⚜️Sons of the Aristocracy⚜️

Зима в этом году пришла раньше обычного и на улице давно лежал снег. Белый, пушистый, блестящий на солнце — там, где остался отчий дом Сонхуна, в поместье отца. Так сообщала мама в письмах, восторженно описывая тишину и гладь наступившей зимы, — знала, что Сонхун её любит. И даже несмотря на то, что там, где жил он теперь, начало зимы — это слякоть, серость и непрекращающийся шум, он всё равно любил зиму. Хотя и ругался ежедневно на куски мокрой грязи на ботинках и брызги на брюках, потому что каждый раз, выходя из общежития в невысоком здании, непременно находил новую лужу и пробирался по нечищенным дорогам, шлёпая по растоптанному в серую кашу снегу. Город шумел теперь ещё больше — скоро Рождество. Готовиться начинали не позже, чем за месяц и в первых числах декабря уже веяло зимней сказкой. Магазины и лавки украшены огнями, мишурой и еловыми лапами. Совсем скоро на главной площади поставят ёлку и целый месяц её нижние ветви будут заполняться добровольно принесёнными жителями города игрушками. Однако в этот год приближение чудес Сонхун не чувствовал. Он более чувствовал себя потерянным, одиноким. Учёба никогда не была ему в тягость, как и сейчас в университете, но завести близких друзей или даже знакомых ему не удалось. Почти все студенты были из высшего света. Как и сам Сонхун. Но только его семья богатством никогда не хвасталась и воспитывали его иначе. Так что черствые и горделивые сокурсники не вызывали в нем даже желания завести разговор. «Зима началась, а я не бегаю по двору с детьми прислуги, не ем мамины пироги, и даже не пою с бабушкой песни по вечерам. Потому что совсем один. И даже снег не радует. Его здесь и нет — одно пыльное месиво.» Так он ходил сам не свой, пока не пришло письмо из дома: мама сообщала, что Дядя Ёльсу с сыном и каким-то Рики возвращается из Германии и зовёт их на Рождество в свой особняк на окраине города. Дядю Сонхун помнил плохо, а сына помнил как сквозь воду — далёкие воспоминания о детстве, когда семья собиралась вся в одном доме, а дети играли во дворе или детской. Но вот кто этот Рики, которого, как написала мать, дядя усыновил ещё шесть лет назад, когда только прибыл в Германию, Сонхун понятия не имел. И почему всё это время ни разу не упомянал его в письмах? Хотя он и писал-то раз в год в лучшем случае. Как бы там ни было, эти известия выудили Пака из череды одинаковых дней, кроме того, в телеграмме мама пообещала, что даст дяде адрес Сонхуна и тот напишет ему сам. Так и было, вслед за маминым, в почтовый ящик 15-й квартиры упало письмо от господина Ким Ёльсу, причём адрес отправления был местным, а значит дядя и его сыновья уже вернулись домой. «…Дорогой мой племянник, не могу дождаться нашей первой за долгие годы встречи и спешу пригласить тебя со всей семейной теплотой в наш дом и прошу остаться до самого конца новогодних каникул. Я приеду за тобой после девятого декабря, о твоём обучении не волнуйся, я всё устрою.» Дядя всегда писал эмоционально и убеждающе, а ещё почти никогда не оставлял выбора, кроме как согласиться на его предложение, особенно когда оно в разных формах и разными словами было описано в письме со всеми преимуществами перед отказом не менее пяти раз. И разумеется, Сонхун согласился. Дядя ещё с детства вызывал в нем замирание сознания перед его статностью и харизмой. Так что и сам племянник теперь сгорал от нетерпения перед встречей спустя столько времени. Все переживания в миг забылись, об учёбе волноваться он и не думал — кто его исключит за прогулы, тем более, если говорить с директором будет сам Ким Ёльсу. Известный в их кругах профессор, владеющий по меньшей мере четырьмя языками и десятками наград и званий за границей и на родине — в Корее. Дядя, как ему и полагалось, был человеком пунктуальным — вечером десятого декабря в дверь 15-й квартиры позвонили. Сонхун открыл, никак не ожидая увидеть на пороге высокого черноглазого мужчину в тёмно-зеленом пальто, кожаных перчатках и тростью из темного дерева с узорами на корпусе и фигурным набалдашником. Его широкие плечи, густые брови и уложенные волосы припорошило снегом, глаза светились уверенностью и озорством, как отчётливо помнилось Сонхуну с детства. Этих черт дяди из его памяти годам было не изъять. Парень протянул руку для приветствия, а изо рта вырвались непонятные сочетания звуков, он никак не мог сообразить, на каком языке обратиться к дяде и растерянно метался взглядом по его улыбчивому лицу. — Да брось ты! Родного дядю не признал?! — заговорил мужчина весело и громко так, что эхо отразилось от последнего этажа на лестничной площадке, и загрёб Сонхуна в холодные из-за выстуженной одежды, но искренне приятельские объятия. — Здравствуй, дядя… — просопел Сонхун ему в плечо, чувствуя, что собственные кости хрустят от того, как крепко сжимают его сильные и мокрые из-за растаявшего снега руки. — Чемодан собран? Ах, как же ты вырос, батюшки! — он не переставал говорить во весь голос, чем смущал Сонхуна, и по-отцовски потрепал его по волосам и плечам. А чемодан на самом деле был собран заранее. Сразу после письма. Сонхуна резкая и почти не зависящая от него перемена однообразных будней в глубине души радовала до иголок под кожей. Вся эта неожиданность и смутные детские воспоминания о единственном годе, когда дядя с сыном был в Великобритании с остальной семьёй, казались ему началом приключения, исход которого он не мог предвидеть. Ехал почти что в неизвестность, но от того было ещё интереснее. — Тебе поди уже двадцатник стукнул? — Да, позавчера. — Позавчера? Надо же, только вчера поздравляли младшего с семнадцатилетием. Рики то есть. Вот за подарком ему ездили. Скоро познакомьтесь, он славный, хоть и буйный. — Аэ…хорошо, надеюсь, мы поладим, — застенчиво отвечал Сонхун, идя за дядей Ёльсу и стаскивая с лестницы поцарапанный от неаккуратности чемодан. — Мы ещё не успели отпраздновать, так что и твоё рождение заодно справим! — Благодарю. — Не стоит. Залазь! — скомандовал мужчина, самостоятельно распахнув дверцу кареты. А чемодан был выхвачен низеньким щуплым мужичком в побелевшем козырьке так быстро, что Сонхун и обернуться в его сторону не успел. Всё говорило о состоятельности господина Ким. И Сонхун даже ненадолго задумался, как нелепо его дорогущая карета и трое шоколадных коней смотрелись среди грязи и серости общественного двора, где иногда ещё и мусором пахло. Но все мысли его оборвались и перестали что-либо значить, когда он, сев на мягкую скамью в ореховом экипаже, посмотрел на лицо напротив. Элементарные меры приличия подразумевали приветствие, но все слова в первые секунды застыли в горле и только спустя тихую паузу, в которую дядя забирался на скамью рядом с Сонхуном, он наконец первым протянул руку. И молодой человек напротив протянул в ответ, предварительно сняв бежевую перчатку, мило и добродушно улыбнулся. — Я Сонхун, приятно познакомиться! — проговорил он тихо и смущенно. Тёплая и маленькая ладонь коснулась его худой и вечно холодной. — Ким Сону. Взаимно! Уже в ту секунду Сонхун подумал, что к этим нежным рукам предпочёл бы прильнуть губами, а не трясти так грубо и по-мужски, как того требовал этикет. Уже тогда его посетило предчувствие, а после и ударит осознание, что тихих уединенных зимних каникул ему ожидать не придётся. Все мысли и внимание займут эти волшебные глаза невероятного цвета, нежное личико и слегка завитые тёмно-каштановые волосы. — Да вы ж знакомы. Хотя должно быть и не помните друг друга толком, — перебил их неловкость дядя, по обыкновению самостоятельно и с силой захлопнув изогнутую дверь. Это в очередной раз напомнило Сонхуну его неизменную энергичность и иногда излишнюю самостоятельность для человека его статуса. Сын же был удивительно непохож на отца поведением и взглядом. Глаза его были совершенно другие, потрясающие. Когда-то давно Сонхун слышал — мамины. Покойная матушка оставила ему самое дорогое наследство — его несравненную красоту и изысканные манеры. Скоро Сонхун сам убедится — так, как он умел держать себя на людях и так, как заливисто и искренне смеялся в кругу семьи — никто больше так не умел. А он делал это легко и естественно. Он был таким на самом деле. Карета тронулась и дядя Ёльсу, почти ни на минуту не замолкая, говорил обо всём на свете. О том, как жили они в Германии, как скучали по семье, и о том, что сам он мечтает вернуться в Корею. Но Сонхун его не слышал. Всеми мыслями он был погружен в янтарный взор и элегантно сложенные на коленях руки в бархатных перчатках. Изредка Сону улыбался дяде, делая вид, что поддерживает его монолог, и по спине Сонхуна пробегали мурашки от вида улыбки на его малиновых губах. Он же успокаивал себя: «Я всего-то замёрз, вот и дрогну…пальто давно пора менять на зимнее.» Сонхун вспоминал, как однажды ехал с этим мальчиком в одной карете шесть лет назад. Летом. Как тот смотрел на него блестящими глазками, а Сонхун гордо делал вид, что не замечает этого взгляда. Помнил как потом не мог оторвать внимания от его коленок, оголенных коричневыми шортами с голубыми каёмками, когда тот задремал и больше не смущал его наивной заинтересованностью. Зато смущало его тогда ещё непонятное подростку чувство дрожи в лёгких и жара в желудке. Сегодняшнее же чувство было похоже на то первородное, однако теперь в добавок в сердце Сонхуна томилось что-то сладкое, запретное и от того такое желанное, когда он смотрел на картинно выведенные черты его почти фарфорового профиля, обрамлённого пуховым воротом дорогого пальто, пока Сону следил за танцами снежинок за стеклом и разглядывал украшенные улицы сквозь занавес снегопада. Он уже не был тем крохотным удивлённым мальчишкой, что только хлопал длиннющими ресницами и почти всё время молчал. Теперь он выглядел утонченно и статно, поглядывал на Сонхуна мимолетно и без яркого интереса, держал себя уверенно, но не напыщенно, и говорил с дядей так мягко и учтиво, что Сонхун замирал, вслушиваясь в его голос. Он взволнованно тёр руки с того самого момента, как они оказались в карете втроём. Когда дядя заметил, сослался на холод. Он в те первые часы повторного знакомства испытывал запутанные чувства дежавю после сна, ведь та летняя поездка действительно теперь казалась иллюзорной. Он на мгновение подумал, что вовсе его себе придумал, забыл, а теперь встретил в жизни отражение своих скрытых мечт. Но позже дядя упомянет их первое знакомство. А мечты и правда окажутся запретными. В дороге они переговаривались изредка и коротко, первое время между ними ещё сохранялась неловкость, и юноши только слушали дядю, бездумно разглядывали сугробы за окном и нечасто пересекались случайными взглядами. Сонхун кроме этого достаточно сжато отвечал на расспросы дяди о его студенческой жизни. Ехали недолго, но город остался где-то позади, и вокруг было белым-бело, нечастые одинокие избушки встречались вдоль прокатанной дороги. Дядин дом встретил гостя роскошным видом. Особняк находился на возвышенности над городом, и отсюда можно было видеть поместившиеся во впадине между холмов башенки, церквушки и низкие дома. Солнце норовило вот-вот закатиться за холмистый горизонт и фонари в городе уже горели, отсюда он напоминал россыпь пайеток на белой салфетке. Да и сам двухэтажный домина с десятком светящихся высоких окон выглядел впечатляюще и уже торжественно. Воздушно кованые ворота украшены искусственными еловыми ветвями и фонариками, настоящие же ёлки обильно росли вдоль дороги к парадному входу, где подобранных со вкусом украшений было не меньше. На двери висел пышный венок с красной лентой и веточками рябины. Карликовые пихты в декоративных горшках встречали у крыльца с витиеватыми перилами чёрного цвета, которые также были украшены гирляндой и ветками пушистой хвои. — Дом уже нарядили, ёлка в маленькой гостинной осталась. Её по традиции нарядим сами, — вслух рассуждал господин Ёльсу. Пока парни неспеша следовали за энергично шагающим мужчиной, Сону объяснил, что в доме есть главный зал, где стоит самая высокая ёлка, большая гостиная, которую украшают сразу и маленькая — семейная, где за декор и зимний уют отвечают сами хозяева. — В нашем доме в Германии было так же. Но я соскучился по Великобритании. Я ведь был здесь всего год, и он запомнился мне как волшебный, когда каждый день я проводил с дядей и детворой. Вы помните? — Помню немного. Но с тех пор так много поменялось. Хотя во всей этой встрече и в роскошной обстановке Сонхуну ещё было непривычно и неловко, от скуки ежедневной рутины уже не осталось и следа. В особняк он зашёл вслед за хозяевами, за ним занесли чемодан и покупки. В глаза с порога бросилось богатство интерьера, которого он не замечал в детстве. Внутреннее убранство дома поражало величием: высоченные потолки с мелкой лепниной и витиеватой росписью, арочные проходы с масивными дверями из красного дерева и позолоченными ручками, на окнах тяжёлые тёмно-оливковые портьеры, вдоль стен с орнаментом в высоких фарфоровых вазах золотистый пампас и фелярис. Парадный вход вёл прямиком к широкой лестнице на второй этаж, откуда лениво спустился навстречу приехавшим высокий черноволосый и стройный парень в чёрном костюме. С первого взгляда кажется чопорным и самовлюблённым, пока по коридору не разносится шутливое и слегка детское: «Ддону-щи! Вы с папой подарки привезли, я всё знаю!» После Сонхун заметил расстегнутый ворот и торчащий из-под раскрытого пиджака край рубашки, который тот под строгим взглядом дяди поспешил заправить под ремень. — Не только подарки, Рики. Ещё мистера Пак Сонхуна, — отозвался Сону, когда с его плечей стягивали длинное шерстяное пальто. — Здрасьте…а ой, ээ. Здравствуйте, — запутался с языками и поспешно протянул руку, несколько склонившись, и Сонхун последовал ему, а Сону тихо хмыкнул себе под нос, умилившись их робости. Тогда и знать не знал, что эти двое таких милых приветствий больше друг другу не подарят. — Можете на обоих языках, я понимаю. — А если на немецком заговорю? — А…ну, до немецкого я ещё не дошёл, — смутился Сонхун, а парниша, оказавшийся вблизи ещё выше, озорно ухмыльнулся. — Значит у нас есть язык для шифра! Вы же ни слова не поймёте. — Рики! Ну кто ж такое гостям с порога говорит?! — Опять папа шутки не понял, — бурчит парень себе под нос, а Сону улыбается и, коснувшись плеча Сонхуна, ведёт того за собой. Восхищение Пака не остановилось на одном только прелестнейшем лице и милых руках — когда Сону остался без объёмной верхней одежды, в пепельном костюме с приталенным пиджаком, Сонхун поразился ещё и изяществу его фигуры. Он не был особенно тонок, как большинство юношей его возраста, как и младший Рики — худой и длинный, словно овсяный стебель, но прямая осанка и стройность тела делали его похожим на греческую статую. В следующую же секунду Рики, последовавший за ними, опять стал серьёзным, и глаза его похолодели. Сонхун быстро понял, что изменения эти происходят из-за его присутствия. Рики шёл рядом и настороженно косился на гостя, пока они проходили по одному из залов, а потом отделился и плюхнулся на обтянутый бордовым вельветом диван, будто бы потеряв интерес. Уже в первые часы Сонхун обнаружит, что такая же дорогая и презентабельная мебель встречается в доме на каждом шагу. А дядя и экскурс по особняку взял на себя, рассказал, где что находится, хотя запоминать несколько десятков комнат, их расположение и назначение придётся ещё не один день. В изысканно обустроенной гостевой, приготовленной для Сонхуна, уже стоял его чемодан, кровать застелена так, что на неё страшно было присесть. Интерьер жилых комнат мало уступал роскошью главным залам, разве что был строже и темнее, а окно комнаты выходило на покрытый белыми волнистыми сугробами сад, где снег блестел под зажженными фонарями. Сонхун подошёл к окну и наконец выдохнул с облегчением. Здесь его ожидал целый месяц беззаботных зимних дней (так он всё ещё думал), здесь он был свободен делать, что хочется, ложиться в постель, когда угодно, и спать, сколько спится. Почти как дома. А может и лучше. Но вот единственное нарушало весь этот мечтательный покой и безмятежность — Сону, чья фигура будет мелькать рядом с ним неизменно все это время, вновь проснувшееся и непонятное доселе чувство к двоюродному брату; и подозрительный Рики, который ещё успеет проявить себя самыми неординарными путями. Примешавшись к обстановке своевольности богатой жизни, все это стало похоже в голове Сонхуна на роман, в который он непременно будет втянут, вопреки желанию забыть обо всём на свете и отгородиться от необходимости думать. Однако ж, жизнь покажет, что бесчувствие — не свобода. А настоящая свобода для души и мыслей началась именно сегодня. Уйдя, дядя велел спускаться на ужин по правой дальней лестнице. Но дом и количество его коридоров, поворотов и лестниц было до того большим, что, покинув комнату, Сонхун ещё с минуту не решался, в какую сторону повернуть. «Правая дальняя…должно быть направо… Но правая она относительно чего?». Он пошёл наугад, главное же было спуститься, а там должно быть станет понятно, куда идти дальше. Но понятнее не стало. Зато рядом с лестницей на первом этаже возникли два голоса, обладателей которых Сонхун уже сумел безошибочно определить. Один переливистый и эмоциональный и второй более низкий и глуховатый. — И зачем дядя его пригласил? Он думает, нам недостаточно весело вдвоём? — Мы не виделись с нашего переезда в Германию. Да и ему нужна смена обстановки. Тётя Суа писала дяде, что его последние письма были до того коротки и скучны, что заставили её волноваться за душевное состояние сына. — Ох ты боже, тонкая душа. — Он, к твоему сведению, поступил в институт филологии. Не удивлюсь, если усердная учёба отняла у него все силы. Так что, прошу, давай постараемся подружиться с Сонхуном и поможем ему восстановить душевное равновесие. — Красиво говоришь, но мне это не интересно. — Ну ради меня, Рики, миленький… — Ммм, не люблю, когда ты просишь. Сложно отказать. Но! Слишком уж спокойно ему с нами не будет. Голоса становились громче, как и приближающиеся шаги, и Сонхун замешкался, но всё же максимально непосредственно вынырнул из прохода, пока его не заподозрили в подслушивании. — Ой! Мистер Пак, вы заблудись? — Сону чуть-чуть отпрянул из-за его неожиданного появления. — Д-да, немного. — Сонхун умел держать себя прямо и непринужденно, даже когда ситуация становилась скованной. — Пойдёмте с нами, на стол уже накрыли. Теперь Сонхун ловил на себе оценивающие взгляды Рики, пока шёл по коридору рядом с ним. Уже тогда напряжение зародилось между юношами. Ужинали в доме в семь, в столовой уютной по сравнению со многими залами. На небольшом столе горели свечи в подсвечниках с позолотой, а на салатовой скатерти поблёскивали столовые приборы. За едой молчали, только парни переглядывались друг с другом, каждый думал о своём. А после долго сидели в семейной гостиной, потягивая чай, и дядя снова без умолку болтал, от чего у Сонхуна начинала болеть голова. Но из рассказов дяди он узнал-таки, каким образом Рики примкнул к их семье. Оказывается, что одиннадцатилетнего японского мальчика, про родителей которого ничего до сих пор не известно, дядя забрал из хлебобулочной лавки. Его приютила добродушная немка, при этом кормя шестерых собственных детей. Где был мальчик до этого и откуда пришёл, она не знает, потому что сам Рики никому этого не рассказывал. Сону, которому на тот момент было тринадцать, стал говорить с мальчиком на ломаном английском, а тот не пойми с чего приклеился к нему, как к спасительной ветке и с тех пор не отпускает. Богатый и вдовый Ёльсу, видя, как тогда совсем маленький и худощавый Рики жмется к плечу его Сону, забрал мальчика Домой. Оставил немке большую сумму на обустройство жилища — зима бесщадно промораживала стены и пол. Та плакала, прощаясь с Рики и благодаря добродушного господина. Для Нишимуры эта встреча стала началом новой жизни. Он в один момент получил всё. И могло показаться, что забыл те холодные и голодные дни, оттого и вёл себя так горделиво. Но он помнил, всё-всё помнил, и ночами расцеловывал Сону за опеку и благодарил судьбу за подаренный шанс. Во время этого повествования Рики долго хмурился и дёргал ногой, а потом и вовсе, импульсивно вскочив, покинул гостиную. — Опять я что не так сказал? Ну чего он сейчас-то вспылил?! — Папа…ну ты же знаешь — он эмоционален и очень старается сдерживаться. Ему сложно вспоминать… — Ну не при госте же так себя вести. — А Сонхун не гость, он часть семьи, — заключил Сону и уверенно посмотрел на Пака мельком улыбнувшись, почему-то Сонхуну показалось, что хитро. Сону знал младшего брата почти как себя, считывал эмоции и мысли по одному движению бровей. А Рики и до сих пор с самого первого дня прижимался к нему, когда было тяжело и доверял все, что бушевало в душе. И известно об этом было только самому Сону, который всё эти годы непременно окружал младшего заботой, пока тот не стал взрослее и крайняя привязанность его не преобрела иные оттенки. Дядя и юноши ещё некоторое время сидели у камина, допивая крепкий чай, огонь за решеткой трещал и пускал причудливые тени. Завтра дядя пообещал нарядить ёлку, договорились поставить её слева от камина, и устроить праздничный ужин в честь недавних именинников. — Мы пожалуй пойдём, мне кажется мы уже утомились, не так ли? — поймав паузу в рассуждениях дяди, известил Сону, снова глянул на Сонхуна, как бы говоря взглядом, что ему стоит пойти следом за ним. — Да-да, пожалуйста. Пускай Сонхун отдохнёт. Я завтра утром уеду в город, позаботьтесь о нем. — Конечно, папа… — Доброй ночи, мальчики. — Доброй ночи! — в один голос откликнулись юноши и исчезли в дверном проёме. Они неспешно пошли по сумрачному коридору, пока Сону не остановился. Он взглянул на спокойное лицо во тьме и сказал тихо: «Сходим утром на прогулку? Я покажу наши сады и оранжерею.» В груди от милого голоса снова что-то екнуло. «Разумеется, с большим удовольствием…» — последовал чуть более громкий ответ. И они, чуть-чуть неловко улыбнувшись друг другу, пошли дальше. — Вы не обращайте внимания на странные выходки Рики, он лишь хочет впечатлить. Любит привлекать внимание, такой он у нас. — Ах, да… Всё в порядке. Он ведь ещё совсем юн. — Да, семнадцать вот только исполнилось. Мы, к слову могли бы общаться менее формально… — Сону снова поднял глаза на Сонхуна, они отразили тусклый свет, и опять старшего что-то кольнуло от такой прямоты и этого прекрасного облика. Этой ночью впервые за годы обучения он спал глубоко и долго, но чувство, возникшее в его теле и непривычные мысли не оставляли до утра. И проснулся он с ощущением тянущей необходимости влиться в красивую вольную жизнь и увидеть Сону вновь.