Danse macabre

«Если не будете как дети, не войдёте в царствие небесное»

      На запотевшем окне появлялись замысловатые узоры. Палец, что водит по стеклу, остановился; вскоре, вместо него, на окно легла маленькая ручка. Она не сможет повторить узоры, появившиеся от прикосновений мороза, но сделает лучше — создаст свои. Девочка не боится ни Снежной королевы, ни Деда Мороза, что вопреки её детских ожиданий, оказался не добрым колдуном, живущим на радость детям, а — как говорится в одной из прочитанных книг — могущественным божеством, способным завести душу в морок. Маленькая, как и сама девочка, комнатушка, доверху забита книгами, у которых, казалось, не было последовательности — синие обложки сливались с красными, а те с зелёными. Беспорядком назвала бы это мама, но девочка видит в нём больше. И странно всё же то, что для кого-то беспорядок — это тонкий слой пыли на подоконнике, а для кого-то — кружащий всё в округе смерч, забирающий на небеса крыши домов и оставляя на земле сплошную рухлядь. — Глупая, — проворковал протяжный голос откуда-то снизу, — Глупая Элла. В надежде друзей найти, ты забываешь о жизни своей. — Я не вижу тебя, — девочка отвернулась от окна и огляделась: светло-зелёные стены, стеллажи с книгами, дверь и небольшая кровать, но нет никого и ничего, что могло бы издавать звуки, столь схожие с людскими. — А ты спустись, — всё также протяжно продолжал манить голос. Девочка осторожно посмотрела вниз, не слезая с подоконника. На неё глядели два зелёных глаза, — Кот! — воскликнула девочка, когда картина проявилась полностью и помимо зелёных глаз виднелась и чёрная шерсть. — Ты ко мне пришёл? — Кто знает, — мурлычет, — Кто знает. — Ты снишься мне? — кот был мил, это и настораживало девочку больше, чем его способность говорить. — Ты Кот Баюн, раз можешь болтать? Я читала, что ты людоед, ты здесь, чтобы съесть меня? — Нелегко тебе придётся, с таким-то списком вопросов, — Меня ждёт незнание? Это худшее наказание, но мне ведь не грозит оно? Я новое в книгах познаю, а значит, я не незнайка, — Кот порой устаёт от работёнки своей, но из жизни в жизнь наступает на одни и те же грабли. — Мне же снится это? — А ты встань и проверь, — новый друг, наверное, и не подозревал, что встать она не сможет, но выбор не велик. Опереться не на что, придётся прыгать, а подоконник, как на зло, только вырос. — Руками помоги, глупышка, — и вот, стоит ровно, на своих двоих. Без трости, без подкошенной ноги, а тонкую пижамную рубашку развивает ветер. — Сон, похоже, — как жаль, придётся снова говорить с одними лишь книгами, да с мамой строгой. — А разве сон твой смог бы так? — острый коготь Кота пронзил тонкую ногу девочки, та взвизгнула и отпрыгнула от пушистого друга. — Глупый кот, мне больно, — обиженно прошептала девочка, прислоняя ладонь к ранке. — По-настоящему? — глазёнки его светились и, хитро прищурившись, глядели на девочку. — Что же тогда это, раз не сон? Будь я наяву — не встала б, но будь во сне — без боли обошлась, — девочка всмотрелась в окно, но ни узоров на стекле, ни снега не увидела. Апельсиновые деревья зацвели, земля ныне не снегом покрыта, а зелёной, как глаза глядящей, травой. Поверх зелени цвели алые розы, задевающие своими шипами герберы. — Как в песне, да? «Розы цветут… Красота, красота! Скоро узрим мы младенца Христа». А деревья, — маленькая ручка указала на улицу, — Апельсин — знак плодородия. Я читала… — Слишком болтливая, — Кот вдруг испарился, — И как это именно ты стала пророком? — послышался его голос, но уже справа. — Как Фея Моргана? — Предпочитаю звать Моргану ведьмой, но да, — кивнул Кот. — Я люблю легенды о короле Артуре, — сон ей этот не понять. Кажется, он опережает её мысли. — Учти, Элейн, — бархатный голос Кота стал вдруг серьёзным, — Скажешь что о предвидениях своих — поплатишься десятью годами жизни. Опять, сквозь столько лет, пронзают голову картинки. Где мотылёк, расправив крылья и к солнцу устремясь, летит над зеленью земной, по голубому небосводу. В бокалы разливается вино, окрасив небо в красный. И нож, пронзая чьё-то сердце, даст розе алой расцвести. Багряным цветом заполнен сон, что стучится в дверь Элейн каждую ночь. Колено ныло с большей, чем обычно, силой. Если встанет — повезёт.

***

      Сквозь зашторенные окна не виднелись ни утренний свет, ни пустая улица. Дом словно не очнулся после краткой светлой ночи, и светящееся золотистое платье совсем не совмещалось со всей картиной. Женщина растянула пухлые губы в улыбке, будто не она стоит посреди чужого дома. — Я преподавать не собираюсь, — по кружкам льётся чай, трость стучит по полу, на улице тройка лошадей карету везёт, но звуки смешались в единое, лишь голос женщины за спиной имеет ценность. — Вы любите чай? — Я ненадолго, — сказала женщина, аккуратно сделав шаг навстречу Элейн, как-будто боясь потревожить дикую кошку. — Пока не уговорите бросить всё и вернуться в Школу? Если да, то, боюсь, надолго. — Я не собираюсь тебя уговаривать, лишь предложить. — Предложением служит письмо, — нежный голос Элейн плавно лился, как и красный чай по чашам. — На которое ты не ответила, — возмущения в голосе женщины не слышно, но лицо Элейн не видно. — Гляньте на меня, — повернулась, свободной рукой указывая то на трость, то на больную ногу. — Первый учитель истории слеп, не страшно, если второй будет хромать. — Остался немой и глухой. А можно сразу глухонемого, — язвить ей не хотелось, да и не получилось глас состроить хоть каплю с грубостью похожим. Задатки Школы Добра в голубой крови останутся на веки. — Твой потенциал огромен, ты была лучшей на курсе истории, — проносился эхом голос. — Надеюсь, кто-нибудь меня переплюнет, — отвела взгляд Элейн. — Пять лет назад Эвелин устроила беспредел, может ты… — Исправлю это, заняв её место? — наверное, Эвелин Садер побила рекорд по самому быстрому увольнению. — Я помню о твоей, — Кларисса слегка утихла, поджав губы, — скажем так, проблеме. Август поможет её исправить, а в библиотеке ты найдёшь сотни книг на нужные темы. — А ещё обучать сотни детей скучным темам, — бледные руки Элейн облокотились на кухонный стол. — Не подумайте неправильно, детей я люблю, всё бы ради Арика и братьев отдала. — Август предпочёл занять должность сестры и работать в двух Школах одновременно, но, сама понимаешь, в разных местах не появится в одно время. Заменяют его совершенно некомпетентные люди, я считаю, ты, — Доуви сделала шаг на встречу Элейн, — лучший вариант. — Простите, Кларисса, я не справляюсь, — Элла повернулась к женщине и та начала приобретать лицо. Улыбка зависла на бледном лице, точно всё идёт по плану, а седые волосы собраны в идеально тугой пучок. — Ты видела что-то в последние дни? — говорит сладкий голос с толикой волнения. — Вижу. Каждый день вижу. Сказать не могу, знаете сами, десяти лет жизни лишусь иначе. Так повелось, что гадалки говорят спутанно и непонятно. Я не они — видеть должна чётко — но во снах является какая-то, извините за выражение, дрянь. Ни лиц, ни событий. — Спроси у Августа, он поможет, — в самом деле, помощь выпросить — неплоха идея, тем более, у человека знающего. Но на деле в одиночку маяться придётся. — На моих плечах дитё малое, куда ж я денусь от него? — недолитый до краёв красный кипяток дрожит в руках девицы, как пиратский корабль в Диком море. — Не настаиваю, но надеюсь, что передумаешь. Ждать письма буду, не поздно никогда, — Кларисса испарилась — причём в самом буквальном смысле — оставляя за собой лишь золотистый блеск. Большие глаза Элейн всё глядели то на две полные кружки чая, то на пустующие после Клариссы место. Скрипнула дверь. Внедавне порваны штаны, если глаз прищурить, то и причина тому видна — близ дыр кровоподтёки от разодранных коленей.

***

      И не менялось вовсе ничего лет сто. Порой казалось, что живёт Элейн по чьему-то скудному сценарию. Автор-то, поди, и в раздумьях не утопал, всего-навсего изо дня в день решил подавать Элейн одно и тоже — дел побольше, да так, чтоб сна ей не видать. А согласилась ведь. Без сна раз будет, исчезнет мотылёк проклятый, цветочные поля сокроются от взора чуждого, а кот, кого малышка Элла «Баюном» нарекла, закроет на цепь дар. Но синяки под глазами, что гласили всем вокруг «итак не спит она», всё выдавали. Пусть и не закроет глаза Элейн, но дар — скорее сильное проклятие — достанет и не по ночам. Элейн порой завидует — грешна — мальчишки из дворя носились только так, а нога малышки Эллы лишь искривлённо усмехалась. Наделать глупостей способен каждый и каждый может их решить, но заново родится — да так, чтоб без изъянов — получится навряд ли. Элейн сидела за столом, и тишина ночная, как скрипка, протяжно проливалась. Но ставни окон резко пошатнулись — это с грохотом влетел мотылёк. Похоже, такой же «кривоногий», как владелица его тюрьмы. От стука вздрогнула одна Элейн, но дом всё продолжал стоять, а Арик тихо сопит на втором этаже. — Ты прости, но мотыльков я не почитаю, — ради бедного насекомого Элейн не поленилась встать, но приближается к нему медленно, чтобы трость по дереву ритм вальса не отбивала. Элейн подняла с кухонной столешницы пушистую бабочку, придержав ту за чудаковатое крыло. — А делать-то мне что с тобой? — зелёные глаза заглядывали в очи мотылька, точно тот, как человек разумный, даст ответ. Но тот барахтался, как русалка на суше. Поранился, неужто? — Ты уж прости, но чувством такта мне не обладать, — причина ночных кошмаров полетела — иль упала? — из окна, в надежде, что когда-то полетит. Церемонится Элейн не будет, кошмар этот пушистый преследует её в ночах — прости, Баюн, не про тебя. Хотя кота обозвать так додумалась сама Элейн, что во сне, что наяву. Уж больно похожи — как казалось раньше — эти кошки. Но кот Баюн домашний шерстью вскоре оброс, толь просто потолстел, но на того кота, что говорил с Элейн во сне, стал мало походить. Кот, что сказки пророкам молвит, частями лысый, пусть тоже чёрный и зеленоглазый, но грубоват, как внешне, так и говоря. А звёзды отражались в любопытных двух глазах. Прожив два десятилетия, но ново не узнав, Элейн проклинала свою хромую ногу. Но правда ль то, что виновата природа? Да, нарекла девчонку на великий дар, в чём можно и семейное древо обвинить, но ногу искривила-то зачем? За что досталось это маленькой Элле и юной Элейн? Элейн не понимает, считать ли можно даром этот «дар», но люди говорят, что можно. И мама с дядей, и Доуви Кларисса. Наверное, это Элейн тут не права, ведь пророчества проклятием нарекла сама. И вроде мотылёк тот как родной, но, чёрт возьми, не в самом лучшем смысле. Мать тоже как родная ей, но где она сейчас — никто не знает. И всё-таки профессор Доуви здесь права, упасть пред Августом на больное колено и вымолить помочь. В пророчестве не всё так явно, но как бы Элейн не стремилась проломить все тайны, из комочка пряжи, смотанного, но аккуратно, те становятся сплошными узелками. Сморщив нос, Элейн улыбнулась. Не проблемны тайны, если решение есть где вычитать. И, как по волшебству, бумага, вслед с пером, на стол явились. «Велика ль библиотека ваша?» — застыл вопрос на бежевом листе бумаги.