Ты не один

Серёже хреново, как никогда. Трещины на потолке собираются в странные замысловатые узоры, вспыхивая малиновым и синим неоном. От воя вьюги за окном трещит башка. Птица, устроившись у изголовья, по-турецки скрестив ноги, пристроив меж ними подушку, укладывает Разумовского на неё затылком и поглаживает ладонью по горячему лбу, запуская тёмные когти во всклокоченные волосы. — Птенчик мой, — щебечет он, ловя усталый расфокусированный взгляд Серёжи. Балор сидит на полу, сжимает его левую руку в ладонях и, целуя костяшки, переводит взгляд на пернатого. — Птиц, он умирает, — шепчет бесёнок, тяжело выдыхая. — Не дотянет до утра. — Мальчики, я вам не мешаю? — Серый смеётся, кашляет и зажимает рот одеялом, чтобы не разбудить уснувшего на стуле Олега. — Пить хочется… Серёга дышит и правда страшно — хрипло, шумно, с надрывом, так часто, что даже Птице становится жутко. Балор протягивает стакан воды, но Серый выбивает его рукой, подскакивая с кровати. Глаза лихорадочно блестят и кажутся штормовыми. Птиц озабоченно покачивает головой, метнув на Балора предупреждающий взгляд: Серого трогать и останавливать сейчас нельзя. Он видит. Облизывая пересохшие до кровавых трещинок губы, Серёга хватает скетчбук, начиная в нём малевать, но ни черта не выходит — руки трясутся. Тогда он бросается к окну и вглядывается вдаль, через мгновение прикрывая глаза — сейчас он видит без них. Нужно просто слушать. Вот — на соседнем этаже кто-то отвинчивает кран в душевой — гудят трубы, что-то кричат пациенты, звенит стекло. Вот — грохочет чугун о чугун — это намного дальше, не в корпусе даже. Где-то в темноте. Где горит огонь. А вот Ботичелли хватает Серого за вырез сорочки, встряхивает хорошенько и орёт в лицо: «Найди их!» — и Серёжа, распахивая глаза, силится выровнять дыхание. В воздухе образуются облачка пара. Иней на промёрзших досках пола тает под горячими ступнями. Разумовский идёт, как заворожённый — мимо спящего на стуле Олега, мимо Балора и Птицы — дальше, в коридор. Он распахивает дверь, и Волк, просыпаясь от щелчка, в первые секунды не понимает, что происходит. Птиц и Морок топчутся рядом, Серёжа шагает в коридор, и Волков, рванув за ним, уже собирается ухватить за плечо, но пернатый останавливает Олега, обхватывая кисть плотным кольцом пальцев. — Не мешай ему, — просто говорит демон. — Что — не мешай?! — моментально взвивается Волк. — Постельный режим! Серёжа слышит их, как сквозь толщу воды. Он не видит серых больничных стен. Видит залитый солнечным светом коридор старого приюта. Июнь, всё в цветах. Ветер играет гардинами. Тополиный пух сбивается на подоконниках. Где-то внизу звенит детский смех. «Волче, мы же всегда будем вместе, правда? Ты же не бросишь меня никогда, Лежа? Леж?..» «Клянусь» — Почему? — Серёжа рвано выдыхает и опускается на пол, переводя взгляд посеревших глаз на Олега. — Почему ты бросил меня, Леж? — лёд под его коленями тает. Волкова будто ледяной водой окатывает. Он бросается к Серёге, тоже бухается на колени, рвёт его к груди, обнимая, стискивая так крепко, чтобы ни ангелы в раю, ни демоны в аду… И понимает, что тот горит. — Серый, — Волк обнимает его лицо ладонями, хаотично тычется губами, куда придётся; Серёжа плачет и качает головой. — Надо тройчатку, Серый. Надо сбить температуру. Станет лучше. Мы… — Я умираю, Волче, — Серёга говорит так спокойно и улыбается так страшно, что Олега начинает трясти. — Потому и вспомнил, — Разумовский обнимает его, притягивая за затылок, и прижимается пылающим лбом ко лбу. — Ничто уже не поможет. Если ты видишь покойников, значит, ты уже за чертой, — Серый говорит ласково и улыбается страшно до усрачки. — Я не позволю тебе умереть! — запальчиво начинает Олег, хорошенько встряхивая его. — Не выйдет, Разумовский. Мы собирались умереть в один день. Ну же, вспоминай! — А до того жить вместе и собаку завести, — Серый вымученно улыбается и едва ощутимо дрожит — жар сказывается. — Вот! Вот же! — торжествует Волков, прижимая его к груди. — Ты не можешь умереть и бросить меня! — Конечно, не могу, — улыбается Серёжа, утыкаясь лбом в его плечо. — Ведь я — не ты, Волков, — грустно добавляет и вздрагивает. В коридоре становится ощутимо холоднее. Птица с Балором переглядываются, а Серёжа выпрямляется на коленях и осматривается по сторонам. Гардины на третьем от них окне надуваются, как сохнущие простыни во дворе приюта. Ветер свистит в рамах. Стоящий в луче тусклого лунного света Ботичелли не пугает. Он мокрый с головы до ног. Вода струится по волосам, больничная сорочка липнет к телу, на коже проступают синяки и ссадины. — Что там? — Волк напрягается, видя, как глаза Серёги расширяются, и понимает, что причина удивления Разумовского находится за спиной. — Костик, — глухо произносит Сергей, выворачивается из рук Олега и поднимается, нетвёрдой походкой направляясь к призраку. Кожа того слабо, едва различимо мерцает. Кровь из раны на виске струится по лицу и шее, пропитывает без того мокрую ткань сорочки и стекает к босым ногам. Серёжа подходит крайне медленно. Лёд под его ступнями трескается, иней тает. Олег порывается к нему, но Птица и Балор останавливают Волкова, удерживая за оба плеча. — Не мешай, — произносят они синхронно. Серёжа делает ещё шаг к Костику, протягивает руку, и они переплетают пальцы. От их ладоней идёт пар. Кожа Ботичелли обжигает холодом, а ладони Веснушки пылают. — Я должен найти тебя, да? — тихо спрашивает Разумовский, заглядывая в посеревшие, мёртвые глаза Кости. — Не меня, — почти беззвучно шепчет тот. — Не только я. Найди их. Серый кивает, гардина от порыва ветра на миг вздымается к потолку, а когда опадает, Волков больше не видит Ботичелли. В коридоре только Серёжа. И это первый раз на памяти Олега, когда Серый реально пугает. Не перепады настроения. Не Птица, не Балор, не Тряпка — сам Серый пугает его — солдата удачи, которого ничем, казалось бы, уже особо не напугать. Разумовский не похож на живого. У него серые мутные глаза, на шее и запястьях проступают синяками отпечатки чьих-то пальцев, а волосы вздымаются вверх, будто вокруг Серёги бушует буря. Он разворачивается и идёт вперёд, оставляя на полу талые следы ступней. Под его босыми ногами тает, паруя, лёд. Олег, опомнившись, бросается за Серёжей, а демоны — за Олегом. Санитары на посту мирно спят, видя десятый сон. Они не просыпаются ни когда Серёжа бесшумно проходит мимо, ни когда следом за ним пролетает обеспокоенный Волков и парочка шумной нечисти. Разумовский будто плывет по ступенькам, Олег мчится за ним, следом летят демоны, и вся весёленькая компашка чуть не сносит Игоря с Шуриком. — Какого хрена вы тут забыли?! — шёпотом орёт Олег, и Гром моментально вскипает, что, правда, тоже шёпотом: — А вот, какого! — он бросается к Мальвине, обхватывая его руками, стараясь спеленать, но Шура выворачивается так ловко, что Волк диву даётся, и лёгким ударом в грудак отталкивает Майора с такой силой, что тот, впечатавшись в стену, оставляет трещины на вздувшейся краске. Когда Саша поворачивается, до Волкова доходит: с ним тоже что-то не так. Волосы Мальвины будто шевелятся от несуществующего ветра, а взгляд почти белых, затянутых поволокой глаз, дурной и невидящий — как у Серёжи. — У него же сотрясение! — Волк орёт всё ещё шёпотом. — Ему нельзя вставать! Пока Олег сокрушается, пытаясь осмыслить информацию, Серый с Мальвиной, преодолев два пролёта, щёлкают замком внизу. — За ними! — орёт Птиц и летит вперёд. — Подожди, Птичка! — вторит Морок, бросаясь следом. — Ебу и плачу… — тяжело выдыхает Игорь, припускаясь по ступенькам за ними. Олег настигает его на крыльце. Серёжа с Сашкой, босиком и в сорочках, идут по заснеженному двору сквозь седую пургу. Первым удаётся опомниться Грому. Он бросается следом, хватает Мальвину за предплечья, но тот умудряется свободной левой так заторцевать Игорю, что опер улетает в сугроб. Одна жопа из снега торчит. Волк бросается на помощь, рывком вытаскивает Игоря за ворот свитера, Гром благодарно кивает, выплёвывает снег и снова рвётся в бой. — Санечка! — орёт, порываясь к нему, но Волк держит ворот надёжно. Прыти у Игоря убавляется, когда воротник, как удавка, впивается под кадыком. — Тише, Майор, — выдыхает Олег негромко, и медленно отпускает его, — погоди. Давай посмотрим, куда они идут. — Куда идут?! — шипит Игорь, яростно сверкая глазами. — Босиком, почти голые, по снегу в минус десять?! А если воспаление?! — У Серого уже, — медленно произносит Волк, направляясь за ними. — Ты не сечёшь. Они сейчас в таком состоянии… Как пьяные или чуть контуженные — таких бережёт что-то. Ничего им не будет. Идём. — Саша! — не унимается Гром, бросаясь к Мальвине. — Сашка, стой! — хватает его за плечо, резко поворачивая, и успевает мазнуть губами по пересохшим потрескавшимся губам до того, как кулак Шурика впечатывается в челюсть. Гром буквально садится в сугроб жопой, но почти ликует, потому что это помогает — Шура шумно выдыхает облако пара, делает такой же шумный вдох, его волосы оседают на плечи, а взгляд приобретает осмысленность. — Сашка! — Майор бросается к нему, успевая подхватить как раз в тот миг, когда у Шурика подкашиваются ноги. — Игорь? — Мальвина силится проморгаться, снег комьями липнет к ресницам. — Как же холодно, бля! Гром молча пихает Шуру в руки охуевшему Волку, стягивает с себя свитер и напяливает на Мальвину, а после снова подхватывает его на руки. — Надо в палату, Саш, — он уже разворачивается, Олег за ними не следит, устремляясь за Разумовским в сопровождении компашки его демонов, но Шурка позади орёт так, будто его режут: — Нет! Нам туда! — в какой миг он босиком, в сорочке и Громовском свитере проносится мимо — Волков не понимает. — Да ёб твою мать! — громыхает Игорь, бросаясь следом, и Сашка, резко развернувшись, пытается ему вмазать, но удара не получается. У Шурика, видать, сильно кружится голова, он теряет точку фокусировки, почти падает, морщась, и Игорь подхватывает его, подныривая под руку. — Я детдомовский, сука! — шипит Мальвина сквозь зубы. — Пиздани ещё что-то про мать — и тебя здесь найдут, только когда снег растает, мусор! — Тихо-тихо-тихо, — приговаривает Гром примирительно, поглаживая его по кисти закинутой на плечо руки. — Ну, прости, Шур, прости, я не буду больше про мать. Только не дёргайся ты. Сильно нога болит? Тебе нельзя вставать. Идём обратно в палату. Давай, родненький, не ершись. — Мы идём в котельную, — твёрдо произносит Саша, сверкая глазами. — Отпусти меня. — У тебя нога сломана! — взвивается Майор. — Всего одна кость, — с усмешкой фыркает Мальвина. — Пусти. С такой хуйнёй бойцы по двадцать километров пехом прут под палящим солнцем и лютой стужей. Уж до котельной, будь уверен, доковыляю. Я офицер, а не баба — не надо со мной носиться! — Ты наркоман! — кажется, у Грома скоро пар из ушей пойдёт. — Бывший, — усмехается Шурик. — Да офицер ты тоже бывший! — почти орёт Игорь. — Не бывает бывших офицеров, — усмехается Сашка, выворачивается и устремляется вперёд. — Наркоманов тоже бывших не бывает… — бухтит Гром, но больше подхватить Мальвину на руки не пытается. Тот бросается за Олегом, но вестибулярка подводит — башка кружится, тошнит, перед глазами всё плывёт. Саня обнимает берёзу и оседает в снег около неё. — Вот же упрямый, бля! — Игорь бухается на колени рядом, с ужасом глядя на ноги Мальвины. — Давай понесу, у тебя же сотрясение, упёртый ты ишак! Сашка утыкается лбом ему в плечо и старается отдышаться. — Я сейчас встану, — с трудом произносит он. Ноги у него жуткого неописуемого цвета, и Игоря пугает это до дрожи. — А, похуй! — решает Гром и подхватывает Мальвину на руки. — Выздоровеешь — отпиздишь, — и уже направляется к корпусу, но Сашка обнимает, прижимается к виску губами и шепчет: — Не в палату. Нам в котельную. Там, в мешках, за углём и золой, он не найдёт, Игорь, ну, Игорь, пожалуйста, — и голос у Сани такой, и дыхание так щекочет кожу, и весь ненормально горячий Шурик так дрожит в руках, что Гром сдаётся почти без боя. — Чё ты творишь, Санёк?.. — тяжело выдыхает он, но разворачивается и идёт следом за медленно, словно в трансе, плывущим к котельной Разумовским, его демонами и Олегом. — В снег больше лезть не смей. Обморожения нам только не хватало. — Я всегда их слышу, — улыбается Сашка, как пьяный, сообщает не в кассу и тоже качает головой. — Я всегда знаю, где они. Знаю, кто следующий. Всегда знал. — Это ничего, — заверяет Игорь, прижимая его теснее, и тычется губами в висок на автопилоте. — Это не смертельно. — Я их вижу, — усмехается Шурик совсем страшно. — Сюрприз, Майор? — Ничего, мы с этим научимся жить, — терпеливо, как ребенка, убеждает тот. — Мы? — Мальвина ржёт хрипло и жутко. — Жить? Я их вижу, потому что одной ногой в могиле, Игорёш. — А ты дай руку, — пожимает плечами тот, — я тебя вытащу. Ты только захоти жить. — Игорь, — Сашка выдыхает и становится непривычно серьёзным, ёрзая в его руках. — М? — Гром щурится, силясь разглядеть Разумовского сквозь пургу. — Да не вертись ты, Сань. — Хочешь, я завяжу для тебя? — Хочу, — просто отзывается тот, останавливаясь у двери в котельную. Внутри темно. Ступенек не видно. На контрасте снаружи от выпавшего снега светло, как днём. — Поставь, — шепчет Сашка на ухо. — Вместе же наебнёмся. Хочешь в одной палате со мной с сотрясением лежать? — Если с тобой, то я не против, — Игорь осторожно ставит его. Саша морщится, хромает и оставляет на снегу бурые следы. — А ты Юльку увидеть сможешь? — Если бы она была по эту сторону, если бы была рядом с тобой, я бы её уже увидел, — Саня, прихрамывая, добирается до дверного косяка и вцепляется в него дрожащими пальцами, склоняясь, силясь отдышаться. — Твоя невеста покоится с миром, Игорь. Только ты себя изводишь, выбрав такой дурацкий способ отправиться за ней. — А если я больше не буду пить? Никогда. — Будешь жить долго и счастливо, — Шурик усмехается, резко выпрямляется, и Игорь успевает его подхватить и удержать. — Потихоньку, Сань, — шепчет, придерживая за плечо, а Мальвина только зубами скрежещет, но идёт вниз. Судя по возне и шуму, Олег с Серёжей уже там. Через пару минут вся немалая компания с Серым во главе подбирается, наконец, к двери внизу, которую кто-то, по всей видимости, забыл закрыть. Олег отмечает этот момент вскользь и особого значения ему не придаёт ровно до тех пор, пока Шурка, переступив порог, не начинает хрипло ржать, уставившись на кучу угля в углу. — О! И ты здесь?! И Петровичу пиздец, слышь, Серый?! — Мальвина продолжает истерично покатываться, озираться, будто хочет увидеть что-то ещё, и Грома состояние Шурика реально пугает. — Тихо… Тихо, Сашка, — удерживая пошатнувшегося при очередном рывке Мальвину, Игорь обнимает его, прижимая к груди. — Нет здесь никого. Только нас четверо. Волк усмехается, но не поправляет, хотя, по его подсчётам, в котельной находится, по крайней мере, шестеро, учитывая пернатого с новым паразитом Серого. Пусть хоть Гром останется нормальным в этом дурдоме. — Петрович? — горячечно выдыхает Серый и трёт глаза, присматриваясь, будто им больше не доверяет. — Не за этим… Найди. Ищи! — Серёжа оборачивается на едва различимый голос Ботичелли, и где-то рядом что-то с треском обрушивается. Волк шарит светом фонарика в направлении звука, но видит лишь мешки с углём, присыпанные слоем осевшей сажи и штукатурки. — Странно, — выдыхает он хмуро. — Никого нет. Отчего обвалилась балка? — и тормозит Серого, буквально рвущегося в сторону обвала. — Мне нужно! Мне туда нужно! Костя! Он там! — орёт Серёга, вырываясь из рук Олега с силой, которую и предположить трудно в этом хрупком, измождённом лихорадкой и болезнью теле. — Не держи! Он знает, что делает! — шикает Птиц, сверкая щёлками прищуренных янтарных глаз. — Может, добавить огоньку? — Умолкни, придурок! Я должен слышать… — Серый крупно дрожит, слизывает испарину над губой, и закрывает глаза, прислушиваясь. Ни Волк, ни Игорь, кажется, не слышат и не видят ровным счётом ничего, только явственно ощущают неестественный холод в почти пекле — языки пламени облизывают чугунную дверцу печи, и морозные узоры под ногами откровенно пугают своей неуместностью. — Пусти, — отчаянно брыкается Серёжа, в то время как Мальвина уже высвободился из захвата Игоря и неистово разгребает обломки бетонной балки, камни, прутья арматуры, бубня себе под нос что-то неразличимое. — Да пусти же! — в голосе Серого появляется металлические нотки и почти мука, и Волк чувствует, что не должен мешать. Что удерживать — это как предать. — Вместе, слышишь? Говори, что делать, — Олег решительно направляется к Шурке, отодвигая Серёжу в сторону. Гром подрывается следом, и уже через пару минут общими усилиями удаётся освободить эти чёртовы мешки. — Петрович, не смей! — шипит Серёга, но Птиц его опережает, полыхнув в сторону кучи с углём молнией взгляда, да так, что оплавляется металлическая загородка. Тем временем Гром торопливо потрошит первый мешок, и вскидывает удивлённый взгляд на Олега. — Ну и? Или я чего-то не знаю, или это обычная угольная крошка. Что мы ищем? — Дальше! Смотрите дальше… Я не знаю, что. Но Костя доволен. Вы же видите? Ведь видите? — Серёжа дрожит, заправляя мокрую прядь волос за ухо. Мертвенно-бледный, с тонкими синюшными губами и тусклыми бесцветными глазами. Волку больно смотреть на того, в кого превратился его Веснушка, но веснушки — они всё такие же живые и яркие. Всё хорошо. Всё будет хорошо. Сглотнув колючий ком в горле, Олег хрипит: — Вижу. Я вижу! Холод. Он отступил. Костя ушёл? — Серый едва уловимо и как-то слишком устало кивает, и Волку страшно. Нужно торопиться. — Мы проверим все мешки. Каждый! — Не каждый. Этот, — Мальвина тычет пальцем в тот мешок, что справа под двумя такими же, и валится без сил на грудь Грома. Игорь подхватывает Сашку на руки, прижимается губами к мокрому лбу, собирает испарину, хаотично целуя веки, щёки, солёные слипшиеся ресницы, сам не понимая, что делает. Не обращая внимания на то, что рядом Волк, Серый. Не думая ни о чём и ни о ком, будто только он — полуживой Шурик — единственно важен. Единственно нужен. А когда тот пытается что-то сказать, просто затыкает рот поцелуем, прижимая крепче, и целует так, что у самого башку ведёт и слабеют колени — медленно, тягуче и бережно, и в то же время голодно и жадно, как только Шурка снова пытается что-то сказать. И только когда Мальвина полностью расслабляется, отвечая, Грома разом отпускает — Сашку больше не лихорадит. Серый с Олегом скидывают мешки на пол. Облачка пыли и золы поднимаются в воздух. Серёжа рвёт нитку на мешке, вытряхивает содержимое на пол и смотрит, часто моргая, стирая испарину с лица грязными руками. На влажной коже остаются тёмные разводы сажи. Во взгляде полыхает огонь. Серый бухается на колени в кучу золы. — Пусти! — Мальвина тоже выворачивается и плюхается рядом. Зола взмывает вверх густым серым облаком. Серёжа с Сашкой переглядываются и запускают в неё пальцы одновременно. Шурик уступает. Серёга сжимает в ладони жетон и переводит взгляд на Олега. Тот берёт кусочек нержавейки в руки, стирает копоть подушечкой большого пальца и читает: — Антон Соловьёв. Соловей. Четвёртая отрицательная. Девяносто восьмой год. Серый молча запускает пальцы в золу, вытаскивает коронки и, протягивая на ладони, вздрагивает. — Печёт, Леж, — морщится, утирая перепачканными золой ладонями слёзы с лица, дрожит, и Олег рывком прижимает его к груди. — Так жарко. Он ещё дышал. Ещё дышал, Леж… — Серый воет, утыкаясь в плечо, и Волков обнимает его, переводя взгляд на Сашку. — Он не один, — говорит тот, качая головой, и протягивает к Игорю раскрытую ладонь. — Дай свой нож, Гром. — Психованным медиумам и наркоманам-самоубийцам… — бухтит тот. — Дай нож, пока я не засунул ногу тебе в жопу, у меня сорок четвёртый размер, тебе не понравится! — скороговоркой визжит Сашка, и, на удивление, это помогает — Игорь отдаёт перочинный нож, тупой до неприличия, но и того хватает. Шурик вспарывает мешковину, не глядя. Расположены мешки в стопках хаотично, и Мальвина не ошибается ни разу — пепел сыплется на бетонный пол. В углу котельной, где в топке полыхает огонь, появляются они. Их человек восемь. Может, десять. Все пацаны не старше тридцати. Пижамы или сорочки в крови, все синюшно-бледные, с синяками на шее, запястьях и щиколотках. Сашка хромает к ним и протягивает руку. Игорь зажимает рот ладонью, бледнея и зеленея. Он видит парней, но совсем не это пугает до дрожи. Юлька и Димка машут ему из угла. — Я с вами, — хрипит Мальвина. — Хер тебе! — рявкает Гром, прижимая его к груди, перехватывая за запястье протянутой к призракам руки. — Я не справлюсь без тебя. Говори, что делать. Говори! Серёжа почти оседает на пол, зажимая нос ладонью. Меж пальцами струится кровь. — Серый! — Олег подхватывает его на руки и поднимается по тёмным ступенькам. — Сейчас станет лучше. Наружу. Живо. — Возьми по горсти праха, — Сашка прижимается лопатками к колонне и зажимает рот ладонью — тошнит, содержимое желудка подкатывает к горлу от сладковатого удушливого запаха горелой плоти. — Собери по горсти. Игорёш, я блевать буду, — страдальчески шепчет Сашка и утыкается лбом в скрещенные руки, вытягиваясь на полу. — Не смогу подняться. Игорь, не смогу. — Вот ещё, — Гром ссыпает по горсти пепла в подол футболки и подхватывает Сашку с пола. — Шур, хорош, вставай. — Так хуево, — шепчет тот, пока Гром прёт его по ступенькам вверх. — Это не все. Есть ещё. — Что с пеплом делать? — Игорь серьёзен и собран. — Развеять, — Мальвина шумно выдыхает, как только они оказываются снаружи, хватает пригоршню пепла, застывает посреди двора и поднимает руку вверх. — Прах к праху, пепел к пеплу. Я освобождаю вас. С этой минуты и навсегда — вы свободны. Покойтесь с миром, — он перечисляет имена, слабея на глазах. Игорь подхватывает под руку и держит, пока ветер, унося пепел, кружит над лечебницей. Серёга обнимает Олега и утыкается в плечо, вроде бы успокаиваясь у него на руках, и Волку кажется, что температура тела Разумовского падает. Сашка бухается коленями в снег. По лицу стекают капли пота. Из носа струится кровь. Игорь падает рядом, отирает сначала свои ладони, а после и его лицо снегом, и прижимает Мальвину к себе. — Я с тобой, Сашка, — шепчет, поглаживая по затылку, шее и спине. — Я рядом. Ты не один. Поднимайся, родной. Давай в палату. — Не могу, — смеётся Шурик. — Не могу, блядь, пошевелиться, ногу не чувствую. Полупрозрачные духи возникают под берёзкой около котельной, мерцают, улыбаются, машут руками и растворяются в облаках серебристых искорок. Игорь смотрит, не моргая. Он видит. Видит не только здешних. Видит, как Юля с Димой, взявшись за руки, уходят в седую пургу. — Она красивая у тебя была, — улыбается Сашка, утыкаясь лбом в плечо Грома. — А ты их одинаково любил? — Шур! — шикает тот. — Одинаково, не отвечай, — устало улыбается Сашка. — В палату вернёмся. Пока не стошнило. Кружится все, как пиздец. Надо лечь. Так безопаснее. Сейчас блевать нельзя. Завтра нам ещё искать остальных.