⚜️Sons of the Aristocracy⚜️

Рождество уже заглядывало в окна, но в доме Ёльсу мерещились угрюмые тени на фоне золотой отделки. Так глупо и так неосмотрительно раскидывались словами и чувствами, а ведь по-настоящему дорожат друг другом — Сону и Рики. И старшему не нужны были ничьи поцелуи, когда от узлов под сердцем было так тошно. Рики боролся с разъедающим мозг убеждением о том, что его бросили, потеряв интерес. И как он, болван, мог так думать о Сону? Сонхун же понуро дожидался праздника и всерьёз помышлял покинуть дом дяди после него, желательно уехать подальше, может вернуться к родителям, дабы не мелькать перед глазами и не душить любимое создание искушением. Он винил себя в разрушенной идиллии, жалел о приезде и ругал себя за непрошенную любовь к Киму. Считал, станет лучше всем, если он уедет. Готов был мириться с неосуществлённым счастьем ради счастья Сону. Но будет ли тот счастлив его потерять и забыть всё, что чувствовал? Снова балкон и снова табачный дым изо рта, ведь Рики всё так же выжимал себя, репетируя предстоящий к показу номер, всё так же ежился под внимательным и сожалеющим взглядом брата, не давал ни подойти, ни слова сказать, и всё так же таскал сигареты. С каждым днём, огорождая себя неприступной стеной принципиальности, Рики все больше нуждался в потерянной близости Сону. И с каждым его новым взглядом внутри что-то непоправимо надламывалось. *** — Он только капризничает и бунтует. Нашёл, куда сбежать, и ищет похвалы на стороне. — На эмоциях жаловался Сону старшему брату, забывая об абсурдности ситуации, — Он обесценивает мою любовь, отвергает, ему нужно, чтобы все внимание принадлежало только ему одному! — А сам разве лучше? Ты такой же жадный, Сону. Ты хочешь получить всё и сразу. И меня к себе привязать, и Рики сохранить, — говорит прямолинейно и спокойно, словно приводит неоспаримый факт. — Да, я чёртов ненасытный грешник! Алчный и эгоистичный! — Плещет руками и нервно машет ресницами, на которых уже скапливаются блестящие слёзы. — Сону, я не осуждаю тебя. — Но Рики не готов с этим мириться, а я не готов его терять! — Он дорожит тобой, не отпустит. Сонхун был прав, хотя и распалял нервы Сону лишь больше. Но когда огонь прожжет все дрова, вспыхивать ему станет не на чем. Пак понимал, что оба бесконечно правы в своих чувствах и бесконечно глупы в принятии чувств друг друга. А ещё понимал, что началось всё из-за его появления в жизни братьев. *** Радостные лица гостей теперь казались ещё более наигранными. Суета прислуги и приходящих Моррисов и Грандов выводила из себя всех троих. Братья держались отстранённо друг от друга: из гостинной часами лились сумрачнные мелодии, глубокий звук рояля с первого этажа теперь не грел, а рвал сердце Сонхуна, потому что значение заложенных слов считывалось слишком явно. А сам Пак безразлично пропускал через общий сквозняк в голове глупые разговоры сестёр Берты и Мэри Моррис и липнущей к нему Авроры, в сотый раз изучал громадный холст со сценой битвы из древней легенды в увесистой раме на стене в библиотеке. И только больше в его мыслях укоренялось решение оставить дядин дом и Сону. Как призраки тут и там мелькали смех, улыбчивые лица и поздравления с наступающими праздниками. Когда же господин Ёльсу весь день проводил у Моррисов, а вечером заезжал в редакцию, гостей не наблюдалось, и в доме было удивительно тихо. Братья одиноко рассредотачивались по комнатам, используя манящую возможность беспрепятственно уйти в себя, зарыться в льняные постели или пыльные книги и утонуть в меланхоличном отрешении. Предрождественские дни пролетели быстро за непробиваемым непринятием, волшебство стучалось в двери звоном колокольчиков, а праздничного духа в лицах юношей не наблюдалось. И хотя дядя как всегда много работал, объезжал редакции и с увлечением самостоятельно погружался в процесс работы, всполошив производства своим появлением, хмурость братьев не ускользнула от его родительских глаз. Ким Ёльсу заботливый отец, чуткий и внимательный, не был щедр на задушевные разговоры, зато делал яркие попытки вдохнуть в мальчиков дух рождества. В свободные минуты заглядывал в гостиную и просил Сону сыграть что-то весёлое, в надежде, что музыка наполнит жизнью и его, привозил мелкие подарки и брал братьев пострелять из ружья с компанией своих знакомых. В этой поездке Сонхун с Рики вечно косились друг на друга. Сонхун с надеждой на дружеский контакт, а Рики лукаво, сравнивая свои попадания по мишени с его. Сону же стрелял всего дважды, попросив ружья по разу у обоих братьев. Остальное время либо любезно вёл беседу с папой, мистером Балменом, мистером Ли и вечно курящим мистером Гибсоном — от последнего держался подальше; либо занимал себя увлекательным рисованием по снегу и лепкой снеговиков, которых спустя два часа представил братьям, указав, где кто изображён. Сонхун с еловой шишкой в качестве носа, а Рики с руками-веточками, упёртыми в бока. Смешливое «Та-дам!», бегающие в надежде одобрения глаза всё же вызвали неподдельную улыбку даже у Рики. Он чуть-чуть растаял, шмыгнув носом, и острота в его глазах по отношению к Сону почти пропала. Ким искренне старался разорвать отрицательно заряженные нити между ними, особенно надеялся вернуть в чувства Рики. На следующий день, по возвращении в город, господин Ёльсу без пререканий отправил детей на ярмарку и каток. Буквально выпихнул за порог двоих, не разделяющих восторг от праздничных гуляний, и Сону, чьи глаза светились весь остальной день. В центре города детворы было не счесть, как собственно, и взрослых. Ярмарки открыты были уже давно, но сейчас жизнь здесь зашкаливала. Отовсюду пахло имбирными пряниками и другой выпечкой, глинтвейном и уличной едой. Каждая лавка пестрила елочными игрушками, сувенирами, расписной посудой, колокольчиками, кружевными шторками, гирляндами из плюща и омелы. Снега за ночь навалило много, и ель на центральной площади держала на своих огромных ветвях целые сугробы. Из каждого угла слышны были рождественские песни, вокруг ёлки неизменно плясала толпа всех возрастов. И Сону с детским упоением в глазах кружил по ярмарке, пробуя всё подряд, и обязательно с пылким интересом общался с милыми покрасневшими на морозе бабушками за прилавками, часто оставлял сумму больше озвученной, ведь дядя учил творить добро, особенно в канун святого праздника. А ещё Ким таскал за собой две хмурые розовощекие глыбы. Рики хохлился, опять отказавшись надеть шарф, и со скукой смотрел по сторонам, бессмысленно разглядывал деревянные фигурки в лавках и дальше плёлся за воодушевлённым Сону. Сонхун иногда терял младших в толпе, был рассеян рядом с Сону и молчалив с Рики. Да и в целом все они держались отстранённо по началу. Пока Сонхун и Рики не встрепенулись в неожиданно разделённом чувстве — Сону, с купленными елочными игрушками в холщовых мешочках, висящих на запястье, шёл к ним через топлу, держа три горячие булочки с кленовым сиропом, и смоляные глаза его бегали от одного к другому, изгибаясь в две радуги с пушистыми лучиками солнца, — непозволительно мило. Парни переглянулись, оба зацепились за нарисовавшиеся на лицах улыбки, считали эмоции друг друга безошибочно и тут же разорвали зрительный контакт. Слишком много чести — делиться очнувшимся благодаря Сону теплом в душе друг с другом. — Надо же! Что это, я наконец вижу ваши улыбки? А то я уж начал переживать, что вы смущаете народ своим кислым видом. Это вы мне так улыбаетесь или еде? — теперь надул губки пытливо и в шутку прижал лакомство к себе, дожидаясь ответа. — Тебе, Сону… — Конечно тебе… Уверили его одновременно, из-за чего ещё больше смутились. Но ненадолго, Рики быстро вернул себе натянутую строгость и снова стал избегать взгляда Сонхуна. Проводя время вместе, деля эмоции на троих, какая-то часть жгучих углей в душах прогорала. Это становилось легче, нормальнее. Старшие понимали, что война амбиций не будет длиться вечность, этому обязательно придёт конец. Вопрос лишь в том, кто первый сделает шаг, и каким будет этот шаг. Но Рики, каждый раз неосознанно размягчаясь и подпуская братьев ближе, тут же цеплялся за оставшиеся осколки неприязни и обиды, снова рисовал на лице неприступное безразличие. Вот и сейчас без сопротивления таскался по ярмарке, исподтишка наблюдал за Сону, боролся с мыслью, что злиться на него по-настоящему больше не может, потому что слишком соскучился по его улыбке, по прикосновениям его рук, по бессвязным мечтательным рассуждениям перед сном. Но всё ещё питал раздражение к Сонхуну. И раздражал его на самом деле лишь факт того, что оказался кто-то ещё, помимо него, достойный любви Сону. Кто-то ещё, кого Ким подпускает к себе наравне с ним. Однако на предложение Пака пойти на каток, пришлось согласиться — Сону попросил, хотя и знал, как неуклюж младший на льду. Сам он был не сильно лучше, но Сонхун обещал помочь. И правда — великодушно объяснял братьям, как правильно ставить ноги на лёд, держал Сону за руки, скользя спиной вперёд, пока тот применял его советы на практике. Рики от такой поддержки отказался — самостоятельно ковылял вдоль стенки. Сонхун же рассекал лёд как грациозный лебедь, и восторженные вздохи Сону со стороны злили Рики. «Когда бы он мной так же восхищался?» — В ревности вся гордость брата за его достижения была им забыта. Сам себе искал новый повод обидеться. Пока Сону выловили для разговора какие-то знакомые, проходящие мимо тётушки в старомодных шляпах с перьями, которым тот непонятно для окружающих умилялся, Сонхун сделал пару кругов по катку и остановился возле одиноко плетущегося Рики. — Нужна помощь? — Обойдусь, — буркнул Нишимура и тут же чуть было не полетел носом на лёд, но удержался, замахав руками и выгнувшись как берёза на ветру. — Ха-х, упрямец, — Сонхун с добротой усмехнулся его неуклюжести и в одно движение, описав круг вокруг юноши, положил ладони ему на плечи и, легонько толкая, покатил перед собой. Рики держал равновесие почти на ровных ногах и щурился, поджимая губы, недовольный своим положением. — Чего такой хмурый в последние дни? — Сами знаете, зачем спрашивать? — Я знаю только, что вы с Сону проводите меньше времени вместе, и он очень из-за этого печалится. — Чего же вы его не развеселите? — Не выходит. Получается лишь успокоить ненадолго, пригреть. Но он не прекращает говорить, что не знает, как ему доказать тебе свою преданность. — Сонхун сделал паузу на осмысление и слегка замедлил их ход, — Сону теперь ищет поддержку в моих словах. Не считаешь, что вы слишком отдалились? Может дашь ему хоть раз объяснить тебе всё? — Зачем вы говорите мне это, если вам на руку доверие Сону? — Прозвучало раздражённо. Рики покосился на Сонхуна за его спиной, вывернув шею и нахмурив брови. — Потому что его съедает совесть, а ты непреступен, как гранитная стена. Раз любишь, почему не попытаешься понять? — Старший притормозил сам и остановил Рики. Обогнул его снова, теперь смотря ровно в глаза, — Ты сдаёшь позиции, Рики. Тебе ничего не стоит его потерять. — Да идите вы к чёрту, мистер Пак! Тоже мне, благодетель. — Нервно скинул его ладони со своих плечей, яростно толкнул в грудь и сам покатился назад, чуть не потеряв равновесие. — Я-то пойду к черту. Обязательно пойду. А ты, глупец, не смей его оставлять. Храни Сону, он в тебе нуждается. Но Рики не собирался воспринимать его слова. Шипя чего-то себе под нос и брезгливо подергивая губами, кое-как докатил до калитки и ушёл со льда. *** Утро перед рождеством не сильно отличалось от предыдущих, разве что сегодня Рики наконец проснулся без похмелья, а Сонхун готов был паковать вещи и завтра же уезжать вместе с родителями. С ранних часов в доме была слышна возня прислуги, а Рики сонно докуривал последнюю сигарету, оставшуюся с позавчерашнего визита в бурлеск-клуб. «Может Камилла была права…?» Кто он такой, чтобы страдать? Страдают слабаки, а он своё счастье не отпустит. И пускай Сону притирается к Паку лисицей и смотрит откровенно, кладя руки на талию, но никого он не будет целовать так, как Рики, ни чьи более слёзы не разделит и никого больше так не утешит, как его. Сонхун согласился делить любовь Сону с младшим, лишь бы ему дозволено было прикасаться к ненаглядному сокровищу, и не питал к Рики ненависти. А тот мучил и себя, и Сону, обижено и обозлённо замыкался от него и самоуверенно черпал восхищение от чужих и ничего не значащих для него людей. Но почему Сону так прикипел к внезапно возникшему обожателю, любовь ли это? Или всего лишь увлечение? Может Сону просто необходимо было подтверждение того, что он способен свести с ума и заставить любить себя? Может оттого и желал так сильно Сонхунова обожания? Может любил не его, а интерес к себе? Рики не знал. И тогда-то его ущепнула мысль, что сам он не знает о чувствах Сону почти ничего и даже не пытается его понять, гнёт палку лишь в свою сторону. А ведь тогда она обязательно ударит в ответ по челюсти только его. Однажды оба не смогут это стерпеть. И тогда сгорят в эгоизме и ревности. *** Вечер пришёл незаметно. В доме стало теснее — не располагал большими залами, как особняк за городом, но пятнадцать человек самых близких родственников вполне вмещал. Эта всеобщая возня, цитрусовый запах от принесенных мандаринов и непривычно много свечей повсюду даже как-то заряжали семейным уютом в ожидании главного торжества. Сонхун стал совсем другим, когда приехали родители. Он, конечно, навещал их по возможности, но долгое время без родительской ласки дали о себе знать. Он оброс взрослой скрытностью, независимостью. Теперь же оттаивал в объятиях матери, низкой женщины с кукольными чертами лица, и становился маленьким мальчиком, когда отец хлопал его по плечу. К семи собрались почти все приглашённые, по дому разносился звон детской погремушки, стук девичьих каблучков и безостановочный гомон взрослых и детских голосов. Дом наполнился жизнью. И сопротивляться ей было бы слишком уж бестактно. Нельзя сказать, что Сонхун и Рики особо прониклись атмосферой, однако их гнетущие мысли точно рассеялись, внимание старшего успешно отвлечено на родственников, а Рики занят присмотром за годовалым сыном миссис Ким Хиён. Забавный толстощёкий малыш в белом чепчике крайне увлеченно наблюдал за фокусами с исчезновением пальцев в исполнении юноши. Даже не веря в магию светлого праздника, все трое, возможно, под влиянием окружающей атмосферы, ощутили, как теряют значимость обиды, необдуманно брошенные слова, как проходит надоевшая мигрень, как улыбаться друг другу становится приятнее. Пока продолжала звенеть погремушка, бокалы с вином, кружки с пуншем для детей и разнотонные голоса, Рики наконец без душевной кривизны наблюдал, как прыгают среди гостей завитые кудряшки тёмно-каштановых волос, как отражают свет ламп и свечей миндальные глазки-полумесяцы. Смотрел и наполнялся спокойствием изнутри, вновь ощущал домашний комфорт, хотя и не осознавал ещё, насколько глупы стали его убеждения и отрицания на фоне того тепла, что он чувствовал к Сону. Ёлка в большой гостиной, где и было самое большое скопление гостей, обросла цветастыми коробками, корзинами с подарками. Дети играли в прятки, дамы щебетали, как весенние птицы, вспышками заглушали остальной шум раскаты низкоголосого, местами хрипловатого смеха. Сонхун был приятельски украден Ким Уджином, двоюродным дядей, на разговор; Сону с удовольствием уделял время тёте и бабушке, а Рики остановился в дверях в гостиную, где его как будто никто не замечал и молчаливо оглядывал праздничную семейную кутерьму с лёгкой улыбкой на губах. Он сам с трудом мог заметить, о чем думал, но мысли эти на удивление были успокоительны. Его внимание переместилось на струящиеся пузырьки в блестящем бокале, и он не заметил, как отец подошёл сзади. На плечо Рики упала тяжёлая рука в белой перчатке, и он вздрогнул. Окончательно все облачные мысли прогнал отцовский громкий голос. — Прошу всех к столу! — скомандовал господин Ёльсу, и вся суетливая компания естественно перетекла в обеденный зал, где был накрыт великолепный ужин, но без особенных излишеств. Золотистая индейка, печёный картофель, рождественский пунш, множество закусок в серебряной посуде и булочки в сахарной пудре ждали на большом праздничном столе, застеленном белоснежной скатертью с золотой вышивкой по краям. Стол украшали свечи в витиеватых подсвечниках и венки остролиста с красными ягодками. Ужин вышел душевным, как и полагается семейному празднику, даже среди серебряных приборов и с перстнями на руках — высший свет всё же имел душу и умел сохранить её для самых близких. До двенадцати эпизодически трезвонили бокалами, желая всего самого светлого. Когда говорил Сону, среди всех остальных, две пары глаз взирали на него особенно пристально. Одна — влюблённо и извиняючись, вторая — зависимо и пытливо. А он бегал глазами по упоённым лицам, машинально разглаживая оборки на воротнике лоснящейся блузы, и останавливался на этих особенных для сердца глазах ненадолго — дабы не сбиться с мысли. В полночь, после самого шумного тоста, дети наперегонки полетели к ёлке, семья переместилась обратно в гостиную, и из каждого угла зашуршала подарочная бумага, полетели атласные ленточки. Шуму и визгов было немерено, дядя Ёльсу как всегда щедро баловал зелёные побеги семейства, особенно тех, кто успел появиться на свет за время его отсутствия в Великобритании. Вскоре восторги стихли, в гостиной подали чай и пирог с вишней. А знакомая компания юношей и девушек под предводительством Сону перекочевала в новенькую библиотеку. Не такую просторную, как в особняке — в прятки не поиграешь — зато с ореховыми столами и стульями, с несколькими керосиновыми лампами в искусных подставках медного цвета, а главное — там были шахматы и карты. Неудивительно, что через минуту, когда все расселись на жаккардовые кресла, застучали фигуры по шахматному полю, зашуршала колода в руках Рики. В карты играли вшестером — мужским составом. Первые партии пролетали быстро, знатоки выходили из игры минут за десять. Однако чем дальше заходила игра, тем напряжённее становились ходы. И оказалась, что ничего так не сближает соперников, как честная борьба. Азарт загорелся в глазах игроков, особенно когда дальше решили играть на желание. Договорились так: каждый проигравший не участвует в следующем раунде, а тот, кто останется с картами на руках в последней партии на двоих, должен будет исполнить любую прихоть победителя, разумеется в рамках приличия. Затеивалось как незамысловатая встряска ставшего скучным вечера. Игривые реплики, смешки и расслабленные позы сопровождали партии, пока трое из шести не выбыли. Теперь оставалось несколько ходов до выбывания четвёртого игрока и карты падали на стол медленнее, расчетливее, в воздухе витало волнение. В Троице оказались Сонхун, Рики и мистер Ли. Первые двое обстреливали друг друга соперническими взглядами непрестанно. Новая возможность уколоть друг друга превосходством не могла быть ими упущена. Накал возрастал с каждым ходом — в особенности для троих за столом. А когда Паркер Ли покинул игру, все они стихийно переглянулись. За последней партией наблюдали все, но не мог сидеть на месте один Сону, зная, до каких желаний это может довести. Ники напустил вид крайней самоуверенности, раскинув локти на обитые подлокотники и держа перед собой веер из карт, однако колено его нервно прыгало. Сонхун же нагнетающе согнулся над столом, смотрел почти что безразлично, будто заранее знал исход игры, а глубоко внутри и не думал о победе — его более занимал факт их с Рики контакта и вовлечения всех троих братьев в общее действо. Кроме этого, он прекрасно видел, как глаза младшего предательски мягчают при взгляде на Сону, он понимал, что ему тяжело отказаться от соперничества и ревности, хотя и ломает в желании закрыть глаза на всё и снова властно притягивать его к себе в порывах нежности. Карты одна за другой летят на стол и конец игры, его приближение, уже ощущается в окружающей атмосфере. Последний козырь Сонхуна отбивает ход Рики, и старший победно откидывается на спинку кресла, а его ладонь бездумно падает на ногу Сону, сидящего рядом, с характерным шлепком, словно он и был его выигрышем. Рики еле слышно прошипел что-то себе под нос и кинул оставшиеся в руках карты на стол. — И чего же вы хотите, мистер Пак? — выговорил издевательски. — Сделай так, чтобы Сону перестал грустить, — пожелал Сонхун, ни секунды не думая. В помещении воцарилась тишина, понятная только троим. И глаза Сону снова бегали от одного жгущего взгляда к другому. — А я и не грущу вовсе, — Сону тревожно прервал их многозначительный немой диалог. — Не смягчай его задание. Рики знает, о чем я говорю. — Могли бы придумать чего поинтереснее, — продлжал язвить Рики. — Или полегче? — Сомневаетесь во мне? — Я верю в тебя. И надеюсь вновь увидеть его счастливым рядом с тобой. У Рики буквально желудок свело от чистосердечности его слов. Он скосился в выражении жалости, а в голове из ниоткуда взялась мысль: «Какой странный…зачем он так говорит?» В глазах Рики Сонхун выглядел слишком искренним и с неизвестной ему целью попечительным. — Весьма драматично, но ни черта не понятно, — вмешался Ли, чем вызвал общий одобрительный смех. Ситуация была заметена, а карты забыты. Сонхун продолжал интеллектуальные игры, переместившись за стол с шахматами к Берте Моррис, а Сону попросил прислугу принести чай и сладкое в библиотеку. Обстановка располагала к расслабленности. Всех, но не Рики. Былое спокойствие было разбито и последние угли его непреступности, подпитанные Сонхуном, разгорались и тлели. Только борьба принципиальности и слабости продолжалась, когда Сону становился ближе как бы невзначай, когда предлагал кусочек пирога на блюдце, когда говорил без былой осторожности, поправлял волосы, смотрясь в отражение стеклянных окошек в дверцах шкафов, когда смеялся рядом, одергивая ворот чёрного пиджака. Хотелось взять его за руку, увести к себе в комнату и выпустить все накопленные желания на волю. А это чувство, хотя и уничтожало последние сомнения, злило только больше. Ложка звякнула о блюдце и кресло зашумело по полу. Рики безмолвно обошёл стол под непонимающими взглядами, потом пожелал счастливого рождества и спокойной ночи, объяснив, что устал и собирается пойти к себе. Вполне привычная молчаливая раздражительность не вызвала у Сону вопросов, напротив, проснулось желание поддержать. Он вышел следом через пару минут, пообещав компании, что вернётся. Уходя, посмотрел на Сонхуна и задержался на его мягком участливом взгляде и обнадёживающей улыбке. Сону отправился на второй этаж, на пути остановился возле любимого зеркала, поправил локоны и ворот блузки. Подойдя к двери в комнату Рики, собрал мысли воедино и постучал. — Можно? В ответ тишина. Он приоткрыл дверь, брат стоял на открытом балконе, но уже без сигареты — закончились, а холодный ветер продувал помещение и трепал тонкий тюль. — Опять морозишься? Хоть пиджак бы накинул. — Мне и так нормально. — Я не думал, что ты так хорош в картах. Папа тебя научил? — Не так уж и хорош, как оказалось. — Многое зависит от удачи. Но было так волнительно наблюдать за вашей игрой. Иногда казалось, между вами искры блещут, — рассуждал Сону, подходя ближе к Рики, но тот не спешил одаривать его даже коротким взглядом, — Ой, ну и зябко же! Насквозь продувает. — Он слегка поёжился и зажмурился, когда порыв ветра дунул прямо в распахнутые двери и на ковёр посыпался мелкий снег. Сону по-прежнему не видел лица Рики, но по его движениям распознал недовольство, с которым были поспешно захлопнуты двери балкона, от чего разнёсся неприятный грохот стекла и дерева, после чего он развернулся к Сону так резко, что тот вздёрнулся и рефлекторно отгородился руками. — Почему ведёшь себя так, будто ничего не случилось? — Младший, впившись глазами в обеспокоенное лицо, смотрел на брата сверху вниз, как сокол с вершины скалы. — А что же мне делать? Так же уязвлённо игнорировать тебя? — Сону свесил голову и напряжённо вздохнул. Затем снова посмотрел на брата вразумительно, — Рики, пойми, я устал чувствовать вину перед тобой и не знать, что мне сделать, чтобы ты простил. Может ты хочешь, чтобы я попросил Сонхуна уехать? Ты будешь доволен? В его голосе не было ни капли подстрекательства, Сону снова говорил с ним пытливо, но заботливо, стараясь вытянуть слова и мысли, которые всё это время сидят где-то внутри и разъедают, потому что упрямый юноша не находит в себе сил от них освободиться. В его голове уже бурлили размышления, не способные превратиться в слова, поэтому вопрос оставался без ответа, но глаза его сами безмолвно говорили с Сону. — Ты молчишь. Знаешь, что это слишком эгоистично, и молчишь. — Он подошёл ещё немного ближе и без особой цели поправил пуговицы на изумрудном жилете, — Рики, я скучаю по тебе. Ты словно исчез из моей жизни. — Ты правда любишь его? Может тебе просто недостаточно моего внимания? — Ты словно не слышишь, что я говорю. — Снова прозвучало так спокойно, будто вырвавшиеся вопросы Рики совсем не задели его, — Я люблю тебя и хочу, чтобы между нами всё стало как раньше. Рики, подумай сам, в каком мы положении. Мы даже не можем назвать себя парой, так зачем играть в отношения и ревность? Разве мы не должны наслаждаться тем, что имеем. У нас и так никаких рамок… — Ты не первый, кто так мне говорит. — Кто же ещё тебе это говорил? — Одна знакомая. — Знакомая из «библиотеки»? И ты рассказал ей обо всём, что чувствуешь? — Не обо всём, но…мы оба тогда наговорили лишнего. — Бывает. Не страшно, если человеку можно доверять. А ты, кажется, доверяешь. К ней же ты ходишь каждый день, не расскажешь? — Не сейчас. — Значит позже? Когда подумаешь обо всём? — Да. — Хорошо, Рики, — понимающе оставил этот вопрос, как и всегда ни о чем не допытываясь. Оставил и разговор о них, поняв, что более слов от Рики не добьётся, однако лёд в его мыслях уже успешно тронулся. — И если соберёшься исполнять желание Сонхуна, просто прекрати сравнивать себя с ним и доверься наконец своим желаниям, — добавил Сону, покидая тёмную комнату. *** Уже на следующий день о святости праздника можно было забыть. Приближались новогодние балы, маскарады, шоу, концерты и первое полноценное выступление Рики на сцене Jasmin Burlesque. Так что вечером двадцать пятого он снова подговаривал камердинера отвечать Господину Ёльсу, что его сын отправился на набережную, в библиотеку, или уснул у себя в комнате. Благо, кроме самого Ёльсу и прислуги, обитатели дома и гости были вольны делать, что им вздумается, ввиду праздников. И даже учителя в доме не появлялись, так что вопросов его «прогулки» особо не вызывали. В часы отсутствия Рики, Сонхун старался уделить Сону как можно больше внимания. Но лишь потому, что завтра после ужина с господином Ёльсу, на который был приглашён им со своими родителями, собирался с ними же и уехать — провести остаток каникул в отцовском доме, а затем вернуться в общежитие и продолжить учёбу. Сону чувствовал его рассеянную осторожность, определял и сожалеющий тон в глазах, но не старался выяснить, к чему это всё. Только доверчиво подставлялся под ласковые руки, что стали особенно часто касаться волос и чувствительной шеи, позволял рассматривать себя до мелочей и не отводил глаз, понимая, что зачем-то это сейчас Сонхуну очень надо. *** А двадцать шестого декабря, когда снега с неба падало немеренно, а дядя Ёльсу задерживался в издательстве, сразу после обеда Рики выскользнул из чёрного хода, взяв с прислуги слово, что те будут молчать о его уходе. На дверях бурлеск-клуба висевшее уже давно объявление о новогоднем шоу только недавно было дополнено кричащими строками о спец-выступлении таинственного танцора, но сейчас из-за снега размокло и отклеивалось. Однако не было сомнений, что о нём знают, говорят и ждут. Только ждали его ещё и дома. Отец утром попросил сыновей присоединиться к семейной встрече в недавно открытом престижном ресторане, но выступление на новогоднем шоу Камиллы Бели, конечно, стояло для Рики выше пресловутого заседания перед миской с устрицами. Миссис и мистер Пак не были дома, по настоянию сына отправились в театр, или если сказать точнее, были сплавлены им на светские развлечение, где не бывали по меньшей мере два года. К половине седьмого камердинеру было поручено собрать сыновей к ужину. Сонхун и Сону уже спустились в холл, ожидая Рики, и младший, не изменяя привычкам, крутился перед зеркалом. Сегодня он был в относительно простеньком костюме терракотвого цвета, что всё же смотрелся на нем восхитительно, поправлял белые лайкровые перчатки и слегка пушистые волосы, падающие на глаза. Сонхун подошёл к нему со спины, и Сону перевёл внимание на него, сдержанно улыбнувшись. Старший положил руки ему на плечи, а затем, не говоря ни слова, поправил цепочку подвески под белым воротником и ещё недолго любовался им, смотря через зеркало, пока Сону не свело смущение. Он постарался сдержать непрошенную улыбку, но только опустил глаза, поджав губы, а потом взглянул на напольные часы в отражении и протянул возмущённо: — Ну и где же Рики? Карета скоро будет. — Неверное сейчас спустится. — Ответил слегка безразлично, так как мысли заняты были совершенно другим, и развернул Сону к себе лицом, — Пока никого нет рядом, дай мне поцеловать тебя ещё раз. Вряд ли такая возможность ещё представится в ближайшее время. — То есть? Почему же? — Я уеду с родителями завтра. — Завтра? — Озадаченно вторил младший. Вопроса «почему» задавать не потребовалось. Сону понимал прекрасно, почему, и глаза его в момент потускнели. — А после мне нужно будет вернуться к учёбе. — В его словах буквально слышалось извинение и надежда на понимание. И Сону только согласно кивал головой, устремив глаза в пол. — Но вы же будете приезжать к нам на выходных? — Я ничего не могу обещать, ведь не хочу доставлять неудобства ни себе, ни кому либо другому в этом доме. — Вы удивительны, мистер Пак…удивительно внимательны к людям и…свободны. Да, пожалуй, именно свободны… Его очарованные размышления были прерваны мягким, но чуточку нетерпеливым поцелуем, отнявшим у Сону способность дышать на какое-то время. Из неловкого он стал жаждущим и неугомонным. Сонхун словно бы раскрывал все потаённые чувства, что не успели стать словами и действиями за эти жалкие несколько недель, которые все они ненароком раскрасили любовной драмой. Сону цеплялся руками за лацканы его серого кашемирового пиджака и тянулся к желанным губам, позволяя прижать себя теснее. Он чувствовал и наслаждение и пакость в душе одновременно. Второе — потому что вопрос с Рики был ещё не решён, и Сону по-прежнему проклинал своё притяжение к Сонхуну. Потому что младший ещё сторонился его и мученически хмурился, когда ситуация между троими братьями становилась более расслабленной, как будто все недопонимания сами сходили на нет. А они сходили, только Рики этому яро сопротивлялся. Время казалась обоим бесконечным, пока в гостиной не раздались знакомые скрипящие шаги Хьюберта, камердинера Сону. — Мистер Ким, мистер Пак, Джордж сообщил мне, что Рики лежит в постели с головной болью и сказал, чтобы вы отправлялись без него. Две пары юношеских глаз изменились в замешательстве. — Может стоит вызвать врача? У него нет температуры? — Джордж сказал, что температуры нет и сейчас он спит. — Пожалуйста, передайте Джоржу, чтобы он следил за Рики и в случае чего, вызывал доктора. — Указал Сону и обеспокоенно переглянулся со старшим. Ситуация, конечно, посеяла смуту в их мыслях, но нужно было отправляться. Карета была подана к семи и братья вдвоём поехали в центр города, где их уже ждали родители. Всю дорогу Сону был хмур и задумчив, а потом вдруг сказал убеждённо: — Я знаю, Джордж врал. Он не сильно старше нас и иногда готов, рискуя, прикрывать глупости Рики. — Ты уверен, что Рики не поехал специально? — Я уверен, что он даже не дома. — Сону перевёл внимание от окна на Сонхуна, и в глазах его старший увидел тревогу. — Давай поступим так, мы скажем дяде Ёльсу и моим родителям, что Рики плохо спал и сейчас отдыхает дома под присмотром Джорджа. А если его действительно не будет дома, когда мы вернёмся, я пойду его искать. — Только папа не должен узнать в любом случае. Иначе Рики здорово прилетит. — Но у нас есть Джордж, готовый, рискуя, прикрывать его глупости. И мы ему в этом поможем. Слова Сонхуна немного успокоили Сону и в очередной раз доказали его великодушие. Он относился к Рики с неподдельным братским пониманием. Отчасти, считал его взрослым ребёнком, и всё же был к нему снисходителен. Известие о недомогании младшего было принято родителями взволнованно, однако беспокойство это быстро сошло на нет — дядя Ёльсу объяснил это зависимостью Рики от погоды, а ведь тогда и правда весь день шёл снег, лишь взяв перерыв на вечер. А кто действительно сидел на иголках, так это Сону. Его мучила мысль, что может быть настолько важным для Рики в этой загадочной «библиотеке», что он пренебрёг семейным ужином. Он старательно успокаивал себя тем, что по возвращении, заглянет в комнату брата и обязательно обнаружит его там, живого и невредимого. Давал уверенности и неколебимый взгляд Сонхуна, как и его запасной план по спасению Рики от его же опрометчивости. Увлеченные разговоры взрослых, не имеющие конца и края, стали до тремора раздражать, когда даже десерт был съеден, и на часах красовалось десять вечера. Но наконец выехали. А, прибыв домой, Сону поспешно взял на себя миссию проведать Рики, о чем сообщил папе, дабы тот не покидал сестру с мужем ради этого дела. Камердинера Рики на удачу не было рядом и Сону осторожно заглянул в комнату. Темнота и тишина. — Рики? Ты тут? Бессмысленно, его опасения оправдались. Откуда-то взявшийся Джордж напугал и так напуганного юношу, быстро вышедшего в коридор. Он вздрогнул, почти подавился воздухом и тут же яростным шёпотом обратился к служителю. — Джордж, вы опять превышаете полномочия! Почему не остановили Рики? — Помилуйте, мистер Ким, я верно не заметил, как он ушёл. — С больной головой в одиннадцатом часу ночи?! Прекратите врать хотя бы мне. Куда ушёл Рики? — Я честно не знаю, куда, но каждый раз отказывается говорить. — И вы каждый раз помогаете ему сбежать в неизвестность, — пораженно всплеснул руками и недовольно сжал губы, — Но не важно. Сонхун пойдёт искать его, я на всякий случай буду с господином Ёльсу, а вы! поможете Рики зайти так же незаметно, как помогали убегать, когда Сонхун приведёт его. — Да, мистер Ким, — молодой мужчина согласно кивнул, — Можете на меня рассчитывать. — Очень надеюсь. — Прозвучало от Сону строго и даже угрожающе. Он, хмурясь, проводил камердинера взыскательным взглядом. Когда Сону разочарованно и даже разозлённо сообщил Сонхуну о том, что Рики не дома, тот, как и обещал, мгновенно исчез на его поиски. Вся информация, которой он располагал, — ушёл Рики шесть с половиной часов назад; выйдя из чёрного хода, повернул налево, одет, как и всегда, в пальто, без шарфа и шапки. Шарф, к слову, Сонхун взял с собой, ведь ему тоже надоела это упрямая принципиальность Рики в отказе от необходимого зимой предмета одежды, особенно, когда по ночам температура опускалась до промораживающего минуса. Сейчас он и сам прекрасно ощущал юркий холод, забирающийся в рукава пальто и брючины, и, переваливаясь, пробирался через сугробы нападавшего за день снега. В синем туманном воздухе ощущалась глубокая ночь, но улицы не были так тихи, как в вечера рабочих дней. Достаточно гостей теперь принимали рестораны в центре и забегаловки в спальных районах, куда Сонхуна и привело некое чутьё. Однако определённого направления он знать не мог, и его слоняния затянулись на приличное время. Он успел прошерстеть набережную, прошел мимо реальной библиотеке, но та оказалась уже закрыта; заглядывал в бары и кофейни, где наблюдалось большое скопление молодёжи, но нигде не было искомого им длинного худого парня с угольными волосами. За время долгого нахождения на улице, Сонхуну начало казаться, что температура падает с каждой минутой, он вдыхал режущий мороз и выдыхал пар, который хоть как-то согревал ледяные щёки. Парень ругался на Рики внутри себя и вслух тоже, злился из-за неопределённости ситуации, ведь он и знать не знал, может младший уже давно вернулся, а если и нет, то понятия не имел, где его искать. Но ноги и, вероятно, интуиция привели его на узкую тёмную улицу, где тянуло канализацией и обветшалые дома выглядели так, будто вот-вот с них посыпятся окна и кирпичи. Ближе к концу улицы, чуть-чуть мигая, светилась всеми буквами манящая красно-жёлтая вывеска. Озябший Сонхун решил, что до ближайшего приличного ресторана, или хотя бы кофейни он не дойдёт, а погреться было необходимо, по крайней мере чтобы добежать обратно домой. Несмотря на то, что не все ещё надежды найти непоседливого юношу были исчерпаны, время переваливало за полночь, а он не собирался окаченеть в ночи на вонючих улицах города. Так что, металлическая дверь с размякшим и замерзшим плакатом всё же была им открыта, и терпкий прокуренный воздух наполнил лёгкие. Дверь захлопнулась за спиной, тепло приятно окатило тело, и Сонхун неловко прошёл среди столиков с недвигающимися гостями, пытаясь сориентироваться, но растерянно остановился в тени колонны. Неизвестная магнитическая сила заставила его заледенеть на месте — пронзительные ноты живой музыки, золотой свет и блеск сцены с бордовыми партьерами, длинная и худая фигура, заполняющая своей энергией и пластикой всё просторанство, и затихший в изумлении зал. Сонхуну тогда показалось, что ничего в помещениее больше не жило и не существовало, пока продолжалось это поразительное действие. Он неотрывно смотрел на сцену, и ему понадобилось ещё несколько минут, чтобы осознать, что танцор, купающийся в лучах света и бликах страз, есть никто иной, как Рики. Он, в узких брюках и с тонкой стразовой портупеей под распахнутой блузой с обилием кружева и сборок, двигался под фортепиано с такой отдачей и погружением, что в горле что-то вставало комом от подступающих непрошенных слёз. Резкие элементы его танца сменялись плавными и затяжными, от чего внутри что-то чувствительное прыгало и застывало вместе с музыкой и артистом. Черные намокшие пряди сияли от обилия блёсток, падали на горящие и жгущие зал глаза, прилипали ко лбу и вискам. Весь этот выбивающийся из всяких норм внешний вид и удивительная пластичность вперемешку с силой создавали образ, неподдающийся объяснению для обычного человека того времени с закостенелой принципиальностью в разделении мужского и женского. И было в нем во время танца что-то не от мира сего, что-то настолько притягательное, что назвали бы демоническим, греховным. Последние аккорды, а его движения будто только набирают мощь, чтобы страстно обрушиться на зрителей завершающими элементами, в которых точеное тело затяжно вытягивается, скользит и вьётся, добивая контрольными рывками и дьявольской ухмылкой. И вот, гром кое-как настроенного пианино, и Рики эпически упал на колени, вздымая голову к единственному лучу света. В следующие секунды, запрокидывает голову, переводя дыхание, кусает губы. По шее и вискам текут мелкие капли пота, и стразы переливаются на напряженном торсе и часто дышащей груди. По душному помещению разносятся аплодисменты и неоднозначные восклицания. Молодой парень в бурлеске, да как такое возможно? Разве не позорно появляться в таком виде на публике? Он сошёл с ума и считает себя девушкой? Таким хотелось заткнуть рот тряпкой, потому что он танцевал не так же, как девушки, он танцевал по-мужски: сильнее, шире, иногда грубее и резче, но двигался с той неприсущей юношам выразительностью, какой природа одарила его с рождения. И он не был похож ни на кого более. Он был первым и единственным, кто взрывал к чертям стереотипы и сексистские убеждения толпы. Он раскрывал потенциал молодой горячей крови с другой стороны. И всё же, подавляющая часть аудитории обсуждала его, не осуждая, а восхищаясь. Да и Сонхун не смел бы не согласиться с тем, что талант Рики уникален, а подача и энергетика его номеров перевернула бы многие представления о сути мужской привлекательности, если бы его увидела более широкая публика. Но сейчас, несмотря на дурман этого заведения и шлейф ошеломления после выступления Рики, Сонхуну необходимо было забрать новоиспеченную скандальную звезду домой. Однако, вырвать его из нежных и цепких рук, торжественно вливающих победный алкоголь в измотанное тело, оказалось задачей не из лёгких — за сцену просто так не пускали. Он старался договориться, достучаться, дождаться. Последнее, хотя и заняло много времени, оказалось самым результативным из всего списка его попыток. Спустя час Рики, растрепанный, с косо застёгнутыми пуговицами на блузке и пальто в руках, буквально выкатился из подсобки в руки Сонхуна. Он еле мог держаться в вертикальном положении от выпитого алкоголя и вылитой на сцене энергии. Старший, на скорую руку замотав Рики в шарф до самого носа и одев в пальто, взял его в ахапку и вытянул на улицу. В ночи вновь повалил снег, да такой крупный, что парней в миг занесло белыми шапками. Сонхун держал младшего за плечи и ждал, пока зимний воздух приведёт его в сознание хотя бы частично. А пока хмурил побелевшие брови и шёпотом ругался на подростковое безрассудство. — К-как думаете, М-м-мистер Пак?..когда Сону узнает, он обр-ругает меня… или обругает трижды? — Сону снимет с тебя все эти пошлые побрякушки и уложит спать, вот что он сделает. — Всё так громко хлопали, что я чуть не оглох-х… — Рики подался вперёд и начал падать, не успев сдвинуть ноги с места. Но Сонхун терпеливо возвратил его в относительное равновесие, — Вы же слышали? — Слышал. И видел. Не будь ты так гениален в танце, я бы осудил тебя, но ты заслужил все эти аплодисменты, разве что не в таком месте. — Рассуждал фактически для себя, так как Рики тогда вряд ли был в состоянии уловить связь в его словах. — Вы один? — Да, все ждут нас дома. — И Сону? — И он. Однако ему стоило бы увидеть тебя… — осёкся и брезгливо осмотрел Рики с головы до ног, — Не таким, разумеется! А на сцене. Зрачки юноши широкие, и глаза из-за этого чернющие в темноте и неспособные сфокусироваться на лице Сонхуна. Он смотрел на него глупо и улыбался каким-то внутренним мыслям. — Я думал о нём, когда танцевал… И я всё понял! Я всё-ё-ё понял… — Разинул свинцовые веки и стал убеждать, как ребёнок, сделавший открытие, а тело его шаталось, словно осина на ветру. — И что же ты понял? — Что я дурак. Такой дурак!..И он дурак. И оба мы глу-упые-е. Мы же ц-щ…цепляемся за всё, вот… Понимаешь? — Он по-дурацки ткнул пальцем Сонхуну в грудь и случайно съел нападавший на шарф снег, облизывая сухие губы. — Понимаю, Рики. Но послушай, завтра я уеду, и все будет как раньше, — Сонхун ловил его плывущий взгляд, стараясь успокоить пьяные размышления. — Как раньше уже никогда не будет! — Выпалил, не думая, по-детски зажмурил глаза и сердечно тряхнул руками. А потом, когда слова сумели зацепиться за что-то в хмельном сознании, распахнул глаза, лицо его вытянулось, и юноша словно обмяк, — Как уедете? Куда? — К родителям, а потом братно в общежитие. — Зачем? Вам не нравится у нас? — Звучал так наивно и недоуменно. Как-то рассеянно свесил голову к груди и почти начал валиться вперёд. — Рики, ты пьян и не соображаешь, — Сонхун подхватил младшего под руки, удерживая от падения, потряс за плечи, в надежде заглянуть в его глаза. — Всё я понимаю, мистер Пак! Сону любит вас, он будет так расстроен… Хотите расстроить Сону? — Опять ожил глазами, но на ногах стоял лишь благодаря поддержке старшего, и смотрел на него неподдельным возмущением. — Нисколько не хочу, но… — Я не переживу его грустных глаз, слышите?! Не переживу! — Рики неуклюже обхватил Сонхуна за шею, повис на нём и, спотыкаясь потянул за собой тяжёлые ноги, попутно стягивая неприятно колящий шарф, — Так что никуда вы не уедете. Но Сонхун и не думал воспринимать его слова серьёзно. В его разуме слишком закрепилась геройская идея самоотверженно разорвать с Сону связь и не мутить более воду в кристально чистом озере аристократии. Иначе со дна поднимался ил и озеро затягивала непроглядная муть. *** Рики, путаясь в ногах, плёлся к дому, ведомый под руку Сонхуном, и знал, что будет снова обруган Сону — потому что одежда опять пропахла сигаретами, а алкоголь ещё не успел выветриться, ведь даже мороз не отрезвляет тяжёлое сознание, где бесцеремонно поселились и непрестанно шумели и раздували голову мысли о самом дорогом на свете брате. Щёки, нос и голая шея покраснели от холода, волосы остались растрёпаны а глаза глубокие, туманные, но блестящие неподдельным раскаянием. Этот парень со взрослым лицом и горящими глазами готов был на многое ради своего старшего брата. Может им и правила юношеская страстная жажда любви и близости, но хён, ставший таким родным за все шесть лет, сейчас ощущался самым необходимым. С трудом и возмущениями переодетый камердинером Рики отказался ложиться спать, а вместо этого ввалился в комнату Сону даже без стука, споткнулся о порог и грохнулся коленями на ковёр, чем конечно вызвал ярое возмущенние и гневные взгляды. — Сону-я… — Да сядь ты сначала на кресло, малолетний пьянчуга, — взялся поднимать тяжеленное тело с колен под руки, из-за чего в нос ещё резче вонзился запах табака и спиртного. — Сону-я, я подумал… Послушай меня, — еле вязал слова в предложения, трудно поднимаясь на ноги. Когда перебрался на кресло, не отпустил старшего, а на против — вжался лицом в живот, обвив сильными даже в опьянении руками талию и сжав его ноги меж своих коленей так, что Сону даже не мог пошевелиться и только протестующе упёрся руками в широкие плечи. — Сону… Сону, любимый… — Забормотал Рики, как в бреду, обтираясь о милое тело в домашнем халате словно кот, — …мой драгоценный…я такой идиот, Сону… — Рики, я не понимаю, чего ты хочешь, зачем пришёл ко мне в таком виде? — Уже смягчился, но ещё не собирался поддаваться, хотя неподконтрольные блудные руки уж слишком приятно сжимали кожу, задирая низ велюрового халата. Лишних слов не нужно, он хотел этого, он ждал, когда Рики не выдержит и сдастся. Когда придёт просить ласки, когда станет уговаривать позволить ему остаться на ночь, молить о ещё одном поцелуе и без разрешения забираться руками под одежду. Ведь только ради него Нишимура способен был побороть гордыню, только для него мог быть слабым и только им согласен быть поощрённым и утешенным за свою слабость. — У тебя никакого терпения, Рики. Ты так импульсивен… — Сону-хён, мне ничего не важно и никто не важен, только дай мне целовать тебя, — Его пухлые губы давно были сильно покусаны и он не оставлял их в покое. От этого они розовели как на морозе, а язык заплетался, смешивая корейский с английским, — Он ведь не имеет значения? Прошу, скажи, что ты будешь любить меня как прежде! — Ты и так знаешь ответ. Ты такой ребёнок, Рики… И вновь Сону читал его по одним глазам — мальчик убеждал не его, а себя. В том, что его на самом деле любят. И только здесь. Он искал любви больше, но не нашёл той, которая могла бы выстоять и добиться мира с другой страстью. А любовь Сону была неприкосновенна и неоспарима, она вросла в сердце крепче векового дуба и, конечно, принадлежала только ему. Да, его Рики всё еще ребёнок, но уже далеко не маленький, а сейчас ещё и совсем пьяный, ещё более нежный. Жмётся горячими щеками к рёбрам и тянет конец пояса, раздевая Сону с таким обожанием и предвкушением, как дорогой алкоголь. И упиваться им будем медленно, держать в руках правильно и смаковать послевкусие на губах. Будет прятать от всего мира и рвать душу ради его счастья. И пускай он не единственный, и не верит клятвам, но знает, что умрёт, если не сможет больше видеть его таким — доверчивым, раскрепощенным, смотрящим в глаза так сладко, но так властно. Умрёт, если не сможет больше оставлять красные ожоги на ключицах и груди, слышать его долгие и выразительные стоны. Но только Сону не позволит ему умереть. Он позволит больше — всё, что угодно, но не смерть. И ведь сам не смог бы дышать без его жгучего дыхания, без его обожания, без этих жадных рук на бёдрах и ревнивых взглядов за обедом. И этим вечером наконец дышал освобождённо от горькой вины и бесстыдно растягивался на шелковой постели, когда мелкие поцелуи стали покрывать живот и выступающие косточки бёдер. А Рики, уставший, сонный, но слишком счастливый чувствовать под руками любимого хёна, не прекращал беспорядочно гулять ладонями по его телу, притираться порозовевшими щеками к тёплой шее. Ветреный юноша желал интереса к себе и обожания каждой клеточкой своего горячного и импульсивного существа. Он желал, чтобы на него смотрели, чтобы замечали и не могли больше забыть. Эта жажда порывисто выливалась на Сону волнами лихорадочной мольбы о внимании, пускай это были упрёки, жалкие возмущенные попытки разорвать руки на своей талии, закатывания глаз или же громкое дыхание под ухом, но ему необходимо было знать, что он не безразличен. А заботливый хён, из раза в раз прощающий всё, когда Рики сжимал большими руками и дышал в макушку, становился самым милым на всём белом свете и самым родным. Да, Сону любил и прощал. Простил и это. Потому что знал его и потому что понимал совсем всё, чего хочет младший. Понимал, почему так искал внимание извне, стараясь заменить отвергнутое, хотя и находил в старшем брате целый мир, рай, где отпускают грехи и очищают душу, как бы сильно та не испачкалась в саже чрезмерных желаний и ненасытного поглощения чужих взглядов и слов. Он путался часто и безобразно, но каждому ли так легко найти свой путь? Он танцевал так эмоционально и так развязно, что заставлял кусать губы от возбуждения и вытерать слёзы от душевной боли. Но достаточно ли было этого? Нет, ему неизбежно нужен был лишь один взгляд, лишь одно поощрение. *** До самого обеда в просторной комнате с персиковыми шторами на окнах, сквозь которые лился приглушенный солнечный свет, не было слышно ни звука, кроме шороха постельного белья. Время точно повернулось вспять, ведь Рики обнимал и руками и ногами сладко дремлящего Сону и дышал ему в макушку. Карета семьи Пак отъехала около часа назад, а сразу после пробуждения братьев, Джорджем было передано письмо Сонхуна для Сону. Длинное письмо. Где было и сердечное признание и обещание любить, несмотря ни на что, и подробное описание того, где и при каких обстоятельствах он нашёл Рики вчера. — Кто пишет? — поинтересовался младший, сидя в кресле с чашкой поданого в комнату кофе, когда спустя долгие минуты, Сону оторвал глаза от письма с выражением крайней растерянности. — Сонхун. — Мистер Пак? И зачем же это письмо? — при упоминании Сонхуна голос и выражение лица Рики тут же приняли пренебрежительный оттенок. — Пишет, где нашёл тебя вчера. — Но зачем это писать, разве нельзя рассказывать напрямую? П-ф, будто это величайшая тайна. — А ещё пишет, что мы оба спали, когда прибыла их с родителями карета, и он не смог попрощаться лично. Для этого и пишет письмо, — в его голосе отчётливо слышалась досада. — Попрощаться?! — Рики приподнялся и теперь участливо и обеспокоенно посмотрел на Сону. — Да, он говорил мне вчера, что решил уехать. — Но ведь он будет на балу тридцать первого. Не так ли? — Он сказал, что планирует провести новый год без суеты и интриг. С родителями в их доме. — Абсурд. Он точно не написал настоящей причины отъезда. — Рики встал с кресла, оставив кофе, и быстрыми шагами подошёл к сидящему на кровати Сону, — Дай мне прочитать. — Постой, — отдёрнул лист от тянущейся руки, — сначала, будь добр, расскажи сам, где был вчера и почему не говорил об этом ни слова. Настойчивая просьба Сону заставила Рики унять свой пыл. Он сел рядом и тяжело вздохнул, после чего начал честный рассказ с той самой первой ночи, когда убежал из дома и забрёл в бурлеск клуб по абсолютной случайности. Он рассказал и о Камилле и её команде, и об устройстве их шоу, и о репетициях, и о том, как таскал деньги из отцовской копилки, чтобы по-человкчески накормить артисток, что стали ему почти друзьями. — И как Сонхуну вобще удалось меня найти? Я уже был готов к тому, что придётся предстать наконец перед отцом ранним утром и получить по шее или еще лучше — домашний арест. — Ты должен быть благодарен и ему и Джорджу. — О, я ещё как благодарен! — Сказал Рики искренне, вздёрнув брови и отведя взгляд. — Сонхун описал твоё выступление так детально и с таким восторгом…вот, послушай. «Потолок и стены задымлённого подвала тряслись от аваций в его адрес. От такого успеха уже не отделаться», — Сону гордо посмотрел на смущенное лицо брата. — Я абсолютно точно верю его словам. Не сомневаюсь, что ты способен настолько поразить публику, но почему молчал о том, что твою душу тянет в танцы? И почему не говорил о своём выступлении? — Тут ещё попробуй расскажи, — опять нахмурился, — меня бы посадили под арест ещё раньше. — Я бы хотел увидеть, как ты танцуешь… — Ещё успеешь. Раз отец благодаря вам до сих пор не знает, то я не собираюсь останавливаться на одном номере. У меня есть план на будущее. — Раскажешь? Да, Рики расскажет, ведь план созрел глобальный, а пока все же читал отобранное у Сону письмо. Ким, зная его содержание, напряжённо следил за презрением, довольной ухмылкой и вдумчивой серьёзностью, сменяющими друг друга на лице младшего, пока тот бегал глазами по строчкам. Когда письмо было дочитано, сложено и молча вручено обратно Сону, Рики, хлопая осознающими глазами, смотрел на брата ещё некоторое время, прежде чем заговорить. — Он ведь из-за меня уехал. — Не обольщайся, дорогой. Он уехал, потому что желает мне счастья. — Ну и счастлив ли ты теперь? — Нет, потому что мне стыдно перед тобой и горестно за уезд Сонхуна. Я жадный. Я хотел всего и сразу, а остался ни с чем. — Неправда. — Рики протестующе раскрыл глаза, наклонил голову и дёрнул бровями, а на губах его расцвела ехидная улыбка, — Неужели веришь, что он не вернётся? Неужели уверен, что я буду злиться на тебя вечно? — Фыркнул и насмешливо закатил глаза, — Я же всё, что думаю, выкатил на тебя этой ночью. Но я был пьян, а в разуме предпочту ещё подуться ради приличия. А то как то уж чересчур прямодушно получилось. Теперь уж Сону чуточку шокированно хлопал шоколадными ресницами, складывая в голове весь пазл из вылитых на него новостей и откровений. — Ну и дурак же мистер Пак! — Вдруг прервал неопределённое молчание Рики, — То есть наоборот. Слишком он хороший человек. Я напишу ему письмо, и обещаю, на новогоднем балу он будет! Юноша подлетел, как вихрь и, высунувшись в дверь, позвал Джорджа, попросил принести бумагу, перо и конверт. Сону только смотрел на него недоуменно, ведь неожиданные изменения никак не могли уложиться в его голове после всего, что творилось последние недели. Рики писал быстро и порывисто, почти не думал. Сделал пару чернильных клякс, испачкал руки, но даже не обратил на это внимание, размашисто строча что-то явно импульсивное. — Рики, прости меня, — слова эти пришли к Сону как будто из ниоткуда, вырвались на волю сами собой. — Замолчи, Сону-хен, — на мгновение остановился писать и умоляюще зажмурил глаза. Не заметил, как с пера на лист упала еще одна непрошенная капля, — иначе меня вывернет от твоей исповедальной искренности. — Рики вернулся к тексту, снова ни секунды не побеспокоившись о чёрном пятне, и заключил, — Наши отношения странные от начала и до конца, так что нет ни в чем ни моей, ни твоей вины.