Простудился

      Под утро Беннет выскользнет из тревожного сна. Воздух, прокрадывающийся через некоторые щели одеяла, скользнул по озябшему телу, и парень укутался поплотнее. В этом импровизированном коконе было жарковато, но все же лучше так, чем вздрагивать от липкого, пробирающего до костей ощущения. Глаза неимоверно слипались, но стоило разрешить усталости взять верх, как о себе сразу напоминали и тяжесть в голове, сопутствующей повышенной температуре. «Как же холодно» — Беннету хотелось заплакать от бессилия и обиды на то, что у него никак не получается заснуть.       — Тарталья, — отчаявшись, Беннет решил попытать счастья и попросить о помощи, хотя отголосками разума и понимал, что гость ничем помочь особо и не сможет.       Сверху донеслось чуть хриплое ворчание, и рука, что ранее обнимала кокон, сжалась сильнее, пока тело задвигалось.       — Что случилось? — парень приоткрыл один глаз и уставился на юношу.       — Не получается уснуть, — пожаловался тот, виновато закрывая глаза. — И согреться тоже, — в голосе проскользнули жалобные нотки, смешанные с горечью обиды.       Тарталья скептически поджал губы, размышляя о чем-то, и окинул взглядом комнату.       — Давай я залезу к тебе.       — Зачем? — было видно, как расширились от удивления у Беннета глаза.       — Если твой пиро глаз не хочет этого делать, то сделаю я, — проговорил Тарталья, аккуратно проникая в теплое укрытие, обнимая парня и прижимая его к себе.       — Холодный, — всхлипнул Беннет и попытался принять позу эмбриона, но Тарталья помешал этому, крепче обхватывая за талию.       — Сейчас согреемся, — как-то невесело прицокнул он языком.       Пространство, окружающее оба тела, постепенно начало заполняться теплом, заставляя Беннета немного расслабиться и перестать так сильно дрожать. Юноша прильнул к Тарталье, в поисках долгожданного уюта, и пару раз ткнулся тому носом в ключицу, прежде, чем улечься поудобнее.       — Может, у тебя есть друзья-медики? Ты слишком горячий, — обеспокоившись, спросил Тарталья.       Беннет слабо помотал головой и неосознанно скользнул губами шеи юноши, слабо сжав его предплечье. Сейчас ему бы было сложно объяснять, что церковь ещё закрыта, где его могла бы подлечить Барбара, которую он не хотел тревожить по пустякам.       — Утром, — прошептал он, не желая отпускать тепло, и выходить из зоны уюта.       Тарталья коротко выдохнул - то ли от обжигающего дыхания, разбегающегося ласковой волной от шеи и по всему телу, то ли от невесомого, поцелуя, что, несмотря на свою мягкость, казался чересчур ярким. А может он просто сам себе всё и выдумал, но решил проверить.       Тарталья взял юношу за подбородок и заглянул в глаза. Ничего, кроме усталости и туманности, разглядеть было нельзя, но это вызывало болезненную и слишком оправданную боль где-то внутри, поэтому он, не замешкавшись ни на долю секунды, припал губами к пересохшим, но все же ожидаемо мягким губам Беннета, втягивая того в поцелуй. Юноша неумело отвечал, как подсказывали ему чувства, исходящие изнутри, отдаваясь пьянящему эффекту.       Нежность, с которой Тарталья запустил руку под рубашку искателя, заставляла дышать чаще, а пальцы подрагивать, когда он дотрагивался до чужой кожи так искусно. Не углубляя поцелуй, он отстранился, оставив Беннета ловить воздух приоткрытым ртом. Несильно прикусив мочку уха, он не спеша прошелся языком по шее юноши, чувствуя солоноватый привкус, смешанный с чем-то особенным, незнакомым и известным одновременно. Словно он чувствовал этот запах, когда шёл сюда, в Мондштадт. «Наверное, так благоухали цветы, растущие около статуи Архонта» — подумалось предвестнику.       — Беннет, котёночек... — услышанное собственное имя, произнесенное на выдохе, заставило поднять глаза.       Лихорадочный румянец на щеках Беннета был отчётливо виден даже в тусклом свете, проникающим из окна, взгляд потемнел, словно ненастоящим, но от этого почему-то очень живым...       Смотреть Тарталье на это было тяжело. Он резко вспомнил, как Беннет перевязывал себе раны, при этом улыбаясь. Воспоминания оказались настолько тяжёлыми, что сердце не выдерживало, неистово колотилось, сбивая ритм, и периодически срывалось куда-то вниз. Хотелось быть ближе, совсем рядом, чтобы вместе разделить эту боль.       Тарталья одним движением, чтобы не дать холодному воздуху помешать замыслу, стащил с Беннета рубашку и откинул её в сторону. Туда же отправилась и та, что была на нем самом. Грудь пепельноволосого вздымалась в такт дыханию, впалый живот казался чуть напряженным - от холода, наверное, а сам парень дрожал, хоть и пытался зачем-то это скрыть.       Кончиками пальцев Тартальи провел по груди юноши, выводя замысловатый узор, а затем спустился к рёбрам, обводя каждую выпуклость, не пропуская ни одного рубца. Большой палец пролез под пояс штанов и слегка приспустил их вниз. Предвестник замер, внимательно ловя каждый вдох, каждый шорох, издаваемый Беннетом, ища намёк на продолжение или отказ. Но юноша даже не пытался противиться происходящему, чувствуя, как хочет сам. Касания Тартальи заставляли кожу пылать, плавиться под чуткими пальцами, умоляли забыть об ознобе и недомогании.       — Прошу тебя, — жалкий выдох, нарушающий тишину комнаты, и Тарталья, понимая, послушно стягивает штаны с бедер, обнажая болезненно-бледную кожу, всю в ссадинах и порезах даже здесь.       Предвестник склоняется над бугорком в области паха, проводит по нему подушечками пальцев, проскальзывает под резинку трусов, избавляя парня от них. Пока тот лишь приподнимается, чтобы облегчить эту задачу, беря ладонь Тартальи в свою, сжимая ее. Свободной рукой Чайлд обхватывает член юноши, что в свою очередь просяще дергается и затихает, только изредка вздрагивая под отточенными ласками, балансирующими на грани боли и наслаждения. Два пальца, смоченных в слюне, толкаются в сжатое колечко ануса, поглаживая его стенки, осторожно подготавливая, отчего юноша негромко шипит, стиснув зубы. И от этого шипения у Тартальи скулит сердце.       — Умоляю, расслабься, — предвестник искренне просит об этом, проталкивая пальцы глубже и не обделяя при этом вниманием член.       Язык покрывает всю головку, скользит по всей длине, полностью вбирая в рот, заставляя искателя задыхаться и онемевшими руками неистово сминать простыню. Вскоре Чайлд заменяет пальцы собственной ноющей от напряжения плотью. Тарталье неистово горячо и тесно, а ещё сложно. Сложно сдержать себя, дабы не начать рваные движения, которые наверняка причинят боль беззащитному и открытому телу. Как бы ему не хотелось ворваться с силой, прочувствовать до конца ту тесноту и узость, но нельзя — такова цена за доверие, за доступ к самому желанному.       Тарталья мягко целует Беннета в пепельную макушку, когда тот, попривыкнув, подается бедрами вперёд, судорожно при этом всхлипнув. Предвестник непроизвольно хрипло стонет, когда юноша выгибается навстречу. Беннету больно, но эта боль совсем не такая, как ежедневная. Эта лавирует где-то близко с негой удовольствия, получаемым от близости.       Движения, сопровождаемые приглушенными стонами, становятся всё глубже и ритмичнее, с каждой секундой приближая обоих парней к финальной части. Первым срывается Тарталья. Его потряхивает от пронзившей тело судороги оргазма, и он, без сил, прижимается к вздрагивающему Беннету, который, почему-то беззвучно хныча, крепко прижимается.       А после усталость все же морит его. Видимо, ему и нужно было всего ничего - устать сильнее.       С утра, проснувшись, Беннет увидит парня возле своего стола, где лежали записи о поручениях и календарь, в котором он отмечал дни после их знакомства и данного Тартальей обещания.