skz-making fabric

Сынмин швыряет на пол очередную вешалку, не различая, что на ней: футболка, рубашка или свитер, даже не задумывается, его это вещь или Минхо. Ему важно избавиться. Минхо просто смотрит, скрестив на груди руки и прислонившись плечом к стене. — Проваливай! Слышишь? Просто вали отсюда нахрен! — он снова что-то хватает и тут же, словно обжегшись, бросает на пол. — Вали! Он кричит в шкаф, потому что если повернется, то не выдержит и врежет. Врежет по этому наглому, вечно спокойному лицу. Минхо вообще хоть что-то волнует? Он замечает, что Минхо начинает собирать вещи с пола, не очень аккуратно складывает их в сумку и молчит. Почему он молчит? Где весь его едкий сарказм? Где колкие замечания? Где хоть что-то? Где хоть какие-то эмоции? Сынмин разворачивается, и в этот момент Минхо выпрямляется, подняв последнюю свою рубашку. На полу остаются валяться только вещи самого Сынмина, их тоже хочется выбросить, сжечь, затолкать Минхо в глотку. — У тебя завтра утром стоматолог. Позвонить Чанбину, чтобы он сходил с тобой? — Что? — Сынмин захлебывается возмущением. Он пару раз кашляет, бьет себя кулаком по груди и в недоумении смотрит на Минхо. — Только не отменяй запись, а то могут начаться осложнения, — Минхо оглядывается, кивает своим мыслям и поворачивается к выходу. — Вот так, да? — Сынмин хватает его за локоть. — Просто уйдешь. — Ты просил — я ухожу. — И ничего не скажешь? — Ты что-то конкретное хочешь от меня услышать? — Ну, — Сынмин теряется, впервые теряется, потому что сценарий, до мелочей продуманный в голове, пошел прахом. — «Извини» хотя бы. — И ты поверишь? Сынмин с силой сжимает его руку, у самого уже ноют пальцы, но Минхо терпит и никак не реагирует. Челюсти сводит от того, как сильно Сынмин их стискивает. Больной зуб начинает ныть, и Сынмин вынужденно отпускает Минхо и хватается за щеку. Минхо бросает сумку на пол, уходит на кухню и возвращается со стаканом теплой воды и таблеткой. Сволочь. Сымин выпивает обезболивающее, а Минхо снова берет свои вещи. — Ты вернешься? — Сынмину стыдно от того, как жалко звучит его голос, но уже ничего не поделаешь. Минхо оборачивается через плечо. — Нет. — Почему? — Потому что ты устал. — Ты возвращался раньше. — Потому что ты просил. — И сейчас прошу. — Нет, Сынмо, — Минхо по-прежнему стоит к нему спиной, и Сынмин надеется, что так он пытается не показать свою слабость, но последующие слова это рушат: — Тебе страшно, потому что ты никогда раньше не оставался один. Тебе страшно, потому что раньше ты всегда останавливался на пороге и только заглядывал в приоткрытую щель. Тебе страшно, Сынмо. Делать то, что никогда не делал, всегда страшно. И это нормально. Но ты справишься. Ты только что доказал себе, что все можешь. — Я люблю тебя, — Сынмин снова до боли сжимает челюсти, чтобы у него было оправдание, почему по щекам текут слезы. Минхо ставит сумку на пол, разворачивается и берет его за плечи. — Я знаю. И ты знаешь. А еще ты знаешь, что скоро это закончится. Сынмин закрывает глаза и трясет головой. Минхо отпускает его плечи. — А ты… Никогда? — успевает крикнуть он, прежде чем Минхо выходит за порог. Минхо мотает головой и закрывает за собой дверь. В квартире пусто. Разбросанные вещи похожи на объемные кляксы. Сынмин хочет сесть на пол, обхватить колени и так замереть, но едва он опускается, как это желание кажется таким несущественным и глупым. Он берет рубашку, отряхивает и возвращает в шкаф. Возвращает все нетронутые Минхо вещи, развешивает по цветам, закрывает дверцы, разворачивается. В квартире все на своих местах, но ничего не говорит о Минхо, словно его тут никогда и не было. Минхо существовал осторожно, не оставляя следов, и ушел, зацепившись в памяти тихим щелчком закрытой двери.