В объятиях отчаяния/In the arms of despair

Мегуми снится чудный сон о том, как голубое небо с перламутровыми облаками облипает его обнажённую кожу, сопровождая приятными прикосновениями ветра в солнечную погоду, а гладкая трава цветущей поляны щекочет щиколотки. По необъяснимой причине зрение ему недоступно, но он очень отчётливо всё чувствует, как в какой-то сказочной реальности. Сон очень реалистичный, пусть и невидимый. Ему также снится то, как большие тёплые руки обнимают его за талию. Их хватка не настойчивая, мягкая, но ощутимая, передающая прозрачными искрами пламенный жар через кожу. Мышцы ладоней расслабленно накрывают его тело, и у них такая идеальная форма, что складывается впечатление, словно они были созданы для того, чтобы держать талию брюнета. Мегуми кажется, будто он сумасшедший, потому, как понимает, знает, чьи руки его так интимно касаются. И, боже, насколько сильно он хочет всем сердцем, чтобы это не прекращалось. То, что Мегуми распознаёт каждую зажившую мозоль и каждый мелкий шрам на любой из ладоней, который этот человек решил не исцелять, хотя мог, но небрежным образом оставил, будто это неважно. Мегуми различает даже чёртову длину пальцев и размер кисти, достаточно внушительной, чтобы можно было обхватить его шею одной рукой. Идеальные параметры... У Мегуми нет "типа" или "вкуса", он не принимает никаких стереотипов касательно внешности и прочих мелочей, которые для него - жалкие формальности. Он не имеет никаких склонностей к чему-то, касающемуся видимой стороны человека, его это вообще не волнует и он также не считает свою собственную внешность какой-либо экстраординарной или чем-то отличающейся от обычной. Тем не менее, Мегуми - закоренелый однолюб, и эти руки он узнает всегда, везде и при любых обстоятельствах. Даже сейчас, когда у него каким-то образом заблокировано зрение. Он ощущает, чувствует своей кожей тепло чужой, и собственническую мягкость в неспешных прикосновениях. Он хочет быть полностью окружённым этим чувством, утонуть в нём и не иметь возможности выбраться на поверхность. Если такова его смерть, он примет её с распростёртыми объятиями, ведь ничего не может быть лучше, чем умирать в ласковых объятиях твоей любви. Мегуми чувствует на животе тёплый поцелуй, электризующий воздух невыносимо быстро, и в блаженстве задыхается. Внезапно всё вокруг переворачивается и бывшее окружение рассеивается как по щелчку пальцев на мелкие атомы, уступая место другой, по истине ужасающей картине. Его переносит на сожённую землю и уличную засохшую грязь, вокруг него собрались его друзья и знакомые. Они нервно тормошат его за плечи, тщетно пытаются что-то спросить, достучаться, но Мегуми слышит их словно через толщу воды и всё вокруг ощутимо, прямо как в замедленной съёмке. Такое впечатление, что его сильно ударили по голове и оглушили одновременно, окружение перед глазами безумно мутное и расплывчатое. Однако сейчас его это не волнует, нет, вовсе нет. Прикосновение родного исчезло, испарилось, на его место быстро пришла серая слякоть и ледяной холод. – Нет... – он обретает возможность говорить, но это не то, что ему сейчас нужно. Да и надолго ли ему этот голос доступен? Кому он нужен сейчас, в самом деле. Самое дорогое, самое важное, самое сокровенное пропало из теперь паникующих радаров его обострённых пяти чувств. Растаяло между пальцев, как мороженое в летнюю жару, рассыпалось, как песок под лёгким дуновением ветра, уплыло из сознания так подло и недостойно. – Нет, я не могу... – кажется, Итадори трясёт и похлопывает его за плечи. – я не могу... – Фушигуро, истошно пытаясь заставить собственное тело хоть немного ему подчиниться, обнимает себя крепко и отчаянно. Невысказанная мольба и необъятный страх читается в его суженых до мелких крупинок зрачках. Отвратительная паника на искажённом от ужаса лице грубым камнем застыла, а только что обрушившийся на голову жуткий град неописуемых, кошмарных эмоций моментально выкачивает вместе с энергией и краски с лица, отчего кожа выглядит болезненно бледной. – где... где он... – юноша едва слышит самого себя, говоря прерывисто, сипло, сильно запинается и заикается. – меня к-как будто лишили воздуха... – он лихорадочно хватается за грудь - прямо за то место, что под рёбрами - кровоточащее сердце, звучащее совсем нехорошо, неровно и слишком быстро для своего и так запущенного состояния. – Я-я не могу без него дышать... – Мегуми пытается оглянуться, но ему не дают, крепко обнимая за плечи и закрывая обзор. Что они хотят скрыть? Почему не дают повернуться? Мегуми судорожно хватается за голову. Они не понимают! Не понимают... Годжо для него - вся жизнь. Его любовь, воздух, сердце, душа. Они не понимают, какого это, когда живьём вырывают сердце - и так бьющееся настолько глухо, что становится жалко несчастный орган - прямо из кровавой, израненной груди. Какого чувствовать, как до мучительных спазмов сдавливают горло призрачные невидимые цепи, лёгкие до безобразия криво выжигают болгаркой или даже простой старой зажигалкой, когда душу с необычайной жестокостью разбивают о потрескавшийся тротуар и целенаправленно ломают кусочек за кусочком, из чего бы она ни состояла. Отбирают полностью и без остатка всё, только наполняют тело разъедающей кислотой, и смотрят на тебя - ходячего трупа, тряпичную куклу без души. Они не понимают, какого это - быть разбитым вдребезги без возможности исцелить оторванные крылья или хотя бы залечить несравнимые ни с чем раны на спине, не иметь ни шанса на какую-либо жизнь, не обусловливаться волей к существованию. Без доступа к выходу на поверхность, потому что утопленники не умеют плавать, а глубокая пучина уже окончательно и безвозвратно поглотила. Годжо - его драгоценная половина, тот, без кого Мегуми не был бы Фушигуро. Без которого мир не мил и без которого вся жизнь бессмысленна. Он как бесценный элемент химии, который создаёт в юноше неподдельную, чистую любовь, воспроизводит химическую реакцию, заполняющую мозг сразу четырьмя элементами гормона счастья, составляет каждую частичку его жизнерадостных воспоминаний. Годжо - сердце Мегуми. А если сердце умирает, то умирает и человек.

...

– Он просыпается. – смутно раздаётся со стороны женский голос. – Фушигуро? Фушигуро! – ещё несколько голосов, которые он не может пока распознать, приближаются к его ушам, неприятно тревожа барабанные перепонки. Медленно открывая глаза, Фушигуро фокусирует свой взгляд на ближайшем окружении. Плавно проясняется белый потолок, такие же белые стены, окно сбоку с классическими больничными шторами в гармошку и железная кушетка, на которой он находит себя лежащим. Моргнув ещё пару раз, в размытых пятнах он узнаёт своих друзей - Итадори, Нобара, Маки... Чёрт, здесь все собрались? – Чт... Что... Где я? – брюнет спрашивает, но голос пропал, как и ожидалось... теперь он может лишь беспомощно хрипеть. Горло надламывается и болит, что можно сказать также обо всём теле, будто по нему проехался поезд. – Ты в больнице! – спешит ответить Итадори. – Ну, в нашей, школьной. – Что произошло? – сипит он, надеясь на то, что его нечленораздельную речь можно понять хотя бы по губам. – Ты... – Маки берёт на себя ответ, но с несвойственной для неё рассеянностью делает паузу, уводя глаза в сторону. – израсходовал всю воду в своём организме и вырубился. Фушигуро понятливо мычит, что тоже даётся ему не легко, однако к своему удивлению замечая резиновые наручники на запястьях. Чтобы обратить на это внимание, он хмурится и дёргает за сомнительные на вид ограничители. – А это что? – Меры предосторожности. – Итадори говорит тихо, а потом Нобара наступает ему на ногу и тот издаёт забавный визг. – От чего? – У тебя случилась сильнейшая паническая атака, ты помнишь? – Нобара аккуратно спрашивает, её лицо светится искренним беспокойством, как и лица всех остальных в палате. – Нет. – все воспоминания до жути смутные и неразборчивые. – В приступе ты пытался себя задушить, пока не потерял сознание. – объясняет Маки, и в этот момент все как-то резко замолкают на пару долгих минут. Так вот оно что. – Не помню такого. – всё, что говорит Фушигуро, перед тем, как в комнату заходит Шоко, которая всех разгоняет, проверяет его пульс, задаёт пару вопросов касательно самочувствия и выходит, бросив на последок что-то о том, что парню нужен отдых. Как только дверь окончательно закрывается, брюнет полностью откидывается на подушку, безэмоционально смотря в потолок - такую же белую и пустую стену над собой, как все остальные вокруг. Кажется, его тоже здорово накачали успокоительными, поскольку какие-либо сильные эмоции ему недоступны, заблокированы. Фушигуро просто чувствует бесконечную усталость. Что ж, в тишине можно поразмышлять. Конечно, друзья волнуются и пытаются сделать как лучше, но он почувствовал немую просьбу в их обеспокоенных голосах, когда они спрашивали о последнем... О приступе, который он не помнит то ли от того, что это было слишком большим стрессом для организма, то ли мозг просто решил не напрягать его такими подробностями. Но, что он должен им ответить? В ответ на их неозвученное "Ты ведь не будешь пытаться покончить с собой?" не отвечать же: "Не попытаюсь, я это точно сделаю"? – Я ведь не пытаюсь побороть в себе здравомыслящего, – (хотя Фушигуро далеко не такой) говорит он сам себе, продолжая сверлить потолок скучающим взглядом. – я хочу... просто умереть. Никакого драматизма, лишь искреннее желание стереть себя с земли тихо и спокойно, без лишнего шума и речей на прощание. Банально закончить свою историю хотя бы сказочным "И жили они долго и счастливо на том свете", пусть Мегуми не верит ни грамма в подобные вещи. Да хоть что-нибудь, что даст ему уже отдохнуть от собственной жизни, кажущейся теперь невыносимым кошмаром. Что в этом такого?

...

Так тихо в окурге не было никогда. Ни разу в чьей-либо спокойной или же сумасшедшей жизни, ни разу ни в одном успешном или неудачном поколении не было столь масштабного события с такими оглушительными последствиями, как когда в центре происходящего находился один единственный человек, перевернувший весь мир с ног на голову как минимум одним своим существованием. И, что ещё хуже, во что его падение превратило и ввергло весь мир. К счастью, это не сильно затронуло обычных людей, которые о другом мире - мире магов - и не знали толком ничего с самого начала. Руины, образовавшиеся небольшими краторами в Шибуе и некоторых других частях Японии уже стали поддаваться медленному, но верному процессу восстановления: здания разбирают на части с целью переработать и состроить новые поселения там, где они были превращены в сплошную мешанину разбитых материалов; обожжённую землю принялись освобождать от сгоревшей земли, зелени и обуглившихся деревьев, чтобы заполнить её новым ґрунтом и посадить живую флору, которая поможет обновить печальную ситуацию окружающей среды. С помощью новых технологий человечетсва также будет проще урегилировать всё происходящее в то, что снова сможет исправно цвести и пахнуть - жизнь кипит дальше. Но вот мир магов разрушен. Баланс общего с ними мира неизбежно нарушен, и неизвестно, что будет дальше, смогут ли маги оправиться от этого. Выжившие в безжалостной битве на на жизнь, а на смерть, подвергнувшей всю Землю кошмарной опасности, чтобы ликвидировать которую понадобилось немало жизней шаманов, добровольно отдавших её за чужое счастье и светлый мир, который принесёт покой в жизнь следующих поколений и безмятежность в сердца людей всех возрастов, в конце концов умиротворение в души тех, кто своё уже "отслужил". Один из самых крупных и важных точек пренадлежности шаманов - Киотская техническая школа магии - впала в масштабный траур, которого ещё ни одна даже самая трагическая смерть не видала. Улицы и помещения одиноко пустовали, словно только призраки были их единственными посетителями. Самые оживлённые ранее места стали нетронутыми и слегка огрубевшими, похожими больше на заброшенные точки, чем на реальные, всё ещё иногда посещаемые людьми локации. Кажется, никто из жителей и даже временных гостей этих зданий, парков и улиц больше не хотел находиться в этом месте. Всё потеряло свою живучесть, красочность, наполненность чем-либо. Стало оглушительно тихо, абсолютно пусто, безжизненно.

...

Через пару дней после нескольких привычных и ничем не примечательных обследований, Фушигуро выписали из больницы, снабдив номерами телефонов всех, кого только не лень, чтобы у парня всегда была возможность связаться с кем угодно по его желанию в трудную минуту. В списке контактов теперь были не только одноклассники и друзья, но на крайний случай и учителя, которые на данный момент ближайшее время были заняты обновлением инфраструктуры своих городов, которые могло задеть во время прошедшего сражения с Сукуной. Как бы-то ни было, Фушигуро в действительности большего и не нужно вовсе, одноклассники с друзьями уже достаточно липнут к нему каждый день, пытаясь подбодрить или же поговорить по душам, подтолкнуть к более активной жизни, чем той, в которой он застрял теперь - в общем, всячески поддерживать, и Фушигуро это без сомнений ценит. Всегда ценил. Впрочем, все студенты то держались кучками, то ходили по одиночке, хотя Шоко, по существу говоря, куда-то пропала, и о ней с тех пор, как она позаботилась о Фушигуро и ушла, фактически не было ни одной новости. Никто не знал, где она, но никто и не искал её, ведь каждому иногда требуется какое-то количество времени для себя, чтобы побыть в одиночестве. Все могли это сейчас понять, никто не был исключением. Перед окончательной выпиской ещё заранее назначенного дня Фушигуро посещает Юта и они мирно сидят на крыльце больницы перед выходом, однако, не удостоив себя рядом стоящей лавочки, лишь изредка встречаясь глазами и лениво пиная случайные камешки в траве под ногами. – Как ты? – спрашивает Оккоцу, хотя сам выглядит ни разу не лучше. У Юты худое лицо и невообразимые мешки под глазами. Настолько глубокие, что грозятся дотянуться до щёк, словно парень не только продолжил пренебрегать собой, но и вовсе отказался от сна. Или не мог больше спать. Его слабая улыбка пытается утешить Фушигуро, но брюнет знает, насколько она вымученная и сколько сил на неё уходит. Годжо был опорой для Юты. Он вообще для всех был опорой, но Оккоцу всегда переживал за его здоровье, даже Мегуми не волновался за это так часто. Он был его первым учителем и вытащил из затяжной депрессии, фактически вырвал из лап смерти и спас жизнь, которую парень считал бесполезной и не имеющей никого значения, так что тут нечему удивляться. Очень жаль наблюдать за тем, как теперь увядает Юта, отдавший слишком много сил на то, чтобы помочь Годжо одолеть Сукуну, так сильно волнующийся во время одиночного боя учителя, что чуть не поседел. и вечно беспокоящийся о том, чтобы тот не нёс бремя сильнейшего только на себе, стремящийся всегда помочь и облегчить ношу. Преданный, золотой мальчик. Мегуми поджимает губы. Юта пытался помочь Годжо спасти его, находящегося не в состоянии сопротивляться Сукуне. – Не очень, – всё же спокойно отвечает он, думая, что у него, наверное, такие же синяки под глазами. Хотя, в отличии от Юты, у него совсем нет сил улыбаться, да и не способен он на это теперь. Они оба смотрят на тротуар под ботинками, приятно разделяя друг с другом чужое присутствие. Горло Фушигуро всё ещё саднит, имея затяжные полосы на внутренних стенках, и довольно медленно заживает. – ты сам как, Юта-семпай? – Ни худо, ни бедно. – пытается тот пошутить, вечно плавая где-то далеко в своих мыслях, подолгу застревая там. Фушигуро не может винить его за это, наоборот - всегда проявлял уважение к старшему. Сейчас на нём лица живого нет. – Пожалуйста, не вини себя за произошедшее. Ты сделал всё, что смог и даже больше. Годжо-сенсей всегда был очень горд тобой. – пытается Фушигуро его подбодрить, чувствуя, как в желудке досадно собирается желчь, жутко раздражая кожу. – Это я должен тебе говорить, – Юта измученно улыбается. Ему тяжело, но глаза никуда не бегают, руки не сжимаются, а мягкая улыбка не сходит, пусть глаза молча и говорят сами за себя без всяких слов. Как он это делает? Желудок противно сворачивается, от чего всем органам становится гадко. – Прошу, Фушигуро, не будь так строг к себе, – он кладёт мозолистую ладонь на чужое плечо. – Сукуна был беспощаден и его непростительный поступок вывел бы любого из строя, – Мегуми прячет глаза за отросшей чёлкой, чувствуя себя одним из камешков, которые они толкают обшарпанными носками ботинок. – не вини себя в смерти Годжо-сенсея. Ох, его сейчас стошнит. – Эй, ты в порядке? – Юта приглядывается, сразу замечая подавленное состояние младшего и беспокоясь. – Да, прости, – Фушигуро изо всех сил пытается удержать самую близкую для подобной ситуации невозмутимость на лице и заставляет себя взглянуть Оккоцу в глаза, чтобы казаться максимально убедительным, особенно при своём печальном положении. – просто болгарский перец не переношу, он был в сегодняшнем завтраке. – Может, тебе стоит поесть чего-нибудь ещё? – аккуратно спрашивает Юта. – Всё в порядке, спасибо. – отказывается Фушигуро, судорожно сжимая ослабевшие пальцы в кулак за своим бедром - вне поля зрения другого человека. На самом деле он ничего не смог съесть, воды едва попил. Юта соглашается и больше не беспокоит парня вопросами, устало опуская вялый взгляд себе под ноги и на миг закрывая глаза, будто пытается собраться с мыслями. Фушигуро уверен, и с силами тоже. Юта вздыхает и встаёт со своего места, глядя на Фушигуро с мягкостью во взгляде. Последний всё равно видит в нём боль. – Пожалуйста, не терзай себя. Нам всем сейчас нелегко, но вместе мы... справимся. Это ужасно. Всегда оптимистично настроенный Юта, даже не смотря на то, через что прошёл и через что переступил на своём пути, чтобы оказаться на том месте, где сейчас находится... Чаще всего имеющий мешки под глазами и при этом всегда улыбающийся Юта Оккоцу теперь не имеет ни малейшего блеска в глазах, выглядит как зомби, слишком часто теряется в своих мыслях и запинается, если его вдруг из них вытащить. Он всё ещё старается улыбаться, но то, как поникает его лицо, как болезненно воздух покидает его лёгкие, когда он вздыхает - это страшно. Ему самому нужна поддержка, когда он всё также пытается лезть из кожи вон ради помощи другим. – Да, – говорит Фушигуро, прекрасно понимая парня. Он немного поднимает уголки губ, выдавливая из себя слабую улыбку, на которую только способен в данный момент. – Юта-семпай, ты тоже отдохни. – Постараюсь, – Юта измученно, но понимающе улыбается, и на этом заканчивается их разговор, поскольку ему звонит Инумаки и он уходит, помахав на прощание. – ещё увидимся, мы все будем тебя навещать! Мегуми опускает голову на колени и чувствует себя загнанным в угол. Незаметно для самого себя, он слишком сильно сжимает челюсти и прокусывает губу до крови. ... Фушигуро стоит перед входом в дом. Его наконец отпустили, обещая проведывать стабильно два раза в день, хотя и очень колебались между тем, чтобы заставить остаться, учитывая его безжизненное состояние. Сейчас, находясь перед дорогой роскошной дверью в достаточно завидного вида дом, который раньше был светлым и уютным местом их с Годжо общего комфорта, укрытием в его самые худшие дни и праздничной кровлей в самые лучшие, любимым убежищем от внешнего мира... Мегуми впервые боится входить. Он сверлит дыру в глазке напротив запуганным взглядом, как будто бы за ней может кто-то быть (или не быть). Одно напоминание о том, в каком положении теперь находится его само разрушающийся мир, вызывает едкую желчь в желудке, жгучую кислоту под веками и подкатывающую к горлу истерику. Глубоко вздохнув, Мегуми очень медленно прикасается к дверной ручке, ощупывали её немного шероховатой кожей пальцев. Трогает, обхватывает ладонью и неспешно дёргает вниз, наблюдая, как дверь поддаётся нажатию, открываясь бесшумно. Он входит внутрь, сразу закрывая за собой, снимает обувь, намереваясь бросить её где-нибудь, но заведомо зная, что, сам по себе будучи хорошо воспитанным, никогда так не сделает. И останавливается. В ничем не приметном месте дня обуви ожидаемо лежит пара ботинок Годжо, которые он обычно надевал в техникум. Ещё пара каких-то уличных ботинок кожаной обивки лежат рядом в довольно беспорядочной манере, что не является чем-то новым - одни дорогие бренды, на которые альбинос наверняка и не смотрел даже, выбирая в случайной обувной всё это путём "что в руки попадётся или глаз порадует". Похоже на него. Мегуми присаживается на корточки, сгибаясь в коленях, чтобы навести порядок. Расставляя всю обувь правильно в аккуратный ряд, он обыденно примечает разницу в размерах их стоп. Годжо с его аномальным телосложением каким-то образом никогда не обращал на это внимания. Мегуми его одежда всегда была велика, в одной его футболке он мог бы выйти на пять минут в ближайший магазин, однако он не экстримал и не сумасшедший. Когда он заканчивает с раскладыванием, на него нападает растущая сентиментальность, которая, как он знает, теперь будет являться одним из самых лёгких вещей его рутины, которую периодически будут посещать суицидальные мысли. Следуя дальше в дом, уже будучи в белых носках, Фушигуро идёт в гостиную, замечая на журнальном столике чужой телефон. Мужчина точно оставил его до того, как пошёл сражаться с Сукуной. В мимолётной мысли о том, что может найти там что-нибудь новое для себя, Фушигуро берёт гаджет в руки. У Годжо на телефоне нет пароля, да и пользовался он им не особо часто. Что может быть в его галерее, юноша никогда не интересовался. Кроме того, по большей части он лез в телефон Фушигуро, обычно, пораздражать или отвлечь его. Мегуми замирает. В галерее Годжо есть лишь фотки сладостей и всяких случайных моментов из жизни. Одна папка не отсортированная, в ней куча всяких выпечек, пряностей, конфет и так далее. Другая имеет название "Любовь" и в ней Мегуми находит себя. Себя, готовящим на кухне, сидящим за столом и упорно строчящим на бумаге свой школьный проект, поливающим цветы, моющим посуду и так далее. На одной он находится в ресторане, хмурый и с палочками для суши в руках, на другой кормит заблудшую дворняжку соседей, на третьей сидит на лужайке и смотрит на небо, на четвёртой уснул за просмотром документального кино. Чем больше он листает, тем сильнее чувствует жжение в уголках глаз и затруднение в дыхании. Дальше много фотографий, где на одних он ест или читает, на других совершенно случайные, как например, глупая идея Нобары сделать им с Итадори разноцветные маски для лица. Тогда она смеялась со всех, называя растяпами, когда сама была во всём виновата. Дополнительная фотография, где Итадори хотел поставить себе искусственные ресницы и тогда даже Фушигуро не мог удержать свой смех. Годжо запечатлел его, хихикающего в кулак. Мегуми чувствует себя паршиво. Среди сотни таких фотографий он находит две особенных. На ней Годжо лежит вместе с ним в их кровати, видимо, только что проснувшийся. Его белые волосы взлохмаченные, взгляд слегка помятый. Мегуми прижимается к его широкой груди, а Годжо обнимает его одной рукой, зарываясь носом в чернявую макушку. Фото сделано другой рукой сверху. На второй фотографии он нежно целует Мегуми в лоб. Он всегда целует Мегуми в лоб - это его способ разбудить юношу. Его поцелуи всегда самые желанные, мягкие и тёплые, вызывающие привыкание. Мегуми не замечает собственных слёз, пока пара крупных бусин не капает на телефон, слегка портя экран. Он быстро выключает его и протирает экран рукавом школьной формы. Чтобы с телефоном не возникло каких-либо проблем по вине его слёз, Фушигуро положил его обратно на журнальный столик и залез на диван, уткнувшись в подушку лицом. Ему так плохо. Чёрт возьми, у Годжо о нём целая папка в галерее. И это при том, что он даже сладости так часто не фотографирует и телефоном особо не пользуется. Он так его любил... Больше, чем Мегуми знал, будучи всегда уверенным в том, что любит его в сотню раз сильнее, хотя у него самого в телефоне вообще практически никаких фотографий нет. Годжо его так лелеял и заботился, а Мегуми никогда не думал, что у того в галерее вообще о нём что-то подобное есть. В такой незначительной мелочи он сильно ошибался. Конечно, Годжо может нести порой всякий бред, лепетать полную чушь и нелепо себя вести, но действия всегда говорили больше и громче него. У Годжо не было особо много знакомых, друзей ещё меньше, да и не открывался он практически никому. Прошёл через очень и очень многое, повидал ещё больше, практически бывал у чёрта на куличках. Он был безумно одиноким человеком, но он очень любил Мегуми. "Я всегда буду оберегать тебя..." Мегуми уже существенно намочил подушку и от очередного перенапряжения голова идёт кругом. Он, наверное, выплачет себе все глаза к тому моменту, как закончит скорбеть. А скорбеть он не закончит никогда. Никогда. Он вообще больше не будет знать ничего, кроме скорби, боли и страдания. Годжо назвал его своим сердцем, и любимыми ласкательнымм прозвищами у него для Мегуми были "Солнце" и "Любовь", хотя мужчина совсем не фанат всех этих любовных фишек и приёмов, но что-то невероятно тёплое было в том, как он произносил их, обращаясь к Мегуми. Это звучало чарующе, как и в обращении по имени, по-особенному, что создавало в животе Мегуми сумасшедших бабочек, стремящихся заполонить сердце захватывающими дух эмоциями. Он не справится с этим. Он никогда, никогда и ни за что не справится с этим. Нет. Нет, нет, нет... Это не просто потеря самого родного к сердцу, осложнение или рана, которую нельзя залечить, это полноценная травма на всю жизнь. Нарыв настолько грубый, что даже самый глубокий и уродливый шрам будет выглядеть на его фоне лучше. Как ужасная злокачественная опухоль, чётко и ясно говорящая сразу о скорой неминуемой гибели, когда в какой-то момент приходит обыкновенное осознание о том, что нет ни единого шанса на спасение, а помощь, какой бы она ни была, уже абсолютно бесполезна. Смириться с таким порой крайне, чертовски тяжело. Для Мегуми же это просто невозможно. Исключительно, предельно, тщетно. Мегуми как будто уже умер таким безумно трагичным образом, что в голове не укладывается, и осталась лишь его физическая оболочка, продолжающая поддерживать своё безжизненное существование. Без смысла, без сил, без желания. Без сердца. Тихие всхлипы и надорванные стенания плохо заглушались подушкой, да и не сказать, что юноша пытался это сделать. На самом деле Фушигуро только сжался и тихо рыдал около часа или, может, двух. Или трёх. Или... В конце концов абсолютно любое количество времени теперь казалось неизбежной вечностью, безостановочно волочящей его истерзанную душу в самую кромешную часть чёртового ада на земле, в худой конец сопровождаемого только кромешной тьмой. ... Фушигуро тяжело находиться в этом доме, но он ничего не может поделать, потому что лишь здесь он чувствует себя хоть чуть-чуть... немного менее одиноким. Обычно в гостиной всегда было всяко шумно, и источником этого часто являлся Годжо. В зависимости от настроения у мужчины было две модели поведения, словно он - кукла с двумя переключателями. Нередко он помногу разговаривал, не умолкая, в руках что-то постоянно крутилось, вертелось, чинилось или перебиралось, он мог даже готовить в таком громком и шумном состоянии. В каком-либо из их общих шкафов зала лежала целая куча механических головоломок и разнообразных фигур самых причудливых форм. Фушигуро всегда удивляло то, как во время очередного приступа речи ни о чём, Годжо с типичной ему непринуждённой лёгкостью мог не глядя собрать сразу пять комплексных кубиков по очереди. Он делал это так искусно, совсем не следя за своими руками, словно они двигались сами собой, по инерции. Иногда за очередным наблюдением Мегуми просил мужчину научить его собирать какой-нибудь из предметов загадки, хотя бы один - ему этого было достаточно. Лёгкая умиротворённая улыбка Годжо во время простого обучения делала что-то безрассудное с разумом Мегуми, заставляя краснеть. В итоге они заканчивали занимательное обучение сеансом поцелуев. С другой стороны, иногда Годжо мог быть абсолютно тихим и безэмоциональным, что пугало Мегуми до чёртиков, учитывая обычно перегруженного энергией и эмоциональностью мужчину, который не мог перестать носиться по дому и позволять бессвязной речи свободно течь изо рта по причине и без неё. Эти необыкновенные, совершенно противоположные поведению Годжо моменты были самыми удивительными и шокирующими в жизни юноши. Мегуми очень беспокоился, нервничал и подолгу сидел рядом с ним, пытаясь его растормошить. Сам Годжо в столь исключительные дни лишь устало пялился в одну точку, пока Мегуми его на прямую не коснётся. Тогда он слабо захватывал его в свои объятия, давая при этом возможность уйти, ни в коем случае не держа насильно. Просто держал так, словно ему это было необходимо. Словно ему это было нужно - поддерживающий контакт, нежные руки любимого, как будто ничего другое не даст ему отдохнуть. Как будто он сам себе не даст отдохнуть, если Мегуми оттолкнёт или проигнорирует. Как будто всё будет нормально, если брюнет пренебрежёт им в момент слабости, как каким-то огрубевшим оружием. Сердце Мегуми сильно болело при виде уставшей и истощённой стороны Годжо, который в этот раз не нёс за спиной рюкзак задора и веселья на каждый день. Мегуми видел его разным, что без всяких слов показывает его прекрасную человечность, однако замкнутость обрамляла её всегда. Мегуми ни коим образом не мог бросить его вот так валяться на диване безжизненной тушей - это против его природы. Вообще всё, что может быть плохо для Годжо, против его природы, и он сделает всё ради своей любви. Мегуми не очень хорош в утешении, но в те самые моменты он действовал по ощущениям - не говорил ни слова, однако менял их позиции, устраиваясь поудобнее и немного раздвигая ноги, чтобы расположить мужчину на себе. Затем, он вдумчиво и нежно гладил его по голове, аккуратно расчёсывая пряди белоснежных локонов тонкими пальцами. Тогда он чувствовал, как напряжённые мышцы Годжо начинают немного расслабляться, и ему самому словно становилось лучше. Они могли лежать часами в объятиях друг друга, прислушиваясь к стуку сердец. Мегуми всегда успокаивало то, как спокойно и размеренно стучало сердце Годжо, по крайней мере означающее то, что физически он однозначно в порядке. Время от времени они имели тенденцию проводить так вечера, засыпая самым крепким сном - именно в руках друг друга. Годжо очень любил лежать на его груди или коленях. Складывалось впечатление, что прикоснувшись к Мегуми он мог сразу найти нужный себе покой и комфорт, от того завидно быстро засыпал. Это грело Фушигуро душу самыми тёплыми одеялами, согревало лучше любого чая, обволакивало сердце мёдом высшего сорта. Ведь нет ничего лучше, чем созерцать мирно спящего возлюбленного на твоей груди и знать, что он так хорошо спит благодаря тебе. Такие небольшие, но очень важные моментами обычные акты заботы в их отношениях были похожи на маленький рай, и этого брюнету было достаточно. Сейчас же в "их" доме есть лишь само понятие "дом". Фушигуро бродит по комнатам, пока не доходит до спальни, которую избегал несколько дней, прежде чем наконец войти. Там он бегло осматривает помещение, спотыкается и с грохотом падает в огромную постель, совсем не заботясь об аккуратности. Ему всё равно, если чем-то ударится, ведь больнее уже не будет. Сильнее того вреда, который он уже имеет, ему уже ничего не нанесёт. Боль так велика, что нет сил ни игнорировать её, ни делать с ней что-либо. Результат будет одним и тем же. Мегуми лежит несколько минут в полной тишине, слушая едва доносящийся до окон шум ветра и деревьев, шелестящих листьями. Смотря в потолок какое-то время, он медленно поворачивается на бок и касается подушки Годжо, проводя пальцами по приятной хлопковой ткани. Тишина, окутывающая комнату, схожа с похоронной церемонией. Недолго раздумывая, он осторожно берёт её в руки и ложится на мягкую поверхность головой. Пахнет им. Не его одеколоном, шампунем для волос или даже гелем для тела... А просто им. Запах Годжо почти неощутим, но он наполнен теплом и, кажется, чем-то таким же солнечным, как сама звезда, ежедневно освещающая планету Земля. Мегуми зарывается в подушку лицом. Стремительно к сердцу подкрадываются только такие эмоции, которые всей кучкой и по отдельности можно собрать в одно единственное слово "скучаю". И это так. Он скучает, как никто другой... Мегуми так хочется к Сатору в медвежьи объятия, в клетку из его длинных крепких рук, лицом в его большие ласковые ладони. Прижаться к его широкой мягкой груди, услышать любимый ритм сердца, почувствовать на шее обжигающе тёплое дыхание, или лёгкое дуновение над ухом, как он делал, когда дразнил брюнета. Почувствовать непослушные ловкие пальцы на голой коже под рубашкой, щекочущие бока; ощутить крепкую хватку на талии, уверенно говорящую «мой», и слышать каждое утро «люблю». Положить голову на сильное плечо и счастливо вздохнуть от нежных поглаживаний по голове, шепчущих об искренней заботе. Сжаться до мельчайших размеров, чтобы быть полностью окутанным им, как одним большим роскошным пледом. Утонуть в бесконечной голубизне его небесных глаз небывалой красоты, и так далее, и так далее, и так далее. Хотя, это и так всегда было таковым: Годжо всегда был центром мира Мегуми, его поддержкой, опорой, защитной стеной. И любящим партнёром, о котором только можно было мечтать, наверняка. Никто не идеален, но эти двое любили друг друга за их настоящие стороны. За то, какими они есть. Мегуми знал, что Годжо его очень любит и никогда не бросит. Годжо знал, что Мегуми пойдёт на всё, чтобы быть рядом с ним. Каким же несчастным он чувствует себя сейчас. Подушка даёт ему лишь смутные представления о родном тепле чужого тела. Рядом никого нет. Дом, здание, улица и, казалось, весь мир теперь пустует, покрываясь тысячелетней пылью. Мир Мегуми пустует ещё больше, если такое вообще возможно. Если можно так выразиться... В нём образовалась бездонная чёрная дыра, пожирающая всё изнутри. Мегуми не пытается её остановить, да и не получится. Сейчас он - один на всём белом свете. Самая одинокая душа без сердца. Каков смысл в жизни без дома? Как долго душа проживёт без сердца? Живёшь ли ты или просто существуешь? Брюнет не мог теперь ответить на эти вопросы. Он ни на что теперь не мог ответить. Он уже даже не был в состоянии слышать чужие ответы на них. Ему совсем нет дела, в нём протяжная скважина без дна проглатывает всё живое, непрестанно утягивая за собой в непроходимую пропасть. Беспредельная вина и неуёмные сожаления струятся по его венам вместо крови, мышцы питает безграничная боль и необъятный стресс, мозг разрушает самого себя, а сердца нет и подавно, так как болезненно стёрлось в молекулярный порошок. ... Мегуми находит в одном из ближайших ящиков пару маленьких коробочек из-под разных сластей, упакованных в симпатичную обёртку. В комнате брюнета Годжо всегда хранил конфеты. Карамельные, шоколадные, ириски - каждый раз приносил разные и оставлял у него. То, что он лишь прикрывался типичной отговоркой "Это не сувенир!", было понятно. Мегуми с нежностью в сердце понимал, что Годжо всегда ему уступит. Он не раз замечал, когда, например, во время проверки "ненормальности" Нобары мужчина садился на холодную каменную землю, когда сам Фушигуро сидел на балке рядом. Или тот факт, что однажды при небольшой рутине с Итадори, сидящем в кресле, Годжо предпочёл себе табуретку. Он всегда давал другим больше, чем себе. Сейчас от этих воспоминаний мучительно щемит в груди. Больно. Так больно, что по итогу понятия "физически" и "психологически" смешались в юноше окончательно и бесповоротно. Желание отплатить тем же и крошечный кусочек банальной заботы заставляли Мегуми покупать сладости специально для Годжо в качестве ответной реакции на его нескончаемые дарения и покупки юноше. Мегуми помнил, какие из любимых изделий тот быстро урабатывал, словно тот самый супер пылесос из чудо-рекламы, появившейся из неоткуда на экране телевизора. Потому найти сладости, которые будут ему по вкусу, Фушигуро не составило особого труда. Да и сам Годжо никогда от него подобного не скрывал. Мегуми с вечность пялится на маленькую коробочку сладостей в ладони, которую приобрёл когда-то для Годжо. Похоже, что тот сохранил её пустой, даже после того, как всё съел. Мегуми разворачивает одну из самых недавно купленных коробочек, чтобы освежить свою память, может, добавить к ней больше деталей. Внезапно по щекам неконтролируемой рекой начинают течь горькие слёзы. Мегуми умный и сообразительный мальчик. До него быстро доходят вещи, связанные с дорогими ему людьми и отношениями с ними. Поэтому, наблюдая в одной из самых ярких квадратных коробочек нетронутые конфеты, он плачет. Годжо никогда не оставлял следов от сладостей, на которые положил глаз. Он также с большим энтузиазмом поглощал купленные Мегуми для него конфеты. Юноша любил радовать его. Теперь он смотрит на коробочку с нетронутыми конфетами, которые Годжо наверняка оставил, как нечто особенное. Как что-то, что ты откладываешь на потом, на лучше время. Возможно, он хотел насладиться ими вместе с Мегуми когда-нибудь. А может, он хотел поделиться ими с ним, когда тот наконец освободится из-под контроля жестокого короля проклятий. Но... конфеты остались нетронутыми до тех пор. Ах, наверное, Фушигуро сейчас похож на сплошной кошмар, где на лице разобрать возможно только слёзы. Его сердце, и так уже вытерпевшее слишком многое, вновь рвётся на части. Видимо, этим мучениям не будет конца. Он может лишь плакать, захлёбываясь собственным несчастьем. Ломаясь вновь, и вновь, и вновь. Годжо так улыбался, когда Мегуми дарил ему эти дурацкие сладости, хотя это было всего то раза два-три в год. Эта улыбка была зубастой и широкой, чрезвычайно красивой, тёплой и такой искренней. Эту улыбку нельзя было сравнить ни с чем и описывать можно было неисчислимое количество времени. Она была поразительнее восьми чудес света, ярче солнца, да вообще любой космической звёзды, и такой же прекрасной, как целая вселенная. Лёгкий, но очень живой румянец обдавал его щёки, демонтируя нескрываемое удовольствие и придавая ему очаровательный вид, прямо как у довольного кота. Его добрый, любящий и необычайно мягкий взгляд почти светился, появлялись самые бесподобные ямочки, а длинные скульптурные пальцы бережно обхватывали небольшую коробочку с красными узорами, принимающими форму цветов. Он был похож на большого мишку, получившего своё любимое лакомство. Мегуми видел такое нечасто. Сатору выглядел счастливым. Крупные слёзы тяжело скатываются по лицу многочисленными бусинами, заставляя кожу вокруг глаз неистово краснеть. Брюнет замечает это поздно, но не имеет сил, точнее, находит себя не в состоянии это остановить. Их становится всё больше и больше - так много, что они затмевают собой всё поле зрения, многое перед глазами просто плывёт. – За что... – глухие рыдания и душераздирающие всхлипы тяжко выходили из Мегуми, как воздух из постепенно сдувающегося шарика, неприятно кружит голову. – пожалуйста... – он сбивчиво шептал и склонился над собой, отчаянно прижимая коробочку к груди. – пожалуйста, пусть это всё окажется сном... – затем он прижал ладони к ушам, чтобы не сойти с ума в кричащей тишине, витающей по всему дому с того самого рокового дня, который перевернул всю его жизнь вверх дном, разбив хрупкое сердце, что так тщательно и надёжно держалось в руках одного лишь человека. Ах, если бы это был просто кошмар, после которого Мегуми проснётся в белоснежной постели, рядом с любовью всей своей жизни, чьи роскошные волосы были такого же чистого белого цвета. Он бы поколебался, но рассказал то, что ему приснилось, и затем прятался в чужих надёжных всеобъемлющих объятиях, млея от успокаивающих прикосновений и мягких поцелуев, вызывающих приятную сонливость, действующих как бальзам и сопровождающих обратно в мир грёз. Фушигуро задыхается, чувствуя себя словно в настоящем аду, переполненном горькими муками и непомерными страданиями, где от сердца оторвали все тромбы и с превеликим удовольствием раздавили самые чувствительные места о деревянный пол, покрытый острыми занозами. Мегуми чувствует себя таким оторванным от всего мира, будто его отключили от жизнеобеспечения и оставили умирать на единственной койке в комнате со стенами без цвета. Словно все струны его души криво разрезали, а пустующую голову заполонили ядовитые мысли, которые он не сможет ни распознать, ни понять, но которые будут травить его до самых ужасающих кошмаров, не дающих спать. Нескончаемая печаль сердобольно окутала его с ног до головы, безжалостно вытаскивая из него все жизненные силы и энергию, если та ещё оставалась. Всеобъемлющая пустота бьёт по самым больным местам обёрнутой острыми шипами битой и царапает его внутренние органы изнутри. Фушигуро ощущает себя так, словно его изрядно тошнит, жгучая кислота яростно поднимается в желудке, яростно поджигая всё его тело. Руки, тем не менее, холодные, ужасно холодные и похудевшие, а тонкие пальцы дрожат - на это Мегуми уже перестал обращать внимания. Под ложечкой сосёт, в ушах раздаётся какой-то непонятный шум, голова гудит и всё от перенапряжения болит. А плач, ох, этот нескончаемый плач всё не прекращается даже через невозможно долгий час, полный страданий, как и всё время до и после. ... Вечером Мегуми выворачивает наизнанку и он всю ночь проводит в ванной комнате у раковины, пытаясь умыться. Его мозг отрицает происходящее, а ноги ватные и он чувствует себя в каком-то дешёвом фильме жанра самых тяжёлых психологических ужасов. Может, всё это одна большая шутка разума, а может над ним сейчас проводят эксперименты... Боже, что за бредовые мысли. Внутри у него ничего не происходит - пустота всасывает в себя всё, что мозг пытается создать для поддержания эмоционального состояния. На следующий день друзья находят его лежащим в квартире на прямоугольном махровом коврике ванной комнаты, лицом вниз. Они очень пугаются, сразу спеша на помощь. Мегуми едва просыпается, будучи растормошённым ими, и отвечает только короткими и сухими предложениями, а то и вовсе молчаливыми кивками. Ему приносят воды и заставляют выпить, хоть он не хочет. Мегуми не особо смотрит им в глаза, но предполагает, что столько вопросов сыпется на него именно из-за его ужасного вида. Нобара выглядит крайне встревоженной, а Итадори ежеминутно спрашивает о его самочувствии и том, нужно ли ему что-нибудь. Через пять минут расспросов, с кое-каким трудом подняв его на ноги, ребята с большим прискорбием замечают нетронутую кухню. Кажется, будто всего за неделю Мегуми полностью забыл о предназначении еды, что это и как ей пользоваться. Кроме полного беспорядка в большой объёмной постели, всё в доме было забыто и покрыто лёгкой пылью. Итадори грустно вздохнул. Это точно кровать Годжо или, скорее всего, их общая. Мегуми её не покидает. В гардеробе со стороны Годжо творится немыслимый бардак - половина одежды опрокинута на пол, а вторая - смешана с одеялом. Всего увиденного хватило с головой, чтобы понять состояние парня. – Зачем вы пришли? – назначай осипшим и посаженным голосом интересуется Мегуми, как будто не его только что подняли с пола в туалете после того, как он выплакал из себя всю воду. – А сам как думаешь? – Нобара язвит, но не может не смотреть с кислым сожалением и как будто бы тоже какой-то виной. На Итадори вообще не сказать, что смотреть можно, как на здорового человека. Он, как и Юта, ведёт себя непринуждённо, но на лице у него всё написано, и так было всегда. Он определённо чувствует за собой ещё большую вину. Брюнет хотел бы утешить или хотя бы подбодрить их, но сам едва в рассудке держится. После того, как его заставили съесть немного варёного риса, под дополнительные вопросы Мегуми встал и пошёл в спальню, что никто не комментировал, его просто осторожно проводили. Непосредственно там ребята остановились у двери, наблюдая за тем, как он медленно подошёл к кровати, залез в постель и забрался под половину одеяла. Схватив валяющуюся где-то на поверхности случайную кофту, очевидно не принадлежащую ему, он вытягивает её из-под слоёв ткани и очень трепетно обнимает, поворачиваясь боком к подушке Годжо. От этого зрелища у друзей защемило сердце. – Фушигуро... – Нобара хочет помочь. – Не надо, он спит. – Итадори останавливает девушку, понимая, что брюнет заснул сразу, как только одежда учителя обернулась вокруг него, создавая слабое и невидимое чувство чужого присутствия. Когда они уходили, то, к сожалению или счастью, не успели услышать, как в темноте наедине с самим собой сбивчивым полусонным шёпотом Фушигуро неосознанно звал того, чьё имя теперь приводило всех, кто его слышал, в гнетущее ощущение не защищённости, безмерной печали, горьких сожалений, а также к отсутствию желания начать всё сначала или к какой-либо попытке вернуться к прежней жизни. Он звал его так, словно тот рядом.