Harbingers

Ночь истлевала, серея и обращаясь пеплом у кромки горизонта. Очередная бесконечная ночь — и все же она подошла к концу. И почему вообще люди говорят, что летние ночи короткие? Бедствию казалось, что в каждую из ночей он успевает прожить целую жизнь. Может быть, не свою, но человеческую так точно. А жизнь, которую он только что прожил, была… «Ты не представляешь, каким моя жизнь была… дерьмом!» Ломкий от слез и боли голос Йоны, эхом повторивший эти слова в его голове, звучал иначе — не так, как когда она произносила это в реальности. Потому что он правда не представлял тогда, с чем ей приходилось жить. Какая это была по счету сигарета? Он не особо отслеживал. Сидя на крыльце, просто курил подряд одну за другой, нервно щелкая зажигалкой. Конечно, никотин не мог усмирить ярость, опасно бурлящую под искусственной кожей — но, как минимум, сигарета и зажигалка держали руки занятыми. Йона спала наверху, заботливо укрытая пледом, и сопела, обнимая плюшевого ламантина во сне. Когда кошмары, что она показывала ему, закончились, сон сгустился, переходя в другую фазу, и стал гораздо более расплывчатым и спокойным, превратившись в мешанину образов. Казалось, услышав то, что она хотела услышать, Апостол отпустила поводья, перестав направлять свое подсознание, позволив ему уйти в обычный сон — намного более мирный. Отделив свой разум от ее, Предвестник решил не подсматривать в этот сон. Ему правда не хотелось будить ее, хоть она и просила — следовало дать ей отдохнуть после всех вновь пережитых воспоминаний, разворошенных и гудящих черным ульем. Было крайне не по себе из-за этого факта — ведь она прошла через все это снова лишь для того, чтобы показать ему… Нет, не то, чтобы он раньше не становился свидетелем разного рода ужасов, несправедливости, боли и страданий смертных существ. Нередко он сам и был причиной им. Вот только на этом плане все, что возможно, шло наперекосяк. Абсолютно все, черт возьми. Рассеянно погасив догоревшую сигарету, Скотт закурил еще одну. Как-то ему вдруг сделалось немного наплевать на баланс, на принцип невмешательства, на то, что он не собирался поглощать души. Все это стало несущественным. Чудовище, сидящее внутри под семью печатями, скалило зубы в предвкушении, распаляя его ярость, подстрекало удовлетворить его — их общее — желание. Эти люди правда заслуживают смерти. Их нужно убить. Их души нужно поглотить, чтобы они никогда больше не возродились. Никто из них… не имеет права на существование. Предвестник делал глубокие затяжки, выдыхая дым хрипло и рвано, и считал в уме. Натуральные числа. Целые числа. Рациональные числа. Иррациональные числа… Разум должен был победить, но пока что ему не удавалось взять верх. Зато он перестал задаваться вопросом, чьи эмоции испытывает сейчас — свои или ее. Чья это ярость? Чья это боль? Чья ненависть, отвращение, желание отомстить? Эти вопросы потеряли смысл. Учитывая все известные переменные, не имело значения, кому именно они принадлежат. Он мог бы прямо сейчас высвободить Матрицу расчета; вычислить координаты местонахождения приюта по воспоминаниям, что он увидел, не составило бы труда. Взмыть кометой в небо — первой звездой смерти, знамением начала конца — а затем обрушить всю тяжесть небесного трона на головы этим наглым, заигравшимся в богов людишкам, что считали себя вправе распоряжаться чужими жизнями. Доказать им на деле, что такое право есть только у истинных детей Творительницы всего сущего. Что лишь ему по статусу решать, кому жить, а кому умирать. И все же было обстоятельство, которое вынуждало и дальше курить, сидя на крыльце — никуда не срываясь, несмотря на почти необоримое желание свершить вендетту, распирающее изнутри. Для доступа ко всему этому — полнофункциональной Матрице, форме кометы, трону — необходимо было снять печати. Если снять печати, мир людей неизбежно погибнет. А вместе с миром погибнет… и она. — Дьявол побери, — тихо рыкнул себе под нос Бедствие. — Вот сейчас я жалею, что я — это я. Был бы это любой другой из нас, проблема решилась бы в мгновение ока. Он был первым Предвестником, и ему никак нельзя было принимать опрометчивых решений — ведь от этого зависело само существование плана. И так уж вышло, что вся полнота ответственности за старт программы уничтожения всегда лежала именно на нем. Здесь же протокол Апокалипсиса ни в коем случае нельзя было запускать; в конце концов, все годы на Земле он тщательно оберегал хрупкий баланс в этом мире, чтобы результаты расчета уровня энтропии не сместились к точке невозврата по его вине. Ему нравился этот план. Наверное, сейчас… ему нравился не столько план, сколько один конкретный человек на нем. И если ее жизнь была на одной чаше весов, а на другой лежало все остальное, то первая чаша обладала весом сверхмассивной черной дыры. Был ли первый Предвестник Апокалипсиса предвзят в своих расчетах? Определенно, да. И он это прекрасно осознавал. Мог ли он что-то сделать с этим? Навряд ли — да и не хотел, чего уж греха таить. Дверь тихонько скрипнула, и спустя пару шлепков босых ног по полу Скотт почувствовал тонкие руки, обвивающие его шею, и теплый нос, уткнувшийся в плечо. — Вот ты где, — пробурчала Йона, тяжело выдохнув и сжав его футболку дрожащими пальцами. — Чего ты, мисси? — пробормотал Предвестник ласково, наклоняя вбок голову и безболезненно сталкиваясь с рыжей макушкой. — Потеряла меня? — Угу, — промычала девушка, не меняя положения. — Проснулась, а тебя нет. Испугалась. От ее прямоты и искренности, растерянного заспанного голоска, которым она это говорила, беспомощных и трепещущих пальцев, вцепившихся в его плечи, Бедствию щемило в груди что-то — то, чего там не было, но ощущалось так, будто есть. — Иди сюда, — он отложил зажигалку, которую бесконечно крутил между пальцев, и похлопал по месту рядом с собой. Едва Апостол села, тут же обнял ее, точно птица крылом, прижимая к себе, укрывая от всего мира. Она доверчиво прильнула к его плечу и потянула носом воздух, безмятежно прикрыв глаза. — В доме не курят? — хихикнула Йона тихо. — Не курят, — подтвердил Скотт, поглаживая ее плечо. — Это же твой дом, почему нет? — протянула она, зевая. — Занавески провоняются, — фыркнул Предвестник, гася докуренную сигарету. — Да и ты бы проснулась от запаха дыма. — Мне нравится запах, — тихонько созналась Апостол, смущенно улыбнувшись краешком губ. — Он теперь ассоциируется с тобой. И вообще, — аквамариновые глаза открылись, глядя на него с напускным недовольством, — кто-то обещал, что разбудит меня. — Но ты так спала хорошо, — Бедствие не смог сдержать улыбку, понимая, что почти слово в слово повторяет «отмазку». — И не стыдно тебе, — буркнула Йона, легонько дергая длинную прядь его волос, как бы для острастки. — Не особо, — хмыкнул Предвестник, чмокнув костяшки ее пальцев рядом со своим лицом. Перед рассветом было совсем тихо — только стрекотала о чем-то своем парочка цикад, да где-то далеко слышался одинокий крик петуха, который явно был не в голосе. Остывший за ночь воздух оделся легкой дымкой, приятно холодя тело — лишь там, где Йона прижималась к его боку, было тепло. Бедствие гладил ее голову, путаясь пальцами в меди волос, и не мог отвести взгляда от этой девушки — которая, словно крошечное семечко, брошенное в безнадежную пустоту его грудной клетки, вдруг проклюнулась там, отращивая все более глубокие и мощные корни. Это мгновение, прошитое на сетчатке стежками рыже-розовых бликов, ощущалось настолько умиротворяющим, настолько… счастливым. И в то же время диссонанс между этим покоем и тем, что хранилось внутри них двоих, приводил его в замешательство. Будто такие моменты не могли существовать. Если бы он мог спать, то решил бы, что это все сон. — О чем ты думаешь? — поинтересовалась Йона шепотом, легонечко краснея под его пристальным взглядом, и слабо улыбнулась. — У тебя сейчас такое лицо сложное. — Обо всем сразу, — вздохнул Предвестник и тряхнул головой, точно пытаясь сбросить наваждение. Однако неприятные мысли не стали вспархивать, покидая гнездо его головы; напротив, некоторые из них лишь разбухали жирными черными стервятниками, кружа под иллюзорным куполом неба, угрожая пожрать или перебить всех прочих птиц. — Йона, я… не знаю, будет ли уместно спросить… — он замялся, пытаясь подобрать слова. — Спрашивай, — кивнула Апостол с готовностью, мягко улыбаясь, и прижалась щекой к его груди. — Было бы странно, если бы у тебя не возникло вопросов, после всего. Бедствие помедлил, внимательно изучая ее лицо. Но она была удивительно спокойна, даже безмятежна — учитывая, что ей пришлось пережить сперва наяву, а теперь и во сне. Улыбалась, доверительно прижимаясь к нему, чуть качала головой, будто бы в такт одной ей слышной музыке. — Что? У меня что-то на лице? — усмехнулась Йона, вновь заливаясь краской из-за его пристального взгляда. — Ага. Вот здесь, — ухмыльнувшись, Предвестник провел большим пальцем по ее губам, заставляя ее еще сильнее покраснеть. — Что-то очень привлекательное. — Я зубы не чистила, — замерев, прошептала тихонько Апостол, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее. — Какая потеря, — фыркнул Скотт, приникая к ее губам. Ему нравилось чувствовать, как она отвечает на поцелуй — немного робко, затем все смелее. Как легонечко дрожат ее пальцы, скользящие вдоль его шеи. Нравилось слышать, как взволнованно и отрывисто стучит ее сердце. Нравилось… что она его не боится, в конце концов. Он только не мог понять, почему. — …Ты же что-то спросить хотел, — пробормотала Йона не очень внятно, когда они прервались. Она была так прелестна сейчас; яркий румянец заливал щеки, а влажные глаза цвета моря в стрелках рыжих ресниц смотрели на него с нежностью и необъяснимой мольбой. Грудь высоко вздымалась от тяжелого дыхания, а молочная кожа, покрытая родинками и мурашками, блестела в лучах новорожденного солнца. Ничего удивительного, если даже он, Предвестник Апокалипсиса, находил ее настолько красивой, что и другие могли это замечать. И если бы только замечать… — Это дурацкий вопрос, но… Йона, ты разве не боишься мужчин? — пробормотал Бедствие, мрачнея от мелькнувших в голове картин ее прошлого. Это и правда был дурацкий вопрос — но он не давал ему покоя. В каждом воспоминании, что она ему показывала, так или иначе фигурировали мужчины, что причиняли ей боль. А на втором из них он почти готов был вмешаться, нарушив течение сна — поймав себя на удивительном и крайне мощном негативном чувстве, клокочущем яростью под искусственной кожей. Это была не простая ненависть. Ему хотелось врезаться в ее прошлое спектральным ножом и разорвать на части мерзкого учителишку, что осмелился прикасаться к ней, когда она этого не хотела. Оторвать ему руки, которыми он дотрагивался до ее кожи. Вырвать из орбит глаза, которыми он посмел смотреть на нее. Размозжить ему голову и растоптать мозг, в котором рождались такие грязные мысли о ней… Бедствие с интересом наблюдал себя в этом состоянии; оно было ему неведомо больше всех прочих. — А? — Апостол несколько раз моргнула, склонив набок голову. — А, ты о том случае в школе, — чуть нахмурившись, она кивнула. — Ну, я и боюсь, но… — она прикусила губу, стараясь спрятать улыбку, — это ведь ты. — Типа, ты меня не воспринимаешь как мужчину? — протянул Скотт, состроив недовольную мину. — Нет же, все совсем не так! — замотала головой Йона, порождая рыжий ураган. — Ну… просто ты — это ты? И еще… ох блин, но если я скажу, как есть, то это будет очень глупо. В смысле, очень-очень глупо. Да и… не знаю, стремно говорить такое! — Апостол мямлила, давясь с трудом сдерживаемым смехом. — Интрига, конечно, — Бедствие изогнул бровь, всем своим видом демонстрируя непонимание — в его картине мира в том, о чем он спрашивал, не было ничего смешного. — Ну, в общем, — начала Йона, заливаясь краской и хихикая, — я думаю, это потому, что ты похож на героя из сериала, который мне очень нравился. Про рок-музыкантов, — она фыркнула, пряча глаза. — Не то, чтоб прям копия, скорее, в общих чертах. У него еще коронное словечко было — «детк». Не «детка», а именно «детк». Смахивает на твое «мисси», — Йона подняла смешливый взгляд. Приставив ладонь к уху и оттопырив большой палец и мизинец, изображая телефон, она нарочито манерно выпалила, очевидно, подражая этому своему герою: — «Ну все, давай, на цифрах, детк». Бэд-бой, типа. — Апостол поджала губы, очень стараясь не расхохотаться. Но, увидев ошарашенно-скептическое выражение лица Предвестника, не выдержала и прыснула. — Это прямо-таки очень веская причина, — буркнул Бедствие, закатывая глаза, пока Йона продолжала хохотать. — Говорила же, глупо, — давясь смехом, изрекла Апостол, — но он мне правда очень нравился! Я еще думала, что вот, выпустят меня из этого долбанного приюта, начну ходить на рок-концерты и встречу там… такого, — ее веселость несколько поубавилась, но улыбка не до конца исчезла с лица. — Получилось не совсем так, но все же. — Не совсем так, — согласился Скотт, отводя взгляд в сторону. — Ну, я подумала, что мне подослали похожего на него ангела-хранителя за все мои страдания, — хихикнула Йона, прильнув к его плечу и прикрыв глаза. — В смысле, я же знала, что умерла. И тут ты, такой весь на панк-роке. Как будто бывают такие совпадения! Предвестник только растерянно покачал головой, натужно улыбнувшись и не понимая, как ему на это реагировать. — Там в сериале даже был похожий сюжет, где он чуть не сбил главную героиню, — припомнила Йона, широко улыбаясь. — Дай угадаю: этот твой парень из сериала еще и байкером был? — косо ухмыльнулся Скотт. — Ага, — подтвердила девушка, стараясь не хихикать. — Как ты догадался? — Попса потому что, — закатил глаза Предвестник, потрепав ее по волосам. — Всегда такие парни ассоциируются с байками. Гроб на колесах, — фыркнул он презрительно. — Да и вещей с собой никаких не увезешь. То ли дело моя «бэшка». — Ой, ну тут даже не спорю, — с готовностью кивнула Йона, все не прекращая улыбаться. — На байке не поспишь на заднем сидении, а еще ветер этот… Кстати говоря, откуда взялась такая тачка? — поинтересовалась она, поддерживая разговор. — Крутая. Апостол явно была в хорошем настроении, несмотря ни на что — ерзала, прижимаясь к его руке, и болтала в воздухе босыми ногами. — Ты не поверишь, — осклабился Бедствие. — Нашел ее на автокладбище. Идиоты загнали еще живую красотку на свалку. На свалку! Седьмую БМВ! Больные ублюдки, — вынес вердикт Предвестник, всплеснув руками от негодования. — Ну, я пробил по номерам, она была какая-то блатная, но без грязи — типа, не на бандитов или наркодилеров сделанная. Забрал и воскресил девочку, — Йона тихо фыркнула, видимо, оценив всю иронию этих слов в их интересной ситуации. — Давно это было, — продолжал он, улыбаясь. — Ну да она до сих пор служит верой и правдой, как видишь. Седьмые «бэхи» неубиваемые вообще. О, к слову, надо не забыть подвеску подкрутить, а то скрипит, — оживился Предвестник, хлопнув себя по колену. Зыркнув на гараж, где пряталась от разгорающегося летнего солнца его черная БМВ, Скотт вернул ласковый взгляд Апостолу, точно спрашивая у нее разрешения сорваться прямо сейчас. — А тебе серьезно нравятся тачки, да? — хихикнула Йона, боднув его плечо головой. — Вон, сколько энтузиазма сразу. — Я автомеханик, Йона, — косо улыбнулся Бедствие. — Конечно, мне нравятся тачки. — О… что, реально? — лицо девушки вытянулось от удивления. — Блин, а я-то думала, ты музыкант. Учитывая твою студию… — Не-а, — он покачал головой, усмехаясь. — Это так, баловство. Побренчать и постучать, когда нечем заняться. А пианино вообще — просто потому, что красивое, я на нем и не умею почти. — Зачем тогда купил? — искренне удивилась Апостол, улыбаясь краешком губ. — Я пытаюсь научиться, — улыбнулся Предвестник. — Хотя на гитаре больше нравится. Не знаю, наверное, у меня слишком много свободного времени. Ну, и денег, — хохотнул расслабленно Бедствие. — Разве автомеханики так много зарабатывают? — хитро прищурилась Йона, улыбнувшись, словно чеширский кот. — Почему бы и нет, собственно? — пожал плечами Скотт. — Я занимаюсь в основном бизнесами и спортивными. Ну, типа, Мерседес, Ламборджини, БМВ, Порше. Из тех тачек, которые берут не ездить, а понты резать, — пояснил Предвестник с усмешкой, видя непонимание в глазах девушки. — Они недешевые. И ремонтировать их тоже дорого. Ну, на них и спрос есть — вечно их урабатывают в хлам всякие придурки с купленными правами. Хоть в чем-то везет, — хохотнул Бедствие, пожимая плечами. — Круто-то как, — вздохнула Йона, опуская нечитаемый взгляд. Может, лишь показалось, но ее улыбка стала какой-то неуловимо печальной. — Ты расстроена? — пробормотал Предвестник, чмокнув ее в рыжую макушку. — Я теперь не очень похож на парня из твоего сериала? — Вовсе нет, — хмыкнула Апостол, перехватив его ладонь и запирая их пальцы в замок. — Просто я вдруг подумала… подумала, что еще сильнее влюбиться в тебя невозможно, — промямлила она тихонечко, не поднимая головы. — Однако ж, вот… Наверное, это совсем не то, что Бедствие ожидал услышать — не в том легком, почти что повседневном разговоре, который у них завязался. Что-то необъяснимо кольнуло болью в горле — будто невысказанные слова превратились в комок острых игл. Такие вещи ведь должны вызывать у людей радость… счастье. Но в нем они вызвали скорее ощущение утраты. Как будто он был зверем, перед носом которого махали сочным куском мяса; вот только его желудок валялся на земле, под распоротым брюхом, и вместе с прочими внутренностями не был пригоден для того, чтобы это мясо переварить. Нетрудно было догадаться о ее чувствах, конечно; она не стала бы говорить и делать то, что говорила и делала, если бы не испытывала симпатию. Может, и не просто симпатию. Но именно этот факт его почему-то удручал — хоть он и потакал проявлениям этих чувств до сих пор. Потакал, впрочем, довольно неосознанно. И явно неосмотрительно, учитывая все исходные. Предвестник чувствовал, что на его лице появляется какое-то несчастное выражение, но по неведомой ему причине ничего не мог сделать с тем, чтобы убрать его. К счастью, Йона так и не поднимала глаз, чтобы это заметить. — Чувствую себя немного… неполноценной, что ли, — невесело усмехнулась девушка. Ее голос едва различимо дрожал, и она рассеянно водила пальчиком свободной руки по тыльной стороне его ладони. — Будто ты в гораздо большей степени живой человек, чем я. Все, что я видела в жизни — это… полный отстой. Как будто и не жила вообще. — Ты еще молода, — проговорил Бедствие резко севшим голосом. — Как только окончательно сбросишь этот «хвост», заживешь, как сама захочешь. Апостол подняла голову, удивленно уставившись ему в глаза; заметив на лице Предвестника печать тяжелых раздумий, погладила его по щеке. В ее собственных глазах цвета прибоя поселилось беспокойство, точно маленькая грозовая тучка на границе неба и моря. Скотт вздохнул, приказав своим напряженным скулам немного расслабиться. — Почему ты звучишь так, будто мы прощаемся? — спросила Йона истончившимся, ломким голосом, в котором сквозил страх. — Просто это все как-то… неправильно. Несправедливо по отношению к тебе. — Он покачал головой, потершись щекой о ее ладонь. — Я ведь не… — Знаешь, — перебила Апостол, — если собираешься разгонять про то, что ты не человек — можешь не трудиться. Ты видел мои воспоминания, Скотт. Там нет людей. Только конченные ублюдки и те, кому все равно. Ну, и Эндреа — но даже на ее счет я не вполне уверена. А ты… в любом случае добрее всех, кого я знаю, вместе взятые, — припечатала она. — Без обид, но у тебя и выборка не очень, — сморщил нос Предвестник. — Физически, может, они и люди, но… Ты будто бы не видела нормальных людей, мисси. В большинстве своем они не больные на голову уроды, — хмыкнул он невесело. — Статистически? — подначила Йона, но в ее глазах заворочалось что-то темное, не предвещающее ничего хорошего. Первые признаки грядущего шторма. — Статистически, — подтвердил Бедствие, насторожившись. — А что, если я скажу тебе, что мне не нужны люди? — пробормотала сдавленно Апостол, и в ее голосе звенела странная, на границе восприятия, угроза. — Ни статистические, ни физические, ни больные, ни здоровые, никакие… Он заключил ее в объятия прежде, чем она успела закончить. — Я дура? Я знаю, что дура, — судорожно вздохнула Йона. Ее голос казался неустойчивым, будто она собиралась закричать — или заплакать. — Ты не дура, — пробормотал Предвестник ласково, касаясь губами ее щеки. — Просто упрямая очень. — Причем тут упрямство?! — взвилась она, ударяя его кулачком в грудь, что стало уже привычным делом — почти неощутимо, просто чтобы выразить несогласие. — Или ты ничего не понял? Я, между прочим, тебе только что призналась в… Она осеклась, но Бедствие и так не дал бы ей договорить; скользнув ладонью вдоль напряженной шеи, притянул ближе, вовлекая в поцелуй. Как ни старался, он не мог ответить на свои вопросы. Не мог понять самого себя. С ней все было более или менее понятно; а он? Что именно он чувствует, когда их губы соприкасаются? Когда сплетаются в медленном танце языки? Когда пальцы касаются ее чувствительной кожи, путаются в мягких волнах волос? Когда ее дыхание проникает внутрь него, горячее и прерывистое? Когда он слышит ее сердцебиение, настолько громкое и неровное, что можно подумать, будто маленькое сердечко вот-вот выпрыгнет из груди… Точнее… почему он вообще все это чувствует? Он не понимал. Не было ясности. Ни одна матрица не могла дать ему ответа, потому что это не было уравнением, не являлось формальным показателем, который он мог замерить и подставить в свои расчеты. Не было ни рациональных, ни даже иррациональных чисел. Вместо этого была какая-то незнакомая ему энергия или аура, незримый эфир, наполняющий пустоту внутри него и не поддающийся анализу. Это не были физические реакции, не были химические элементы. Не было это ни излучением, ни частицами, ни волнами — ведь ничто из этого не могло на него повлиять. Загадочная надстройка, существовавшая исключительно на этом плане, и раскрывшаяся в полной мере только теперь, рядом с ней. Она не взывала к его голоду, к его сути, к той тьме, из которой он состоял; напротив, она конвертировала все привычное и понятное в сплошные неизвестные переменные. «Зачем я вообще продолжаю пытаться это… рационализировать?» — Зачем это?.. — пробормотала Йона странным эхом его мыслей, тяжело вздохнув. Ее лицо горело ярким румянцем, но в тоне слышались и грусть, и строгость. — Если это неправильно и несправедливо по отношению ко мне… Предвестник не ответил, снова возвращаясь губами к ее губам. Он ощущал, как она медленно расслабляется, а затем снова напрягается, но иначе — от нехватки дыхания и от жара между ними. Приподняв ее, Бедствие пересадил ее к себе на колени, так что между ними не осталось даже воздуха. Йона обняла его за шею, прижимаясь к нему всем телом, и он отчетливо слышал бешенный стук ее сердца сквозь кожу, ощущал ее заострившиеся груди под тканью футболки. И этот «эфир», который она вызывала — а может, излучала — сводил весь план, всю Вселенную до одной-единственной крошечной точки, где не существовало ничего, кроме них двоих. Ясности не прибавлялось. Но кому она сдалась, эта ясность, в конце-то концов?.. — …Ты не ответишь, да? — укоризненно прошептала Апостол, легонько кусая его нижнюю губу, вызывая еще больше непонимания внутри него от этого маленького жеста. — Я не знаю, — выдохнул Бедствие обреченно, не отстраняясь ни на миллиметр. — Не знаю, Йона. Понятия не имею, зачем все это. Ты, может быть, понимаешь, что именно ты чувствуешь… но я нет. — Вот оно что, — она сокрушенно улыбнулась, длинно выдыхая. — Ну и? Есть идеи, как тебе это… понять? — Может, если еще раз тебя поцелую, — промурлыкал Предвестник, пропуская рыжие локоны сквозь пальцы. — Ну попробуй, — протянула Йона с вызовом. В нефритовых глазах плясали бесенята. — За все прошлые разы не дошло, может, в этот дойдет?.. — Я как следует постараюсь на этот раз, — прошептал он на расстоянии одного вдоха. Девушка слегка вздрогнула в его объятиях, прижимаясь кожей к коже, резко втянула носом воздух, успев на мгновение поднять помутневший, нечитаемый взгляд, прежде чем их губы снова соединились. И он правда старался. Очень старался. От его стараний Йона беспокойно ерзала, смущенно мыча и вздыхая сквозь поцелуй, льнула к нему, прогибая спину под его ладонями. Предвестник переместил губы к ее шее, когда почувствовал, что она задыхается. В ответ Апостол зарылась в его волосы дрожащими пальцами, снова издавая тот же звук, который так понравился ему ночью на крыше — резкий и одновременно глубокий выдох, интонация которого просила прекратить и продолжать одновременно. Он вернулся к ее губам, гася этот прелестный звук, точно пытаясь присвоить его себе. Что удивительно, тело Предвестника, являясь лишь убедительной имитацией человеческого, совершенно однозначно реагировало — будто лучше него знало ответы на все его непростые вопросы. Правдоподобная копия с урезанным функционалом, демоверсия подлинного человеческого тела, чтобы никто никогда не догадался, что он такое на самом деле. Тело хорошо справлялось со своими задачами до сих пор: выделялся пот, когда на улице было жарко, мышцы набухали от физической нагрузки, зрачки сужались от яркого света, легкие вентилировали воздух. Все это можно было остановить в любой момент, но в большинстве случаев необходим был режим «автопилота», чтобы освободить ресурсы на другие вещи. Тело было инструментом маскировки — очень тонко и гибко настроенным инструментом, заточенным под конкретную цель: наблюдать, не привлекая внимания смертных созданий. Во всяком случае, так ему казалось. И все же сейчас тело знало, чего он хочет. Чего они оба хотят. И реагировало сообразно этому знанию — не нуждаясь в его приказах. …Необычайно яркой вспышкой вдруг промелькнуло воспоминание; они с сестрой вдвоем на вершине холма, а под ногами у них — человеческий мегаполис, приветливо подмигивающий в ночи тысячами огней. Это было тридцать лет назад — страшно сказать, будто в прошлой… жизни. Они стояли молча уже какое-то время; курили, подцепив у людей эту вредную привычку. Старший Предвестник не слышал мыслей Отчаяния; телепатия становилась ему доступна, если хотя бы одна из печатей была снята. Но сейчас его сила была наглухо заперта в этом, казавшемся человеческим, теле. — Скажи, — нарушила тишину Дебс, — сколько лет это продолжается? — Тридцать лет, — ответил Бедствие без раздумий. — И сколько еще это будет продолжаться? — не унималась сестра. — Столько, сколько потребуется, — цокнул языком первый Предвестник. — Уровень энтропии… — Так и не поднимался с тех пор? — перебила она. — Пятьдесят два и три в периоде прямо сейчас, — измерив, сообщил он. Предвестники вновь замолчали, думая каждый о своем. — Я не смог найти причину, почему с моим приходом уровень энтропии снизился. Всегда… было наоборот, — пробормотал Бедствие задумчиво, засмотревшись на клубящийся сигаретный дым. — Это правда самое важное? — буркнула сестра. — Лучше скажи: как долго мы будем сидеть здесь, дожидаясь, когда он опять поднимется?.. А если он больше не поднимется, что тогда? Я спрашиваю потому, что, раз я уже здесь, рано или поздно придет и третья, — пояснила Отчаяние, недовольно гримасничая. — Что мы ей скажем, когда она заявится? Что будет, если соберемся мы все, и просто сядем жопой на песок и откажемся уничтожать план? Ведь формально он не соответствует критериям для запуска протокола. — Я не знаю, сис, — хохотнул Бедствие нервически. — Наверное, мать отзовет нас обратно на астральный план. Может, перепрошьет, без понятия. — Скорее, удалит, — скривила губы сестра. — Не пойми неправильно, Скотти. Здесь… мило. Люди глупые, но довольно симпатичные создания. — Они не глупые, — возразил Предвестник. — Ага, для тебя все норм, что сложнее бактерии, — она рассмеялась, шутливо двинув его кулаком в плечо. — Разве не все одинаковые с высоты небесного трона, старший брат? Он замер, услышав эти слова. Вновь вернул взгляд городу внизу; такому беспокойному, маленькому… живому. — Нет. Не все одинаковые с высоты небесного трона, — ответил он куда серьезнее, чем собирался. — Да я на нем сейчас и не сижу, как ты могла заметить. — Еще не хватало, — отмахнулась Дебс. — Здесь удивительное разнообразие жизни, — задумчиво улыбнулся старший Предвестник, глядя себе под ноги. — Словно это ее… теплица. Селективная песочница. Один триллион видов живых существ… — Неплохо, — кивнула Отчаяние, перенимая его тон. — Излучений тоже нифига себе, для планеты такого размера. А эмоции! Одни люди производят их столько, что, если бы я питалась эмоциями, а не душами, меня бы разнесло во все стороны, — рассмеялась она. Бедствие не поддержал веселья; он вглядывался в огни города, точно в беспорядочном уличном освещении крылся какой-нибудь шифр, что откроет ему доселе неведомые тайны мироздания. Тайны Вселенной, что их породила, и все же оставалась им… чужой. — Тебе правда нравится здесь, брат? — спросила Отчаяние бесцветным голосом. — Да, — ответил он, не задумываясь. — И мне. И это странно, — вздохнула Дебс, постучав длинным ногтем по своему виску. — Ничего подобного мы испытывать… не можем. Во всяком случае, не должны. Я бы даже задумываться об этом не стала, если бы были прецеденты. Но мы, кажется, впервые сталкиваемся с таким. — Впервые, — подтвердил Предвестник коротким кивком. Отправив в урну окурок, прикурил следующую сигарету. Придержав пламя зажигалки чуть дольше, чем необходимо, задумался, вглядываясь в структуру огня. — Но не только с таким. Вообще много чего на этом плане происходит впервые. Тебя, может, не беспокоит этот факт, но для меня очень странно, что уровень энтропии, зашкаливавший за шестьдесят процентов, вдруг пошел на спад с моим появлением — и с тех пор не поднимается, — пробормотал Бедствие глухо, выдыхая кольца дыма. — Это противоречит всему предыдущему опыту… И да, у меня нет плана на такой случай. — Я бы удивилась, если бы он у тебя был, — фыркнула Дебс, тоже закуривая новую. Он зыркнул затравленным волком, но сестра лишь беззлобно ухмылялась; ей, кажется, и так все было понятно без слов. — Странное ощущение, — нахмурился Бедствие, скользя взглядом вдоль горизонта. — Мы, кажется, сами меняемся, находясь здесь. — Да ничего странного, — пожала плечами Дебс. — У тебя нет объективных причин заниматься твоей основной деятельностью — уничтожением. И уйти ты тоже не можешь. Поэтому страдаешь всякой фигней. Тебе ведь не нужно спать, есть… на что там еще люди тратят большую часть своего времени. — Ага, — фыркнул Бедствие, закатывая глаза. — Фигней страдаю. — А что, не фигня? Примитивные железки перебирать, — сестра дразнилась, широко ухмыляясь. — Я еще на гитаре научился играть, — хохотнул он, шутливо погрозив пальцем. — Ты сама-то чем занимаешься? Не лежишь же кверху пузом целыми днями, — подначил Предвестник. — Не скажу, — высунула язык Дебс. — Проживешь прекрасно без этого знания. Бедствие не стал настаивать; вновь вернул взгляд городу внизу, безмятежно подмигивающему Предвестникам Апокалипсиса своими огнями. — Все эти человеческие привычки и правда меняют нас, — проговорила сестра, нарушив внезапно воцарившееся молчание. — Потому что мы учимся не просто носить одежду, курить сигареты и водить машины. Мы учимся… думать в их пространстве координат. Воспринимать мир, как они. Мечтать. — И как успехи? Намечтала уже что-нибудь? — хмыкнул Бедствие с печальной улыбкой. — Хочу огромную порцию мороженого, — оскалилась Предвестница, широко разводя руки в стороны, очевидно, изображая размер этой самой порции. — Красивого парня, который сможет развлечь меня хотя бы на одну ночь. Платье от Ив Сен-Лоран. И еще… хочу на подлодку. С ума сдуреть, что они придумали такую технологию, с их-то умишками, — рассмеялась Отчаяние. — А ты? — Я?.. — он далеко не сразу нашелся, что ответить. Подняв голову, улыбнулся далеким звездам, надеясь, что ему не придется свидеться с ними вблизи еще какое-то время. — Кое-что, да. Только я тебе не скажу. — Это еще почему? — нахмурилась Дебс. — Проживешь прекрасно без этого знания, — он тоже высунул язык, передразнивая. — Ну и злюка! — возмутилась с хохотом сестра, ущипнув его за щеку. Точь-в-точь копируя человека, она все же не являлась им. И то, что она называла мечтами, являлось всего лишь «хотелками» — ведь она могла все это легко получить, будучи Предвестницей Апокалипсиса. А он? Он понимал, что для людей значит мечта. Мечта — это что-то настолько же прекрасное, насколько и недостижимое. Люди мечтали покорить космос, мечтали иметь крылья и летать, мечтали жить вечно. Шли, упорно и непреклонно, получая в лучшем случае лишь одну миллиардную процента от того, о чем мечтали. А он… тот, у кого были и космос, и крылья, и вечность… мечтал прожить хотя бы одну человеческую жизнь. Простую. Полноценную. Конечную. Настоящая мечта. Она была абсолютно недостижима. Но, может быть, сейчас, сегодня… он тоже получил хотя бы шанс на свою одну миллиардную процента?.. …Йона шокировано застонала сквозь поцелуй, сжав бедра и прижавшись к его возбуждению, возвращая его в реальность этим ярким ощущением. Тяжело вздохнула и смущенно заерзала, пытаясь хотя бы чуть-чуть отодвинуться, наткнувшись на него. Он чувствовал, как изменился ее запах, став сладко-терпким — и догадывался, с чем это связано. — Н-ну и? Как успехи? — пробормотала она тихонько, прервав поцелуй, который и так безбожно затянулся. Щеки Апостола полыхали ярким румянцем; она тяжело дышала и отводила глаза, будто боясь встречаться с ним взглядом. — Как сама думаешь? — подначил Бедствие, усмехаясь и позволяя ей отстраниться — хоть ему, на самом деле, не хотелось отпускать ее. — Думаю, что ты уже давно все понял. Просто тебе нравится это делать, — она не поднимала взгляда, но красивые губы, припухшие его стараниями, изогнулись в осторожной улыбке. — Нравится, — подтвердил Предвестник, зарываясь пальцами в рыжие волосы на затылке. — А мне ты нравишься, — выдохнула Йона негромко, едва-едва коснувшись подушечками пальцев его ключиц — но даже такая малость заставила подобраться. — Ну, наверное, нравишься — не совсем то слово… Он приложил палец к ее губам, заставляя девушку замолчать, смущенно вздыхая. — Но тебе не стоит говорить «то» слово, — предостерег Бедствие. — Потом пожалеешь, что сказала. Ее глаза цвета моря на мгновение встретились с его — серьезные, пронзительные, хоть и подернутые легкой дымкой из-за их близости. — А мне кажется, я пожалею, что не сказала, — возразила Апостол, когда он убрал руку. — Но я догадываюсь, почему ты это говоришь. Разве можно так быстро влюбляться? Похоже на бред, — нервно усмехнулась она, поджав губы. — Ну, может, он и есть. — Кажется, люди это называют «эффектом подвесного моста», — пробормотал Скотт, по инерции продолжая пропускать медные локоны сквозь пальцы. Ничего не мог с собой поделать. Видимо, ему и правда нравилось прикасаться к ней. — Эффектом чего? — не поняла Йона, склонив набок голову и подставляясь под его прикосновения. — Это когда человек легко влюбляется в того, кто находится с ним рядом, если их жизням угрожает опасность, — пояснил он с выцветшей улыбкой, перемещая руку и погладив ее лицо. — Типа, чувства обостряются в стрессовой ситуации, и привязанность формируется быстрее. — Ну, тогда нужен какой-то другой термин, — фыркнула девушка, смущенно опуская ресницы. — Какой-нибудь другой мост. Потому что все наоборот. Всю мою жизнь я была в опасности. На долбанном подвесном мосту, — чеканила она отрывисто, хмурясь. — А с тобой… я, наоборот, в безопасности. Чувствую, что ты не позволишь никому навредить мне… — Пусть только попробуют, — Предвестник недобро ухмыльнулся, точно угрожая тем, кто мог бы желать ей зла. — Да кто осмелится, когда у меня такой защитник, — Апостол кратко усмехнулась, потершись щекой о его ладонь, которая так и покоилась на ее лице. Ее жизни и правда сейчас ничто не угрожало — но ему необходимо было ей показать, что он действительно не даст ее в обиду. Непонятно, как еще один поцелуй, в который он ее вовлек, должен был послужить этому доказательством — но изнутри это ощущалось настоящей потребностью. — Ты можешь быть другого мнения, но я думаю, что и ты сам не можешь навредить мне, — пробормотала Йона, оторвав свои губы от его и поднимая глаза, затопленные каким-то немыслимо красивым маревом. — Не знаю, почему я так убеждена. Интуиция, наверное. — Искажение восприятия это, а не интуиция, — усмехнулся Предвестник, легонько прижав пальцем кончик ее носа. — Потому что я могу навредить, хоть это и последнее, чего бы мне хотелось. Приложу все силы, чтобы этого не произошло, правда. — Я верю, — искренне улыбнулась Апостол. — Но, Йона… только из-за этого? — Бедствие изогнул бровь, не прекращая улыбаться. — Нет, — она мотнула головой, смущенно отводя взгляд. — Из-за того, что ты мне нравишься, я же сказала. Хотя это правда… не то слово, — она прикусила губу, точно сдерживая улыбку. — В языке ангелов есть одно словечко, — припомнил Предвестник, заговорщически ухмыляясь. — Не буду произносить вслух, чтобы не тревожить баланс. Но переводится примерно как «мое нынешнее воплощение в этом мире с текущего момента обусловлено твоим существованием». — Как громоздко, — нежно рассмеялась Йона, жмурясь от лучей разгорающегося солнца. — Можно же сказать просто люб… Но он снова не дал ей договорить, примкнув к губам девушки — так, словно эти слова, подобно речи на языке ангелов, не следовало произносить. Снова путался пальцами в волнах огненных волос. Снова обжигался ее горячим дыханием. Не было никаких сил сопротивляться этому необъяснимому притяжению. Да и смысла тоже. — Так и не дашь мне сказать? — возмутилась тихонько Йона, но на ее губах дрожала улыбка. — У тебя какие-то проблемы с этим словом? — Ага. Буду чувствовать себя неполноценным, если ты его скажешь, — оскалился Предвестник, чмокнув ее в нос. Апостол негромко фыркнула, покачав головой. — Ты все равно не сможешь откатить назад, — проговорила она неуловимо изменившимся голосом. — Я не стану чувствовать иначе. — Ну, я этого и не прошу, — сконфуженно поджал губы Предвестник. — У меня вопросы к себе, а не к тебе, Йона. — Кстати говоря, — она ухмыльнулась, и в аквамариновых глазах внезапно зажегся азарт, — у тебя ведь наверняка были девушки раньше? — Апостол улыбалась, но вопрос ему не понравился. — И зачем тебе это знать? — изогнул бровь Бедствие. — Ну, — Йона опустила взгляд, и ее скулы затопило легким румянцем, — Ты ведь сомневаешься в том, что чувствуешь. Наверное, до сих пор было как-то иначе?.. Эм… — она замялась, ерзая у него на коленях. — Просто… мне трудно поверить, что у такого парня, как ты, никого не было за все эти годы. Кажется чем-то из области фантастики. Предвестник непроизвольно сжал челюсти, но ничего не сказал. — К тому же, ты умеешь целоваться, — Апостол поскребла ноготками по его груди сквозь ткань, смущенно улыбаясь. — А этому можно обучиться только на практике. — Ты тоже умеешь целоваться, Йона, — Бедствие понизил голос, приближая свое лицо к ее. — Не умею, — прошептала она, замирая и задерживая дыхание на секунду. — Но я быстро учусь. А ты опять пытаешься увильнуть от ответа, — она поджала губы, легонько щелкая его по носу. — Просто искренне не понимаю, что тебе даст эта информация, — фыркнул Предвестник, отклоняя голову и изображая, будто получил нокаут. — Больше узнать о тебе? — ее ответ звучал больше похожим на вопрос. — Ты много лет на Земле… — И все это время я стараюсь держаться от людей подальше, не забывай, — пробормотал Бедствие, отводя взгляд в сторону. — И все же у тебя есть как минимум эти милые люди, у которых ты купил дом, — напомнила Апостол. — Профессия. Хобби. Привычка курить, — она усмехнулась, загибая тонкие пальцы. — Этому всему можно было научиться только у людей. К тому же, ты говорил, что был на концерте Джимми Хендрикса — а там людей наверняка было дофига, — припомнила ему Йона, хитро улыбаясь, довольная тем, что подловила его. — Ой, и кто меня за язык тянул, — закатил глаза Скотт. — Ты… не хочешь рассказывать? Тебе неприятно вспоминать об этом? — пробормотала Апостол, кладя ладони ему на плечи и стараясь заглянуть ему в глаза. Она полностью сменила тон, точно вдруг ей пришло озарение, и глаза цвета прибоя смотрели теперь виновато и жалобно. — Может, я переживаю, что ты будешь ревновать, — хмыкнул Предвестник, отвечая на ее взгляд. Девушка не сразу нашлась, что ответить; осознав, что именно он сказал, густо покраснела и опустила голову. — А у меня есть… право… ревновать? — пролепетала Йона, не поднимая глаз. — Я ведь не… эм… — А что, для этого нужно какое-то специальное разрешение? — усмехнулся Бедствие, заправляя ей за ухо особо длинный рыжий локон. — Ревнуют… обычно тех, с кем в… отношениях состоят, — нечленораздельно пробурчала Апостол себе под нос, краснея до корней волос. — А мы вроде… ну… — Тебе нужно официальное предложение? — пробормотал Предвестник, приближая губы к ее уху и понизив голос. — Какая ты консервативная, мисси. — Н-нет… В смысле, я… Прекрати, — выпалила донельзя смущенная девушка, тяжело выдохнув, и снова заерзала у него на руках. — Я серьезно спрашивала. А ты просто к словам цепляешься… — По-моему, это ты к словам цепляешься, — тихо фыркнул Бедствие, целуя уголок ее челюсти, чем заставил девушку еще сильнее напрячься. — Все равно мне уже понятно по твоему увиливанию, что девушки были, — буркнула Йона, прикусив губу. — Наверняка сильно больше одной. — Тебя это расстраивает? — проговорил негромко Предвестник, смещаясь губами к ее шее. — Не знаю, — честно призналась Апостол, тяжело вздыхая от его манипуляций. — Наверное, нет. Главное, что это правда. Если бы ты начал врать, что никого не… С-скотт… Хватит, прошу тебя, — она со свистом втянула воздух сквозь сжатые зубы и резко выдохнула, подаваясь вперед, когда он зажал губами нежную кожу. — Я тут, вообще-то, разговаривать с тобой пытаюсь. — Может, мне нравится отвлекать тебя, — промурлыкал Бедствие, довольный произведенным эффектом. — Тема какая-то скользкая. Йона слегка нахмурилась, но по ее лицу был разлит такой яркий румянец, а дыхание было таким сбивчивым, что она не выглядела недовольной. Скорее… взвинченной. — Так не скользи, — фыркнула она, сдув прядь со своего носа. — Чего ты так боишься? Что я узнаю, как ты… — она споткнулась в своей тираде и покраснела пуще прежнего. «…Трахал других баб, ага», — мысленно закончил за нее Бедствие, и ему почему-то стало мерзко от самого себя. — Просто объясни толком, для чего спрашиваешь, и я скажу, — обреченно улыбнулся Предвестник. — Потому что я абсолютно не понимаю, на кой тебе это знать. — Да просто ты говоришь, что не понимаешь, что чувствуешь, — затараторила Апостол, упираясь лбом ему в грудь, чтобы скрыть свое покрасневшее лицо. — Но у тебя были… девушки. И ты… наверняка… Ох, в общем. Разве ты ничего не чувствовал, когда… был с ними? — Она прерывисто выдохнула, касаясь его плеча кончиками пальцев. — Я хочу… помочь тебе. И сама хочу разобраться. Бедствие глубоко вздохнул, но ответил не сразу. Каждый раз это ее «я хочу тебе помочь» магическим образом действовало на него, точно заклинание, открывающее перед ней все двери. Почему это работало? Вероятно, потому, что она правда хотела помочь — он не знал, откуда в нем такая непоколебимая вера в ее искренность, но по какой-то причине не сомневался в ней. Другой вопрос — могла ли она на самом деле помочь?.. Прикрыв глаза, Предвестник не без труда извлек воспоминания из глубин памяти. Это были не те вещи, которые ему в принципе хотелось помнить. — Я дал себе три попытки, — пробормотал он наконец. — «Бог любит троицу» — так, кажется, люди говорят? Ну, к несчастью, на меня это не распространяется. Может быть, потому, что я не из вашего мира, и Богу нет до меня дела, — натужно улыбнулся Предвестник. — Я даже имен их не помню, если честно, девушек тех. Было просто любопытно… попробовать. Люди так восторженно отзывались о плотских удовольствиях… Йона слегка вздрогнула в его объятиях, но не поднимала головы. — Но я правда ничего не чувствовал, Йона. Ни-че-го, — отчеканил он со вздохом. — Только разочарование. Ну, может, огорчение еще. Не очень приятно, когда тебя из раза в раз называют мудаком, — через силу усмехнулся Бедствие. — И почему… они тебя так называли? — спросила Йона очень тихо, все так же не поднимая взгляд. — Потому что я галантно посылал их, когда они предлагали повторить, — пробормотал Скотт с вымученной улыбкой. — Вот и вся история. В конце концов я пришел к выводу, что не могу испытывать то, что испытывают люди. Наверное, этого во мне просто не заложено. Эмоции во время секса ведь порождаются химическими, физическими и психическими реакциями, выбросом гормонов, трением чувствительных… — Не перечисляй, пожалуйста, — взмолилась Апостол, закрывая лицо руками. — Я поняла. — Короче, большей части всего этого во мне нет, — фыркнул беззлобно Предвестник. — Я к тому. — С трудом верится, — тихонько промямлила она, беспокойно дернув пальцами его футболку. — Почему? — изогнул бровь Бедствие. — Думаешь, я вру? — Нет, просто… ты не выглядишь как тот, у кого нет возможности что-то чувствовать, — пробормотала Апостол, не поднимая глаз. — По крайней мере, для меня. — Ну потому что с тобой все иначе, — он улыбнулся, перехватывая ее ладони, и прижал одну из них к губам. — Я правда чувствую… некоторые вещи, которых не было раньше. Которых я вроде бы не могу вообще чувствовать. Но тем не менее. — Например? — тихонечко пробормотала Йона, опасливо поднимая взгляд — смущенный и все-таки любопытный. Предвестник очарованно ухмыльнулся, приближая свое лицо к ее. — Например, — проговорил он, понизив голос, — мне все время хочется тебя поцеловать. Йона накрыла его губы узкой ладонью, точно накладывая печать, и слегка нахмурилась с напускной строгостью. — Только это? — проговорила тихо Апостол. — М-м? — разочарованно промычал Бедствие, не пытаясь высвободиться. Он правда чувствовал разочарование — и с удивлением отмечал это в себе. — Только поцеловать?.. — она смотрела на него каким-то другим взглядом; то ли из-за яркого румянца на лице, то ли из-за непослушных прядей, падающих на лоб он казался темнее, чем раньше. — Нет. Не только, — ответил Скотт прежде, чем успел подумать, стоило ей убрать руку. Она шумно сглотнула, опустив взгляд, и задышала быстро и взволнованно, пока румянец еще ярче разгорался на ее щеках. — Я к тому, что… говорят… эмоции и удовольствие… это все будет, если делаешь это с любимым человеком, — промямлила Йона тихо и сбивчиво, не поднимая глаз. Что-то откликнулось изнутри Предвестника на эти слова; нечто, отдаленно напоминающее его обычное любопытство — но окрашенное каким-то незнакомым оттенком. Более сильное. Яркое. Интригующее. — Ты намекаешь… — начал было Бедствие. — Н-нет! Ни на что я не намекаю! — воскликнула Апостол, неловко подскакивая и краснея до корней волос. — Я-я пошла умываться! А потом завтракать!.. Она так сильно заторопилась, что запуталась в длинных штанинах и чуть не упала; Предвестник перехватил ее поперек тела, без труда удерживая одной рукой. Ее донельзя раскрасневшееся лицо было совсем близко, и вызывало у него только одно желание, казавшееся почему-то вполне естественным. — С-спасибо, — брякнула Йона, заикаясь. — Пусти, пожалуйста. — Я тебя и не держу, — ответил Бедствие, чувствуя, как ошарашенная и чуть лукавая улыбка расползается у него по лицу. Апостол ничего не ответила; рывком поднявшись и распахнув дверь дрожащими руками, рыжим ураганом полетела в дом, оглушительно топая по ступенькам. — Я в гараже, не теряй, — крикнул Предвестник ей вслед. — О, кстати, Йона? Там вещи в пакете, что Шерил передала — в спальне справа от дверей. Слышишь? — Хорошо! — отвечал ему издалека чуть дрожащий голосок. — Я посмотрю! Черная БМВ послушно ждала его в темноте — верная ласточка, заменяющая ему все способы перемещения в этом мире. Бедствие зажег свет и придирчиво оглядел железного коня — впервые с того момента, как его «жизнь» перевернулась с ног на голову. Лишь теперь представилась возможность отвлечься от дел насущных и оценить ущерб. Трещина на лобовом стекле была не то, чтобы очень большой, хоть и портила вид; бампер слегка помялся, но это казалось ерундой в сравнении с тем, что эти вмятины создало. Предвестник открыл пассажирскую дверь, с тоской оглядывая обивку — она все еще была в следах засохшей крови. Хорошо хоть кожа, а не ткань… — Помыть, значит, — буркнул он сам себе под нос. — Так, что я еще хотел-то?.. А, подвеска, — вспомнил он, поднимая «морду» машины домкратом. Не то, чтобы это было необходимо; с его силой он вполне мог держать машину приподнятой и так, но для ремонта как правило требовались свободные руки. Кроме того, люди бы не поняли, если бы застукали его за таким нетривиальным занятием. Годы ассимиляции в мире людей привили ему привычку делать абсолютно все так, как это делал бы обычный человек. И даже здесь, у себя дома, он не изменял этому принципу, подлезая с ключами под любимую железную деву. «…Если делаешь это с любимым человеком…» Ее слова зациклились в голове, отражаясь бесконечным эхом. Предвестник сжал зубы, затягивая винты размашистыми движениями. Почему-то сейчас ремонт его совсем не заземлял и не успокаивал. Он действовал на автомате, ведь руки без него знали, что нужно сделать, и дополнительный фокус внимания в том не требовался. Поэтому мысли беспрепятственно лезли ему в голову, бурлили там лавовой рекой, грозясь извержением, если им не будет оказано должного внимания. Казалось, все очень просто. Было бы просто. Если бы он был человеком. Ведь у людей было множество слов для обозначения того, что происходило между ними: симпатия, влечение, притяжение. Может быть, существовали и другие. Но дело было отнюдь не в словах; Предвестнику все еще настойчиво казалось, что он застрял в какой-то иллюзии, в самообмане, где он так сильно хотел стать человеком, что правда начал им становиться. Иначе он никак не мог объяснить, почему это тело — являющееся только полуфункциональной копией — вдруг зажило своей жизнью рядом с ней, реагируя так, как положено реагировать обычному человеческому телу. Да и если бы только тело — но ведь его мысли тоже находились в полном беспорядке. Общее состояние соответствовало тому, что бывает с людьми, когда они влюбляются: рассеянное внимание, яркие физиологические реакции, мысли, направленные только на объект симпатии. Ему бы стоило думать о том последнем воспоминании из ее сна, например — или об этом приюте вообще, об Апостолах и их количестве, о том, почему все так, как оно есть. Но он не мог заставить себя об этом думать. Единственное, что задержалось у него в голове в отношении увиденного — это желание убить всех, кто причинял ей боль. «Это правда, нет, правда происходит со мной? — подумал Бедствие со злостью, непонятной ему самому. — Или я просто накрутил себя и сам не заметил? Как-то сонастроился с ней… Мы ведь связаны». Эта мысль внесла лишь еще большую смуту. И без того много неизвестных переменных, так еще и связь эта странная; то ли через нее ему транслируются ее чувства, то ли он просто может воспринимать их лучше и яснее? Он попытался немного абстрагироваться, чтобы восстановить хронологию с самого начала. В чем была его цель, в самом деле? Йона ведь спрашивала его, зачем он вел себя с ней так, как вел — и Предвестник задумался над этим вопросом, смазывая маслом поршни. Сначала его целью было просто воскресить ее. Вернуть ее к жизни, как того требовал их с Отчаянием договор. Как того требовало неумолимое равновесие. Но он как-то неожиданно свернул не туда, когда соприкоснулся с ее душой. Потому что ему не хотелось ее поглотить — вопреки голоду, вопреки его темной сущности. И привычного равнодушия тоже не было. Бедствие слегка прикрыл глаза, и сквозь память в голове заиграла ее мелодия — нота за нотой, она вела его, вовлекала в себя, заставляя чувствовать то, что чувствовала Апостол, когда сочиняла ее и играла. Боль и горечь… Сожаление… Раскаяние… Обреченность. Все эти эмоции были ему хорошо знакомы, но лишь со стороны; смертные существа чувствовали все это с приходом Предвестников Апокалипсиса. Но в сопряжении с ее душой он чувствовал все это сам, так, как ощущала это она — боль колола в груди, горечь стояла мерзким привкусом на языке, сожаление и раскаяние сдавливали горло, мешая дышать. Эмоции ощущались напрямую, яркие, необычайно отчетливые, интригуя и затягивая — пусть даже это и были настолько тяжелые и мучительные эмоции. «Я вернусь с тобой». Ее музыка — а затем их общая музыка — была, не иначе, каким-то из подвидов земной магии, дающей ему доступ в доселе неизведанные области бытия. Сколько бы столетий ни прошло, эмоции как таковые были для него недоступны; и лишь теперь они возникали или же пробуждались в нем, раскрываясь внутри загадочным цветком. Пианино и гитара сливались нежным дуэтом, точно держась за руки; и ему хотелось точно так же взять ее руки, почувствовать их тепло, огладить красивые пальцы, и… «Что я буду делать, когда ты уйдешь?» Предвестник вылез из-под машины, скрипя зубами. Сам не понимал, что именно его так раздражает. Вероятно, тот факт, что ему действительно придется уйти — а это было почти неизбежно; либо так, либо его удалят, а для нее все равно не будет никакой разницы. Если он уйдет, сумев сохранить план, то не сможет больше вернуться. А если вернется… это будет означать, что он должен сделать то, для чего был создан. Убрав из салона все лишнее и достав шланг, он включил воду, промывая внутренности машины — и продолжил наматывать мысленные круги по стадиону памяти. Было еще кое-что — что-то очень важное, что он упускал до сих пор, и что, как казалось, приблизило бы его к разгадке. Помимо того, что он пообещал ей защиту… «Пообещай, что соберем команду, когда разберемся со всем»… Зачем было вообще это говорить?.. Зачем было играть со мной, зачем заботиться, зачем давать то, что никто, кроме тебя, не сможет дать? Зачем, зачем было вообще меня воскрешать, скажи?!..» Ее красивый голос с таким надрывом повторял эти слова в его голове, что становилось не по себе; но было в них и то, что он искал. Ведь действительно, зачем он заботился о ней? Зачем играл с ней? Зачем выискивал то, что вызовет на ее лице улыбку, что заставит потеплеть ее аквамариновые глаза? Зачем взял с нее такое невозможное обещание? Странным образом ему не хотелось, чтобы она боялась — узнав, кто он. Хотя, казалось бы, зачем? Ему нужно было только восстановить баланс, но для этого достаточно было воскресить ее; потом можно было вернуть ее обратно, откуда пришла. Впрочем, вспомнив недавно увиденные сны, Предвестник потер лицо свободной рукой, ставя жирный крест на этом варианте — окончательный и бесповоротный. Но ведь изначально он этого всего не знал, так что, в теории, мог бы сразу после воскрешения отпустить ее на все четыре стороны. Тогда почему он позволил ей и себе в принципе зацепиться друг за друга? Дело было в ее музыке? В том, с каким упоением она играла, даже будучи по сути уже мертвой? В ее удивительных глазах? В тоскливой — и все же безумно красивой — улыбке? В том, как она опиралась на него, как краснели ее щеки, когда они слишком долго смотрели друг на друга, как она касалась его, осторожно, робко, а затем — смело, даже отчаянно, как будто ей нечего было больше терять… «Ты мне нравишься». — Ай, к дьяволу все это, — рыкнул под нос Бедствие, плеснув водой из шланга себе в лицо. — Как бесит. Возможно, дело было во всем сразу. А может, дело не было ни в чем из этого. Причины… на самом деле не имели значения. Был в этом всем смысл или нет — не имело значения. Бессовестные секунды, обращающиеся минутами и часами, забирающие у него возможность быть с ней рядом и испытывать эти странные, манящие, невозможные как будто бы чувства… вот, что на самом деле было важно. И терять их еще больше он просто не мог себе позволить — учитывая, что этот таймер мог в любой момент остановиться на отметке «ноль». А потому Предвестник, вымыв руки от масла и вытерев лицо, поторопился назад в дом, гадая и догадываясь, где он найдет ее сейчас. Он не засекал, сколько прошло времени; почему-то думал, что она еще завтракает. Но на кухне было пусто и прибрано. Впрочем, он почти сразу услышал фортепианную мелодию, несмело льющуюся капелью со второго этажа. По уже сложившейся традиции, он слушал, подбираясь к студии, точно вор, и улыбался сам себе. Мелодия отличалась на этот раз; она не была похожа на то, что он прежде слышал от нее. Нынешняя музыка Апостола была… нежной. Безмятежной и одновременно взволнованной. Она лилась бурным весенним ручьем, наполненным чистой и свежей водой, трелью птиц, пьющих из этого родника под мирным голубым небом. Но в ней были и следы печали. Неуловимая меланхолия, под конец уводящая весенний родник к осенней серости, заставляя его холодеть и прятаться под первый лед… Она была очень красива. Что называется, безбожно красива. Задумчиво перебирала клавиши, повторяя некоторые фрагменты, меняя где-то ноты или темп. Видимо, кое-что из того, что передала хозяйка ранчо, ей подошло; Апостол переоделась в светлый сарафан с цветочным принтом, который выгодно подчеркивал изящество ее фигуры. Он же оттенял ее молочно-белую кожу и огненные волосы, непослушными прядями рассыпанные по обнаженным плечам. Казалось, он не сможет заставить себя сдвинуться с места или хоть как-то обозначить свое присутствие, и так и будет стоять, как вкопанный, в дверях — и любоваться ею. По правде, он еще и не хотел ей мешать. Ему виделось почти недопустимым ее прерывать. Но концовка мелодии, которую она повторила вновь, заставила что-то сжаться в его груди — что-то, чего там не существовало. Было в ней нечто такое… обреченное. Слишком тоскливое, чтобы эта музыка, столь умиротворяющая и светлая, эта история, которую она рассказывала, заканчивалась так. Тихонько подойдя, Предвестник коснулся плеча девушки — и та мгновенно вздрогнула, резко повернув голову. В ее глазах все так же не было страха; зато было удивление и еще… смущение. — Напугал тебя, мисси? — спросил он мягко, наклоняясь и касаясь губами выпирающей косточки над плечом. — Н-нет, — выпалила Йона, прерывисто вздыхая. — Сочиняешь что-то новенькое? — предположил Бедствие, не в силах сдерживать улыбку. — Пытаюсь, — она тоже улыбалась, но как-то немного растерянно. — Как думаешь, нормально получилось? — Нормально? Да это очень красиво, — похвалил Предвестник, кладя доверительно подбородок ей на плечо. — Но, если позволишь… концовку бы я поменял. — Давай, — девушка слегка опустила плечо, а затем плавно выскользнула из-под его касаний, точно проворный ужик, и поднялась со стула. — Сядешь? Хочу послушать, что бы ты поменял. Бедствие послушался и сел, глядя на нее теперь снизу вверх, по достоинству оценив, как прелестно она выглядит спереди и в полный рост в своем новом наряде. На ее лице все еще красовался нежный румянец, который доводил ее красоту до абсурдных значений. И наверное, по его взгляду можно было без труда догадаться, о чем он думает — потому что она покраснела еще сильнее, поджав губы, когда их глаза встретились. — Но я без тебя не справлюсь, госпожа композитор, — он протянул ей руку, и она, вздохнув, вложила свою узкую ладонь в его. Легонько потянув на себя, Предвестник усадил девушку к себе на колени, заключая ее талию в кольцо объятий и касаясь губами щеки. Если этому всему и можно было как-то сопротивляться, то как именно — он себе не представлял. Слишком она была прелестна. Слишком мило реагировала. — У тебя волосы мокрые, — фыркнула Апостол, передернув плечами и потрепав его по загривку. — Я мыл машину, — пробормотал Предвестник нечленораздельно, потершись носом о ее висок. — Так а волосы-то почему мокрые? — хихикнула Йона, притворно ежась и дергая влажную прядь. — Или ты сидел в ней, пока мыл? — Облился просто. Наверное, еще и маслом воняю. Мне стоило сходить в душ, прежде чем идти к тебе? — предположил он, непонятно чему ухмыльнувшись, и заправил локон ей за ухо. — С-с какого момента тебе не нравится?.. — спросила Йона, резко меняя тему, и смущенно отвернулась, заерзав в его руках. Вытянув ладони над клавишами, приготовилась играть. — Последняя четверть? — Мне нравится, — возразил Скотт, невольно улыбаясь. — Просто хочу предложить альтернативу. Апостол заиграла, не торопясь; он подхватил ее руку в конкретном месте, меняя пару клавиш. Ее тонкие пальцы слегка вздрогнули от его прикосновения. — Ре диез? — Йона полуобернулась, но, встретившись с ним взглядом, почти сразу опустила глаза. — Но к чему тут диез? Это меняет восприятие. — Первая и вторая четверти более позитивные, а под конец… ну, если так и задумано, то не стоит ничего менять, конечно, — спохватился вдруг Предвестник. — Так и задумано. Но давай попробуем целиком с диезом твоим, — нежно усмехнулась Апостол, качая головой. — Послушаю, может, так и правда лучше. Она снова заиграла; Бедствие обвил руками ее талию, наблюдая, как порхают по клавишам виртуозные пальцы. Но видел он не только это. Его многомерному зрению были доступны и непослушные локоны, весело подпрыгивающие в такт движениям их хозяйки, и подвижные плечи, и выпирающие ключицы, и аккуратная грудь, изящно обтянутая цветочной тканью и вздымающаяся от быстрого дыхания. Просто наблюдать за ней было почти пыткой. Предвестник уткнулся носом в рыжую макушку, вдыхая ее мягкий и сладкий запах, и предельно ясно осознал, что не сможет долго сопротивляться своим желаниям; как бы сильно ему ни нравилась музыка, очевидно, было кое-что, что влекло его гораздо сильнее. Сдвинув медные волосы немного в сторону, он опустил голову, касаясь губами нежной кожи на шее, заставив пианистку растерянно застонать, взять парочку фальшивых нот и прервать мелодию. — Не дослушал… даже, — возмутилась Апостол милым голоском, заерзав у него на коленях. — Прости. Ты такая красивая в этом платье, — прошептал Бедствие ей на ухо. — Невозможная просто. — Т-там… в пакете не было ничего другого мне по размеру, — выдохнула с трудом Йона, будто пытаясь оправдаться перед ним за свой внешний вид. — Не мой стиль, конечно… — Давай что-нибудь сделаем, чтобы это стало твоим стилем, — попросил Предвестник, целуя ее в уголок челюсти. — Тебе… правда нравится? — пробормотала Йона, смущенно вздохнув. — Правда нравится, — подтвердил он все так же шепотом. — Платье нравится? — фыркнула зардевшаяся девушка, стараясь перевести дух. — Ты нравишься, — промурлыкал Бедствие, слегка прикусывая ее ушко. — И в платье, и без. Йона сильно подобралась от этой его маленькой шалости, от двусмысленности сказанного, выгибаясь луком в его руках; ткань натянулась, еще больше подчеркивая ее прелестную грудь. Издав полувздох-полустон, она прижала руку к своим губам, густо краснея. И прямо сейчас он отчетливо ощутил, что ему хочется не только поцелуев. Ему хотелось касаться ее — везде и так, чтобы она издавала эти восхитительные звуки снова и снова. — Йона… я обнаглею немножко, можно? — он наклонил голову, снова прижимаясь губами к ее шее. — Если что, останови меня. — Обнаглею?.. Ты о ч… — но она не успела договорить, рвано выдохнув и вытянувшись струной, потому что широкие ладони Предвестника переместились с талии ей на грудь. Мягкие в основном, груди девушки впивались в кожу острыми бусинками сосков, все больше твердеющими под его прикосновениями. И ему правда нравилось, как это ощущается. Нравилось гладить их и сминать, прижимать легонько пальцами упругие кончики. Нравилось слышать, как она хватает ртом воздух, стараясь не издавать стонов — и все равно стонет, тонко и несдержанно. Нравилось чувствовать, как она впивается ногтями в его руки, не отталкивая, а будто бы пытаясь удержаться на плаву, хватаясь за него. Как выгибается навстречу его прикосновениям, как прижимается поясницей к его животу. Она наверняка тоже чувствовала, что его тело отвечает ей взаимностью; если до этого он еще мог сделать вид, что это ему только показалось, что это какая-то иллюзия, то теперь — нет. Бедствие продолжал покрывать поцелуями ее шею, запомнив раз и навсегда, насколько мило звучит ее голос, когда он делает так. В какой-то момент Апостол сильно задрожала, вжимаясь лопатками в его грудь и застонав, явно не в силах сдерживать дольше свой голос. От ее сладкого запаха, бьющего в ноздри, немного кружилась голова. — Прекратить? — предположил Предвестник, заглядывая ей в лицо. — Н-нет… просто… это так смущает, — пробормотала Йона, откинув голову ему на плечо и еле шевеля губами. Ее щеки полыхали ярким румянцем, а нефритовые глаза сделались туманными и просящими. — Можешь… Скотт не стал дослушивать, что именно он «может». Прижался губами к ее губам, запустив одну руку в волнистые волосы цвета заката, а другой продолжая играть с ее чувствительной грудью. Он уже довольно плохо соображал, что именно делает; лишь надеялся, что она сможет остановить его прежде, чем он полностью отпустит контроль. Так странно, если задуматься. Ведь, вроде бы, сущая малость: небольшие ласки, просто потому, что она такая красивая и такая манящая в этом сарафанчике и без лифчика, из-за чего он мог и видеть, и чувствовать через ткань, как она напряжена от его присутствия и прикосновений. Но ему почти до беспамятства хотелось этого. Хотелось большего. Касаться ее, так много и так часто, чтобы все остальное, кроме нее, просто перестало существовать — в этом мире и во всех прочих. Никаких других Предвестников, Апостолов, ни людей, ни Вселенной, ничего. К черту их всех. Только этот дом на краю бездны — и они вдвоем. Вот так… было бы здорово. Йона крупно вздрогнула и застонала ему в губы, когда его пальцы, сдвинув лямку платья, скользнули под цветочную ткань, находя там покрытую мурашками нежную кожу. — Самое время меня остановить, — прошептал Предвестник сбивчиво, на мгновение оторвавшись от нее. — Не буду, — тихонько фыркнула в ответ Йона, приоткрыв мутные глаза и прерывисто дыша, обжигая жаром своего дыхания. — Тебе надо, ты и останавливайся. — Ну и что это должно значить? — прошелестел Бедствие, лукаво и опьяненно ухмыляясь. — Нет на это времени, — выдохнула Апостол нетерпеливо. Она вытянула шею, вцепляясь дрожащими пальцами ему в футболку, и подалась вперед, ловя его губы своими. Пояснения были излишни, потому что он и так все понял. Предвестник прекрасно помнил, что время… их время безумно дорого. Помнил об этом, чувствуя, как она задыхается; помнил, даже задыхаясь вместе с ней — хотя ему в принципе необязательно было дышать. Время сейчас обретало огромную ценность, но при этом шло, нарушая все законы мироздания. По ощущениям, оно останавливалось, густея и закольцовываясь уроборосом; а на самом деле оно пролетало на сверхсветовых скоростях. Под закрытыми веками не было видно таймера, который сжигал их драгоценные секунды в безжалостном пламени. Зато он отчетливо увидел резкое смещение красного спектра — будто кто-то решил вспороть горло самому бытию, заставляя то вздрогнуть, захлебываясь собственной кровью. Быстро, нагло, без раздумий, одним спонтанным движением. В общем, как обычно. — Твою мать, — тихо и разочарованно рыкнул Предвестник, отстраняясь от девушки. — Ну как же вовремя. — Что такое? — пролепетала Йона, зашарив растерянным и помутневшим взглядом по его лицу. — Побудь тут, — кратко распорядился он, осторожно ссадив ее с себя и торопливо поднимаясь. — Не высовывайся и не спускайся вниз, пока я не позову, хорошо? — Скотт? Что-то случилось? — Апостол быстро менялась в лице — смущение уступало место страху. — Да ничего особенного, — фыркнул Бедствие раздраженно. — Просто нас почтил своим присутствием четвертый Предвестник Апокалипсиса.