Как вода запела огнём

      В иглу было тепло. Его щёки, раскрасневшиеся на морозе, покалывало, а вдоль спины ползли мурашки. Зуко стянул с ног кожаные сапоги на мягкой подошве, снял традиционную шубу Южного Племени Воды и следом потянул верх тунику, когда за его спиной раздались приглушенные шаги. Кто-то хотел остаться незамеченным и прилагал огромное количество усилий, чтобы безупречно достичь своей цели. Он бы и не заметил, настолько валился с ног от усталости, но существовала одна специфическая причина, по которой ему пришлось обратить внимание. По долгу положения, которое он занимал уже почти пять лет, Зуко зачастую оказывался в ситуациях, когда острый слух спасал его шкуру от наёмников, подосланных убить его. И такая реакция давно вошла в привычку, тело попросту реагировало на автомате, подспудно развив в нём нелюбовь к тем, кто подкрадывается со спины.       Но сейчас он находился на Южном Полюсе и знал почти каждого в общине. Мало кто из людей Хакоды мог бы позволить себе перерезать глотку Хозяину Огня, зная, какой ценой досталась победа в столетней войне всему миру и в частности Водному Племени. И, тем не менее, Зуко откинул тунику в сторону, а затем обернулся и, выставив руку вперёд, занял боевую стойку. Просто на всякий случай.       Повисла недоуменная тишина, стремительно наполняющаяся смущением по обе стороны от бурлящего над огнём котла. У входа стояла Суюки, чьё лицо было пунцовым даже в полумраке, а рот создавал кавалькаду неловких и расстерянных звуков. Кто бы мог подумать, что эта девушка —бесстрашный солдат и лидер воинов Киоши. Лицо Зуко горело тоже и в степени жара могло посоревноваться с раскаленными в самодельной печи углями.       — Я… Эм… — Суюки переступала с ноги на ногу, её глаза безуспешно метались от одного предмета к другому. — Я думала… Это… Здесь… А… Сокка… И мы… Ну, знаешь… Собирались оба на… дежурство? Да! На дежурство!       Здесь она принялась отчаянно жестикулировать, словно её лихорадочно работающий мозг пришёл к выводу, что это поспособствует тому, что Зуко поверит в её нескладный монолог и не заподозрит ничего иного. К счастью Суюки, Зуко знал основы такта. К несчастью Зуко, он застал в палатке Сокку в его максимально романтичном состоянии по отношению к спешащей к нему Суюки и смог сложить дважды два ещё до кометы Созина. Другое дело, что ему на тот момент в корне не понравился вывод, который он получил.       Сейчас же Зуко, нелепо прикрывая обнажённый торс руками, попутно искал отброшенную тунику, но беспощадно путался в собственных конечностях, вдруг ставших такими длинными и угловатыми. Пролетевшая стрелой на задворках сознания мысль о том, что было бы, застань их Катара в таком виде, обдала его ледяной водой. Он нервно сглотнул, принявшись яростнее искать утерянный элемент верхней одежды.       — Скажи ему, что я в палатке у лазарета!       А затем Суюки, вдобавок прокричав несколько вариантов извинения, выскочила наружу, и он с отчаянием упал в кучу сваленных друг на друга шкур, заменяющих кровать. Мысленно Зуко проклинал себя за то, что в условиях покушения он был куда более собранным и хладнокровным человеком, чем в условиях бытовых. Ему хотелось верить, что завтра за завтраком с бабушкой Сокки и Катары и их отцом они с Суюки смогут делать вид, будто этого недоразумения с ними не случалось. Однако он не занимался самообманом и заведомо корчился от того, как неловко это будет. Жалкое зрелище, приправленное неприличным количеством стыда.       Спустя какое-то время раздался кашель. И ещё раз. Ещё. Докучливый звук нарастал, и, успевший задремать, Зуко заворочался. Он перекатился на живот и раздражённо поднял голову. Для того, чтобы открыть глаза, ему потребовалось несколько долгих секунд. Его визитёр оказался таким настойчивым, что не оставлял попытки связаться, предпочтя оставаться вне поле зрения, но заполняя всё пространство своим нервирующим шумом.       — Волк вызывает Птичку…       — Птичка не в настроении, — пробормотал сонно Зуко.       В следующий миг в иглу ворвался хмурящийся Сокка, его рот разочарованно приоткрылся, а глаза бешено завращались.       — Ты не Суюки, — прищурившись, заметил парень.       — Ты демонстрируешь чудеса наблюдательности, — Зуко уронил голову обратно и посильнее закутался в шкуры, грезя между вязкими мыслями о своей тёплой опочивальне в Кальдере и… возможно, совсем немного о руках одного посла.       — Ты один? — с подозрением протянул друг, начав измерять помещение широкими шагами и проверять чуть ли не каждую корзину с одеждой, кухонной утварью и предметами гигиены.       Зуко приоткрыл один глаз.       — Ты серьёзно? Будь я на месте Катары, твои слова бы ранили меня. За кого ты её принимаешь? Она взрослая девушка, а я — её жених.       — Именно поэтому я здесь!       — Правда, что ли?       — Это твои слова ранят меня! — заголосил Сокка, едва не ударив себя в грудь. Он, конечно, стал старше (это было неизбежно, они были ровесниками), но Зуко по-прежнему сомневался в его зрелости. — Я здесь, чтобы проконтролировать то, что ты не нарушишь ни одну традицию нашего племени! Особенно ту, согласно которой вы с Катарой не можете видеться вплоть до того момента, пока каждый член нашей семьи не скажет, что готов благославить вас на брак.       Зуко приподнялся на локтях, шкура сползла с его груди, и он склонил голову, уличая Сокку во лжи. Глаза Сокки комично увеличились, когда он увидел оголенный участок кожи, но затем с подозрением сузились.       — Какую цель ты преследуешь, Король Козлов? Почему ты в таком виде лёг на кровать?       — Чтобы… Спать? Это моя единственная цель. Корыстная и весьма греховная, но моя. Суюки, кстати, в палатке недалеко от лазарета.       — Смотри мне, — пригрозил ему Сокка, поспешив оставить иглу, — я слежу за тобой.       Голова Зуко снова коснулась поверхности шкур, однако сон покинул его, и теперь, чтобы вернуться в спасительное бессознание, ему придётся приложить немыслимые усилия. Из его рта вырвался отчаянный, полный боли стон. Он уставился в голубой, размыто отражающий очертания его тела кусок льда, замещающий потолок, и подумал об этом бесконечно долгом дне и не менее бесконечно долгом пути, который им с Катарой пришлось проделать, чтобы оказаться здесь.       Несмотря на то, что целые дни напролёт он боролся с желанием обнять её, сказать, как ей идёт её синяя традиционная одежда, или как похожи воды за бортом шхуны Хакоды на её глаза, он не мог переступить черту, строго очерченную её родственниками и традициями племени. Зуко, как никто, знал, чего порой стоит сохранять терпение, но ещё он знал, что порой своей судьбе нужно покориться — и это был именно тот случай.       Другое дело, что Катара сама искала встречи. Сначала это удивило его, затем взволновало, но стоило Хакоде кинуть в него пару остро заточенных взглядов, словно те были из набора рыболовных снастей, которые могли болезненно застрять в плоти, Зуко занервничал. Поэтому ему в какой-то мере пришлось избегать Катару: отшатываться, когда она стремилась ущипнуть его за руку, проходя мимо; убыстрять шаг, чтобы не столкнуться на узкой кухне, настолько протапливаемой, что там было нечем дышать. Неудивительно, что, когда она прокралась в его иглу далеко за полночь, растолкав самым жестоким образом, он наткнулся на её воинственно сдвинутые брови и обиженный взгляд.       Он заспанно моргнул, стараясь как можно быстрее оценить ситуацию трезво, но Катара с недовольством ткнула пальцем в его грудь и заявила:       — Ты весь день меня избегал.       — Вообще-то три, — тихо ответил он, пригладив спутавшиеся волосы. Без заколки они жили своей собственной жизнью. — Но я не со зла! — поспешил оправдаться он, схватив разворачивающуюся Катару за рукав.       Её синие глаза пылали не хуже огня его сестры.       — Я знаю, что это невыносимо. Поверь мне, я чувствую то же самое. Но, — Зуко нежно поглаживал большим пальцем тыльную сторону её ладони, наблюдая, как медленно и с треском начали таять льдинки в её глазах. Катара, сохраняя здоровую долю скептицизма, вслушилась, — я хочу сделать всё правильно. Я хочу остаться с тобой до конца своих дней. И если мне понадобится для этого переплыть океан, изловить всю рыбу или поймать в холщовый мешок северное сияние, я найду способ. Слышишь?       Зуко уткнулся в меховую оторочку на её животе и медленно засопел, продолжая гладить её руки. Катара не реагировала, просто слушала, позволяла себя обнимать. Когда он привстал, открыв глаза, и собирался скользнуть ухом выше, к её груди, чтобы послушать, как бьётся её сердце, она надавила прохладной рукой на его плечо.       Он удивлённо вскинул брови, а затем едва не замурлыкал, как один из тигровых тюленей на лежбище, ластящийся под градом солнечных лучей. Катара запустила вторую руку ему в волосы и мягко погладила большим пальцем руки его обезображенную щёку.       — Если бы все традиции моего племени выжили, не сгинув в древности, то при обряде инициации тебе достался бы тотем любви. Кто бы мог подумать, — прошептала Катара, высвобождаясь из шубы, — что в тебе столько нежности.       Она поставила колено между его ног, после чего Зуко откинулся на спину, позволив ей залезть сверху, как если бы он был морским дном, а она скато-сомом. Её подбородок устроился в ямке под его ключицей, и он поцеловал её в макушку.       — Расскажи мне об этой традиции поподробнее, — попросил Зуко, зевая.       — Мои предки верили, что всё создано духами и что каждый мальчик, — тут она скривилась, — чтобы стать мужчиной, должен получить определенный тотем. Этот тотем говорил о том, каким качеством он обладал в избытке — об его мудрости, стойкости или о чём-либо ещё. Шаман племени связывался с духами, и в торжественной обстановке, когда у костра собиралось всё племя, объявлял, кем он являлся. Я думаю, что тебе бы достался тотем любви.       Катара поставила подбородок на его грудь, Зуко перехватил её смягчившийся донельзя взгляд из-под опущенных ресниц. Он бы застыл с ней вот так, пока бы их имена сами не сгинули в веках, но вместо этого всё, что он мог, это спутать пальцы в её волосах.       — Раньше я бы и подумать не мог, что у нас состоится подобный разговор. Мне казалось, что я полон злости, гнева и ненависти, что я не представляю из себя ничего, кроме боли и стыда. Но потом, — Зуко улыбнулся, — я присоединился ко всем вам: Аангу, Сокке, Суюки, Тоф и… — он погладил её щёку костяшками пальцев, — тебе. Я стал прислушиваться к тому, что говорит мне дядя, вместо того, чтобы снова и снова отмахиваться от его слов. И вы все показали мне, как я ошибался. И если они показали мне, каким другом я могу быть, то ты, Катара, показала мне, как сильно я могу любить.       — Мне никогда не достичь твоего уровня в признании в любви, да? — она рассмеялась, немедленно поцеловав его. — Я люблю тебя, уткочерепашка-наседка, даже когда ты меня жутко злишь.       — Мне нравятся твои признания в любви. Они… всегда эмоциональные… но всегда искренние… — сквозь сон пробормотал Зуко. Она поняла это по тому, как ощутимо осел его голос, как медленно задвигалась грудная клетка под пальцами и ослабли руки, блуждавшие по её спине. — И ты… Ты мне… очень… нравишься, Катара…       Она аккуратно высвободилась из его объятий и, накрыв его шкурами, чтобы не замёрз, незаметно выскользнула в темноту. Во имя сохранения чести и добрых намерений, а ещё его желания следовать традициям.