отчаяния. Как будто она убивала его каждым словом, вбивая ими гвозди в крышку его гроба. Но Грейнджер было плевать. Она пыталась нащупать что-то, какую-то нить, которая сможет вытянуть её из этого ада. Но все они рвались под её дрожащими пальцами, оставляя кровоточащие порезы.       Огонь, разведённый остальными, слабо освещал пространство. Большинство уже спрятались в палатках, и Гермиона слышала сдавленные всхлипы чужого плача, становящегося прощальным реквиемом для погибших — другого у них не будет.       Куда отправятся их тела? Возможно, их скинули в море или отдали на съедение зверям, чтобы не беспокоиться о том, как похоронить около сотни человек. Она представила, как рыбы выедают карие глаза Джинни, а лицо Колина распухает и гниёт, и почувствовала, как желудок отозвался на эту мысль рвотным позывом. Но он был пуст, и только желчь наполнила рот, который тут же захотелось прополоскать.       Небытие манило к себе. Возможно, не помешай ей Нотт, она бы всё-таки прошла глубже, чтобы вода ошпарила лёгкие в последней агонии перед тем, как принести облегчение. Покой.       Возможно, на той стороне Гермиона встретит друзей. Там не будет безумных игр смерти и чужих мучений. Там она сможет увидеть прищур знакомых зелёных глаз, теплый смех и ощутить мягкость рук, обнимающих её. Иногда смерть не была наказанием или мучением. Иногда она была освобождением. Наградой.       Она не вздрогнула, услышав шаги. Как будто страх стёрся вместе со всеми остальными эмоциями, оставляя её пустой марионеткой в чужих руках.       — Кто это у нас? Золотая девочка, кто бы мог подумать, — чужой голос впился в её барабанные перепонки, и она медленно подняла взгляд.       Перед ней стояло несколько парней, на вид на пару лет старше неё. Кажется, они закончили Хогвартс лет пять назад. Даже не вспомни она их, по одним только противным усмешкам можно было понять, кто это. Слизерин. Какие-то приспешники Волдеморта, попавшие сюда из-за своих ошибок. Это они должны были сдохнуть в этой игре первыми. Гермиона повернула голову, чтобы больше не видеть их оскаленные лица. Надеясь на то, что им будет неинтересно вести монолог без её ответов. И ошиблась.       — Расстроена смертью своей подружки? — один из парней сделал шаг вперёд. — Нам тоже очень жаль. Хотелось развлечься ещё и с ней. Она, по крайней мере, была чистокровной. Но ты тоже сойдешь, если немного отмыть.       — Майкл, полегче, — ему преградил дорогу другой парень, чуть покрупнее. Майкл послушно отступил назад, освобождая ему дорогу. Видимо, это был предводитель их жалкой шайки.       — Скоро я порадуюсь вашей смерти, — Гермиона хмыкнула, наблюдая за тем, как их лица вытянулись. Да, вот так. Притворись, будто ты ещё не сломана. Сделай вид, что больше всего порадуешься их смерти, а не своей.       — Ебучая грязнокровка, — прорычал их главарь, наклоняясь и хватая её за руку. — Ты пойдешь с нами.       — Гермиона? — из палатки выглянула Сьюзи, испуганно оглядывая собравшихся. Сердце кольнуло от мысли, что её могут точно так же сейчас схватить.       — Всё в порядке, — спокойно произнесла Грейнджер, стараясь ничем не выдать поднимающегося в груди страха. — Встретила старых знакомых, иди ложись.       Сьюзи ещё раз напряженно осмотрела собравшихся, но, видимо, столкнувшись со злыми взглядами и напряжением, вибрирующим в воздухе, решила скрыться, и её светлая макушка вновь исчезла в палатке.       — Энтони, да малышка Грейнджер, видимо, и сама хочет развлечься, — худощавый блондин хохотнул, сально глядя на её ноги.       Больные ублюдки. Гермиона знала, что выглядела сейчас ужасно: в порванном и заляпанном кровью и грязью платье, со спутанными волосами. Осунувшаяся за месяцы плена. Её вид не мог возбуждать нормальных людей. Но перед ней стояли не люди, а твари. От омерзения она скривилась, собираясь последовать примеру Сьюзи и заползти в палатку, но Энтони схватил её за руку, останавливая.       — Не так быстро, красотка, — выплюнул он, резко притягивая её к себе. — Прогуляемся под звёздным небом? Ты выглядишь как девочка, которая любит романтичную чепуху.       — Отойди от меня, — прошипела Грейнджер, пытаясь вырываться из крепкой хватки, но его ладони сжимали её запястье стальным обручем. Даже в лучшие времена вряд ли она смогла бы сравниться с ним силой, а сейчас и подавно.       — Люблю строптивых, — Энтони рывком поднял её, и она врезалась лицом прямо в его плечо. Запах соли и какой-то затхлости ударил в нос, и она попыталась хоть немного отодвинуться, когда его ладонь соскользнула на талию, прижимая ещё ближе. Не оставляя ни сантиметра пространства. — Мне нравится их ломать.       И тогда Гермиона почувствовала это. Страх, кольнувший в затылок омерзением и тошнотой. Она и так уже не владела своей жизнью, но тело всё еще принадлежало ей. И сейчас у неё хотели отобрать последнее, выпачкать грязью.       Грейнджер яростно дернулась, вызвав у всех пятерых смех, прозвучавший вспышкой грома. Ставивший точку на её бесполезных попытках вырваться.       — Я буду нежен, если будешь послушной девочкой, — прошептал Энтони ей на ухо, опуская ладонь ещё ниже, и с силой сжал ягодицу. Она громко выдохнула, чувствуя, как паника клокочет в горле.       Хотелось взять железную губку и содрать с себя кожу в тех местах, в которых побывали его руки. Вылить на себя пятновыводитель, которым так часто пользовалась мама, — Гермиона была уверена, что магией стереть это невозможно.       — Всегда было интересно потрахаться с грязнокровкой, — её щеку опаляет его горячее дыхание, и палец скользит по скуле. — Говорят, вы умеете вытворять то, о чём не подозревает ни одна чистокровная.       Энтони толкается вперёд, и в её бедро утыкается его стоящий член. Гермиона закрывает глаза, удерживая слёзы внутри себя. Как же мерзко. И страшно. Подавленная магия бурлила где-то глубоко, пытаясь вырваться, но её сдерживал стальной ошейник на шее, обхватывая её кольцом, как сейчас руки этой твари её талию. Вот бы сейчас этот круг взорвался, чтобы ей не пришлось проходить сквозь это.       Картина должна была быть до ужаса нелепой, учитывая их детские наряды. То, что происходило, никак не ассоциировалось у неё с детством. Только с бесконечной гнилью.       — Отойди от неё, — из мыслей вырывает знакомый голос. Сейчас дрожащий в каком-то страхе или ярости — может, и тем, и другим.       Грейнджер заставляет тяжелые веки открыться и видит Тео, стоящего неподалёку. Руки сжаты в кулаки и весь он трясся — это было видно даже с такого расстояния.       — Что, малыш Нотт тоже хочет развлечься? — хмыкает Энтони, опуская одну руку.— Тогда становись в очередь, может, и отхватишь лакомый кусочек.       — Я сказал тебе отойти от неё, — даже в этой темноте было видно, как сильно горели его глаза. В зрачках отражался огонь от костра. Тео будто и правда горел, готовясь сжечь их всех вместе с собой.       — А то что? Заплачешь? — внимание Энтони переключается на Нотта, и хватка слабеет. Гермиона пользуется этим моментом, резко вскидывая ногу и впечатывая колено в его пах.       — Блять! — орёт он, отскакивая в сторону и сгибаясь. — Ебучая грязнокровка, ты подписала себе смертный приговор.       Грейнджер подхватывает с земли камень и заносит его над головой, с прищуром оглядывая всех собравшихся.       — Попробуй, — шипит она сквозь стиснутые зубы. — Только попробуй подойти ко мне и раскрою твой череп на две части.       — Я буду ебать тебя часами, пока от тебя ничего не останется, — скалиться Энтони, всё ещё не разгибаясь. — Мы будем пускать тебя по кругу снова и снова, пока ты будешь умолять остановиться. Спи сладко, пока можешь. А ты, Нотт, уже труп.       Он кивает остальным и они, кинув наполненные злобой взгляды, направляются вслед за своим вожаком. Секундное облегчение накрывает с головой, и булыжник выскальзывает из ослабевших пальцев.       — Ты в порядке? — Тео преодолевает оставшееся между ними расстояние, пытливо вглядываясь в неё расширенными зрачками.       На его лице написан животный ужас, а грудь часто вздымается от быстрого дыхания. Будто он пробежал не один километр. Этот беспокойный взгляд вспарывает ей артерию — настолько он непонятен. Как будто о ней ещё было кому позаботиться. Ей хочется закричать и заплакать. Упасть в чьи-то руки, которые бы обняли её и спрятали от всего. Услышать самую лживую фразу «всё будет хорошо».       Потому что хорошо не будет. Заглушенные рыдания пекут глотку, и Гермиона яростно качает головой, пытаясь их отогнать — но вот незадача, они были внутри, крепко сжимая её горло в спазмах.       Тео приподнимает руку, будто собираясь коснуться её лица, но тут же одёргивает назад. Она видит в его глазах отголосок какой-то невысказанной боли. Вглядывается в синие глаза, с силой закусывая губу. Крошённое стекло циркулировало по венам, впиваясь осколками в каждый сантиметр органов и кожи.       Гермиона с силой отворачивается и скрывается в палатке, оставляя его стоять с так и не опущенной рукой, чувствуя, как он провожает её взглядом.

***

      Ночь всё ещё набрасывала на небо чёрное полотно, уже немного подкрашенное алым, когда Малфой вышел из особняка, предварительно наложив на себя дезиллюминационные чары. Несмотря на время суток, было жарко и маска неприятно сжимала лицо, срастаясь с кожей. Хотелось содрать её и сделать глубокий вдох. Сколько бы Малфой её ни носил, он не мог привыкнуть к этому сковывающему ощущению. Будто чьи-то цепкие руки сжимали череп в желании его раздавить.       За ночь он не сомкнул глаз, всё ещё чувствуя растекающиеся по телу остатки адреналина после игры, стычки с Долоховым и собрания, во время которого распалённые угли чужих глаз прожигали в нём дыры. Больше никто не выразил своё недовольство явно, но оно вибрировало в воздухе. Било током. Душило. Пожиратели смотрели на него голодными псами, у которых отобрали обглоданную кость — вот-вот отгрызут руку — и ему пришлось принять решение, опередив сверлящего его взглядом Долохова, поставив следующую игру на завтрашний (уже сегодняшний) день, давая пленникам двадцать четыре часа передышки. Как щедро.       Он спускался к воде, стараясь не выдавать своего присутствия даже шорохом. Висящая в небе долька луны освещала пространство, делая его мягким. Почти безобидным. Было сложно представить, что в расставленных палатках находились пленники, некоторые из которых доживали последние часы. Этот контраст почти добивал. Яркое смешение красоты и уродства. Должного умиротворения и сковывающего ужаса.       Малфой подошёл к палаткам, отмечая, что некоторые пленники не спали. Сложно было уснуть после воплотившегося в жизнь кошмара, всё ещё стоящего перед глазами. Нотт. Ему просто нужно найти Нотта и передать информацию, не купая себя в чувстве вины. Оно никого не спасет. Не сделает кому-либо легче. Не вернет умерших с того света.       — Венариум, — прошептал Драко, чувствуя, как магия потянула его куда-то, будто он был пришит к Нотту невидимой плотной нитью. Он обходил склад мешков и потушенные костры, стараясь не спровоцировать лишнего шума, через несколько долгих секунд цепляясь зрачками за кудрявый затылок. Нотт сидел на расстоянии нескольких метров от одной из палаток, почти не отводя от неё глаз, и у Малфоя не было сомнений, что именно в ней находилась Грейнджер. Так псы ждут у двери прихода своих хозяев. Преданно и слепо. Малфой никогда не хотел бы испытывать это чувство, если оно действовало так. Буквально вытравливало из тебя всё, оставляя только влюблённость и зависимость. Отказавшегося от себя недочеловека. Пустую оболочку.       Малфой подошел ближе, кладя руку Тео на плечо, заставляя того вздрогнуть и резко развернуться.       — Тише, — прошептал Драко, наклоняясь. — Это я. Вставай. У нас мало времени.       Нотт поднялся на ноги, стараясь скрыть читающуюся на лице растерянность и не выдать смешанных эмоций. Малфой вцепился в его рукав, ведя к кромке небольшого леса, прилегающего к берегу. У них действительно было мало времени. И он шёл быстро, от чего Тео чуть не споткнулся несколько раз, падая камнем на землю, шипя от боли.       Малфой забыл, что он хромал, но где-то в самом центре нутра даже радовался этой боли.       «Смотри, что она делает с тобой. Это всё из-за неё. Терпи. Это твой выбор».       Но он молчал, чувствуя, как невысказанные слова застревали в глотке камнями, продолжая идти.       Через несколько минут молчаливой ходьбы Тео резко остановился, вырывая руку.       — Если ты хочешь меня освободить, я не пойду дальше.       Хриплый, похожий на карканье смешок поцарапал горло Малфоя. Если ты хочешь меня освободить. Смешно. Нотт слишком верил в полномочия и уровень власти Драко. Малфой думал над этим после первой игры, но осознал, что риски были неоправданно высокими. Не давали никаких гарантий. Скорее множили трупы. Два за попытку побега, которая бы ничего не дала, против возможной победы в последней игре. Тео бы точно провалил план, не желая уходить без Грейнджер, выдавая их с головой, а организовывать побег одной из самых главных грязнокровок — подписать себе сразу смертельный приговор. У них не было выбора.       — Смешная шутка, Нотт, — почти выплюнул Драко. — Ты переоцениваешь мои возможности вместе с желанием спасти твою задницу. Я здесь не за этим.       Он потянулся к карману, чтобы достать палочку и снять с себя чары.       Маска всё равно скрывала его личность.       Нотт стоял, не отрывая от него взгляда, облокотившись ладонью о ствол дерева в поисках поддержки, всё ещё стараясь не выдавать собственной слабости, которая читалась в каждом движении. Малфой опустил взгляд на его ногу, почти ненавидя себя за то, что не взял обезболивающие зелье, способное немного смягчить боль. Охуительный друг. Он отметил у себя в голове принести обезболивающие в следующий раз. Конечно, если это будет иметь смысл после завтрашней игры. Трупы не чувствуют боли. Хотя, возможно, у Тео был шанс. Следующая игра не предполагала большую активность, если найти хорошее место, где спрятаться. У Нотта будет несколько часов форы, чтобы отыскать себе подобное. Намного больше, чем у остальных.       — Вторая игра сегодня утром, — бросил он быстро, будто не желая обжигаться об эту фразу, замечая, как Тео замер.       — Уже? — выдохнул Нотт, не сумев сдержать это слово за своими зубами, обнажая в голосе оттенки страха, заставляя что-то внутри Драко замереть и возненавидеть его за это отчаяние.       «Ты здесь по своей воле. Это твой выбор. Почему ты заставляешь меня чувствовать вину?»       — Да, блять. Уже. Ты сам засунул себя в это мясорубку, — ответил Драко, крепко сжимая в пальцах палочку. — Если что, первая игра должна была длиться дольше. Не уверен, что ты со своей горячо любимой грязнокровкой выжили, если бы я не остановил игру.       Слабость.       Драко обвинил Тео в слабости.       Она была их больным местом. Тем не менее, Нотт отреагировал не на это.       — Не называй её так, — предупреждающе прошипел он, и Драко снова подавился смешком, качая головой. Неужели, это, блять, было единственным, что он услышал? Это вообще лечится?       Похуй. У них не было времени на перепалки.       — Следующая игра прятки, Нотт. Сделай всё, чтобы кто-то из ёбаных Пожирателей или я не наткнулся на тебя завтра.       — Ты будешь участвовать? — спросил Тео с оттенком отвращения, и Драко прикусил внутреннюю сторону щеки.       Уже сегодня ему придется бросить несколько смертельных заклинаний. С момента победы Волдемторта рука почти отвыкла от движения, рисующего в воздухе молнию, когда-то живущую отпечатком на лбу Поттера. Что ж, ей придётся напомнить.       Драко никак не прокомментировал этот вопрос.       — В детстве ты неплохо прятался. Даже обыгрывал Пэнси. Сделай это же, только без помощи магии, — напоминание об играх, в которые они играли вместе, полоснуло что-то внутри обоих, заставляя замереть на несколько секунд. — У тебя есть несколько часов найти безопасное место.       Тео кивнул, не отрывая от Малфоя глаз, смотря на него с оттенком упрека и сожаления. Странная смесь. От этого взгляда хотелось отмыться. Да, он станет убийцей. Снова. Но как там говорил Нотт? У него не было блядского выбора.       — Мне пора, — бросил Драко шепотом, снова накладывая на себя чары. — И да, если ты расскажешь об этом Грейнджер, сделай так, чтобы её желание спасти всех, не убило ещё больше людей. Если это раскроется, убьют всех без игр, не давая шанса. Меня в том числе.       Малфой обошел Тео, направляясь к берегу, больше не зная, что сказать. Из-за чар тот больше его не видел.       — Спасибо, — выдохнул Тео куда-то в пустоту, не совсем в ту сторону, где находился Драко. Тем не менее, тот услышал, не зная, что сделать с этим «спасибо».       Когда-то оно окрасится каплями крови и последним выдохом.       Но вряд ли Драко будет об этом жалеть.