died before I met you

             —Поднимайся!       Оглушительный крик, подобный приговору, разрезал холодный воздух маленькой темной комнатки, на полу которой, мне вновь посчастливилось проснуться. Я не мог вспомнить как оказался тут, будто меня по голове ударили.       Мои руки были обёрнуты вокруг собственного тела. Я обнимал себя. Так странно. Никогда не делал этого прежде, было противно.       Порой, у меня вызывали отвращение даже вынужденные прикосновения к собственной коже, и не то чтобы с ней было что-то не так, просто…я настолько сам себе отвратителен, что скорей хотелось содрать ее, чем касаться.       Но сегодня, я прекрасно понимал, что остался один на один с собой в преддверии смерти. Осознание этого было настолько ясным, что даже отрицать не стоит.       Бывало, я завидовал парным самоубийцам, даже несмотря на мое прежнее отношение к любви и прочему. Просто, вместе наверняка это не так страшно. Особенно теперь, ведь я знаю, что ждёт, когда врата смерти отворяются, забавно представлять, как кто-то проходит все эти круги ада держась за ручки.       Ну а я вот действительно, предоставлен сам себе. Никто уже не спасёт меня, не вытащит отсюда, не даст второго шанса. За мной не придёт ни бог, ни сатана, и я не буду бесконечно перерождаться, перемещаясь по колесу сансары.       В дверном проеме стояла рыжая и два охранника с туманными головами. Ничего нового. В такой день могли бы постараться придумать что-нибудь поинтереснее, последний раз видимся все таки.       Как только я поднялся с пола, мои руки были скованы металлическими наручниками, и меня вывели из комнаты.       —Опять сбежать хотел, да? — спросила главная, что шла впереди.       Сегодня она выглядела не иначе, как постаревшей. Кажется, я даже мог заметить морщины на ее шее и седину в волосах. Надеюсь, она тоже скоро подохнет.       —Как бы ты, Джерард, не пытался, не бегал, конец у этой спирали все равно один, сам видишь.       Она была какой-то слишком спокойной и даже не стремилась подвергнуть меня наказаниям за содеянное вчера.       У меня не было сил и настроения ей отвечать. Я просто с интересом предвкушал, что же это за конец такой, следуя по коридору. Ни за что не поверю, что мне просто дадут отключиться, эти садисты наверняка будут пытать меня до смерти весь день, а потом ещё плюнут на мою могилу.       Чем дольше мы шли, тем сильнее я ощущал тревогу. В голове всплывали всякие неприятные воспоминания, из школы, из родительского дома, из больницы, в которой я, уже не помню по какому поводу, когда-то находился. Это что, и есть «вся жизнь перед глазами пронеслась»? Но почему я могу вспомнить только плохое? Было ли хорошее?       Я чувствовал, как мои руки трясутся, а сердце колотится. В воздухе витали, то противный запах лекарств, то мокрого школьного мела, то подгоревшего завтрака.       Я не мог понять, что именно так пугает меня. Неизвестность? Неизбежность? Может все сразу.       Вскоре мы остановились возле ничем не примечательной белой двери, и мои руки освободили от оков.       —Заходи. — скомандовала рыжая. Ох, что-то не доверяю я таким неопределённым белым дверям. За ними всегда скрывается что-то неприятное.       —Ну же.       Я буквально не мог пошевелиться. Все тело окаменело и не слушалось, а мне, блять, нужно было поднять руку, дернуть за ручку и сделать шаг внутрь. Но я не мог.       То мне казалось, что там за дверью, ублюдки из школы, и меня, как легкую добычу, как кусок мяса, привели к ним. Они то точно на меня набросятся и изобьют до смерти. Это будет просто унизительно.       То казалось, что за дверью стоит мама, которая станет отчитывать меня за проступки, подчеркивая, какое я разочарование и позор семьи. А потом, возьмёт кухонный нож, каким минутой ранее разрезала вишневый пирог, и воткнет мне в грудину, не жалея, так, что ягодная мякоть на лезвии смешается с моей кровью.       Или, что там, медицинский кабинет, где злобный врач будет ставить на мне эксперименты, со злорадством втыкая в кожу острые иглы, что наполнены различными химикатами, которые будут долго и болезненно отравлять мои органы, пока не доберутся до мозга и не превратят его в желе или кашу.       —Джерард, бесполезно тянуть время, давай, открывай. — видимо рыжая так и жаждала от меня избавиться.       Я уже мог почувствовать, как щиплет в глазах и носу. Боже, я такой беспомощный, мерзость. Ещё ничего не произошло, а я уже готов разреветься. Ладно. Соберись. Это неизбежно.       Все же, заставив свою руку подняться, я легонько надавил на ручку и дверь отворилась. Пока было мало что понятно, я сделал шаг внутрь, слыша, как за мной заходит главная, и дверь со скрипом закрывается. Не сбежать.       Я начал взволнованно оглядываться по сторонам, пытаясь сориентироваться. В одной части этого огромного полутемного помещения, как на сцене, стояла знакомая мне ванная, словно театральная декорация, что была создана на основе той, которая была у меня дома. Да, я узнал плитку на полу и стенах, проклятое место. Похоже, здесь я и очнулся в первый раз. А вот напротив сцены — зрительный зал полный людей.       Мои опасения не были ложными.       Тревожность была на пределе. Я стал бегать глазами, вглядываясь в лица сотен человек, и все были мне знакомы. Черт. Под землю провалиться хочется от встречи такой.       На стульях, словно восковые скульптуры, облачённые во все чёрное, восседали просто все, кого я когда либо знал.       Дальние родственники, с которыми я ел утку на день благодарения, когда мне было пять, учителя из школы, что проклинали меня за успеваемость, одноклассники, называвшие меня долбанным аутсайдером и крошившие карандашные огрызки в мой рюкзак, водители автобусов, которым я забывал передавать за проезд, продавцы магазинов, где я покупал сигареты без паспорта, и так далее.       Полный, блять, зал людей, имён половины из которых я не помнил или даже не знал. Интересно, на какое представление они пришли посмотреть?       Я испуганно рыскал глазами по огромному залу, пока рыжая не вытолкнула меня на, так называемую, сцену с единственной декорацией в виде угла моей ванной комнаты.       Меня тут же ослепило лучом прожектора, и я понял, что представление тут показывать буду я.       Со сцены зрительный зал был виден ещё лучше. Все эти люди сидели с каменными лицами, не двигаясь, и пялились прямо на меня. Может они из картона? Боже, надеюсь они из картона.       На первом ряду я заметил маму. В ее глазах читалась какая-то боль и скорбь, но она так же сидела неподвижно, больше напоминая фарфоровую куклу в траурном одеянии. Я так давно не видел ее. По ощущением я прибываю в этом новом мире безумно долго.       Интересно, мои похороны дорого обошлись, или они просто кремировали меня, поставив урну в самый дальний угол, чтобы лишний раз не натыкаться на неё взглядом? Нет, скорее моя семейка предпочла развеять прах над какой-нибудь лужей и забыть меня как страшный сон.       Справа от мамы были мой брат и отец, такие же замёрзшие. В последний раз я видел их всех в сборе на день показа моих упущенных возможностей, но сейчас, они что-то не выглядели так счастливо, как тогда.       Слева, на стуле ерзал Фрэнк, разглядывая всё вокруг, он был единственным, кто не смотрел на меня, и единственным, кто казался живым.       Черт, черт, черт, он то здесь зачем? Я ведь правда тогда поверил, что больше его не увижу.       То мне запрещают с ним встречаться, то его специально приводят на меня поглазеть. Что ж за правила в этом месте такие? Ничего не понимаю. И Фрэнк, кажется, тоже не понимал. Мы так похожи.       Рыжая поднялась ко мне на сцену и, смерив меня взглядом, начала громко вещать зрительному залу.       —Рада приветствовать вас на дне упокоения Джерарда Уэя! Вот это радость, вот это праздник, вот это я понимаю! Не то что эти ваши дни рождения, новый год…       —Сейчас мы обговорим организационные моменты и будем приступать! — она подошла ко мне, наклоняясь, и зашептала:       —Так, Джерард, сейчас начнётся процесс твоей смерти.       —А этим людям обязательно пялиться?!       Я был подобен маленькому мальчику на детском утреннике, который не хочет рассказывать стих перед взрослыми. Меня не на шутку трясло. Стоя перед лицом смерти, каждый напуган как ребёнок.       —Все эти люди были в твоей жизни, по правилам они должны лицезреть как ты погибаешь. Что блять за бред. Выпустите меня.       —А почему там Фрэнк? Его в моей жизни вообще-то не было.       —Ну, он не сидел бы здесь, если бы ты не нарушил правила. А поскольку твоя неугомонная задница проникла в мир живых, переступив границу, и он видел тебя, сегодня он тоже здесь.       Блять. Блять. Блять. О таких вещах нужно предупреждать заранее! Я ведь даже не подготовил речь, не привёл себя в порядок, не знаю…       —И что мне нужно делать?..       Я и понятия не имел, для чего весь этот спектакль или суд, что сейчас будет. Явно ничего хорошего, уж точно ничего.       —Люди просто должны увидеть твою смерть. Поскольку ты сам убил себя, тебе предстоит проделать это снова.       Ну твою ж мать. Я знал, знал, что для самоубийц есть какие-то особые правила, нельзя же просто оставить людей в покое! Нет, нужно и после смерти им поднасрать. Типа, выбрал убить себя сам, на, после смерти убей ещё раз, тебе же так нравится! Вообще-то, это было ужасно неприятно, я даже вспоминать не хочу…       —Так что, иди к ванной и сделай это, так же, как сделал при жизни. Никаких подвохов. Просто твой последний выход.       Противнейшие воспоминания того дня, как на зло стали лезть ко мне в голову. Кажется, я мог почувствовать фантомный запах крови в воздухе.       —Может меня просто грохнет кто-нибудь из ваших? Выстрелом, удушьем, как угодно, вы же любите издеваться, а?       —Нет, Джерард, правила есть правила, иди.       Рыжая была непреклонна. Я поплёлся к декорации, оставляя ее стоять на краю сцены. Сейчас будет что-то ужасное.       На молочном бортике облупленной ванной блестела пачка лезвий, так и маня. Я уселся на ледяной плиточный пол, облокотившись о посудину, и достал одно из пачки. Прожектор ослеплял меня, освещая ванную комнату. На публику я даже боялся поднимать глаза, и без того чувствуя как все они смотрят.       Черт меня подери! Этот долбанный мир просто ужасен! Я до сих пор, признаться не понимаю, как мне удалось это сделать при жизни. Вскрываться, блять, было очень сложно. Ужасно больно, ужасно долго. Я тогда чуть не остановился на полпути, теряя сознание и выворачиваясь наизнанку от количества увиденной крови. Но тогда моей мотивацией было то, что я наконец то все это закончу, просто исчезну, умру. Но нет блять.       Теперь я должен повторить все эти мучения ради последнего спектакля одного героя. Кто блять вообще придумал эти ебаные правила? Я ведь не клоун какой-то. И почему я не выбрал способ полегче? Ненавижу ведь острые штуки. Ах да, хотел помучаться напоследок, ну вот, кто ж знал, что тот раз был не финальным.       Кажется, я мог бы ещё долго так сидеть, проклиная самого себя, прибывая в собственных мыслях, но зрители оказались не терпеливыми.       —Давай, чего ты ждешь? — послышался злой вопль со стороны зала.       Я нехотя поднял глаза и увидел, как зрители бросают свои раздражённые возгласы, так и жаждая посмотреть на то, как я себя убиваю. Люди всегда так жестоки. От такого пристального внимания мне поплохело. Ненавижу публичные выступления. Я почувствовал себя ничтожно маленьким по сравнению с этой толпой жадной до зрелищ.       Хотелось бросить это чёртово лезвие и убежать, спрятаться, забиться в угол, что угодно, только бы эти сотни глаз не смотрели. Но я прекрасно понимал, убегать не получится. Они все ждут одного. И теперь действительно единственный выход, избавиться от невыносимого давления — покончить с этим. Но мне было так страшно. Страшнее чем в первый раз. Потому что я знал, какого это. Мышь не полезет в мышеловку дважды.       Боже, самоубийство такой интимный процесс, как вообще это можно сделать при ком то? Чувствую, как на лбу выступает холодный пот.       Я перевёл взгляд на первый ряд. Как я могу сделать это на глазах у матери? Она смотрела на меня с такой печалью, словно заранее зная, как я сейчас буду мучиться, истекая кровью.       Фрэнк тоже смотрел. Клянусь, мы пересеклись взглядами. Похоже, он нервничал не меньше моего. Казалось, он вот-вот сорвётся с места и прибежит ко мне на помощь, избавит от мучений. Но какая-то невидимая сила удерживала его. Ведь он был единственным, кто не желал моей смерти.       Горячая слеза упала на запястье, что я выставил перед собой, готовясь сделать первый надрез. Я не хотел. О боги, как же я не хотел.       Если быть совсем честным, в первый раз какая-то часть меня тоже не хотела и боялась. Но тогда, это была маленькая незначительная частичка, голос которой я решил не учитывать. А теперь, все мое нутро сопротивлялось.       Голоса из зала все сильнее резали слух. Они не утихали ни на секунду. Хотелось наорать на них в ответ, но я чувствовал себя слишком тревожно для этого. Такие же голоса внутри меня и сподвигли к необратимому поступку.       Ладно. Нужно начинать. Я знаю, что когда начну, стану терять сознание, мои слух и зрение ухудшаться, и эти придурки из зала отойдут на второй план.       Стиснув зубы, я приставил острие к руке, продавливая мягкую кожу запястья.       Блять, моя мама смотрит. Все эти люди смотрят. Фрэнк смотрит.       Я хочу отвернуться. Они не должны видеть этого. Я хочу спрятаться. Но я не могу.       —Чего ты медлишь, тряпка?!       Не знаю кто это выкрикнул, но да, быстрей начнём быстрей закончим. Я надеюсь.       Решив не растягивать процесс надолго, я с остервенением провёл лезвием от запястья до локтя. Кровь брызнула мне аж на лицо, безостановочно начиная вытекать ручьём из раны, медленно унося мою жизнь вместе с эритроцитами.       Острая боль, прилив адреналина. Я мог чувствовать, как мое дыхание сбивается, не способный отвести взгляда от кровоточащего запястья. Мои слёзы продолжали течь, обжигая лицо, болезненно оседая солью на рану. Человек настолько уязвим, что буквально может сам себя прикончить.       Зал ликовал, аплодировал, но я не мог расслышать отдельных слов, только гул. Всё перекрывали оглушающий звук моего сердцебиения, стук крови в висках и шум тяжелого дыхания.       Я с надеждой посмотрел на зрителей в поиске спасения, может им хватило и они скажут мне остановиться? Был виден лишь первый ряд. Все остальное смешалось в черно-красную массу пятен, напоминающих грязную палитру для масляных красок.       Моя мама склонила голову, не в силах смотреть на это. Конечно, ей проще отвернуться. Она никогда не сможет увидеть и капли своей вины в этом ужасающем море трагедии.       Лицо отца было окаменевшим, без какого либо намёка на эмоции. Ему наверное всё равно, что есть я, что нет. Брат мой, похоже не был удивлён, но тоже застыл от ужаса, изображая пугающую куклу для хэллоуина.       Единственный взгляд человечности, что я смог отыскать, принадлежал Фрэнку. Каким же живым он был. Словно, мальчика действительно притащили из его комнаты, усадили на стул и заставили смотреть. Все остальные на его фоне казались голограммой. Он был так впечатлён, пораженно и с состраданием глядя на меня. В его глазах я не мог прочесть осуждения, насмешки или упрёка, они светились глубокой заботой и любовью. Это разбивало мне сердце.       Словно он мог подойти ко мне, пережать рану, останавливая кровотечение, мягко ласкать по лицу, отвлекая мое внимание от катастрофы, что я учиняю. Он сказал бы мне что-то успокаивающие, что все будет хорошо, и со мной все в порядке. Прижал бы к себе и пообещал, что сделает все, чтобы подобного никогда не повторилось. Он отнёсся бы ко мне, как к хрупкой конструкции из стекла, а не как к чудовищу, которое нужно наказать ещё больше, за то, что оно было чудовищем рождено. Все чего я хотел — что бы он подошёл ко мне.       Я почувствовал, как мои штаны промокли от крови, и отвёл взгляд от Фрэнка. Нужно продолжать. Ткань одежды неприятно липла к телу, впитав остывшие капли. Я попытался вложить лезвие в раненую руку, но пальцы на ней просто онемели и не хотели сгибаться. Как блять это делается?! Я слишком засмотрелся на Фрэнка. Нужно было действовать быстро, а теперь я не знаю как справиться, тело не поддаётся.       Я начал содрогаться в плаче и всхлипывать от бессилия. Чувствую себя унизительно. Из зала опять кричали что-то, но я уже не мог расслышать. Почему все так долго. Я не хочу. Как же я не хочу.       Единственная надежда державшая меня — я доведу дело до конца, и они от меня отстанут. Было даже страшно думать о том, что пройдя весь этот путь, я вновь могу очнуться в подобном месте, где меня снова заставят проходить эту пытку. Может ад все-таки существует, и я уже в нем?       Мне всегда было интересно, в какой момент приходит сожаление о сделанном, и приходит ли оно вообще? Есть ли тот миг, когда понимаешь, что все твои проблемы были чушью, видишь миллион других выходов, но уже слишком поздно. Пути назад нет.       У меня сейчас такой момент. Но я уверен, что всё это, игры разума, и помести меня в реальную жизни опять, я бы сделал тоже самое, только способ бы выбрал по деликатнее, чёрт.       Отчаявшись, я взял лезвие зубами, ощущая во рту неприятный вкус железа, и приготовился вложить все свои последние силы в завершающее действие, приставляя острие к другому запястью.       Мучаясь и прощаясь со всем, что было, я зачем то опять посмотрел в зал. Все притихли ожидая. Теперь я мог видеть только Фрэнка. Он смотрел на меня с таким милосердием. Словно мог принять даже с этим ужасным поступком в биографии. Может он и есть бог? Тогда, надеюсь, я попаду к нему на небеса.       Я с трудом провёл лезвием по руке, глядя ему прямо в глаза, вздрагивая от резкой боли, плавясь в агонии. Если наша с ним связь была прекрасным болеутоляющим, то это, чувство противоположное.       Как же невыносимо больно.       Ужасно больно.       И я это сделал.       Что теперь?       Я выплюнул лезвие, и облегченно откинулся назад, чувствуя спиной холодный край ванной, давая крови свободно вытекать, образовывая огромные бордовые лужи на белом кафеле, как в старые добрые. Моя грудь вздымалась, я дышал глубоко, постепенно окончательно теряя слух. Нет, всё-таки в этом процессе есть что-то приятное…       Зрение ухудшалось, покрывая все чёрными пятнами, но я до последнего пытался поддерживать зрительный контакт с Фрэнком. Это удерживало меня в сознании.       Обзор мне перегородила рыжая. Она выглядела ещё старее, будучи уже не рыжей вовсе, а полностью седой морщинистой старушкой. Она зачем то схватила мои руки в свои, произнося скрипучим голосом:       —Твоё последнее желание, Джерард? Конечно, за твои поступки стоило лишить тебя этой возможности, но правила есть правила.       Я непонимающе уставился на неё, чувствуя, что вот-вот потеряю сознание, навсегда.       Последнее желание? Неужели они настолько глупы, или просто надеются, что в таком, полумертвом состоянии, я не смогу додуматься до чего то значимого?       Взглянув на Фрэнка, кажется, я мог понять, что он своим взглядом умоляет, чтобы я попросил возможность побыть с ним в последний раз.       Тогда бы, он смог подняться со своего места прямо на сцену, заключая меня в утешающее прощальное объятие, пачкаясь моей кровью. Тогда бы, вся моя боль вмиг утихла, и смерть показалась бы чем-то приятным и легким, как эвтаназия, как засыпание в объятьях человека, с которым можешь чувствовать себя безопасно, как жизнь за пределами космоса.       Я почти согласился.       Последняя слеза извинения скатилась по моему подбородку и я отвёл взгляд от его щенячьих глаз, шепча главной совсем другое желание, на что она вздохнула, кивая головой.       Наставало время конца, неумолимо убивая секунды. Признаться, ты никогда не поймёшь, что умираешь, пока окончательно не погибнешь. Все будет казаться глупой шуткой до последнего.       Рыжая заставила меня кое-как подняться на колени, погружая мои руки в ванну, что оказалась наполнена.       Кровь перестала сворачиваться под водой, и я почувствовал, как дух меня покидает, оставляя совсем одного во тьме. Всё так легко.       Что здесь? Почему-то совсем не страшно. Теперь это моя темнота. Она меня принимает.       —Спокойной ночи, Джерард.       Лучше никому не знать о том, что происходит, когда делаешь последний в своей жизни выдох, а никто не держит тебя за руку.