飞蛾投火 (Как мотылек летишь на огонь)

      

***

      Корзина с вещами Хуа Гуй, его матери, оказалась у Ши Мэя годы позднее. Демонические письмена, заклинания и бутон цветка Вечного Сожаления Восьми Страданий Бытия – вот, что было в ней. Но то, что она завещала ему, умирая, осталось с ее сыном, Хуа Биньанем, навсегда.       Ее ноги были переломаны, а кусок руки откушен, выжран, а рот убийцы – его отца – был окрашен кровью в доказательство причастности. Кровь – не жир, ее легко отмыть водой, но почему же кровавые воспоминания не стираются так просто? У отца не просто рот был в крови, но и кусок плоти застрял во рту, и он, как животное, зверь, обезумевший от запаха и вкуса, кинулся на него. И та капелька крови, что упала на щеку маленького мальчика, выжгла след на детской коже. Когда смутные и страшные картинки всплывали в его памяти, когда он смотрел в зеркало, показывающее прошлое, жадно поглощая глазами последнюю красоту и нежность Хуа Гуй, мальчик, юноша, мужчина касался щеки, будто хотел раз и навсегда стереть эту капельку. На его щеке могла оказаться капелька крови, но никогда – слезы.       — А-Нань, беги! Быстрее беги!       Шея этой женщины – бесстрашной бабочки, желавшей подчинить огонь – оказалась переломана ногой его божественного отца. Она подавилась своим криком. Бабочка – такое изящное существо, отчего же ее конец был такой же, как у свиньи на убой?       Беги, А-нань, беги. Это последняя заповедь матушки, которую он всегда исполнял. Маленький А-нань бежал по полям и лесам, оставляя за собой след из крови, по которому, удивительно, его не нашло то животное, жадное до крови и плоти, что поглотило его мать и при этом породило самого А-наня. Хуа Биньань бежал от картины, которую можно увидеть лишь в Преисподней, но как же иронично оказалось, что столько сил он приложил к тому, чтобы проложить свой мост к вратам Диюя.       Пик Сышэн – обитель, где можно было спрятаться. Ши Мэй – уже Ши Мэй – не мог отделаться от чувства, что преследовать его будут и здесь. И надо бежать, бежать, бежать. Это глубинное желание, голос его матушки. Он уже не помнил, как он звучал, когда Хуа Гуй пела колыбельную или что-то рассказывала своему сыну и его сестрице. Только крик. Беги, А-Нань, беги!... Но бежать с Пика Сышэн не было никакого смысла. Ши Мэй делал иначе: никого не подпускал настолько близко, чтобы убежать было легко, чтобы не связать себя привязанностями-путами. В глубине своего сердца он мог питать любовь или вести дружбу, но это все никогда не должно было… играть против него.       Он уже не мог перестать бежать. И в нем не было желания остановиться. Но сколько бы крови не было на твоих ногах, какой бы мокрой от пота не была твоя одежда, эта ветошь, какие заклинания не используй, есть ли способ сбежать от самого себя?       Ши Мэй затаил дыхание. Хуа Биньань стоял за его спиной. Хуа Биньань – надежда на спасение всех костяных бабочек, и спасение он им дарует руками Ши Мэя.

***

      Если Ши Мэй был на Пике Сышэн, то всегда трудился, не покладая рук. А если уходил, чтобы собрать еще немного трав, никогда не приходил с пустыми руками. Ши Минцзин и ребенком прославился своим трудолюбием, которое, правда, никак не могло убедить других в его ценности – у мальчика было слишком слабое духовное ядро. Только один человек смог по-настоящему оценить это, глядя на ребенка, прижимающего к груди книжки по медицине глубоким вечером и сетующего, что не успел прочитать их. Чу Ваньнин.       Ши Мэй лежал в своей комнате, глядя в потолок. Он был одет в форму ученика, а волосы были повязаны лентой. Все так, как и нужно, но солнце уже почти забралось на середину небосвода, а братец Ши Мэй так и не вышел из своей комнаты. Ему нездоровилось от того, как путались мысли и ниточки-привязанности. Он так старался быть аккуратным, оставляя себе пути к отступлению. Почему сейчас оказался прижат спиной к стене?       От мыслей об Учителе, о своем соученике – Мо Жане, – вот от чего ему нездоровилось.       А если Ши Мэю нездоровилось, то как Мо Жань мог оставить это вне своего внимания?! Его спина была рассечена, но глубже рана была только на сердце, а Ши Мэй принес ему пельменей. Еда! Для ребенка, растущего на улице и при борделе, что могло быть более говорящим о чувствах, чем еда?!       Пусть еда не была лекарством, а люди, которым нездоровится, часто имели плохой аппетит, Мо Жань, узнав о том, что старший собрат не в духе, первым делом занялся именно тем, что приготовил для него еды, да поострее! Его руки были заняты едой, и Мо Жань смог постучать в дверь Ши Мэя лишь своей ногой. — Это я, Мо Жань. Могу ли я войти?       Как он был осторожен, когда дело касалось этого человека. Все еще осторожен. Жизнь вокруг становилась все более неоднозначной, но привязанность к Ши Мэю… Он несет ее в себе вторую жизнь, как это можно изменить?! Только Мо Жань никак не мог вспомнить, чтобы в прошлой жизни Ши Мэю случалось подобное. С другой стороны, многое изменилось в этой жизни. Единственное, чего Мо Жань еще боялся, - того, что Ши Мэй умрет.       Ши Мэй почувствовал что-то на грани страха и усталости, услышав этот голос. Но ответ его был очевиден. У Ши Мэя не было своего голоса, чтобы ответить.       — Входи, А-Жань.       Ши Мэй лежал на кровати на одном боку, будто силясь съежиться, подобно ребенку. Он выглядел столь меланхолично, что нельзя было не поверить, что ему нехорошо. Но Мо Жань мог почувствовать, что дело не в дожде накануне и вымоченных ногах. Меланхолия, хандра… Все это вызвано чем-то иным.       — Сюэ Мэн сказал, что тебе нездоровится. Ты не пришел на завтрак, и я… Приготовил тебе тут кое-чего, — Мо Жань опустил поднос на столик и улыбнулся очаровательно, но слегка смущенно из-за своей заботы. Но эта улыбка, ямочки на этих щеках остались незамеченными, ведь Ши Мэй и не смотрел на товарища.       Он не знал, зачем разрешил войти. Наверное, переоценил свои силы. Нет, Ши Мэй не мог… Никак не мог привести себя в порядок. И так как Мо Жань занимал определенное место в его мыслях сейчас…       — Ши Мэй…       Это было сказано так бессильно. И Мо Жань действительно ощущал себя слабым. Наступающий на бессмертных Император, Тасянь-цзюнь, покоривший себе мир, как он мог ощущать себя бессильным? Он сразу же почувствовал это: в его руках была сила разрушать, но не утешать. Он опустился на колени около кровати, заглянув в лицо человека, которого желал защитить больше всего, и увидел, как его бесстрастное лицо стало удивленным, и Ши Мэй, кажется, ожил. Как близко к нему был Мо Жань!       — Я не хочу есть, — заговорил юноша, переворачиваясь на спину, — Не хочу… Я сегодня никуда не выйду.       Ши Мэй схватился за одежды на своей груди и стал тянуть их, будто желая оголиться, раздеться, остаться лишь в исподнем и лежать под тяжелым одеялом ночь и день. Нет, Мо Жань никогда не видел его в таком расстройстве!       Он хотел помочь, правда хотел помочь. Сделать хоть что-нибудь! Он хотел бы помочь снять неудобную одежду, но был слишком смущен даже для того, чтобы развести в стороны одежды на его груди. Тасянь-цзюнь – грязный и порочный человек, и когда Ши Мэй стягивал с себя верхние синие одежды жестами капризного ребенка, не мог не подумать о том, какое тело находится за остальными слоями ткани. Нет, нет..! Ши Мэй! Он выше этого!       — Но ты не можешь провести здесь целый день без воды и еды… А еда потом станет холодной и невкусной. Ши Мэй, позволь… Позволь покормить тебя.       Мо Жань не пытался спросить, что произошло. Он предполагал, что ответ на этот вопрос нужно заслужить.       Ши Мэй отказывался от еды, избегал взгляда глаза в глаза и предпочитал смотреть в стену. Юноша отвернулся. Ему не хотелось даже боковым зрением видеть, как Мо Жань смотрит на него, как не сводит взгляд. Разве это не было пугающе? Ши Мэй хотел бежать, но кусал губы и заставлял себя сидеть на месте.       — Ши Мэй… Я просто побуду рядом с тобой. Я буду здесь, и ты…       Мо Жань затаил дыхание. Он не знал, как подступиться к этому человеку. Но если смотреть глобально, он этого человека не знал. Поэтому пропасть была между ними с самого начала. Ши Мэя разделял со всеми остальными этот большой ров. Для собственной безопасности.       Ши Минцзин не прогнал его. Он просто молчал, и за все это время не сомкнул глаз и даже не попросил воды. Мо Жань был напуган.       Он стряхнул пепел от прошлого догоревшего благовония и зажег новое, хотя не любил этот обволакивающий тяжелый запах. Но благовония нравились Ши Мэю. Поэтому Мо Жань, жмурясь, старался не чихать. И чем дольше он был в этой комнате, тем сложнее становилось…       За окном становилось все темнее. Еда остыла, и Мо Жаню даже не хотелось прогонять мух. Сюэ Мэн сказал Чу Ваньнину, что видел, как Мо Жань идет к Ши Мэю. И если нигде нет этого сученыша, то он, стало быть, еще там! От этой мысли Любимец Небес позеленел лицом, и хотел отправиться туда же, ведь, вообще-то, Ши Минцзин и его близкий друг, но Чу Ваньнин… Образцовый наставник Чу остановил его. И не удивительно было, пожалуй, что Сюэ Мэн не заметил тот оттенок сердечной слабости в его взгляде. Мо Жань может побыть с Ши Мэем наедине. Им не нужно было мешать. Им нельзя было мешать.       Ему было немного горько. Но это – неправильные эмоции, а образцовый наставник Чу – правильный человек. Он мог позволить себе лишь слегка поволноваться за здоровье Ши Минцзина. Но даже он сам не хотел навещать своего ученика, пока рядом с ним Мо Жань.       Лежать трупом, вызывая к себе никакое иное чувство, кроме как жалость, Ши Мэй себе позволить не мог. Он переборол слабость и волнение очень быстро, и лишь Мо Жань пустил по его душе водяной природы легкую рябь своим приходом. Однако все остальное время Ши Мэй раздумывал над планом.       Хуа Биньань часто не давал ему четких приказов. Ши Мэй должен был сам решить, как удерживать внимание Мо Жаня на себе. Где коснуться его, а где – стерпеть боль.       — А-Жань.       Ши Мэй заговорил, и Мо Жань вскочил со своего места. Даже не так. Ши Мэй позвал его, этим приятным мелодичным голосом, и, наверное, решил-таки что-то доверить ему. Все это время Мо Жань, Тасянь-цзюнь думал лишь о том, что он, конечно, нехороший человек, недостойный такого нежного бутона, как его старший соученик. Ему оставалось только давиться своей костью – Чу Ваньнином. Но как бы было хорошо… Даже если бы он не смог вдохнуть аромат цветка, было бы хорошо, если бы Ши Мэй просто жил.       Во рту Мо Жаня все пересохло, а потому он не смог в голос переспросить, чего хочет Ши Мэй.       — Воды…       И когда, пометавшись по комнате, он помог Ши Мэй пригубить воды, застоявшейся и наверняка уже противной, Мо Жань почувствовал себя чуть более полезным. На дне еще плескалась водица, когда Ши Мэй, не позволяя больше поить себя, опустил руку Мо Жаня. Он придержал ладонью чужое запястье, и заглянул в чужие глаза так, как умел только он. Столько надежды, просьбы отразилось в этих глазах, что Мо Жань мог бы упасть на колени под тяжестью твой надежды, что возложил на него этим взглядом Ши Минцзин.       — А-Жань, пожалуйста… Я хочу уйти отсюда, — сказал он, и сердце Мо Жаня, показалось, неприятно сбилось со своего ритма. На лице Ши Мэя отразился легкий испуг от реакции собрата, и он поспешил заговорить быстрее, жальче, а рука вцепилась в запястье Мо Жаня только крепче.       — Всего на денек. Не хочу… — Ши Мэй запнулся и отвел свой взгляд, глядя на тонкую бумагу, закрывающую окно. Света и без того было мало с наступлением темноты, а бумага, пусть тонкая и светлая, делала помещение еще темнее.       — Здесь быть…       Мо Жань накрыл второй рукой ладонь Ши Мэя и опустился на его кровать. Как он был напуган этой переменой в настроении друга! Чего же он не знает о нем, что могло бы так расстроить Ши Мэя? Приближается особая дата? Что-то связанное с семьей? Но Ши Мэй никогда об этом не говорил, лишь смотрел так тоскливо, как не мог и старик, наживший бед на своем веку. С другой стороны, ведь и Мо Жань никогда не рассказывал о том, что ему довелось пережить. Или это и не надо было рассказывать? Затерявшийся сын родного брата Сюэ Чжэнъюна от хозяйки борделя, единственный оставшийся в живых после страшного пожара…       Сколько крови оказалось на его руках в столь раннем возрасте. Это был инстинкт. Душа требовала крови!       — Тебя кто-то обидел? Скажи мне, и я его…!       Мо Жань вдохнул побольше воздуха в свою грудь, но так и не договорил. Он ведь хотел убить этого человека, но сказать такое, стало быть, не слишком порядочно…       — Нет-нет, А-Жань, — Ши Мэй лишь покачал головой, — Это не так.       Мо Жань поджал губы. Сюэ Мэн что-то сказал? Нет, исключено! Сюэ Мэн хоть и сволочь, но Ши Мэя он жалует больше, чем своего двоюродного брата. Кто тогда? Ведь Ши Мэя любили все!... Да?       — Это Учитель? Учитель тебе что-то сказал?!       Верно! Этот человек. Он никогда не любил Ши Мэя. Он никогда никого не любил. Злость вскипела в жилах Мо Вэйюя, и он был готов перегрызть глотку Чу Ваньнину прямо сейчас, но Ши Мэй, будто испугавшись, покачал головой.       — Нет!.. Как ты мог о таком подумать? Учитель здесь ни при чем.       Хотя это, безусловно, было бы ему на руку. Обставить все так, чтобы между Чу Ваньнином и Мо Жанем снова легла пропасть воинственного огня. Увы, Ши Мэй не смел действовать в одиночку без указки Хуа Биньаня. И самому Ши Мэю… было бы совестно обговорить Учителя.       И даже если эти слова заставили Мо Жаня успокоиться слегка, любая мысль о Чу Ваньнине была для него как искра, способная разжечь настоящий пожар в душе.       — А-Жань…       Сидящий Ши Мэй сгорбился, склонился… Его лоб уткнулся в чужое плечо. Казалось, он напрашивался на объятие, но Мо Жань не смел коснуться его и был даже не уверен, что не надумывает себе чего… Он не знал, как глупо выглядит со стороны. Наверное, в этот момент Ши Мэй был слегка раздражен.       — Возьмем коней и уедем завтра. Мне… Мне нужна помощь со сбором трав, — тогда его лицо поднялось, и они встретились взглядами, — Те цветы полны энергии инь и привлекают к себе разную нечисть, но идеальны для усмирения неспокойного ян в душе заклинателей. Боюсь, я один никак не управлюсь.       Мо Жань был удивлен. Слова Ши Мэя звучали… Не важно, как они звучали, но важно то, чем они были! Ши Мэй придумал, какую причину назвать учителю, и если в действительности он не собирался собирать никакие цветы, соцветия да корешки, то Ши Минцзин предлагал врать. Чистейший Ши Минцзин! У него абсолютно точно были для этого причины, и Мо Жаню казалось, что он узнает немного больше об этом человеке, последовав за ним.       — Завтра же уедем! — пообещал он.       Мо Жань спросил, понизив голос, куда же они отправятся. Ши Мэй, тяжело вздохнув, ответил, что хочет лишь подальше… Все равно куда бежать, главное побыстрее да подальше.       Казалось, дело сделано. Но только Мо Жань захотел подняться, Ши Мэй снова вцепился в его руку, глядя так испуганно, что, может, Мо Вэйюй мог бы узнать в его глазах свои собственные ребяческие, испуганные и одинокие. Он не узнал. Но этот взгляд потряс его до глубины души, и не поверишь ведь, что это всего лишь хорошая игра.       — А-Жань… Останься, — бессильно проговорил Ши Мэй, медленно опускаясь на постель. Он просил. Мо Жань жаждал этой просьбы, разве не так?       Мо Жань не посмел оставаться с ним на одной постели, а потому опустился на пол. За ночь сидения на этих досках он, казалось, натер себе все кости в заднице! И узнал, явно прочувствовал, что где-то там они действительно есть.       Но было кое-что еще. Ши Мэй не отпустил его руку. Он держал ладонь Мо Жаня в своих руках. Мо Жаню, этому грязному животному, казалось это таким интимным и нежным, что он не мог не думать, что это, именно это касание, есть подарок Небес. Который он, наверное, украл у кого-то…       Ши Мэю пришлось закрыть глаза, создавая видимость болезненности, но эта теплая ладонь в его руках… Она казалась совершенно инородной и не давала ему покоя! Было неудобно ее держать, и не было никакого удовольствия от этого касания! Эта рука, этот человек… Почему именно он?! Ши Мэй пальцами оглаживал кожу Мо Жаня. Какие большие это были руки, сильные, а кожа – не сказать, что нежная. Ничего особенного. Но силы, но внутренняя ненависть – конечно, вот ответ, почему именно Мо Вэйюй. Тогда почему именно Ши Мэй?!       Мо Жань, не собирающийся засыпать, побирался все ближе: сначала он, кажется, попытался сжать ладонь Ши Мэя в ответ, но будто побоявшись, что потревожит чужой сон, лишь уложил голову на самый край кровати. Ши Мэй чувствовал, как этот человек смотрит на него, как, наверное, желает оказаться ближе… И Ши Мэй с ужасом осознавал: Мо Жань окажется ближе, и Ши Минцзин позволит ему это.       Ши Мэй много врал, и еще больше просто недоговаривал. Противнее всего было предавать самого себя. Он не любил Мо Жаня, был полностью равнодушен к нему, но по приказу Хуа Биньаня ему приходилось разыгрывать эту неясную игру. Смешанные сигналы, забота, поддержка – только чтобы Мо Вэйюй не перестал быть привязан к нему так же сильно. И в моментах Ши Мэй – невиннейший Ши Мэй – злился на Мо Жаня, попирая его, как безродного пса.       Ши Мэй был готов идти на жертвы и считал, что чем-то он уже пожертвовал ради высшей цели. Но оказалось, что это все – как медняк для пожертвования на строительства храма.       Хуа Биньаня настораживало, как меняется поведение неподконтрольного ему Мо Жаня в этом мире.       То, что по-настоящему могло привязать этого человека к Ши Мэю, – секс.       Мо Жань – псина, может, с родом и племенем, но по своей природе животное, падкое до еды, крови и секса.       Мо Жань еще не коснулся его. Лишь его ладонь в ладонях Ши Мэя. Ши Мэй хотел показать, что касания Мо Жаня не чужды, а нужны, желанны… Но сам ощущал себя грязным от просто одного взгляда.       В делах, связанных с Хуа Биньанем и прекрасными костяными бабочками, было что-то больше, чем его желания или нежелания. Это был долг.

***

      Когда Мо Жань своим кривым почерком писал записку для Сюэ Мэна, оповещающую его о том, что он и Ши Мэй решили вместе отправиться за травами, то внутренне ликовал. Он уже знал, как рассердится Сюэ Мэн, что остался вне компании. Рассердится, и Чу Ваньнин, наверняка, чтобы утешить Любимца Небес скажет, что он может потренироваться с Учителем. Для Сюэ Мэна было в радость проводить время с Чу Ваньнином, и он, наверное, на время их спарринга точно забудет, где затерялись эти двое. Чу Ваньнин и Сюэ Мэн, Чу Ваньнин и Сюэ Мэн... Почему-то эта мысль не покидала его глупой головы! Не нравилось Мо Жаню, что Сюэ Мэн будет с Чу Ваньнином. Может, на самом деле он хотел, чтобы Сюэ Мэн остался совсем один? А может хотел, чтобы Чу Ваньнин остался совсем один? Настолько одним, что единственным, что осталось бы у него – худший из его учеников, Мо Вэйюй, Тасянь-цзюнь, и…       Мо Жань отправляется в путь с Ши Мэем. Только они вдвоем. В новой жизни, где еще ничего не испорчено и у Мо Жаня есть все шансы. У него острые зубы зверя, и он может ими вцепиться в шею – о нет! Точно не в шею Ши Мэя! – жизни и оторвать свой кусочек счастья.       В утреннем легком тумане и свежести они спускались по ступеням, которые еще не ведали ничего, кроме ученических ног и пыли, а омывали их лишь дожди и капельки пота возвращающихся после задания учеников. Природа была спокойна, как и Мо Жань. Даже, скорее, он пребывал в таком добром настроении, что ему хотелось сделать что-то хорошее, поухаживать за Ши Мэем как-нибудь.       Он все поглядывал на Ши Мэя, то подходил ближе, то отходил дальше, но никак не находилась тема для разговора, никак не находился предлог для того, чтобы Мо Жань сделал что-нибудь такое… Заботливое! Он бы хотел подхватить Ши Мэя и нести его на спине, а может, наловить для него дичи, чтобы они вместе засмолили тушку на костре. Только у Ши Мэя, очевидно, не болели ноги, и местность вокруг была достаточно оживленной, чтобы для еды было достаточно протянуть пару монет, а то и просто сказать, что они с Пика Сышен. Простые люди любили их, помогающих и на полях, и с нечистью.       Ши Минцзин видел все эти неловкие движения и взгляды. Он лишь старался не подавать вида, ведь лучше всего было в нужный момент притвориться наивным и слабым. Наверное, именно таким Мо Жань его и видел. Нуждающимся в защите, неспособном ответить на грубость, красивым, как и любая другая бабочка. Значит, Мо Жань совсем его не знал.       Ши Мэй игнорировал, и лишь когда Мо Жань подходил слишком близко, смотрел на него с немым вопросом, и взгляд его был скорее нежным, чем удивленным. Нет. Сейчас Мо Вэйюй его раздражал.       — Ши Мэй, ты ведь голоден? Давай позавтракаем здесь.       Первый городок у подножия Пика Сышэн. Мо Жань указывал на лучшую чифаньку, большую часть дохода которой составляли деньги учеников Сышэн. Хозяин только распахнул двери, и чан с водой еще даже не успел нагреться, когда два молодых человека разместились за столиком на втором этаже.       В молчании приходилось неловко ждать.       — Ши Мэй… Так ты не хочешь рассказать мне, что случилось?       Юноша смутился, отвел свой взгляд, рассматривая пустой зал первого этажа. Секунда, две. И только тогда он проговорил, аккуратно так, с легкой улыбкой:       — Тебе не нужно беспокоиться. Такого больше не повторится.       И это, конечно, не был ответ, удовлетворивший интерес Мо Жаня. Он не мог прижать Ши Мэя к стене и стребовать ответ, и пока он думал, как же хитро расколоть этот орешек…       — Просто… Я много думал обо всем. То, что случилось на озере Цзиньчэн или в деревне Цайде. Я все никак не могу забыть…       Мо Жаня перекосило от упоминания этих мест. Он дважды поцеловал не того человека (своего учителя!), шкатулка, которую мог вскрыть лишь человек, с которым связана его душа, была открыта Чу Ваньнином, который, очевидно, просто сломал ее, и в порыве гнева этот «Образцовый наставник» попал не по горбу старика из семейства Чэнь, а по щеке Ши Мэя! Ах и, конечно, в озере Цзиньчэн, оказалось, творился хаос, а из-за происшествия в Цайде Чу Ваньнин повергся телесному наказанию. Нет, это вообще Мо Жаня не беспокоило! Ведь в деревне Цайде в прошлой жизни он поцеловал Ши Мэя, а в этой жизни, получалось, не поцеловал его ни разу! Проклятый Чу Ваньнин одурманил его, как специально!       Как-то много Чу Ваньнина было в этой краткой сводке фактов…       И что же не мог забыть Ши Мэй? Ведь незабываемого поцелуя с этим достопочтенным у него не случилось! Неужели о спасении Мо Жаня? Ши Мэй отнекивался и делал вид, что не имеет к этому никакого отношения… Неужели сейчас он готов признаться?       Если подумать, то сейчас тоже неплохая обстановка для того, чтобы сравнять счеты с собой из прошлой жизни. Как бы так подгадать момент и вырвать поцелуй из этих персиковых губ?       — Что ты не можешь забыть? — переспросил в предвкушении Мо Жань.       Ши Мэй поджал губы, качнув головой. Он будто проговорился, сказал лишнего, и теперь на лицо его легло выражение легкой печали и задумчивости.       — ..Ши Мэй?       — Не время, — уклончиво ответил юноша, и в тишине они ожидали свою еду.       А сколько же было еды!.. Мо Жань был голоден, как пес, ведь провел вчера с Ши Мэем весь день и во рту его не было ни крошки! И как хорошо было делить трапезу именно со своим старшим соучеником: они оба любили острое! Мо Жань мог осторожно положить в чужую пиалу что-то из блюд, заказанных для себя, невзначай покормив Ши Мэя, таким образом поухаживав за ним. Не то что этот Чу Ваньнин, который острое не переносил! Единственное, о чем жалел Мо Жань, так это о том, что пока не смог приготовить еду для Ши Мэя сам.       Они взяли коней в этом городке, и их путь стал веселее. Солнце катилось по небосводу, озаряя поля вокруг них, и коням приходилось тесниться на дороге, чтобы не ступить на плодородную землю. Они держали путь в никуда, и Мо Жаню нравилось это ощущение. Только они вдвоем и ничего больше. Только они вдвоем…       Но будто чего-то не хватало. Мо Жань никогда не знал, что значит «быть только с Ши Мэем».       — Черт, мне кажется, я уже не могу ехать верхом.       Мо Жань потер свою поясницу. Ночь он коротал сидя на полу, а теперь весь день ехал на странном неудобном седле. Не просто ехал! Последние полчаса кони бежали, подгоняемые хозяевами, которые смеялись, распугивали всех животных, прятавшихся в листве и траве и…! За секундой полета, когда лошадь отрывается от земли и ты вместе с ней, следует отрезвляющий удар о седло. Это глупое просиженное кем-то седло!       Ши Мэй засмеялся. Он улыбнулся, взглянув на Мо Жаня со всей заботой, и остановил свою лошадь.       — Давай дойдем до следующей деревни и останемся там на ночь? Мне кажется, там есть постоялый двор.       Не было причин отказываться. Было сотни причин согласиться.       Небо горело, поедая солнце, и было еще достаточно времени, чтобы дойти до деревни, уже виднеющейся впереди, где дети загоняли курей, гуляющих на главной дороге, в дом. Появление двух заклинателей стало для этой деревни настоящей новостью!       Они сняли две комнаты, оставили своих лошадей и хотели выбрать, чем же набить желудок, когда в павильон первого этажа, отданный под столики для еды, вбежал ребенок. Увидев совершенствующихся, настоящих бессмертных, он без испуга, но с отчаяньем закричал:       — Господа Бессмертные, господа Бессмертные! — ребенок размахивал своими ручками, когда кричал, — Помогите, помогите пожалуйста!       Он схватился за одежды Ши Мэя, желая привлечь его внимание. С матушкой это работало, так почему бы с этим господином не получилось бы?!       — Мой кот, Сяобао, забрался на дерево в лесу, и не слезает! Он плачет там, и вдруг умрет с голода?!       Юноши переглянулись с улыбками. И если Ши Мэя, наверное, умилил это ребенок, то Мо Жань улыбнулся лишь от того, что видел легкую прекрасную улыбку на губах старшего соученика. Жестом он прервал хозяина постоялого двора, который желал прогнать мальчишку, докучающего глупыми просьбами и своим криком. Конечно, Мо Жань хотел помочь! Он хотел показать Ши Мэю, каков он, хотел, чтобы Ши Мэй снова улыбнулся…       Ши Мэй был слаб телом, поэтому на дерево забрался именно Мо Жань. Осев на толстую ветку и схватив кота двумя руками, он сначала хотел скинуть его, но решив, что это жестоко, передал его Ши Мэю, который с большими усилиями поднялся выше по стволу, стоя на старом суку. От напряжения и, может, страха, на его щеках проступил румянец, и только худой кот оказался у него в руке, юноша неаккуратно спрыгнул, покачнувшись. Мо Жань вдруг подумал… Когда их взгляды встретились – Мо Жань сидел на ветке вверху, а Ши Мэй, задрав голову, смотрел на него – вдруг… Мо Жань подумал, что Ши Мэю, стало быть, неловко быть таким слабым.       — А-Жань, слезай. Ветка ведь может надломиться.       Мо Жань покачнулся, крепко держась руками за ветку, и засмеялся. Какое же славное беззаботное это было время! Он был счастлив прямо сейчас, наверное. Но ветка действительно хрустнула и подозрительно склонилась вниз. С невнятным «А-а» Мо Жань спрыгнул вниз, и Ши Мэй успел ухватить его за плечо, будто хотел уберечь от падения на землю, хотя на самом деле у Мо Жаня все было под контролем. Но разве сам жест не был трогательным?       — Ты в порядке?       Мо Жань кивнул. Они стояли так близко друг к другу в этой полутьме, и до них почти не доставали огоньки из деревенских окон. Мальчик, схватив своего кота, уже убежал, и никто не обратил внимания на его благодарности. Они смотрели друг на друга и, будто находя в этом особенное удовольствие, не двигались. Лишь улыбались друг другу.       Ши Мэй улыбался. Его глаза блестели, и Мо Жань не сомневался, что эта улыбка предназначалась лишь ему. А вот наставник Чу никогда не улыбался!       — Да, я в порядке, — с задержкой ответил Мо Жань, почувствовав что-то сродни смущению.       — Я рад.       Не было никакой необходимости в ответе. Но Ши Мэй сказал, а Мо Жань...       Как хорошо было слышать, что хоть кто-то рад, что с ним все в порядке, когда все детство его жизнь ценилась не больше, чем жизнь бродячего пса, а в будущем его смерть была желаннее, чем собственная жизнь, если смотреть на всех, кто пожертвовал собой ради призрачной надежды на его свержение. А Ши Мэй был рад.       И никто не двинулся с места. Они ведь не видели друг в друге ничего нового, да и душу, как ни смотри, нельзя было увидеть в чужих глазах, но почему-то взгляд отвести было невозможно. Стоило только Ши Мэю распахнуть свои губы, сделав вдох, Мо Жань отрезвился. Что-то такое нежное он мог чувствовать сейчас… Но когда его взгляд опустился на чужие губы, вся аура загадочности и напряжения между ними исчезла. Ши Мэй отвернул голову и взглянул в глубь леса. Дорожка была еще неплоха, но вот все, что по сторонам, слегка подтопило, а потому с земли поднимались, разгораясь, редкие светлячки.       — А-Жань, знаешь, что это такое? — Спросил Ши Мэй.       Он уходил все дальше от Мо Жаня, будто зачарованный огоньками, и когда Мо Жань нагнал его, он понял, что это какие-то необычные светлячки. А так как такая мелочь никогда не интересовала Наступающего на бессмертных Императора...       — Расскажи мне.       Мо Жань спал на уроках, развивал лишь свою силу, и много времени проводил в борделях и праздных занятиях. До недавнего времени, конечно. Но что-то было безвозвратно упущено. А вот братец Ши Мэй был самым внимательным, самым смышленым учеником. Он, наверное, хоть и запинаясь, но мог пересказать всю лекцию, рассказанную их Учителем!       — Во время божественной войны, много богов и божественных сущностей покинули этот мир, оставшись не более, чем кормом для земли, — Ши Мэй смотрел себе под ноги, проминая мокрую, вязкую землю. Это были такие далекие события, но почему-то когда Ши Мэй поднял голову, взглянув в небо, его взгляд был таким, будто и его, и его божественная частичка оказалась похоронена в этой землице.       — И там, где костей небожителей особенно много, скапливается много светлой энергии ян. На самом деле это не мотыльки. Это чистые частички их силы, души, мощи…       Ши Мэй сошел с дороги, ступив в эти топи, и потянулся рукой вдаль.       — Видишь, А-Жань, они не дают подобраться к себе близко. Поэтому создается впечатление, что это светлячки.       Ши Мэй спиной почувствовал, что Мо Жань сделал шаг, сойдя с дороги, и встал за его спиной.       — И для чего они используются?       Ши Мэй пожал плечами.       — Собирать эти частички слишком сложно, и, наверное, для хотя бы изучения нужно собрать их столько, что больше потратишься, чем что-то получишь. Поэтому это просто… Для красоты.       — А… А хочешь я соберу для тебя? Скажи мне как и я соберу!       — А-Жань…       Мо Жань хотел совершить какой-нибудь подвиг ради этого человека. Он мог бы собрать все эти частички ци, и собирал бы их столько, сколько надо было Ши Мэю для того, чтобы изобрести что-нибудь… Что-нибудь действительно великое! У Образцового Наставника Чу были свои изобретения, - Ночные стражи, например, - так чем же Ши Минцзин хуже? Но Ши Мэй развернулся к нему и легко улыбнулся. Легкий оттенок печали лежал на его прекрасном лице.       — Ты и так многое для меня делаешь. Не стоит. Не стоит даже думать о том, чтобы…       — Что я для тебя сделал?!       Ши Мэй отказывался вежливо, скромно – и, вообще-то, уже не разобрать, таким был его характер или он вел себя так, как от него ждали. Ши Минцзин стал сомневаться в ту самую секунду, как увидел Хуа Биньаня. Ведь Ши Мэй совсем не был похож на Хуа Биньаня. Правда?       — С самого начала… С самого начала это был ты.       Ши Мэй смотрел в эти глаза, в которых отражалось столько любви, болезненности и будто боязни сломать что-то маленькое и нежное. Им нельзя было не поверить, потому что эмоции Мо Жаня были искренние. И когда он говорил и смотрел вот так… Ши Мэю хотелось получать истинное удовольствие от того, что другой человек влюблен в него. Только никак не получалось. И это ложилось тяжелой раной на его сердце, когда он слышал…       — Ши Мэй, помнишь ведь, как пробыл со мной всю ночь и принес те пельмени после наказания Учителя? Когда Учитель наказал меня, заставив перебирать книжки, разве не ты пришел, чтобы помочь? И в итоге ты тоже получил наказание. Ши Мэй, ты никогда не переставал быть внимательным и нежным ко мне… В конце концов, разве не ты спас меня тогда на озере Цзиньчэн?!       — Ох, не говори об этом… — юноша быстро проговорил это, и слегка нахмурился, будто ему было болезненно вспоминать то, что пришлось пережить там. На самом деле молчание – лучший способ не попасть в беду…       — Ши Мэй!..       Мо Жань испытывал столько эмоций, и, черт, не мог никак их выразить! Только звать все громче и громче, с разными интонациями и разными взглядами: «Ши Мэй! Ши Мэй!». Как сказать ему, что дело именно в том, что Мо Жань на самом деле ничего — ничего — не сделал! Ши Мэй умер, и Мо Жань не смог этого предотвратить. Техника воскрешения была ему неподвластна. Может, если бы Мо Жань мог посмотреть на всю ситуацию со стороны, то понял бы, что предал Ши Мэя тогда. Жена, наложница Чу… Но разве люди, когда теряют свою любовь, не отказываются от всех любовных связей навсегда? Каждую ночь Мо Вэйюй трахал Чу Ваньнина так, как не трахал свою жену, – красавицу Сун Цютун, - которую взял в жены от того, что она лицом походила на Ши Мэя! А когда трахал, думал ли о Ши Мэе?!       Блять! Да он просто…!       Мо Жань хотел бы зарыдать, покаяться, и... с ним уже случалось такое. Когда умер Чу Ваньнин. Чу Ваньнин умер. Чу Ваньнин умер? Не в этом мире! Но мысль об этом – об этой смерти – так тревожила Мо Жаня, что он и сейчас, лишь вспомнив об этом разок, лишь почувствовав нечто подобное, испытывал необъяснимую, нестерпимую боль, чувство, которое от болезненности должно было отрезвлять, но оно лишь глубже погружало в себя – а там, обрывок фразы отдавался эхом, был вроде бы так далеко, но вместе с этим не исчезал, давил на него, и Мо Жань терялся. Он и без того в чувствах, даже собственных, не понимал ничего, и эта сложная эмоция не поддавалась осмыслению. Наоборот, чем больше думаешь, тем меньше понимаешь. Умер?.. Кто умер?..       — А-Жань…       Мягкая ладонь осторожно потянулась к щеке Мо Жаня, но юноша перехватил ее, дав лишь кончикам пальцев коснуться его кожи. Мо Жаня обожгло, и на секунду ему показалось, что на самом деле он не заслужил этих касаний.       — Я даже не успел заслонить тебя, когда Учитель ударил тебя Тяньвэнь, — промямлил Мо Жань, и в его голосе еще были отголоски той боли. Той боли. Не пропавшей за все годы, прожитые без Чу Ваньнина. Это был отголосок скорби по именно по тому человеку.       Лицо Ши Мэя показалось взволнованным, будто ему снова довелось испытать ту боль, что причинил ему случайный, незаслуженный удар. В тот момент, когда чужая кожа оказалась рассечена и кровь проявилась капельками, стремительно полнеющими и соединяющимися в ручейки, разве Мо Жань не пережил вновь ту смерть во время Небесного раскола в Цайде? Он допустил это. И он… И он, наверное, потеряет Ши Мэя снова.       Будет держать его на руках. Это с ним уже было. На ладони - кровь. Тогда она расползалась по толстому слою нетающего льда. Губы будут не в силах двигаться, чтобы оставить для него прощальные слова. А тогда..? Что сказали те губы тогда?       — А-Жань, какая глупость, — Ши Мэй вздохнул, и, оказавшись не безвольной куклой, какой его видели или хотели видеть, скинул ладонь Мо Жаня со своей и коснулся чужой щеки. Он знал, конечно знал, каким личным было это касание! Их тела были так близко друг к другу, что, хотя даже ткань не касалась ткани, кожа ощущала близость. Будто они должны были, обязаны были коснуться друг друга, прижаться грудью, животами друг к другу.       — А-Жань, скажи, разве ты бы не сделал того же для меня? — и, о Небо, кажется этот вопрос пришелся точно в цель. — Сегодня ты помог мне соврать Учителю, и составил компанию здесь. Пошел со мной, куда глаза глядят, хотя я даже не сказал, что тревожит меня. А-Жань, на самом деле… На самом деле я хочу сказать тебе кое-что.       Взгляд Ши Минцзина бегал от чужих глаз до собственных ног, но, когда он закончил говорить, Мо Жань не хотел услышать ничего кроме того, что собирался сказать Ши Мэй. Он чувствовал, что в этот раз не обманывает себя.       — Скажи, — прошептал Мо Жань, в миг оробев.       — Ты… — губы его очаровательно поджались, и казалось, будто Ши Мэю не доставало сил для того, чтобы сказать это вслух. Это.       У него действительно не доставало силенок, если сейчас он не мог сказать, что любит его, а этой ночью собирался лечь под Мо Жаня.       Ши Минцзин поднял свое прекрасное лицо, потом голова его слегка-слегка склонилась вбок. Он, наверное, поменял тактику, и когда Мо Жань понял, что парень на самом деле пытается прицелиться получше в чужие губы, он захотел взвыть от счастья и от ощущения полной победы.       Мо Жань сам схватил Ши Мэя, схватил за плечи и рванул к себе, и их губы столкнулись. По дрожи было понятно, что Ши Мэй оказался напуган такой резкостью, но на самом деле Мо Жань при всей своей сердечной слабости к этому человеку не мог перечеркнуть своей животной натуры. Он целовал жадно, и Ши Мэй не сильно ломался, прежде чем приоткрыть свои губы, позволив Мо Жаню бесчинствовать в своем рту.       Мо Жань дорвался. Еще там, у источника в иллюзорном виде, представляя, что целует Ши Мэя, разве он не начал срывать с него одежды? Оказалось, что это был Чу Ваньнин, но разве сейчас в его руках не тело Ши Минцзина?       Ах, Ши Минцзин… Рука Мо Жаня скользнула по спине юноши. Так много ткани, но там, где-то там, он чувствовал позвоночник, в который хотел вцепиться зубами, губами, хотел зацеловать и окропить кровью. Они были так близко друг к другу, как требовали до этого тела – живот к животу, и, обнимаясь, не могли избежать трения тело о тело. Мо Жань почувствовал, как наливается силой все внизу… И то, как тихо – жалко – промычал ему в губы Ши Мэй не облегчало ситуацию. Кажется, это настолько смутило его, что Ши Мэй отстранился, розовый и обескураженный, без улыбки на лице, но, черт, каким он был соблазнительным! Уж поживее этой наложницы Чу, из которой нельзя было вытянуть ни стона, ни слова.       Мо Жань совсем не хотел, чтобы Ши Мэй отстранялся. Он попытался поймать его губы еще раз, но поцелуй не продлился дольше пары секунд и его язык не сумел попасть в чужой горячий рот. Ши Мэй все же отстранился, хотя их лица были так близки друг к другу, что Мо Жань мог почувствовать чужое дыхание на своих губах. Он бы испил его из чужого рта!       Их взгляды снова встретились, и Мо Жань смог рассмотреть, правда рассмотрел такое же желание Ши Мэя продолжать. И взгляд Ши Мэя смягчился. Этот взгляд напомнил ему тот, с которым на него могли смотреть проститутки, и мысль так отвратила Мо Жаня, что он испытал настоящее разочарование, что был так испорчен, что путал взгляд, полный симпатии, с…       — Это я и хотел сказать, — прошептал Ши Мэй и разорвал их зрительный контакт. Он взглянул на губы Мо Жаня, и в этом взгляде будто промелькнула жадность. Наверное, в его глазах просто отразилась жадность Мо Вэйюя, но Ши Мэй прижался губами к губам.       Мо Жань был слишком потрясен этими словами, тем, что это не обман, что застыл, как камень. Ши Мэю это даже понравилось: он мог целовать так, как хотелось ему. Очень неторопливо, мягко. И чувствовать, что он в полной безопасности.       Рука Мо Жаня легла на его макушку, и это стало сигналом остановиться. Ши Мэй взглянул на него с вопросом, и Мо Жань, сглотнув, сказал:       — И я.       Глядя в глаза Мо Вэйюя, Ши Мэй почему-то подумал, что эти слова были сказаны им как в бреду, будто Мо Жань был под гипнозом, настолько зачарован тем, что жаждал две жизни. Ши Мэй засомневался: может, и этого достаточно? Но пусть он не доведет дело до конца сегодня, разве этого не случится в будущем? У Ши Мэя на самом деле никогда не было возможности передумать, вернуться назад, и если бежать, то бежать вперед, сжигая все мосты. И после того, чему он не просто позволил случиться, а что устроил сам, он мог лишь следовать по течению. Иногда направляя русло в нужную сторону.       Ши Мэй легко улыбнулся. Он лишь улыбнулся, а все стало понятно! Это ведь даже не была привычная нежная или мягкая улыбка. Мо Жань мог разглядеть в чужих глазах искорку игривости. Действительно. Ши Мэй взял Мо Жаня за руку и повел за собой. Мо Жаню хотелось бы потеряться в лесу, а потом кататься по траве, то оказываясь сверху, то любуясь чужим лицо снизу, но Ши Мэй вел его к деревне. Это было правильно. Лишь около места, где кончались заросли, Ши Мэй вдруг обернулся. Потом раз, второй… На его губах была все та же усмешка, и, остановившись, он, будто хороший ребенок, который впервые сделал какую-то гадость и почувствовал от этого настоящее удовольствие, схватился за одежды Мо Жаня и снова его поцеловал. Так, губы к губам, ничего большего. Но Мо Жаня так взволновал поцелуй, подаренный кем-то по собственному чистому желанию!.. Ши Мэй продолжал улыбаться глазами.       Если Мо Жань собака, то его было очень легко раздразнить.       Мо Жань и не знал, что Ши Мэй умеет так. Так смотреть (хитро, будто хотел совершить гадость, которая на самом деле оказывалась чем-то таким невинным, что от этого могло заболеть сердце; Ши Мэй после таких взглядов касался его ладони, пока они ждали заказ, или крал что-то у него из-под палочек), так касаться (Мо Жань мог поставить на кон жизнь, но под столом!.. Под столом разве не Ши Мэй его потрогал прямо сейчас?!), так томить и доводить до кипения, будто Мо Жань – это вонтон в бульоне!       Они поднимались по лестнице на второй этаж, и Ши Мэй вел его за собой, удерживая за рукав. Эта улыбка, легкая улыбка, которую Мо Жань не смог бы описать, зная тысячу красивых слов! Не улыбка во все зубы, но явно ощутимая, заманчивая, манящая. Небо, она была столь манящей, что они не съели и четверти из того, что было заказано. Мо Жань слишком хотел узнать, куда манит его эта улыбка…       В коридоре было темновато, а посетителей кроме них, наверное, и не было. Ши Мэй оценивал все риски, и продолжал дразнить, показывая собаке кость. Схватил Мо Жаня за воротник – резкость этого касания явно контрастировала с нежной улыбкой и взглядом – и прижал к стене. Этот кусок стены был как раз аккурат между дверью в комнату Мо Жаня и дверью в комнату Ши Мэя. Выкупив их, они не заглянули туда ни разу. Ши Мэй прижался к чужим губам, прижался к чужому телу, и, хотя порывы его были сильны и резки, Мо Жань не мог не заметить, что Ши Мэй предпочитает короткие и легкие поцелуи, а не жадное сношение языков, которое предпочитал он сам. Но это был Ши Мэй!.. И близость с Ши Мэем его возбуждала. Или близость с его телом. Близость с телом…       Когда Ши Мэй отстранился, его глаза сияли. Он будто хороший ребенок, что после плохого дельца, хотел не просто повторить, но пойти дальше…       — К кому? — прошептал он слегка вызывающе, но смотрел так обожающе, так дико. Такого взгляда у прилежного Ши Минцзина никогда не доводилось видеть никому! Из его новой жизни как ученика Пика Сышэн.       Мо Жань подавился воздухом. Он не знал, как трактовать это иначе, чем приглашение в свою (ну или в его собственную!) постель.       — Что?       Это было ошибкой. За секунду весь запал Ши Минцзина исчез, и их тела перестали так тесно прижиматься друг к другу, хотя хватка на чужом вороте не ослабла. Будто он был готов на все – на это – лишь в порыве, а теперь засомневался и… Блять! Он надеялся, что Мо Жаня достанет лишь смотреть на кость. Он, как пес, должен был вцепиться в него, попытаться вырвать то, что так желал! Но почему вся инициатива все еще должна была исходить от Ши Мэя?       Мо Жань заметил свою ошибку. И не должен был ее исправить, чтобы не лишиться чего бы то ни было. Все, что Ши Мэй хотел ему дать или предложит, Мо Вэйюй поглотил бы с жадностью.       — Ши Мэй, что ты хотел этим сказать?       Парень заметался, и ладони его безвольно опустились – с чужих плеч, по груди и в конце концов опали. Ши Мэй сделал шаг к своей комнате.       — Не хотел разлучаться с тобой так быстро, — произнес Ши Мэй, стесняясь собственных слов, ведь, очевидно для Мо Жаня, еще не говорил такого никому. Но во взгляде – в том, что его пытались скрыть – разве не читалось, что Ши Мэй не только не хотел разлучаться, но и хотел сблизиться?       Мо Жань схватил юношу за ладонь, будто даже если тот передумал окончательно, затащил бы в свою комнату, как и подобает дикому зверю.       — Я тоже!       И тогда Ши Мэй улыбнулся.       Они вошли в его комнату, и Ши Мэй не захотел, чтобы нечто больше, чем капелька света от лампы, осветила комнату. Достав из мешочка цянькунь благовония, он поджег их, и был так спокоен, будто спиной не чувствовал, как Мо Жаню неуютно от того, что он не знал, чего ждать. А еще Мо Жаню не нравились благовония. Ши Мэй это замечал, но от этих никак не мог отказаться. Терпкий запах стелился по потолку вместе с тонкой струйкой дымка, который отлично выделялся среди темноты.       — Я сам сделал эти благовония, — сказал Ши Мэй, повернувшись к Мо Жаню. Мо Жань почему-то не знал, что старший соученик занимается таким, но, пожалуй, это было логично. Он совершенствовался в медицине, и благовония тоже могли оказывать лечебный эффект.       — Этот запах… Напоминает мне тебя. Поэтому я взял эти палочки с собой и хотел поделиться с тобой.       Ши Мэй улыбнулся. И улыбка стала чуть шире, когда он увидел, как Мо Жань вдыхает полной грудью, желая почувствовать аромат. Он слышал, как Мо Жань вдыхает и выдыхает раз за разом, и подходил ближе.       В его словах не было ни капли лжи: Хуа Биньань подсказал рецептуру, а Ши Мэй изготовил эти благовония. И они не могли не напоминать о Мо Жане, ведь были сделаны специально для него. Единственный был минус в том, что так же, как и Мо Жань, в ловушку аромата, обостряющего все чувства и ощущения, попадал и сам Ши Мэй. По собственному желанию. По собственной жертве.       А может и не жертва он никакая. Ши Мэй, оборачиваясь, видел за собой лишь Хуа Биньаня, и разве тот человек не пострадал больше чем он? И Ши Мэй… Это все пустяки. Все, что он перенесет и стерпит, это мелочи, не заслуживающие и упоминания.       Мо Жань чихнул. И неловко заулыбался.       — Жаль, что я не могу сделать для тебя подобное. Ты тоже… Приятно пахнешь. Ши Мэй осел рядом на собственную кровать, будто дав возможность себя обнюхать. Конечно, Мо Жань большое внимание уделял запахам. Проблема была лишь в том, что единственный аромат, который ему по-настоящему нравился, был аромат яблонь, а сейчас он врал, постыдно осознавая, что не знает, как пахнет Ши Мэй.       Мо Жань приблизился к нему, и, прекрасно зная, что делает, скользнул носом по чужой открытой шее. Ши Мэй вздрогнул. Признаться честно, Мо Жань ничего не почувствовал. Но это точно не был хайтан.       — Нравится? — тихо спросил Ши Мэй. И хотя его, кажется, слегка смущали действия Мо Жаня, он не показывал, что не хочет, чтобы Мо Жань прекратил.       — Да, — прошептал Мо Жань. Находясь так близко к этой шее, он ощущал желание, жажду, нужду впиться в нее своими зубами и терзать. Он ведь всегда делал именно так. И хотя бесстыдно врал, перед ним ведь был Ши Мэй. Ши Мэй ему нравился. А значит ему нравилось все, что было в нем.       Ши Мэй чувствовал, как по его телу бегут мурашки, и на собственной шкуре постыдно осознавал, что поддавался благовонию, позволяя себе желать чего бы то ни было. Но это лишь значило, что благовония работали быстро и качественно. Только Ши Мэй не мог не задаться вопросом, предназначались ли они с самого начала для Мо Жаня или все же для него самого?       Ши Мэй вдруг, схватив Мо Жаня за плечи, прижал к себе. Мо Жань обхватил юношеский стан, и никто из них не двигался. В этом было нечто умиротворяющее, и Мо Жань не сомневался, что Ши Мэй с самого начала хотел лишь обниматься, чувствуя сердца друг друга, слыша дыхание. С прискорбием Мо Жань отмечал, что не мог сидеть на месте спокойно, ведь по каким-то причинам его разум был возбужден.       Если бы он приложил чуть больше сил, он мог бы повалить Ши Мэя. Он мог бы заткнуть его рот ртом, а потом рукой. Верно! Прошлый завсегдатай его постели – наложница Чу – был молчалив и каждый стон приходилось выбивать; Тасянь-цзюнь мог делать все, что вздумалось, и Чу Ваньнин молча терпел. Ши Мэй был не таким. Его бы действительно прошлось затыкать. Нет-нет, он не мог!       Но если бы он начал медленно опускаться… Ши Мэю бы пришлось опуститься на свои локти, а Мо Жань бы смог, задрав все его одежды и сорвав исподнее, ласкать языком. Только Мо Жань никогда ни для кого такого не делал. Но это же Ши Мэй..?       Он мог бы целовать Ши Мэя долго, томиться в возбуждении, сдерживаемом прелюдией – добровольная мука. Но Мо Вэйюй никогда так не делал: он брал все и сразу.       Только с Ши Мэем. С Ши Мэем все как-то иначе.       Ладонь Ши Минцзина коснулась волос Мо Жаня, поиграла с кончиками. Почему Мо Жань ничего не делал?! Создавалось впечатление, что Ши Мэй хотел этого больше, чем грязный порочный Тасянь-цзюнь!       Нежные пальцы целителя, не знавшие толкового оружия, коснулись затылка Мо Жаня, и погладили. Необычная ласка отозвалась мурашками на коже Мо Жаня. Его сердце размякало от того, как невинны и легки были ласки этого человека. Стал бы он тем, кем стал, если бы мог получить это в прошлой жизни?       — Ши Мэй…       Его пальцы тоже ласкали, тоже пытались дарить ласку – скользили сверху вниз кончиками пальцев по спине. Ши Мэй, отозвавшись, взглянул на Мо Жаня. Ши Мэй хотел улыбнуться, потому что знал, что Мо Жаню нравилось, когда он улыбается, но внутренне был так напряжен, что это уже не могло не отражаться на его лице.       — Ничего не говори, — ответил Ши Мэй так же шепотом, — А-жань, помолчи.       Его пальцы легли на губы Мо Жаня, будто одних слов было мало, если бы Мо Жань захотел снова разразиться в своих нелепых, нескладных признаниях. Пусть молчит. Пусть не мешает, не усложняет и так сложную моральную дилемму.       Пальцы Ши Мэя прошлись по потресканным губам, и вслед за ними по ним прошелся язык. Ши Мэй снова целовал его – целовал сам – и, несмотря на то, что Мо Жань фантазировал о том, как подмял бы под себя своего товарища, сейчас именно Ши Минцзин плавно опустился на бок, потянув за собой Мо Жаня. Разве это тот Ши Минцзин, которого он знал? Которого думал, что знал?       На секунду Мо Жань засомневался. Но эта была лишь секунда – и как только эта песчинка, скатившись по стеклу часов, упала вниз, Мо Жань перестал об этом думать. Он перестал думать. Их поцелуй стал развязным, ерзая от напряжения в телах, они неуклюже касались друг друга руками тут и там, а ноги их сплетались, и одеяло только мялось, мялось, мялось. Руки на щеках, и вот они тянут друг друга ближе к собственным лицам, не желая разъединяться ни на секунду, и губы распахиваются, принимая весь напор на себя, когда кончики пальцев скользят по шее и по воротнику из грубого сукна. Ерзая, они прижимаются друг к другу, и сразу же отстраняются. Но когда прижимаются, нельзя не почувствовать напряжение друг друга – может, летящие свободные одежды могли скрыть стояк, но, когда прижимаешься к чужому телу так близко, свою слабость не скрыть. Их ноги сплелись, но, казалось, Мо Жань просто хочет захватить ноги Ши Мэя, не дать ему возможности сдвинуться, чтобы легко было подмять под свое тело. До этого они были счастливы просто смотреть друг ругу в глаза, и понимать все без слов, но теперь им не надо было и видеть друг друга, чтобы понимать, чего они хотят. В том, как двигались, лизались, плавились, они походили на червей, комок червей, противных и грязных. И разве это не было правдой?       Рука Мо Жаня скользнула за запах одежд Ши Мэя. Широкая ладонь лежала на груди, и он чувствовал, как бьется чужое сердце. Ему захотелось сжать свою ладонь, пальцами порвать кожу, вырвать эту мышцу, и знать, что он – единственный обладатель. Поцелуй их разорвался, и Ши Мэй тяжело вздохнул. Казалось, он горит и теперь никак не мог надышаться. Несмотря на то, что воздух был отравлен, с каждым вздохом Ши Мэй возвращал себе кусочки разума, так постыдно потерянные в попытке удовлетворить собственное тело. И вот – рука Мо Жаня уже на его коже, на его груди. Пачкает его, и Ши Мэй затаивает дыхание, ведь чувствует не больше, чем боль от этого касания. Он смотрит на чужую руку, по кисть скрытую в слоях своей одежды – будто Мо Жань уже разорвал его плоть, и вот, по самую кисть находится в его грудной клетке. Если сжимает он лишь сердце, то почему дышать так сложно?       — Ты уверен?       Мо Жань приближается к чужим губам и очень серьезно спрашивает, видя, как Ши Мэй, не глядя в его глаза, испуганно реагирует на такое близкое касание. Ши Мэй сглатывает и кивает. Во всем чувствуется его неопытность: он так и не осмелился коснуться Мо Жаня. Руки его были то на щеках, то на шее, и даже держа Мо Жаня за одежды на талии, он решился лишь раз притянуть его таз к себе, чтобы потереться друг о друга. Мо Жань думает, что в этом нет ничего такого. Он сам себе развлекатель, если находил удовольствие в том, чтобы трахать этого немого, безынициативного Чу Ваньнина. А это Ши Минцзин!       Сначала Мо Жань сомневается. Он видит, что Ши Мэй еще не знает, на что соглашается, и лишь незнание и предвкушение толкают его на такую глупость, но... Но он ведь кивнул. Он дал свое согласие. Мо Жань был так голоден и жаден, что не мог заставить себя выпустить этот лакомый кусочек, просящий, чтобы его съели.       Но это ведь Ши Мэй!.. Мо Жань не мог навредить ему, не мог просто взять, грубо и жестоко, без остатка, так, чтобы он стенал и плакал, ведь Ши Мэй – не Чу Ваньнин, и не сможет перенести и части того, что случалось с их Учителем, так же безмолвно, лишь крепче сжимая губы. Мо Жань еще не понимал, нравится ли ему мысль о плачущем под ним от напряжения Ши Мэе.       И несмотря на то, что согласие уже было получено, Мо Жань ничего не сделал. Ши Мэй захотел взвыть. Он, такой сильный весь этот день, оказался совершенно разбит в этот момент. Разве мало он сделал? Разве он сделал не все для того, чтобы его сейчас его тело, добровольно принесенное в жертву, терзали чужие губы и руки? Может, благовоние, усиляющее все чувства, играло с ним злую шутку, и не столько возбуждало, сколько делало чувствительным, слабым и жалким. Он готов отдать себя без остатка, но даже тот, кто так сильно желал этого, не хотел брать! Не хотел, черт, взять его и трахнуть наконец-то! Ши Мэю хотелось смеяться и плакать. Неужели ему придется и трахнуть себя самостоятельно? Самостоятельно трахнуть себя против своей же воли! Ши Мэй сжал челюсть, чтобы не разразиться хохотом или не застонать от мучения, и резко и крепко прижался к телу Мо Жаня. Неясно, откуда взялось столько силы, но Мо Жань оказался прижат к стене спиной. И когда он внимательно рассмотрел лицо Ши Мэя, то понял, – и особого ума для этого не надо было, – что Ши Мэй был готов заплакать прямо сейчас.       — А-Жань, ты не хочешь меня?       Мо Вэйюй, ты не хочешь меня? Ты не хочешь меня? Разве это не было унизительно и гадко – говорить такое человеку, которого совершенно не хотел? Член Ши Мэя стоял, но разве он хотел?! Разве он хотел, чтобы его трогали эти руки и облизывали эти глаза?! Его тело жаждало разрядки – лишь потому, что стало заложником случая – но сам Ши Мэй, не желая и видеть Мо Жаня сейчас, был вынужден стелиться под ним.       Да, Мо Жань, я хочу тебя! Я хочу тебя так сильно, что секунда твоего промедления причиняет мне великую душевную боль – я начинаю думать, что не нужен тебе, что я хуже, намного хуже всех красавцев, что обслуживали тебя в борделе. Пожалуйста, пожалуйста, Мо Жань, скажи мне, что это не так, скажи мне, что я красивый, скажи мне, что я стою твой любви и у тебя стоит не чисто механически. Мо Жань! Мо Вэйюй!       Это видел в глазах Ши Мэя Мо Жань. И, пугаясь не озвученных слов, он открывал свой рот, силясь сказать:       — Это не так!       Ши Мэй зажмурился, будто стерпев великую боль, и схватился за него, сжал бока в своих руках так сильно, что почувствовалось, что он – тоже парень, который имел какие-то силенки, и вжался в чужие губы своими. До этого поцелуи Ши Мэя были так нежны, а сейчас он целовался отчаянно, будто у него забирали Мо Жаня или даже иначе – будто сам Мо Жань не хотел этого, будто его надо было удерживать подле себя.       Ши Мэй дрожал всем телом, и лишь от того, что зажмурился до боли, Мо Жань не мог продолжить читать по глазам дальше.       Нет, Мо Жань, я не хочу тебя! Я не хочу тебя так сильно, что секунда твоего промедления причиняет мне великую душевную боль – я вынужден перешагивать через себя и не просто давать тебе насиловать себя, но это я – я! – свой собственный мучитель и насильник! То ли я этот, самый реальный, целующий тебя на грани отчаяния, то ли тот я, который толкает меня этот грех из другого мира. Пожалуйста, пожалуйста, Мо Жань, облегчи мою участь, возьми меня сам. Не делай мне больнее, чем я делаю себе сам. Мо Жань! Если и ты меня не хочешь, то хоть кому-нибудь когда-нибудь я приглянусь? Этой испорченной игрушкой кому я понадоблюсь? Мо Вэйюй! А-Жань…       Не чужим просьбам внимал Тасянь-цзюнь, но собственному эгоизму. Их зубы столкнулись, и было неясно, кто кого желал пожрать. Мо Жань дернулся, и когда наконец-то оказался сверху, просто лежа на чужом теле, прижимаясь так сильно, что Ши Мэю было сложно сделать вдох, отстранился. Глядя на Ши Мэя, жалкого, розового, с влажными глазами не от возбуждения, но точно от возможных слез, Тасянь-цзюнь должен был понять, что в нем с самого начала была тяга к разрушению, к хаосу. Он все ломал, портил, и очень любил свои разрушенные игрушки.       Мо Жань, поднимаясь на колени, не отрывая взгляд от прекрасного лица, будто в трансе ослаблял свой пояс. Ши Мэй так и лежал. Лишь его руки безвольно опали на собственную грудь, будто желая прикрыть, спасти себя, но, когда сильная грудь Мо Жаня оказалась обнажена, Ши Мэй понял, что надо было оставить даже те мизерные шансы на спасение, на которые непроизвольно надеялся мальчик, патологически желавший убегать.       В легкой дрожи его пальцы потянулись к собственному поясу. Пауза на то, чтобы раздеться, – как глупо! Ши Мэй считал, что одежда должна пропасть как-то сама, они должны срывать ее друг с друга, видя лишь как преграду собственному удовольствию, но в жадном молчании они… Как грубо Мо Жань схватил его за руки, откидывая их от пояса!       — Я сам.       Ши Мэй старался сделать все аккуратно, помять ткань одежды в руках, чтобы успокоиться, а Мо Жань рвал, тянул пояса, и Ши Мэй не мог не думать о том, что он и сам окажется разорван. В глазах помутилось.       Плотоядный Мо Жань нависает над ним, и в глазах не видится ни тени разума. Он напоминал Ши Мэю собственного отца. Вот – он оголил его грудь, и выбирает, куда вцепиться своими зубами. Мо Жань любит свиные ребрышки в пряном бульоне, и значит вырвет его ребро, а потом будет глодать, жевать эту кость, оставляя на ней отметки своих зубов?! Он напьется его крови, и Ши Мэй будет так же уродлив и кровав, как его собственная мать, ползающая по полу, как муха. Только Ши Мэй не сможет пошевелиться. Он уже! Он уже не может! И когда Мо Жань склоняется над его шеей, жадно впиваясь губами в место между шеей и плечом, Ши Мэя спасает от вскрика только собственная рука у рта. Он сдавленно стонет, будто обессиленный, обескровленный, и Мо Жань думает, что это знак – у Ши Мэя чувствительная шея.       Он лижет и целует, оставляет засосы и едва ли старается бороться со своим желанием оставить след там, где его будет видно, чтобы Чу Ваньнин увидел и все понял. Он трахает Ши Мэя! Этот достопочтенный наконец-то трахает Ши Мэя, а ты!.. Ты!..       Он так и не смог придумать, как закончить фразу. И вообще было странно, что в такой момент ему вдруг вспомнился Чу Ваньнин. Только засоса больше Мо Жань не оставил.       Мо Жань разозлился, сильно разозлился, думая про Чу Ваньнина, разозлился настолько, что укусил Ши Мэя, крепко сжав зубы, и Ши Мэй испытал настоящий ужас. Он замычал, ерзая под Мо Жанем, и его руки, безвольно лежащие на чужой спине, вдруг попытались за что-то схватиться. Ши Мэй мог только впиться ногтями в чужие лопатки. Но ничего – легкая боль даже пришлась Мо Жаню по вкусу.       Ши Мэй не хотел видеть, но уже представлял, какой след оставили чужие зубы на его плече. И чем дольше думал, чем кровавее получалась картинка у него в голове. Мучение! Все это превращалось в одно сплошное мучение! Ши Мэй ведь успокаивал себя: секс – это приятно в любом случае, иначе все бы не были так помешаны на этом. Если даже он не любил Мо Жаня, разве это значило, что они не могли стать хорошими любовниками?       Внутри Ши Мэй кричал, что не могут, не могут!       Мо Жань даже не понял, что эти мычания значили, что нужно перестать. Причинять боль во время секса было у него в привычке. Ведь тело Ши Мэя не отличалось от любых других тел, что он когда-либо имел.       Большая ладонь жадно пыталась ухватиться за плоскую грудь, как если бы под ним до сих пор лежала императрица, но в своих попытках Мо Жань лишь царапал, раздражал нежную кожу. Голова Ши Мэя гудела, и он не мог контролировать дрожь в собственном теле. Это было омерзительно: Мо Жань прикусил хрящ его уха, и теперь не переставал ласкать его. Слюна покрывала кожу, и быстро испарялась, оставляя неприятный холодок после себя. Мо Жань привык, что наложница Чу сдавалась, стоило ему коснуться ушей , сказать что-нибудь грязное близко-близко, но Ши Мэй!.. Это было противно, только Ши Мэй не позволял подать себе голос.       Пусть. Пусть делает, что хочет, только чтобы делал хоть что-то!       Хотя Ши Мэй стал догадываться, что совершил ошибку. Надо было оседлать Мо Жаня, через боль толкать его член в себя, держать ладонь на его груди, не давая встать, но ни при каких обстоятельствах не давать Мо Жаню вести.       Это был не больше, чем самообман: Мо Жань не смог бы лежать, не смог бы подчиняться, не было бы возможности сбежать.       В попытке отвлечься Ши Мэй стал поглаживать чужое тело. Спина, бок, и вот одна из ладоней опустилась на крепкий для подростка пресс. Казалось, он лишь изучает новое тело, которое одновременно было похоже на его собственное и было совершенно отлично от него же. Ши Мэй просто хотел знать, что его ждет. Мо Жань на самом деле разделся не до конца, и какие-то тряпки так и остались, поддерживаемые поясом, висеть на талии. Сначала Ши Мэй хотел отвлечь Мо Жаня, коснуться его члена, провести по нему рукой – все так же, как когда он ласкал себя, но еще не коснувшись чужого члена через ткань, Ши Мэй испытал настоящую волну отвращения. Рука так и остановилась у самого пояса.       Мо Жань еще помнил, еще понимал, что Ши Мэй не искушен в сексе, был слишком неопытен и невинен, и списывал все на его страх и, может, если бы Мо Жань подумал хорошенько, то мог решить, что Ши Мэю стоило чего-то переступить через себя, согласиться пасть с Мо Жанем, отдалиться от чистого и небесного, катаясь по постели и совокупляясь как животные – очень в стиле Мо Вэйюя.       Мо Жань схватил ладонь Ши Мэя и помог ему – прижал прямо к своему члену. Частенько в прошлой жизни он проделывал этот трюк с Чу Ваньнином, и этот Образцовый Наставник всегда хотел отнять руку, наверняка брезговал, и Мо Жань не мог представить, что и в этой жизни уже совершенно другой человек испытывал те же самые чувства. Ши Мэй не хотел понимать, что то, чего он касался, был член Мо Вэйюя. Потому что, когда он переборол свой ужас и страх и ощупал чужой член, оказалось, что он был внушающих страх размеров.       Кто-то будет описывать его в дрянной книжице для извращенцев как впечатляюще незаурядный и достойный восхищения, но почему Ши Мэй не верил, что этот член сможет принести ему хоть капельку удовольствия?!       — А-Ж-жань, — Ши Мэй обнаружил, что еще не онемел, когда простонал, промычал, вымучил из своей глотки это имя, — Поцелуй меня.       Так было легче. Мо Жань не мог ослушаться – и их губы встретились. Ши Мэй ответил с таким рвением, что поднял собственную голову, желая коснуться губ Мо Жаня так быстро, как это было возможно. Потому что пока они целовались, пока Ши Мэй давил на шею Мо Жаня так, что становилось больно, он не мог сделать ничего страшного – не мог касаться его ушей, не мог целовать или кусать его тело. Только губы, наверное, были созданы для поцелуев.       Ши Мэй тоже не был раздет до конца. Голубой халат, скомканный, да исподнее еще держались на честном слове. Мо Жань оголил Ши Мэя, не смевшего противиться – противиться самому себе, и схватился за его не вставший до конца член. Ши Мэй был возбужден, пока все было под его контролем, но теперь, испуганное и униженное, его тело отказывалось получать удовольствие от процесса. Ши Мэй заерзал, рукой попытался отвести ладонь Мо Жаня от собственного тела, но тот ухватился так крепко, что если бы Ши Мэй приложил еще немного усилий, то это не выглядело бы как крайняя степень смущения, которую еще можно было стерпеть.       Для Мо Жаня было загадкой, почему Ши Минцзин не был так же сильно возбужден, как и он сам. Возможно, он был чистым, слишком чистым. Даже Чу Ваньнин бы не обладал такой выдержкой по отношению к возбуждению, но Ши Мэй?.. Может, тогда Мо Жань совершенно заслуженно звал Чу Ваньнина шлюхой, развратной грязной шлюхой, в прошлой жизни.       — Дай мне сделать мне тебе приятно.       У Ши Мэя по коже пробежали мурашки от этой фразы. Он ведь знал, что приятно ему не будет. У него не было на это никакой надежды, ведь все, что ни делал Мо Жань, было мимо. Да и не старался Мо Жань особо – никакой тебе особенной прелюдии, когда член ноет так, что хочется завыть как собака.       Его рука двигалась вверх и вниз по члену Ши Мэя, и некуда было деться от этой руки. Большой палец прошелся по самой головке, а Ши Мэй, сжав зубы, сдерживал стон (надо же, в чем-то похож на наставника Чу), глядя большими глазами на то, что происходило с ним внизу. А ведь казалось бы – легче было бы не смотреть. Мо Жань, лежа уже на боку, тоже не отводил взгляда от своей руки и чужого члена. Сцена не казалась ему слишком соблазнительной, но это был Ши Мэй, это ведь был Ши Мэй! Он хмурился слегка, сжимал губы и снова распахивал их, и них не слетало ничего большего, чем легкий вздох. Хватка Мо Жаня не становилась крепче, но вот скорость..!       — Тебе приятно? Тебе хорошо, Ши Мэй?       Мо Жань говорил ему это прямо в ухо, и, в попытке ответить хоть что-то, Ши Мэй стал поддаваться – стонать, потому что вымучить из себя слово, признаться в том, что ему правда было приятно, приятно чисто механически, было так тяжело. Но Мо Жань все настаивал. Приятно? Тебе приятно? Тебе нравится? Если нет, то на кой черт я трачу на это время?!       Стоп.       Мо Жань прекратил всякую ласку, и Ши Мэй был так удивлен этой переменой, что не мог испытать и доли облегчения. Он с вопросом взглянул на Мо Жаня, и на его лице была улыбка, которая никак не отличалась от ухмылки Тасянь-цзюня. Сейчас лишь лицо у него было более юношеским, тонким. Ши Мэй еще не знал, что это значит, а значило это только то, что Мо Жаню стало скучно.       — Ты не ответил мне, — говорил он, и даже в голосе было наслаждение от того, что Мо Жань имел власть над процессом. — И я решил, что мне нужно перестать. Или это не так?       Ши Мэй замотал головой.       — Нет, нет, А-Жань, продолжай!..       Он сказал это, не задумавшись, и это было прогрессом. Ши Мэй уже не задумывался о том, что на самом деле не хотел продолжения. Он учился принимать. Учился играть по чужим правилам. Ямочки на щеках Мо Жаня стали выразительнее, и ладонь медленно, так неестественно медленно поднялась от основания его члена до головки, что стало понятно, чего добивается этот чертеныш.       — Вот так тебе приятно? Или так? — и палец стал тереть влажную головку. Ши Мэй сжал губы. Это не сказать, что было то, что он хотел.       — Быстрее, А-Жань, — прошептал Ши Мэй, взглянув на него влажными просящими глазами, но этот взгляд не работал. Так смотрела на него Сун Цютун, и Мо Жань уже не помнил, что когда-то ему нравилось это выражение лица, потому что так она еще больше напоминала любимого Ши Минцзина.       Быстрее. Ши Мэй хотел повторить это еще раз, но дыхание сбилось. Быстрее. Мо Жань даже не попытался исполнить его просьбу. Быстрее! Ши Мэй только ерзал и больше не пытался попросить еще раз. Но быстрее же! Иначе эта ночь никогда не закончится. Быстрее! Я хочу, чтобы это закончилось как можно быстрее! Такой измученный, Ши Мэй уже не мог заметить, как, отталкиваясь от кровати, сам толкался в руку, сжимающую его. Зато Мо Жань мог. И с удивлением и гадким удовольствием наблюдал за этим. Он ведь действительно порочил прекрасные вещи: и Образцовый наставник Чу стонал под ним, и прекрасный Ши Минцзин был готов сам жалко подмахивать бедрами, чтобы только получить больше.       — Кажется, сам ты справляешься куда лучше, — Взгляд у Мо Жаня стал недобрым, злорадствующим, — Так научи меня, как надо.       Раскрыв глаза, Ши Мэй сначала не понял, чего же от него хотел мучитель. Ох. Ши Мэй вздыхал и думал, что ему уже и не нужна никакая прелюдия и подготовка, пусть даже завтра он не сможет сесть на коня. Ведь, признаться честно, что бы Мо Жань ни сделал, после того, чего Ши Мэй коснулся, – незаурядного и достойного восхищения – кто мог бы продолжить скакать на коне весь день?       — А.. А-Жань? Просто… Просто чуть быстрее.       — Покажи, как делаешь это ты, и я быстро научусь.       На Пике Сышэн были те, кто был распутен, но в меру сдержан, чтобы не получить за это наказание; были те, кто практиковал двойное совершенствование; и были те, кто, как Ши Минцзин, будто были вылиты по подобию небожителей, и были антонимами ко всему человеческому и грязному. Не было человека, который поговорил бы с ним об этом, а мысли о парном совершенствовании приводили его в немой ужас: он этого уже не застал, но его соплеменницы ложились под каких-то заклинателей из ордена Гуюэ, его собратья оказывались разделаны на мясо как тушки на продажу – и их ведь действительно продавали, и даже его матушка, его дорогая матушка, была там. Ши Минцзин, изучая свое тело, чувствовал, что делает что-то стыдное и неправильное, то, о чем не должны знать остальные, и теперь Мо Жань просил о таком!       Ши Мэй покраснел так густо, что мог физически чувствовать эту красноту. А Мо Жань мог и в полумраке заметить, как покраснели его уши – это было чем-то очень знакомым. Ши Мэй замер, и смущение не так уж и удивило Мо Жаня – он, кажется, этого и добивался. Он хотел, чтобы Ши Минцзин испачкался, измарал себя, чтобы ему не пришлось беспокоиться о том, что он слишком чист для него. Чтобы рядом с Мо Жанем и только для него он был далек от всего праведного.       Мо Жань подтолкнул Ши Мэя к тому, чтобы он лег на бок, и прижался грудью к взмокшей спине. И когда его сюнци вжался в ягодицы Ши Мэя, он почувствовал себя потерянным и даже ладонь отказывалась коснуться собственного члена, своего собственного тела. Но Мо Жаню должно было понравиться быть с ним, быть с Ши Мэем.       Мо Жань с жадностью смотрел, как несмело тонкая ладонь касается члена, как пальцы обвивают ствол, как кольцо из пальцев двигается, будто только пробует, каково это, как Ши Мэй смотрит на него мельком, будто постоянно спрашивает, правильно ли, правильно ли он делает, и как в конце сдается этот человек под напором своей животности – рука начинает двигаться быстрее, грудь поднимается и опускается, глаза жмурятся, и Ши Мэй уже не вздыхает в такт касаниям, а хватает воздух ртом. Он издал сдавленный стон, испуганный звук, который потонул в собственном удовольствии, когда Мо Жань стянул с себя исподнее. Мокрая головка его члена лишь прошлась между ягодиц Ши Мэя, но тот вздрогнул, изошелся на мурашки, забыл, что делал до этого. Только, черт, он все равно был очень возбужден! Зубы его сжались, сжалась и ладонь на собственном члене — это Мо Жань положил свою ладонь поверх, двигая обе руки. Ши Мэй сразу же захотел убрать свою, но хватка Мо Жаня была так сильна, что попытки удержать руку Ши Мэя на месте отдавались болезненностью в самой чувствительной части его тела.       — П-подожди, я, — Ши Мэй пытался сказать что-то, но тело уже постыдно натягивалось, как струнка циня, и жаль лишь, что Мо Жань не был одаренным Куньлуньским наставником, чтобы понять, как обращаться с таким нежным инструментом.       — А-Жань, стой. Я-я думал, что ты хочешь… Внутрь. И мы кончим… Вместе?       Мо Жань не отрывался от плеча, всего искусанного, исцелованного, и был так возбужден, что не думал, что должен ответить. Ваньнин кончал по несколько раз за ночь, по несколько раз за акт, так почему Ши Мэй не мог?! Он просто еще не знал, каково это – быть с Тасянь-цзюнем в постели. Ши Мэй кончит, когда этого захочется Мо Вэйюю. Неведенье взволновало Ши Мэя, но, черт, рука Мо Жаня двигалась так уверенно, так крепко, и чужое дыхание в собственное ухо – его тело все равно жадно отзывалось на все движения Мо Жаня. Ши Мэй застонал, застонал громко и измучено, и когда он попытался откинуть голову назад, убрать волосы с лица, то оказалось, что взмок так, что пряди просто прилипли ко лбу и щекам. Ши Мэй ерзал, ерзал, уже не контролировал свою руку, которой полностью управлял Мо Жань, и не думал о том, как его ягодицы на самом деле болезненно трутся о чужой пах. Мо Жань кусал свои губы, и, сжимая зубы, думал лишь о том, что второй рукой мог легко направить свой член в чужое тело прямо сейчас, не мучиться, не заботиться, и его любимому человеку просто очень повезло, что он был любим Императором. Но резкость, раздражение, напряжение – все отдавалось в движении его рук. Ши Мэй изошелся на хрип, и кончил, кончил прямо на свой живот. Это вызвало у Ши Мэя смешанные чувства. Он был слишком изнежен, чтобы думать, и это был самый яркий, сильный оргазм в его жизни, который он получил, не прячась под одеялом и не думая о том, какую гадость совершает, но и отвращение от собственного семени – доказательства падения – было намного сильнее, чем в тот первый раз, когда он трогал себя.       — Мы еще не закончили, — хрипло проговорил Мо Жань ему в ухо, будто с запозданием ответив на вопрос Ши Мэя. Он был настолько разморен, что даже его тело отказывало напрягаться от страха и предвкушения.       — Я подготовлю тебя.       — Ах, А-Жань…       Ши Мэй считал, что у него будет передышка, просто обязана была быть. Мо Жань бы навис над ним, схватился бы, крепко обнял, и любил бы до исступления – и ничего, если бы это было немного больно, ведь это все еще напоминало бы акт любви, но главное, чтобы Ши Мэй мог немного привести в порядок свои мысли. Мо Жань жалел о том, что у него нет масла для этого нежного тела пару секунд, но сколько раз он вторгался в тело Чу Ваньнина просто так? В этот раз Мо Жань хотел хотя бы сделать это медленно. Его пальцы были слегка влажные от того, сколько смазки сочилось с члена Ши Мэя, пока Мо Жань дрочил ему. Он провел подушечкой пальца по входу, отчего Ши Мэй сжался. Глядя на эту картину, Мо Жань раздумывал над тем, чтобы плюнуть прямо туда, облегчив себе жизнь. Если бы это случилось, Ши Мэй бы никогда не смог отмыться от такого унижения. Он ощущал, что Мо Жаню сложно сдержать себя, и боялся, если еще немного подождет, его просто не послушают.       — А-Жань, у меня кое-что есть…       Когда Ши Мэй, сначала приподнявшись на лопатках, нагнулся, чтобы подтянуть к себе с пола голубой халат, в рукавах которого прятался темно-синий мешочек цянькунь, Мо Жань мог видеть, как кожа натягивается по позвонкам, и они проступают на чужой спине как островки, мог видеть, как красивы мягкие ягодицы его любовника, мог видеть, как съехала заколка – длинная деревянная шпилька – и она, наверное, держалась лишь потому, что волосы Ши Мэя запутались, как активно он терся головой об кровать. Красота Чу Ваньнина была подобно красоте клинка и металла, а Ши Мэй… Он был прекрасен с головы до пят – и Мо Жань обратил внимание на его ноги, аккуратные ступни, розовые кожу на стопах, лишенную всяких мозолей. Ши Минцзин был идеален! Но у Мо Жаня не хватало слов, чтобы найти подходящих слов.       Ши Мэй повернулся лицом к Мо Жаню, и на его губы вернулась легкая улыбка, потому что в конце концов взял себя в руки. Он прижимал к груди что-то очень дорогое – бутылочку из красного стекла, и прежде, чем Мо Жань бы потребовал объяснений, Ши Мэй заговорил сам, желая поскорее покончить с этим перерывом – уж в этом они с Мо Жанем были согласны друг с другом.       — Я просто хотел с самого начала, — Его губы поджались, и Ши Мэй прижался своей грудью к чужой груди, будто он желал поддержки физически, — Заняться с тобой любовью, А-Жань. Чтобы ты… Знал, что все серьезно. Только не на Пике Сышен.       Мо Жань задумается потом хорошенько. Ши Мэй думал, что нужно обязательно заняться с ним сексом, ведь Мо Жань такой… Развратный, нуждающийся в близости, а иначе, наверное, считает Ши Мэй, уйдет. Мо Жань заметит, что каждый раз – каждый их раз – Ши Мэй переступает через себя. И, может, Мо Жаню нравится его трахать потому, что он привык, что так же было с Ваньнином – его Ваньнином. Он будет думать, будет мучиться от собственной совести: почему, держа член в своей руке и думая о том, как ебал эту наложницу Чу, получает оргазмы ярче, чем когда Ши Мэй подставляется под него и делает все, что Мо Жань захочет?       Ши Мэй протягивает ему это масло, вкладывает в ладонь и холод обжигает кожу Мо Жаня. Мо Жань сжимает в руке пузырек, но не открывает – просто Ши Мэй так целует его, обвивая шею, закидывает ногу на его бедро, что противиться такому напору было бы преступно. Мо Жань целует его чуть с меньшей отдачей, и только Ши Мэй обхватывает чужие губы, будто научившись у партнера, как же это делается. Пузырек открывается, и затычка из такого же стекла падает в постель, а потом скатывается на пол. Ее никто не будет поднимать – и это плохо. Значит, все масло расплескается и его хватит лишь на один раз. Но, думается Мо Жаню, если ему захочется еще, хватит собственной спермы, чтобы остервенело толкаться в чужое тело так же плавно. Так было всегда.       Когда Мо Жань льет и масло на чужие ягодицы, растирает масло по коже, по коже Ши Мэя и своим собственным пальцам, то масло заливает простыни, впитывается, оставляя жирные следы. От того, как масла много, кожа Ши Мэя блестит в свете лампы. Он не мог этого видеть, а Мо Жань – не ценитель изящной красоты. Он все пытается протолкнуть свои пальцы в тело парня под собой, и Ши Мэй мычит так, что Мо Жань ловит себя на некотором раздражении. Он просит, говорит Ши Мэю прямо в губы, чтобы он расслабился, но у него никак не выходит.       Ранее Ши Минцзин побрезговал растягивать себя сам. Глядя на картинки из книжки для обрезанных рукавов, он думал, что Мо Жань любит его и будет таким же любезным любовником. Ему не надо было даже стараться, просто смириться с тем, что его партнер – Мо Жань. Но. Но-но-но. Мо Жань любил его очень специфически. Лучше бы Ши Мэй переборол свою боязнь и сделал все сам. Его губы двигались, и Ши Мэю хотелось сказать, все хотелось признаться, что ему ни чуточки не приятно, но палец Мо Жаня уже был там, в его прямой кишке, и как только он там поместился, Мо Жань стал стараться втолкнуть второй. Ши Мэй схватился за его член, зажатый между двумя телами – точно не два пальца в обхвате.       Мальчик, которому приказано было бежать, еще очень сильно боялся боли. Ее было легче перенести, когда ты сам делал это – срывал корку с раны, срезал гниль с края раны или прижигал металлом наживую, но разве прямо сейчас не происходило то же самое?! Пусть и не его собственными руками, но разве не Ши Мэй мучил и насиловал себя?! Его глаза закатывались, а пальцы свободно скользили внутри – уже по крайней мере скользили – и он все постанывал, чтобы легче было вынести позор и боль. Так почему это боль была намного глубже, чем на уровне тела?"       Он не знал, что делать, и бесконтрольно, очень слабо, все ласкал член Мо Жаня. Ах, как хорошо было бы, если бы этот демон кончил, и пусть бы запачкал бы кожу Ши Мэя, но хотя бы не продолжил. Ши Мэй не верил, что выдержка Мо Жаня была так сильна, и даже не мог поверить в то, что, несмотря на то, что он и сам кончил, в паху чувствовалось постыдное напряжение.       Пальцы выскользнули из него. Мо Жань взялся за ягодицу – нежнейшее мясо, в которое действительно хотелось вцепиться зубами – и отвел ее в сторону. От неестественности Ши Мэй чувствовал себя так неправильно, так неловко, и в конце концов ему пришлось схватиться за плечи Мо Жаня, потому что член… Потому что член направлял сам Мо Жань – Ши Мэй бы не смог. Головка лишь оказалась внутри, и Ши Мэя обдало жаром и сам он застонал. Ему не было настолько приятно, чтобы стонать громко, лишь мазохистское удовольствие он получал от этого процесса, но напряжение было так велико, что нельзя было излить его никак иначе, кроме как через рот.       Мо Жань получил что хотел. И хотя сначала было сложно войти в тугое, непослушное тело глубже, но получил его! Он получил Ши Минцзина! Он любил его, любил так отчаянно, и значит всегда хотел так же отчаянно повалить на лопатки и трахать так, чтобы тело от каждого толчка уезжало выше по кровати, чтобы ткань натирала спину – вот так надо трахать! В миг зверея, он притворил в жизнь свое желание. Ши Мэй оказался подмят под него, и ноги юноши были столь бессильны, что он даже не смог закинуть их на чужую талию. По всему его телу прошлась дрожь. Нет. Нет! Это была не просто дрожь! Руки Ши Минцзина дрожали так, как никогда в его жизни, и эту дрожь он унять не мог. Просто потому что не мог избавить от ужаса, захватившего его! Отверстие, там, внизу, не могло сомкнуться, и член Мо Жаня – сюнци, третье божественное оружие Мо Вэйюя – входил все глубже. Ши Мэй раскрыл свой рот, и по тому, как поднялась его грудь, заполненная воздухом, Мо Жань понял, что это неловкое «а-а» грозилось превратиться в настоящий вскрик. Ох, кажется, это Чу Ваньнин был рожден для того, чтобы его дырка принимала сюнци этого достопочтенного каждую ночь, А Ши Мэй… А Ши Мэю Мо Жань закрыл рот рукой, и, имея осколки сознания в голове, все хрипло шептал, просил терпеть и обещал чего-то там. В конце концов Мо Жань сдался. Он не спрашивал, хорошо ли Ши Мэю, но твердил, что ему, ему очень хорошо быть внутри.       Ши Мэй испытывал ужас человека, запертого в темной комнате, в которой не мог поместиться. Тело прижимало его к постели, жесткая древесина вжималась в его лопатки, рука, смыкающая его челюсти, не давала закричать, а самоконтроль… Самоконтроль был так велик, так силен, что даже в такой момент Ши Мэй не думал над тем, чтобы заплакать. Его голова затрещала, и он с ужасом обнаруживал, что не испытывает ни капли возбуждения, чтобы смягчить падение – собственное падение. Он сегодня упадет и разобьется на тысячи кусочков и поднимется к Небу, как души небожителей, принимаемых за светлячков. Ах, нет… Ши Мэю положен был Ад.       Тело под Мо Жанем было напряжено, но не сопротивлялось, когда он толкнулся. Толчки – не медленные, но и не сильные, - заставляли Ши Мэя мычать, так разнеженно и местами хрипло, что Мо Жань уже не мог принять их ни за что другое, кроме как за наслаждение. Ши Мэй все хватался за его лопатки, за эти кости, царапал, и каждый толчок, который двигал его тело чуть выше, заставлял пальцы на ногах подгибаться от того, как сильно приходилось терпеть. В конце концов Мо Жань объял его талию, чтобы изменить позу, и стал двигаться так, будто старался вышибить из Ши Мэя весь дух, весь разум, которого сам, очевидно, больше не имел. Он зверел – он всегда был зверем! – и трахал Ши Мэя, уже стоя на собственных коленях, удерживая чужой таз на весу. Ши Мэй не мог громко кричать, не мог громко стонать, не мог даже глаз сомкнуть, все смотрел на Мо Жаня и все больше пугался того, что видел. Мо Жань получал жадное – но не чистое – удовольствие, и не Ши Мэй оставался единственным в своем мучении и ужасе. Он сам – сам! – затыкал свой рот, держал обе руки на своих губах, чтобы не издать чуть больше, чем позорный стон от напряжения, и сам, вновь сам, не делал ничего, чтобы это прекратилось. Его ноги были почти навесу, и лишь пальцы ног могли касаться одеяла. Но это хотя бы заземляло. Вся суть, все естество Ши Минцзина стремилось улететь, подобно бабочке!       Боже! Да ведь мокрого звука единения тел не было слышно лишь оттого, что Ши Мэй заглушал их. Только Ши Мэй вдруг замолк, и Мо Жань не заметил, не решил, что это достаточный сигнал к тому, чтобы остановиться. Когда Ши Мэй прислушался, – когда он прислушался! – эти звуки, казалось, заползали ему в уши, становились громче в миллион раз, вся грязь, вся влага – все по ушным каналам стекалось прямо ему в голову. Ши Мэй с ужасом смотрел в потолок, и, несмотря на то, что лампа, хоть и догорала, но еще светила, комната погружалась для него в темень, она вытягивалась, а стены съезжались, будто хотели упасть, хотели упасть! Все рушилось, все пропадало! Не было кровати, не было комнаты! И был лишь только он, было только его тело, охваченное огнем, агонией, которое теперь крупно дрожало, так, что это не мог не заметить Мо Жань. И даже если здесь был лишь он, Ши Мэй ощущал под кожей желание, нужду, тягу, обязанность убежать. Это было такое сильное желание, что представлялось, что мало было бежать по гальке, по песку, растирая ноги в кровь, но надо было бежать туда, где нет никого и ничего – в полную темноту, которая поглотит, сожрет его, похоронит в своем пузе. Ши Мэй не замечал, но руки, которыми он так отчаянно закрывал свой рот, не просто лежали на его губах. Его пальцы – его собственные пальцы хотели забраться в глотку, и Ши Мэй кусал их, Ши Мэй, испытывающий ужас от всего, издали напоминающее акт каннибализма, сжимал зубы так сильно, что мог бы и откусить от себя кусочек. От этих мыслей голова закружилась. Ши Мэй подавился бесконтрольным стоном и закашлялся. Мо Жань думал, что этот совершенно дикий, туманный взгляд, эта дрожь – знак, что он нашел то место, которое сводило с ума и неподконтрольного холодного Чу Ваньнина. Он не переставал сильно толкаться именно туда. Ши Мэю, вообще-то, было все равно, что там происходит. В моменте ему показалось, что он лишь зритель. Он – не там. Не на кровати. Он лишь взирает на это, безмолвный и печальный, а всепоглощающий ужас испытывает кто-то другой. Не он. Его здесь не было. Его здесь… Не было.       Лампа потухла. Пропавший свет встревожил Ши Мэя, выцепившему из всей смазанной картины происходящего только это. Он вдруг замычал, рукой потянулся куда-то, будто пытался схватиться, ухватиться за уходящий свет, приманить на свою кожу побольше светлячков или, как настоящая бабочка, сгореть, прикоснувшись к огню. Мо Жань наклонился к нему, к этой руке, что, кажется, просто никак не могла найти чужое тело в темноте. Наверное, это было даже мило, что Ши Мэй боялся темноты. Мокрая от пота и слюны, ладонь Ши Мэя коснулась щеки Мо Жаня. Погладила. Как собаку. Ши Мэй постарался сжать ее, сжать кожу, схватиться – и притянуть к себе. Мо Жань слушался. Ему самому этого хотелось – ебли, в которой не было бы места ни одной мысли, и он хотел бы целоваться, вырывать стоны из чужого рта, но Ши Мэй настолько боялся быть шумным и привлечь к себе внимание в этом богом забытом постоялом дворе, что никак не мог убрать своих рук ото рта.       — А… А-Жань, — захрипел Ши Мэй, и его мягкий голос звучал так разбито, некрасиво, что Тасянь-цзюню должно было понравиться то, что он сделал, — я хочу… другую позу. Сзади.       Сказав, он сразу обессилел. Мо Жань даже не успел коснуться его губ, но не смел ослушаться. Это было что-то новенькое – инициатива. Ши Мэй хотел другую позу. Что ж, ну он хотя бы что-то «хотел», смотри и учись, наложница Чу!       Мо Жань постарался аккуратно опустить Ши Мэя, но ему все равно показалось, что он упал, громко ухнул, прямо в кровать, а потом его, совершенно безвольного, Мо Жань перевернул на живот. Ши Мэй сам выгнулся, подставив ягодицы, и ноги развел. Приглашал – не иначе. Боялся дать Мо Жаню хоть шанс на самодеятельность. Ши Мэй боялся, что он снова прижмется к нему, снова схватит так, что не двинуться – если Ши Мэй бабочка, то Мо Жань – паук. Его лицо уткнулось в одеяло, и это было неприятно, больно, особенно когда щека терлась о ткань от очередного толчка, но Ши Мэй был в таком забытии, что это не заслуживало его внимания. Мо Жань все звал, стонал – где-то там, очень далеко. Ши Мэй, Ши Мэй… Если бы Ши Мэя звал тот, на чей зов он бы хотел откликнуться, то, конечно, не ушел бы так глубоко в себя. Ши Минцзин продолжал падать.       Мо Жань замолк – и все это осталось без внимания. Мо Жань хотел в таком же забытии позвать другого. Он видел перед собой другого. Он видел императорскую спальню, видел стан любимой и единственной наложницы, и трахал так, как ей полагалось, - без доли нежности или услужливости. Только… Только что-то все мешало. Ах, Ши Мэй…       — А-Жань… А-Жань…       Ши Мэй все звал, все стонал его имя, вернувший себе голос. Он не вернул себе и часть своего разума, управляемый лишь чувствами, но тело так устало, что погрузило Ши Мэя в подобие спокойствия. Он схватился за подушку, набитую пухом деревенского гуся, и уткнулся в нее. Его спина некрасиво поднялась, и прогиб перестал быть таким идеальным: Ши Мэй уткнулся лбом в подушку, схватился за нее зубами, завыл в ткань. Его здесь действительно не было. Иначе почему сейчас его тело изливало семя под себя, а разум пребывал в такой агонии?       — А-Ж.. А.. М..       Звуки, которые он издавал, были совершенно случайными, и Ши Мэй не силился ничего сказать. Наверное, в них и не было бы ничего важного. «А-Жань, А-Жань!» М… Мо… М..       Мамочка! Мама!       Ши Мэй вздохнул. Все пытался вздохнуть, хотя Мо Жань старался лишь над тем, чтобы выбить побольше воздуха из чужих легких, и Ши Минцзин, глядя в полную темноту, видел лишь открывшуюся перед ним дверь в комнату его родителей. До этого за ней кричала его мать. Он рвался, очень рвался в эту дверь, но, когда он распахнулась… Ши Мэй переживал это снова. Отцовская рука. Капелька крови. Мама кричит. Он наступает на ее лицо. На ее шею. Гортань сминается. А мама все хрипит. «Беги, А-Нань, беги».       Ши Мэй стонет под Мо Жанем, закашливается от того, как много вязкой слюны во рту и как мало сил в его теле, и все силится крикнуть матери, которую видит, как живую. Мамочка! Мамочка, скажи мне, куда мне бежать?! Мамочка, спрячь меня! Мамочка, зачем я все это делаю, если это тебя не спасет? Мамочка, ответь же мне! Мамочка!       — М!..       Ши Мэй сжимает зубы так сильно, что ткань между его зубами протирается и на ней появляются маленькие дырочки. Ши Мэю не достает самоконтроля. Он утыкается в подушку, душит сам себя и не может изгнать из головы события прошлого. Ведь если не так, то почему ему кажется, что на его щеке снова кровь? Много крови… Очень много крови. Это не капелька. Это ручейки. Это его слезы.       Золотые слезы костяной прекрасной бабочки. Ши Мэй плакал, когда сбегал из дома, оплакивал матушку, а потом, вспоминая, что ему нельзя плакать, бил себя по щекам, и от этого плакал еще сильнее. И вот – опять. Только в этот раз он оплакивал не прекрасную Хуа Гуй. Он плакал по себе.       Золото было золотом, пока катилось по его коже, но, впитываясь в подушку, оставалось не более чем следом, который просох бы через пару минут. Ши Мэй знал, что не сможет сдержаться. Иначе бы не просил взять его сзади.       Он не знал, но еще в прошлой жизни, стоя над его трупом, над трупом Хуа Биньаня, Сюэ Чжэнъюн наказывал Мо Жаню, чтобы он, даже будучи мужчиной, не боялся выплакаться, выть во весь голос по товарищу, потому что только так ему станет легче. Это было чистейшей правдой: и, хотя голова Ши Мэя раскалывалась, а в глазах мутилось, стоило лишь пролиться слезам, как он начался успокаиваться. Он начал привыкать.       Он сбил весь ритм. Ши Мэй подался назад, желая встретиться с членом Мо Жаня. Он стал очевидно толкаться сам, и, хотя Мо Жаня это удивило, он не мог не ухмыльнуться.       — Нравится, да? Кому бы не понравился член этого достопочтенного?       Ши Мэй не мог сформулировать ответ. Даже самый язвительный в мире ответ, который так бы и остался в его мыслях.       — Быстрее, Мо Жань! Умоляю тебя, быстрее!       Поднимая лицо, чтобы подушка не заглушала его истерзанного, дикого голоса, просил Ши Мэй, и Мо Жань брал Ши Мэя так сильно, так болезненно, что его собственное дыхание сбивалось. Член входил в эту дырку, которая даже не смыкалась, если член Мо Жаня случайно выскальзывал, настолько она была растрахана, и Тасянь-цзюнь едва сдерживал желание впихнуть туда еще и свою мошонку. Он не знал, отчего был так возбужден. Что-то смутно напоминало ему те мази, которыми он обмазывал Чу Ваньнина, чтобы заставить его сдаться, но Мо Вэйюй чувствовал, что возбуждение полностью ему подчинялось, просто ощущалось все так… Будто он никогда не трахался так дико, так хорошо, так яростно.       Только вот Ши Мэй просил, чтобы это кончилось быстрее.       Только чтобы собака насытилась, только чтобы Мо Жань наконец-то кончил, потому что сейчас Ши Мэй даже не испытывает отвращения от чужой спермы. Он так ее хотел.       И если Мо Жань был плотоядной собакой, то ел не мясо с рук Ши Мэя. Виделось, будто он жрал самого Ши Мэя, отрывая по кускам – как от мамочки, из руки – а Ши Мэй был трупом, желающим, чтобы собака насытилась и оставила его одного в спокойствии. Ее нельзя было развернуть, нельзя было заставить не есть, можно было только ждать, пока она насытится.       Ши Мэй уже не мог реагировать на то, что Мо Жань прижался к нему, вжал в постель, трахал, и все целовал его уши, повторяя, как мантру, что ему хорошо. Ему хорошо, ему очень хорошо, и тебе, Ши Мэй, ведь тоже хорошо, и, небо, он сейчас кончит, он кончит внутрь и потом у него встанет снова, и он будет трахать, будет трахать эту дырку, пока у него будет вставать, и сперма много спермы… Мо Жань хрипло вздохнул. На самом деле он хотел подарить ребенка лишь наложнице Чу. Ши Мэя не нужно было порочить своим отродьем внутри.       Но Мо Жань кончил. Кончил внутрь, и повалился сверху на Ши Мэя без сил даже выйти из его тела. Иногда, когда он был с Чу Ваньнином, он мог возбудиться сразу же после разрядки. Сейчас – никак. Такого оргазма в этой жизни он еще не получал, и если это Ши Мэй… Если это с Ши Мэем было так… Значит, в прошлой жизни он действительно многое потерял, трахая тупую пизду Сун Цютун и немое бревно Чу Ваньнина! Мо Жань приподнялся, в темноте пытаясь рассмотреть, как из чужого тела влажно выходит его член, и как за ним тянется сперма. Ши Мэй замычал. Может, не хотел, чтобы он вытаскивал свой член. Это измученное отверстие все сжималось и разжималось, и Мо Жаня снова одолевала жадность. Он хотел его. Он снова хотел внутрь. Лучше было не смотреть.       Мо Жань лег рядом, глядя в тот же самый потолок, который в глазах Ши Мэя мог на них свалиться, и его переполнял восторг. Он сделал это! Ши Мэй разделил с ним не только чувства, но и постель. Он трахал Ши Минцзина! Ши Минцзин стенал под ним, насаживался на его член! Это будоражило Мо Вэйюя куда сильнее, чем то, что Ши Мэй любил его.       Возбуждение уходило очень быстро, а за ним возвращалась жизнь в эти мокрые глаза и измученное тело. Ши Мэй чувствовал холод, но не было сил для того, чтобы даже попросить Мо Жаня сделать что-нибудь. Просто позвать его. Холод – как если бы безымянное тело остывало, коченело, немело. Ши Минцзин хотел спать – он не хотел бодрствовать – и был готов в любой момент провалиться в сон. Ему было плевать, каким мокрым и грязным он был внизу. Ши Мэй задвигался, так жалко, пытаясь найти удобную позу на кровати, и привлек внимание Мо Жаня. Да, сейчас Ши Мэй напоминал свою жалкую мать, ползущую по полу.       Мо Жань испытал настоящую сердечную привязанность, когда взглянул на Ши Минцзина. Он отдался ему, он поверил в него… Мо Жань прижался к юноше, снова прижался, пожелал обнять. Ши Мэй в предсонном бреду все утешал себя: видишь, не так уж и больно, и не настолько долго, а потом мы обязательно вернем должок всем заклинателям. Кто-то умирает за эту цель, кто-то еще умрет, а тебе нужно лишь делить с Мо Жанем постель. Мо Жань – красавец, каких не сыскать, к тому же опытный любовник. Он любит его, он хороший, он просто… Лучше бы он никогда больше не подходил к Ши Мэю! Никогда не трогал его! Никогда не смотрел в его сторону! Лучше бы Ши Мэю никогда не слышать этого имени, слетевшего с чужого языка! Пусть лучше Мо Жань пропадет, исчезнет, испарится!       Ши Мэй испытал новую волну страха. Его тело напряглось, а Мо Жань… Он целовал его шею, место, так наверняка любимое Ши Минцзином. Мо Жань обязательно будет целовать его в шею чаще. Он так мало целовал его этой ночью. А Ши Мэю ведь так нравилось целоваться. Мо Жань гладил тело, рядом с ним.       — Ши Мэй… — прошептал Мо Вэйюй.       Он любил его. Мо Жань знал, что любил, иначе чем были эти чувства? За этот день они сказали это друг другу так много раз. «Я хотел сказать тебе именно это». «Я не хотел разлучаться с тобой так скоро». И не словами – поцелуями, маленькими жертвами. Мо Жань подумал, что все эти слова, действия – это все Ши Мэй доказывал, что любит его. А сам Мо Жань…       — Я тебя люблю.       Он тяжело сглотнул, сказав это. Вторая жизнь пошла – а Мо Жань такого никогда никому не говорил. И несмотря на то, что чувства были сильны, это было… Очень тяжело. Просто сказать. Легче было доказать. Жертва Мо Жаня была напрасной – ее никто не оценил. Ши Мэй задрожал, услышав слова, которые выводили его из равновесия.       Мо Жань любил его. А значит Ши Мэй не сможет сбежать.       В итоге Ши Мэй пережил то же, что и любая костяная бабочка.