Ты - мой!

Голова была тяжёлой, будто внутри черепа варилось свинцовое месиво, густое и вязкое, как расплавленный металл. Горло пересохло так, что казалось, будто я глотал песок, да ещё и с битым стеклом в придачу. Каждое движение отзывалось тупой, ноющей болью во всём теле, словно меня всю ночь катали в барабане стиральной машины, выставив на максимальный режим отжима. Я моргнул, пытаясь сфокусироваться, но веки были невыносимо тяжёлыми, словно на них навесили гири. Глаза резало, в ушах гудело, а язык прилип к нёбу, будто я сутки провёл в пустыне. С трудом поднявшись, я понял две вещи. Во-первых, я был у себя дома. Как я сюда добрался? Хуй его знает. Во-вторых, я был в одежде. Костюм помят так, будто я не просто в нём уснул, а пережил ураган. Рубашка смята, ремень наполовину расстёгнут, ботинки всё ещё на ногах, но один носок куда-то пропал. Может, сбежал первым – умнее меня оказался. Я поморщился, провёл ладонями по лицу, будто это могло как-то развеять чувство разбитости. Блядь. Глаза наткнулись на часы. Шесть утра. Шесть, блядь, утра. Меня сразу накрыло паникой. Работа. Я дёрнулся, вскочил, и тут же мир поплыл перед глазами. Голова взорвалась тысячей молотков, печень отправила мне хуеву тучу проклятий, а желудок дал понять, что в любой момент может начать обратный отсчёт. Но мне было не до этого. Я схватил телефон, пытаясь сфокусироваться на экране. Сегодня какое число? Какой день?! Хуй пойми. Я бросил телефон на кровать и начал лихорадочно бегать по квартире. Где носки?! Где, блядь, носки?! Где галстук?! Я швырял вещи, рыскал по комоду, заглядывал под кровать, под стул, в шкаф. В какой-то момент вообще забыл, что ищу, но паника уже сделала своё дело. Пальцы дрожали, в висках стучало, во рту – мерзкий вкус вчерашнего виски, смешанного с пеплом и чем-то ещё, что лучше было не анализировать. И тут в дверной звонок врезались три настойчивых удара. Я замер. Кто нахуй?! Кого, блядь, принесло в такую рань? Я, всё ещё не совсем соображая, подошёл к двери, откинул цепочку, повернул замок и резко дёрнул ручку. И замер. На пороге стоял Ромыч. Свежий, чистый, в обычных джинсах и футболке, с лёгким запахом мятного одеколона и… выражением лица, которое я вообще не мог расшифровать. — Саня, ты ебанулся? — вместо приветствия спросил он. Я моргнул. — Чего? Он смерил меня взглядом с ног до головы. — Ты, блядь, куда собрался? Я хотел было что-то ответить, но его вопрос сбил меня с толку. — На работу, — буркнул я, всё ещё не понимая, какого хуя он здесь делает. Он нахмурился, а потом… усмехнулся. — В таком виде? — повторил он, медленно осматривая меня с головы до ног, и во взгляде его читалось чистое, неприкрытое сомнение. — Ты, блядь, себя видел? Я стиснул зубы, с трудом сдерживая желание послать его нахуй. — Отлично выгляжу, — буркнул я, приглаживая рукой смятую рубашку. Ромыч усмехнулся, качнул головой. — Ну да… — Он шагнул вперёд, убрал меня с дороги лёгким движением плеча и, не дожидаясь приглашения, зашёл в квартиру. — Только не говори, что в таком состоянии поедешь на работу? Я сжал зубы, чувствуя, как раздражение поднимается к горлу вместе с горечью похмелья. — А тебя ебёт? Ромыч только фыркнул, захлопнув за собой дверь, будто это была его квартира, а не моя. Я последовал за ним, с трудом сдерживаясь, чтобы не двинуть кулаком в спину. — Какого хуя ты вообще здесь, Ромыч? Он вытащил из холодильника бутылку воды, спокойно отвинтил крышку и сделал глоток. Только после этого поднял на меня взгляд. — Я спросил у Лёвы, дошёл ли ты вчера до дома. Он сказал, что не в курсе. Пришлось наведаться. — Вчера это тебя особо не волновало. — Саня... Я скрестил руки на груди, стиснув зубы. — Ну, дошёл. Видишь? Жив-здоров. И теперь я опаздываю. — И ты правда думаешь, что в таком виде пойдёшь? — А с хуя ли нет? Он ухмыльнулся, качнул головой. — Саня, ты хоть в зеркало смотрелся? Ты, блядь, больше похож на чувака, которого отпиздили в подворотне, чем на офисного сотрудника. Я сцепил челюсти. — Отъебись. — Серьёзно, ты даже ботинки не снял, а уже пытаешься найти галстук. Я вздохнул, прикрыв глаза, и провёл ладонями по лицу. Голова трещала, а желание выбить ему зубы росло с каждой секундой. — Тебе-то что за дело? Он ответил не сразу. Слишком долго молчал, слишком долго просто смотрел. — Да просто ты ведёшь себя как идиот, — выдал он наконец. Я усмехнулся. — Это говорит человек, который вчера выдал мне концерт на тему блядства. Ромыч напрягся. — Саня, не начинай. — Ох, прости, — я склонил голову набок. — Неправильно выразился. Как ты меня вчера назвал? Шлюха? Он скрипнул зубами, но не ответил. — Ты приходишь ко мне с утра, читаешь мне морали, втираешь, что я выгляжу, как помойка, но при этом тебе до сих пор не хватает яиц сказать правду. Он сжал кулаки, но остался на месте. — Я уже сказал правду. — Нет, Ромыч. Ты сказал её часть. Он молчал. Я шагнул ближе. — Ты сказал, что не хотел, чтобы Джордж ко мне лез. Окей. Но почему? Он посмотрел мне прямо в глаза. — Потому что он тебе не нужен. — А кто нужен, Ромыч? Он моргнул. И этого короткого мгновения хватило. Я его прижал. Прижал к грани, за которую он так боится ступить. — Давай, скажи мне, кого ты считаешь для меня подходящим. Я чувствовал его дыхание, видел, как его грудь медленно поднимается и опускается. Он мог сказать что угодно. Но он выбрал молчание. — Чёрт с тобой, — выдохнул я, отступая. Ромыч не шелохнулся. Просто стоял и молчал. — Уходи. Он не двинулся. — Я серьёзно, Ромыч. Уходи. Он сделал вдох. Медленный, глубокий. — Тебе нужно переодеться, — сказал он ровно. Я сжал зубы, глядя на него. — Мне нужно, чтобы ты ушёл, — повторил я медленно, но он даже не дёрнулся. — В таком виде я тебя за руль не отпущу, — спокойно, без тени сомнения ответил он. Я выдохнул, сдерживая рвущуюся наружу злость. — Ты мне не мать, Ромыч, — сквозь зубы процедил я. Он скрестил руки на груди, продолжая сверлить меня взглядом. Я видел, как по напряжённым предплечьям вздулись жилы, а челюсть ходила ходуном — будто он насильно удерживал слова, которые не стоило выпускать наружу. — Да мне вообще похуй, Саня. Хочешь сдохнуть где-то в кювете — пожалуйста. Но не на моей совести. Я прищурился. — О, теперь у тебя, оказывается, есть совесть? Он качнул головой, усмехнулся без капли веселья. — Ты вообще слышишь себя? — Охуительно слышу. Мы стояли друг напротив друга, напряжение между нами натянулось, как оголённый провод под током. — Слушай, закажу я такси, — сказал я резко. — Мне не нужна нянька. — Не похоже, — усмехнулся он, кивая на мой разъёбанный вид. Я сжал кулаки, с трудом подавляя желание развернуться и просто вышвырнуть его за дверь. — Ромыч, я сейчас тебя реально… — Что? — Он сделал шаг ближе. — Въебёшь мне? Я промолчал, глядя на него снизу вверх. Сердце глухо стучало в ушах, отдавалось в висках тупым гулом. Он ухмыльнулся. — Тогда давай. Челюсти стиснулись так, что скулы заныли. — Блядь, ты меня заебал, — выдохнул я, обойдя его и сдернув с вешалки куртку. — Ладно, раз ты у нас такой заботливый, довези меня. Он чуть приподнял брови, словно не ожидал, что я сдамся так быстро. Но я не сдавался. Я просто хотел выйти из этой ёбанной квартиры, потому что воздух в ней стал слишком тяжёлым, слишком густым, слишком пропитанным им. Я быстро переоделся и рванул к выходу, даже не смотря на него, но услышал, как он двинулся следом. Минуту спустя мы уже сидели в его машине. Я плюхнулся на пассажирское сиденье, голова гудела так, будто внутри засела бригада молотобойцев и методично выносила мне мозги. В висках стучало, во рту стоял мерзкий привкус вчерашнего алкоголя, а желудок скрутило так, что, казалось, стоит машине дёрнуться чуть резче — меня просто вывернет на коврики. Тишина в салоне была густой, почти ощутимой. Я сидел, уставившись в лобовое стекло, не в силах даже посмотреть в его сторону. Меня мутило — не только от похмелья, но и от злости, от усталости, от этого ебучего ощущения, что я сейчас снова потеряю контроль. Ромыч молчал. Он даже не включил музыку, не сделал ни одного лишнего движения. Просто завёл мотор, и мы поехали. Я закрыл глаза, пытаясь отсечься от реальности, но мир слишком громко напоминал о себе. Каждый вдох отдавался тошнотой, каждый шорох в машине казался гулким эхом в черепе. — Чё ты так напился-то? — его голос прозвучал ровно, но я услышал в нём напряжение. Я медленно повернул голову, даже не скрывая презрения. — Тебя ебёт? Он стиснул зубы, пальцы на руле чуть крепче сжались. — А если бы тебя нашли где-нибудь в канаве? Я скривился, голова взорвалась новым приступом боли. — С хуя ли я должен тебе отчитываться? — прошипел я. Он усмехнулся — коротко, без тени веселья. — Не должен. И всё. Никаких пояснений, никаких нравоучений. Просто констатация факта. Я сжал пальцы на коленях, чтобы не сорваться. Потому что сорваться на него — это как бить по стене голыми руками. Бесполезно. Только себе хуже сделаешь. Мы ехали молча. Я пытался удержаться в реальности, не упасть в эту ебучую пропасть под названием "раздолбанное похмельное сознание", но с каждой секундой чувствовал, как реальность ускользает. Мне было плохо. Физически. Ментально. Вообще, блядь, на всех уровнях. Но хуже всего было другое. Я чувствовал его. Каждое движение. Каждый выдох. Каждую хуйнину, которая творилась в его голове, но никогда не озвучивалась. Я знал, что он чувствовал меня так же. И это бесило. Меня мутило. Руки дрожали. Холодный пот выступил на лбу, но я сжал зубы и просто терпел. — Саня. Я вздрогнул, не ожидая, что он заговорит. — Чего? — голос сорвался, осипший, как у мертвеца. — Ты бледный как труп. Я фыркнул. — Комплименты оставь для своих баб. Он ничего не ответил. Просто повернул руль и свернул с дороги. Я моргнул. — Какого хуя? — я с трудом поднял голову, смотря на него затуманенным взглядом. — Тебе хуёво, — сказал он, паркуясь у какого-то киоска. — Сиди тут. Я даже не нашёлся, что ответить. Просто тупо смотрел, как он выходит из машины, захлопывает дверь и уходит. Остался в тишине. Положил голову на приборную панель. Закрыл глаза. Чёрт… Как же хуёво. Я не знал, сколько прошло времени — минута, две, десять? Но потом хлопнула дверь, и в салоне снова появился он. — Пей, — коротко бросил он, суя мне в руку холодную бутылку воды. Я посмотрел на него снизу вверх. — Я не… — Пей, блядь. Я сглотнул. И подчинился. Глоток. Второй. Вода стекала в горло, обжигая ледяной свежестью, и я не заметил, как осушил почти полбутылки. Ромыч молча забрал у меня её, кинул на заднее сиденье и завёл мотор. — Поехали. Я не спорил. Просто снова уставился в окно. Молча. Сердце билось неровно. Он ничего не говорил. И мне не нужно было видеть его лицо, чтобы понять, что он слишком напряжён. Эта чёртова тишина между нами была слишком насыщенной. Слишком заполненной чем-то важным, но мы оба делали вид, что этого не существовало. Машина плавно остановилась. Я моргнул. Офис. Мы уже приехали. Я не сразу осознал это. Голова всё ещё была тяжёлой, мысли плелись вялой, безразличной чередой. Я потянулся к дверной ручке. — Саня. Я замер. Но не посмотрел на него. — Что? Он задержал дыхание. Я слышал, как он колебался. Но потом просто сказал: — Ничего. Я кивнул, резко распахнул дверь и вывалился наружу. Щёки горели. Грудь сдавливало. Я сделал шаг. Второй. Но в последний момент не сдержался. Хлопнул дверью так, что машина даже вздрогнула. И ушёл, не оглянувшись. Но я чувствовал его взгляд. Тяжёлый, прожигающий затылок, тянущий обратно, будто крюк, вонзённый под рёбра. Чувствовал, как он что-то хотел сказать, но снова проглотил слова, зажав их стиснутыми зубами. Чувствовал, как его пальцы напряглись на руле, как в груди у него клокотало то, что он не мог — или не хотел — выплеснуть наружу. И хуже всего было то, что я знал: это не конец.