kneel kiss kill.

прошла неделя. прошла неделя, но ничего не поменялось. почти. произошли маленькие изменения, которые ты обычно не замечаешь из-за их незначительности. такие, например, как расход продуктов. ты не замечаешь, пока холодильник не становится совсем пустым. пока из шкафов не пропадают макароны, которые можно отварить, пока из морозилки не пропадают полуфабрикаты, которые можно разморозить и разогреть, пока на крышечках от соусов не начинает появляться плесень. рен находит себя в такой ситуации. смотрит на пустые полки и уговаривает себя закрыть холодильник, не расходовать электричество ещё больше. он забыл много вещей. например, что продукты нужно покупать. самостоятельно, если тот, кто занимался этим раньше, уже сам как вышеупомянутый полуфабрикат. он забыл, как должен выглядеть приличный человек, чтобы по дороге в продуктовый никто, глядя на него, не потянулся за телефоном вызывать полицию. он забыл, как концентрироваться, чтобы прятать уши и хвост на продолжительное время. но ему пришлось вспоминать. приличный человек чистый сам и в чистой одежде. приличный человек не покрыт шрамами, у приличного человека не болтается металлический обруч вокруг шеи. у рена тоже. уже нет. но он это периодически забывает. он просматривает чужую одежду, одежду человека едва ли приличного, но умеющего хорошо притворяться. ему не подходят ни одни брюки, но шорты не скроют белесые полосы на ляшках и голенях. приходится надевать брюки, приходится затягиваться ремнём, подворачивать штанины, подворачивать рукава на рубашке. пытаться этой самой рубашкой закрыть зону паха, чтобы спрятать топорщащуюся ткань. приходится провести час у зеркала, приходится отгонять от себя осознание, что не так уж и нелепо он выглядит. он просто до ужаса отвык быть одетым. он рвет рубашку, он рвёт брюки, он почти рвет ремень, но по итогу только гнёт бляшку. продукты могут подождать. он привык голодать. он корчится на старом промятом диване со слабой улыбкой на губах приветствуя наконец-то знакомое чувство. так не могло долго продолжаться, и рен это знал. прошла неделя и три дня. поменялось всё и одновременно ничего. он снова проводит час перед зеркалом. час, потом второй. каждый раз проверяет не показываются ли уши, не видны ли шрамы, не появился ли снова каким-то магическим образом ошейник на его шее. он вспоминает, что приличный человек ходит в продуктовый со списком. он составляет список. один, второй, третий. он переписывает их, копирует, зачеркивает слова и пишет их снова. он ещё раз проверяет, не осталось ли чего-нибудь съедобного в доме. не обязательно съедобного на деле, кожу с ремней и ботинок, кажется ведь, тоже можно есть, если правильно приготовить? он делает всё, чтобы не выходить из дома. выйти из дома? он не может. нельзя, не положено, не хочется. он может выйти во двор, он может провести там сколько угодно времени, двор это разрешенная территория. но из дома? это даже звучит абсурдно. но больше некому. больше некому выйти за дверь, больше некому купить продукты, больше некому запрещать и разрешать. он смотрит на дверь. смотрит долго, будто под его взглядом она откроется. лучше, может быть откроется дверь подвала. может быть он услышит знакомый смех, почувствует знакомую хватку в волосах, вспомнит какого это, отбивать колени, пока тебя тащат по ступенькам вниз. но не происходит ни того, ни другого. холодный метал обжигает кончики пальцев. он отдёргивает руку. ему нужно купить продукты. за деньги. ему нужны деньги чтобы купить еду. это логично и он удивляется своему удивлению. почему он забывает что-то настолько очевидное? не важно. ему нужны деньги. он знает номера кредиток не-приличного человека, но он не знает их физического расположения. он знает где их, наверное, точно нет и смотрит именно там. он тратит время, он оттягивает неизбежное, игнорируя слабость в теле и боль в пустом желудке. он уговаривает себя, потому что ему нужно есть и ему не хочется умирать. он уговаривает себя, потому что рука, тянущаяся к шее не нащупывает там ничего кроме, собственно, шеи. потому что если человеку вскрыть грудь и съесть его сердце он умрёт. насовсем, полностью. он умрёт и больше не сможет сходить в продуктовый. он находит кредитные карточки. он находит листок, исписанный паролями и пин-кодами. ему приходится снова идти к двери, пытаться ещё раз. постепенно. спешить некуда. главное игнорировать головокружение и боль в животе. он зажмуривает глаза, делает глубокий вздох и буквально бросает своё тело вперёд. какое-то время он стоит не двигаясь, не открывая глаз и, кажется, даже не дыша. всё вокруг становится каким-то слишком близким и реальным. свежий, слегка прохладный воздух не из окна или с балкона. шум ветра, деревьев, чьих-то разговоров, далёких машин, всё это не где-то там, за бетонной стеной, а просто, целиком вокруг и повсюду. он открывает глаза и не может закрыть обратно. хочет, но не может. всё кажется одновременно слишком и совершенно не реальным. он еле удерживает своё тело в вертикальном положении, а щёки в сухом состоянии. приличные люди так из дома не выходят. для приличных людей это совершенно обычное и рутинное занятие. рен оборачивается. сзади открытая дверь, чистый, светлый, знакомый коридор. здание, стенами которого ограничивалась его жизнь последний год, внезапно кажется ему таким маленьким, таким до ужаса незначительным. как в доме, который такой же, как и всё остальные на этой улице, может годами происходить что-то настолько ужасное? он не знает. он идёт за продуктами. не знает куда и как долго идти, а направление спрашивать странно, да и не у кого. улица пустая. только фонари горят. магазин, найденный после пятнадцати минут ходьбы, отсутствием света и табличкой с часами работы напоминает, что мир живёт по своему расписанию и рен из него выпал. он с опаской подходит, будто на него кто-то за это разозлится. но происходит ничего. совсем ничего. дверь закрыта. не открывается. он поголодает ещё одну ночь. но это не важно. потому что прошла неделя и три дня. и всё поменялось.