война

алик жмурится от солнца, бьющего в глаза. ладонь сжимает крепко. — волков тоже, значит? — уголок губ поднимает. — волков, — кивнуть, передергивая плечами от жары липкой. у алика засохшая кровь на скулах, он облизывает пересохшие губы, с улыбкой заглядывая в глаза. через два дня пол-отряда остаются в пустыне под палящим солнцем. отдача привычно в плечо бьет, держит в напряжении комфортном. алик стреляет, не целясь, смотрит только на трупы, не попадает по живым. мрази горные обходят справа, не давая пути к отступлению. вдвоем хуй разберешься с ними, а у алика жизнь вся впереди. — уходим, сука! отставить! — хрипло, поверх грома взрывного заорать. алик стреляет упорно, перезаряжает до звона в ушах, убивает-убивает-убивает. у алика отвратительно дрожат пальцы, он откидывает винтовку, закрывая лицо руками. поднять его с колен рывком, сцепить пальцы на плечах. — уходим, блять, ты меня слышишь? алик, блять, алик! сучий ты сын жмется лбом ко лбу, зубы стискивает. кивает судорожно. алик виснет на плече, ногами еле перебирая. кинуть его спиной к скалам: падает на землю сухую. — хули ты творишь? ты хули творишь-то, блять? героем себя возомнил? — по щеке его ударить, берцами по ребру пнуть. хрипит, подгибает колени к груди. — ты б подставил нас всех. себя, алик! если бы не я, что с тобой было бы? на колени встает, голову наверх поднимает. влажные, воспаленные глаза. алик, блять, руки тянет к ремню, расстегивает торопливо. твою ж мать, мальчик похеренный. отстранить его ласково, присесть. голову на грудь укладывает, дрожит весь. — все, все, алик. все хорошо. идти надо, давай. господи боже, мальчик же еще. хоть бы жить нормально смог, выбравшись и не подсев на иглу убийств. алик не смотрит в глаза ровно сутки. ночью ладонью по волосам скользит, кивает на улицу. — я, в общем, я извиниться хотел. давидыч, я не пидор. у меня— посттравматический синдром и галюны после каждой вылазки; мазохизм, взращенный войной и мразями военными. — тише, это от нервов все. пидор и пидор, отставить разговоры. алик всхлипывает коротким ‘товарищ командир’, толкает к стене базы, в шею утыкается. рассеянно погладить по волосам, откидывая голову. у алика нездоровая привязанность и желание себя всего отдать в никуда. алик подставляется под пули, откидывает в сторону, орет ‘живи, блять’ и пропадает. разведчики говорят про пленных русских в заброшенном складе под горой, вадик не собирает своих людей даже после угроз-просьб-уговоров. через трое суток чужой склад взрывают. из-под обломков вытащить жетон обуглившийся, переворачивая с молитвой: ‘хоть бы не вс ссср с личным номером волкова а.а.’ выдохнуть рвано: не его. вадик косится заинтересованно, в плечо толкает. — командир, потерял кого? солдаты вроде алика — добровольцы — признаны долбоебами среди наемников. кто же полетит бесплатно в горячую точку, рискуя жизнью? ебнутый аличка с поебанным чувством справедливости и желанием защитить весь мир. кивнуть ему, кинуть жетон: ‘ваш?’. вад мрачнеет, пальцами выбитое гладит. — наш. потеряли мы, командир, дохуя. зато заработаете вдвое больше. пнуть камни: где алик, скажете, суки? алик срывает голос под землей. его вытаскивают через день, без сознания, но живого. у него заражение крови, нет двух пальцев и лопнувшие капилляры. у него страшные раны, шрамы старые вскрыты. алик приходит в себя на утро, шарахается от всех, но льнет к рукам. — так долго, — всхлипывает, — я боялся, что не увижу тебя больше. что сойду с ума, если увижу афганца с твоими глазами. улыбнуться осторожно: мальчик отлежится, в себя придет, а через неделю можно и на боевые. людей все еще не хватает. алику не становится лучше и через неделю. он лихорадочно сжимает ладонь, зубы сжимает от боли. алик дышит рвано, жадно воздух втягивая и давясь им. кивнуть ваду, на улицу выходя. вад терпеливо слушает, глаза едва не закатывает. — вад, пожалуйста? — перейти на шепот, в глаза заглядывая. — ну чего тебе стоит? вадик скалится, сигарету из пачки выбивает. — он до вертушки не доживет, командир. а я не спасатель. — я на себе его, блять, понесу, если не согласишься. вад смеется сначала, но тут же осекается. шантаж на него удивительно работает: вадик договаривается со своими ребятами, в десны с пилотами долбится. алик отвратительно дрожит, у него кровит ножевое, и сердце удивительно ровно бьется. тук-тук-алик выживи только-тук-тук сжать ладонь его, ответное лихорадочное касание получая. пора. смертник ему свой вложить, типа ‘не забывай’. выглядит мерзко и сопливо, вадик ругается, но не спорит. на войне никому нет дела приходится ебашить за двоих, изъебываясь не умереть. ранений становится больше, но в жертву себя приносить впервые не нужно. ради мальчика с глубокими глазами и острейшими скулами. ради его смущенного взгляда, закушенной губы и нервных подрагиваний пальцев хочется жить. к себе его прижать, здорового и улыбающегося, чтобы смеялся на ухо, стискивая ногами ребра. вадик смотрит как будто сквозь, прищурившись, и наконец-то не выдерживает. — ты себя сейчас выешь сам, командир. все в порядке будет. из афгана не возвращаются здоровыми темно-красное, пыльное, острое, огненное, злое небо на сетчатке выжжено рука ноет, отдает куда-то в сердце. глаза упрямо не хотят ничего видеть, закрываясь тяжело. вадик на плечо затаскивает, отстреливается вслепую. взрыв за взрывом очередь за очередью труп за трупом ебаный афган — ебаное домино вад отвлечь от крови расползающейся пытается, говорит обо всем сразу; забить на него, слишком много концентрироваться надо. — твой тебя ждет, командир, — шепчет вад и зажимает рану на боку. из афгана не ждут здоровые пошевелить пальцами, тронуть чужие. вад обеспокоенный, в крови весь. красивый. глаза от солнца не прикрывает, не показывает клыки, улыбаясь. челюсть стискивает, еще опаснее выглядеть начиная. ни грамма в нем наивности и доверчивости: все выжгли, растоптали, взорвали твари чужие. вадик тащит на себе через полпустыни, пропадая и появляясь в сознании. дышит тяжело, сжимает пальцы на пулевом. — дотерпи, чуть-чуть осталось. пожалуйста, волче. алик рефреном шепчет ‘волче’ и просит не отключаться.