Семейная терапия

***

      Обвал.       Их замуровало в пещере…       Столб пыли, поднявшийся в воздухе, не давал возможности раскрыть глаза или сделать вдох. Обволакивая лёгкие, пыль оседала на них, тем самым заставляя выкашливать всё. Глаза зудели и резали, при малейшей попытке открыть их слезотечение усиливалось, чёрт, так и до слепоты недалеко.       Основной слой кружившейся пыли осел, оставляя её крупицы в воздухе. Нащупав флягу на ремне, руки судорожно пытались открутить крышку. Нужно срочно промыть глаза, желательно большим количеством воды, которой кстати было немного, но и то, что она хотя бы была, радует. Запрокинув голову назад, словно у неё было видение, девушка резко открыла глаза, выливая на лицо содержимое фляги.       В воздухе всё ещё парил огромный концентрат пыли, руки тряслись, в ушах поначалу стоял писк, после звенящая тишина. Судорожно проморгавшись пару десятков раз, девушка сама для себя вынесла вердикт, что исчерпала годовой запас моргания.       Тишина мёртвая и тревожная. Уэнсдей ничего не слышала.       Гадкое, липкое чувство страха и паники обволакивало, словно болотная тина. Лампа, её нужно зажечь и осмотреться. Руки совершенно не слушались, трясясь подобно осиновому листу на ветру. Из глаз обильно стекали слезы, моргать было больно, Аддамс чувствовала на глазных яблоках скопление пыли с песком, организм всячески пытался вытолкнуть инородный объект.       Лишь с третьей попытки лампа зажглась, озаряя пусть и тусклым, но всё же светом, лампе нужно отдать должное: для её возраста она вполне неплохо справлялась со своей задачей. Груды камней, лежавшие друг на друге, разных форм и размеров перекрывали выход. Периферийным зрением девушка замечает движение.       Ксавье.       Воспоминания бьют, словно могильная плита. Тяжело и больно. Все чёртовы четыре месяца. Развернувшись на пятках, девушка шла, ощупывая стену пещеры, резкая острая боль пронзала ногу, зашипев, Аддамс прикусила губу.       Ксавье. Это имя разносилось в голове эхом и ощущалось словно импульс. Боль не даёт идти ровно, скручивая пополам, отключая зрение. Чёрт тебя дери, она победила чокнутую учительницу ботаники, спасла школу, выпустила в печать роман, расследовала не одно дело серийника и теперь шипит из-за боли в ноге. Аддамс, ты стала слишком мягкой.       Ещё один резкий спазм заставил её уже не идти к супругу, а ползти. Глаза, всё ещё смотрящие сквозь пелену пыли и слёз, пытались сфокусироваться на объекте.       Ксавье сидел, оперевшись о каменную стену, голова лежит на боку, а руки и ноги распластаны на подобии бесформенной куклы-марионетки. Покрытый толстым слоем пыли и песка. Со рта сорвался негромкий нервный смешок, ещё один. Обхватив его лицо ладонями, девушка начала поглаживать его скулы большими пальцами, очищая от пыли и нервно посмеиваясь.             Каков глупец.                               Он дышит.       Чёрные ресницы трепетно и неторопливо вздымались вверх, из-под них на неё смотрели малахитовые глаза, что постепенно открывались. Он будто одним махом постарел лет на двадцать, лицо осунулось, глаза будто бы впали. Он смотрел прямо в черноту её красных слезящихся глаз, углы губ дрогнули и потянулись слегка вверх.       Давящее изнутри чувство в один миг вырвалось наружу. Губы подрагивали, нос покраснел и опух, из красных глаз лились слёзы, словно реки скорби. Грудная клетка тяжело вздымалась, и саму Аддамс трусило от страха. Единственное, на что хватило сил — это прижаться лбом к его лбу и зареветь, цепляясь мокрыми от пота руками за его куртку.       Внутри всё сжималось и пульсировало. В её сердце что-то оборвалось, давая понять, что теперь игра и вправду на выживание. Двух взрослых душ и одной не родившейся.       Слёзы стекали по фарфоровой коже, оставляя солёные дорожки. Дрожащие руки обвили талию девушки, тем самым притягивая её к себе.       Он успел.       Непереносимая острая боль, от которой хотелось снять себе скальп, пронзала тело, но это не проблема, она жива — это главное, ведь без неё жизнь — это тлен и мрак. Наплевать на боль, он не может видеть, как она тянется к нему, словно он — её последняя надежда на спасение.       Руки обвивали её тело, словно лоза, кое-где выбившиеся из длинных кос смолянистые пряди хаотично торчали, местами обрамляя лик. Ксавье пытался скрыть гримасу боли на лице. Глотать было трудно, слюна стала вязкой, а в горле словно стоял ком. Затхлый воздух давил, от него веяло смертью.       Её голос отдавался звоном в ушах, он был то далеко, то катастрофически близко.       В глазах двоилось и плыло, превращая всё перед собой в серую дымку. Стены словно начали сужаться, зажмурив глаза, Ксавье поглаживал супругу по спутанным волосам. Её слёзы смешались с грязью на её щеках, оставляя коричнево-чёрные разводы.       Во рту начал ощущаться привкус железа. Чёрт.       Истерический вой преобразился в тихие надрывистые всхлипывания. Руки всё ещё трусились, но уже не так сильно — он мог их контролировать. Осторожно отодвинув её лицо от своей груди, Ксавье обхватил его ладонями, фокусируя взгляд на чёрных, мокрых от слёз глазах. Глаза-бусины, словно у плюшевого мишки, смотрели прямо в душу, крылышки носа подёргивались, а губы были сомкнуты и опухли.       Ксавье больше не видел в её глазах отвращения и призрения, а лишь горечь, страх и волнение. — Ты прекрасна, словно увядший чёрный георгин на могильной плите, — углы губ чуть поползли вверх, показывая лёгкую полуулыбку, а вокруг глаз образовались складочки. — Я не позволю тебе плакать из-за меня. Если бы я мог, я бы превратил твои слезы в сталь, выковал из неё меч и убил бы каждого, кто заставил тебя плакать, а после и себя. — Ксавье.       Голос Уэнсдей был сиплый и несколько шипящий, губы приоткрыты, брови приподняты, на лбу образовались складки, глаза расширены, зрачки сужены и сфокусированы на чём-то. Аддамс словно оторопела, в одном положении смотря на кисть левой руки.       Багрово-алая кровь. Девушка проводит тыльной стороной ладони по виску. На миг воздух будто бы потяжелел, не давая возможности вдохнуть, и время остановилось. — Ксавье, она не моя.       Трясущейся рукой девушка осторожно убрала прядь русых волос, открывая вид на алую кровь, стекающую по виску парня. — Я не… я в порядке, у меня ничего не болит, — Ксавье пытался улыбнуться сильнее, но выражение его лица скорее напоминало мучения. — Когда меня отбросило в стену, мне на голову упал маленький камень, не более. — Не лги мне, — шипя на подобии змеи, Аддамс сжимала его руку, — Я вижу, что тебе больно. Ты мне нужен. Тебе стоит лечь, мы оба слабы.       Нужен. Это слово разлеталось и впивалось острыми, словно лезвие, когтями во все углы подсознания. Какое-то тёплое чувство разливалось внутри, он с уверенностью мог сказать, что оно светло-жёлтое, словно майское солнце.       Постелив на пол небольшой чёрный флисовый плед, Уэнсдей, оперившись о стену, осторожно опустилась на него. — Ксавье, дай мне руку, я помогу тебе лечь, — парень лишь отмахнулся. — Ксавьер Торп, не испытывай моё терпение, иначе, как только мы выберемся, я отдам тебя на растерзание дяде Фестеру, и он снова будет тренировать адских гончих, используя тебя как мишень.       От неприятных воспоминаний Ксавье поморщился, её привычно холодные руки на его удивление были тёплыми. Девушка осторожно убирала пряди с его лица, вытирая подтёки крови, как бы ей не хотелось, нельзя было класть его голову на колени. Его симптомы указывают на черепно-мозговую травму. Если не хуже… — Ты хранишь его. Этот плед, кольцо. Это радует. — Он не так бесполезен, как другие твои подарки, кольцо — это фамильная ценность, оно принадлежало твоей матери, а Аддамсы дорожат таким, — хмыкнув, Ксавье поднял взгляд из-под чёрных ресниц.       Пристальный взгляд тёмных омутов пробирал до дрожи. — Уэнсдей, нам нужно поговорить. — Мы уже ведём диалог, Ксавье. — Пожалуйста, выслушай меня, я не знаю, доживу ли я до того, как нас спасут, — парень закашлялся, сильнее сжав руку девушки. — Мне давно стоило…       Его оборвали на полуслове. — Что ты несёшь, Торп, — голос явно был раздражённым. — Фарес и Бес шли вслед за нами, Фарес вызовет подмогу. — Уэнс, на улице мгла непроглядная, должна начаться буря, подмога попросту не сможет подобраться вовремя. Ты сама это понимаешь, но отрицаешь.       Чем больше он говорил, тем сильнее меркла надежда в её глазах. — Как я уже говорил, я сильно увлёкся новым человеком в моей жизни. Эта рутина каждодневных финансовых отчетов, договоров и встреч. Я всё чаще стал оставаться на работе, выкуривая в день по полпачки сигарет. Единственным решением было найти заместителя, среди всех кандидатов Дафина выделялась больше всего: молодая, имеет опыт в крупных фирмах. Вот только подпись будто бы не я ставил, помню её зелёные глаза, они будто светились, но ведь у эльфов они не могут светиться. Я списал это на недельный недосып.       Он поднял взгляд на девушку в ожидании реакции или пары колких фраз, но та лишь кивнула. — Дафина очень быстро нашла подход ко всем, включая меня, начала приносить мне кофе и еду, пока я сидел за отчётами, помогала секретарше, да даже охраннику подсказывала. В наше время редко можно встретить таких ценных сотрудников, но я часто стал неосознанно проводить между вами параллель, особенно в плане готовки, — парень скривил губы в горькой усмешке. — Да только вот рядом с ней становилось как-то тепло, а приходя домой, накатывала какая-то грусть, ты пропадала в агентстве или ссорилась с менеджером. — Я очень рада, что с ней тебе было комфортно, но, прошу заметить, это ты делал все шаги ко мне навстречу. И ты сам женился на мне, — в горле стоял вязкий ком обиды с горечью, но голос даже не дрогнул. — Ты знал, на что идёшь. — Знал, и не отказываюсь от этого, прошу, дай мне закончить. — Какой ещё ты реакции ожидал? — девушка выгнула бровь. — Ксавьер, ты думал, я буду со смеренным лицом слушать рассказ о другой девушке и о том, как она тебе нравилась?       Тусклый жёлтый свет неприятно резал глаза. — Я, нет же… умоляю, можно мне закончить. Мой разум был словно в тумане, это было очень похоже на воздействие наркотического анальгетика. Она явно что-то делала, после того, как я провел те дни у твоей постели, влечение будто бы начало спадать. Стоило мне пересечь порог галереи в тот день, как в нос ударил горьковатый запах, я списал всё на то, что это от декораций. К слову, Дафина просто отвратно украсила галерею, столько буйства розового я не видел даже от Энид. Я держался от Дафины на расстоянии, что уж скрывать, избегал её. Выпил я немного, и от пары бокалов шампанского я не мог опьянеть. Я видел тебя в чёрном платье, ты словно играла со мной, и этот запах был будто бы по всюду.       В обсидиановых глазах загорелась искра неподдельного азарта, а в голове словно закрутились шестерёнки. — Ксавье, дай мне ту руку, которую ты травмировал, — зелёные глаза бегали, смотря то на жену, то на руку, — Ксавьер Уильям Торп, немедленно дай мне руку.       Чёрт.       Мягкая, словно шёлковая, кожа на её руках имела большой контраст с его шершавой, местами огрубелой. Сердце пропустило удар, маленькие пальцы с таким привычным чёрным маникюром осторожно поглаживали костяшки. По телу будто бы прошлись все двести двадцать вольт.       Картинки сменялись, будто покадровая съёмка:       …Рыжеволосая девушка, напевая причудливую мелодию, слегка пританцовывала на своей кухне, открывая шкафчики и попутно беря баночки с травами: мята, сушёный имбирь, дурман, лавр. В зеркале на мгновение появился брюнет, неодобрительно смотря на рыжеволосую…       …Нашёптывая сладкие речи на ухо, она гладила Ксавье по волосам. Будто бы пыталась его понять, вскрыть его голову, в надежде прочитать его мысли. Он видит её выражение лица: уверенное, слегка взволнованное. Но она смотрела на парня с лаской и обожанием, уже протягивая руки. Что-то в ней не так. Глаза — они будто одержимы. Присев рядом, юное очарование безмятежно хлопало глазками и говорило совсем невинным голосом. Мазь, эта чёртова мазь. От неё пахло приторно-сладко, с лёгким смолянисто-горьковатым запахом. Поглаживания похожи на движения во время ритуала…       …Ксавье, одиноко сидящий в углу, раз за разом осушал бокал. Тёмная фигура словно левитировала над поверхностью, смолянистые волосы растекались по плечам. А она будто играла: то срывалась на бег, то замедлялась, давая почти поймать себя. Лёгкий шлейф горьковатого аромата. Руки гуляли по её осиной талии, а глаза смотрели в чёрные глаза напротив. Запах её кожи был странным: он абсолютно точно не помнит таких горьких масел у неё. Минутой позже их губы сплелись в диком танце, он пропускал пальцы сквозь шелковистые чёрные пряди. Пальцы сжимали не шёлковые чёрные волосы, а непослушные рыжие. Дафина тяжело дышит, на лице сияет опьяняющая улыбка…       Резко распахнув глаза, дева со смолянистыми волосами сжала руки в кулаки, поджав ноги под себя. Чёрные омуты смотрели во мрак, они словно опустели. Веки медленно слипались, зажмурившись, девушка тяжело выдохнула, из-под чёрных ресниц стекали безмолвные слёзы. Видения вернулись, блок, поставленный из-за сильного стресса, пал, словно занавес. Какой бы сильной не была Уэнсдей Аддамс, перегрузки, стресс и её положение давали о себе знать. Она видела себя в последнем видении, но это была не она, а лишь безмолвная фальшивая проекция, усиленная галлюциногеном.       Она, как и Ксавье, видела Уэнсдей Фрайдей Аддамс — нашумевшую писательницу в жанре ужасов, опытного детектива и саму супругу Ксавье Торпа. А теперь он лежит у её ног, истекая кровью в последствии своего пусть и героического, но безрассудного поступка. Он — человек, показавший ей всю феерию чувств. Пусть и сильно провинившейся перед ней за срывы на фоне стресса на работе.       Малахитовые глаза с нескрываемым волнением изучают каждое движение, он хорошо знает, как выглядят её видения, ведь не раз ловил её на руки, тем самым предотвращая удар об асфальт. Тело будто бы потяжелело, веки наливались свинцом, нельзя закрывать глаза.       Тихий вскрик разрушил завесу сна.       Уэнсдей, обхватывая себя руками в районе живота, согнулась, пытаясь тихо, почти бесшумно вскрикнуть, закусывая губу до крови. Ксавье пытался протянуть ей руку, но лишь закричал от острой боли в районе висков. В глазах будто бы всё меркло, делая мир вокруг тусклее. Невесомое касание тёплых рук — девушка, нависая над ним, осторожно возвращает его голову в исходное положение. — Ксавье, я верю тебе, слышишь? Я всё знаю и объясню тебе, как только мы выберемся отсюда и будем в безопасности. Прошу, не трать силы зря, тебе нельзя двигаться. — Моя Уэнс, я счастлив это слышать, возможно, теперь я буду умирать с облегчением. — Ксавье, мне нужно тебе кое-что сказать…       Тусклый жёлтый свет освещал лишь маленький кусок пещеры, изо рта выходили клубки пара. Где-то в дали было слышно, как капли воды падают, разбиваясь о гранит… Мрак клубился у лампы, словно боясь подступиться к ним.       Парень в испуге смотрел на деву, ему не нравился тон её голоса, слишком дрожащим он казался.       Аддамс осторожно прилегла рядом с ним. Чёрные глаза-обсидианы смотрели прямо в малахитовую зелень.       Переплетённые руки, сцепленные, словно замок.       Это всё, чего ему не хватало — таких моментов. Им не хватало.       Уэнсдей слегка приоткрывает рот, но тут же закрывает обратно, сглатывая тугой ком. Обсидиановые глаза то и дело бегали по пещере, девушка не задерживала на нём взгляд дольше, чем на пару секунд. Томно вздыхая, Уэнсдей прикрывает веки, руки немеют. — Ксавье, я… — девушка начинает тяжело дышать, словно задыхаясь. — Я, должна… — Тише, тише, не пугай меня, Уэнс. — Ксавье, в случае твоей гибели, знай, я достану твою душу из царства мёртвых и свяжу её с хрустальным шаром, и ты будешь наблюдать за тем, как растёт твой ребёнок, не имея возможности поговорить с ним. Поэтому оставь свои извинения и слова о смерти, пока я тебя не добила.       Она выпалила это на одном дыхании, но с лёгкой ухмылкой, а тело словно наливалось свинцом и прирастало к полу.       Губы Ксавье распахнуты в немом шоке, брови подняты. Парень проморгал пару раз, открывая и закрывая рот, словно рыба.       Замешательство.       Она беременна. Их ребенком. Эти слова отбиваются импульсом у него в сознании. Сердце грохочет. Его жена — сама Уэнсдей Аддамс, известная своими высказываниями об отсутствии детей в их браке, да и в принципе против них. В голове со скоростью гепарда мелькают фрагменты, связанные с детьми и его женой.       Лагерь. Она сказала мальчику, что сломает ему руку в том случае, если тот не заткнётся.       Майами. Пляж. Дети, играющие с мячом, громко кричат и бегают рядом, мяч прилетает в голову Аддамс во время писательского часа, она шипит: «маленькие выродки», и протыкает мяч ногтями, ему долго пришлось извиняться за девушку.       Или всякий раз, когда она зло скалилась и сверкала чёрными глазами на очередного ребёнка, убегающего в слезах.       Пульсация учащалась с каждым воспоминанием, фразой она била и оглушала, буквально крича в агонии: сама Уэнсдей Фрайдей Аддамс беременна.       Она и её работа, связанная с извечным риском жизни, в последний раз она нарвалась на наркокартель в Мексике, сумев перейти ему дорогу. Если бы не её отец, Аддамс вероятно бы даже не нашли.       В голове абсолютно не вязалась картина, кроме одной: Аддамс с их ребёнком в слинге, в эпицентре перестрелки с револьвером в руках.       Да, он думал о детях буквально вчера, но это были лишь мысли в порыве эмоций. Они в процессе развода. Он облажался по-крупному.       Миг — и парень уже хотел сжать руку девушки, но, приведя взгляд на то место, где была она буквально пару секунд назад, нарывается на пустоту. Слышалась череда удаляющихся шагов куда-то вглубь пещеры.       Чёрт, чёрт, если бы он мог ударить эту стену, вероятнее всего, сломал бы руку.       Сжав руки в кулаки до хруста костей, парень готов был взвыть от безысходности, она ушла вглубь, лишь бы не видеть его. Она даже не дала ему ничего сказать. — Какой срок? — голос был сиплый, почти хрипящий. — Просто скажи.       Череда шагов прервалась, девушка остановилась, чувствуя, как по спине пробегает табун мурашек. — Четвёртый пошёл.       Снайпер, державший его жизнь на прицеле, спустил курок, сделав контрольный выстрел. Убив его. Картина складывалась как детали конструктора. — Все эти месяцы… все эти ссоры и твои резкие скачки настроения… мои срывы с чередой рассказов о Дафине и пропаданиями на работе, — из глаз стекали горькие слёзы. — Мои обвинения тебя в том, что ты слетела с катушек оказались ложными, как и я сам. Я ведь понял, что ты чувствовала, когда увидел тебя в тот день с Фаресом, он так тебя обнимал, а ты заливисто смеялась, я давно не слышал твоего смеха. Я словно перенёсся на тот бал, где ты была с Тайлером. Если бы можно было просто взять и отказаться от того, что не нравится, от всех своих ошибок. Сдать в утиль свои незримые страхи и чувства и отмотать время вспять. Прости меня, если сможешь, Уэнсдей… — Время не повернуть вспять и не изменить. Оказывается, истинно любя кого-то, верность перестаёт быть жертвенностью. Любящий хранит верность без усилий и не считает это подвигом во время войны, сроков армии, чумы, бедности и прочего. — Ты имеешь полное право добить меня за мои ошибки. — Ошибок не бывает. События, которые вторгаются в нашу жизнь, какими бы неприятными для нас они ни были, необходимы для того, чтобы мы научились тому, чему должны научиться.       Голос звучит уже совсем близко, переведя взгляд в правый угол, Ксавье смотрел на неё из-под ресниц снизу вверх. Она, вся в грязи и пыли, с паутиной в волосах и мелким порезом на щеке, стоит, смотря чёрными пустыми глазами в свете керосиновой лампы, протягивая ему бутылку воды.       Она прекрасна, она удивительна, он не перестанет так думать. Она свята настолько, насколько это возможно в их реалиях, прошедшая обряд чёрного крещения. Он её не заслуживает, разве можно оплошать ещё сильнее, чем он? — Это ещё не всё, что тебе неизвестно.       О, оказывается можно.       Девушка осторожно присаживается рядом, поджимая под себя ноги, свет лампы бьёт ей в спину, образовывая тем самым свечение вокруг неё. Открыв бутылку с водой, она осторожно придерживает его голову, чтобы он мог попить. Во рту словно пустыня Сахара. Прокашлявшись, он с ожиданием смотрел в её пустые глаза. — Бес — хищное отродье ночи, имеющее в себе днк жеводанского зверя и чупакабры. Пока он ещё не вырос до крупных размеров и не начал эволюционировать, но вскоре должен, именно поэтому ему нельзя оставаться с тобой. Я выкрала зародыш у наркокартеля, выращивала долгие месяцы в искусственной матке, если выражаться простыми словами. В лаборатории, в подвале нашего поместья, когда я уходила в редакцию, как ты думал, я возвращалась через чёрный вход и шла в подвал. В тот день я взяла его с собой, посадив в тару, его нужно было вымыть от слизи, но я спутала ёмкости и подала тебе вместо суфле Беса.       Моргнув пару раз, парень залился в истерическом хохоте, из глаз стекали слёзы, он определённо выглядел как псих, бежавший из лечебницы. Резко вдохнув воздух, Ксавье закашливается, Уэнсдей лишь закатывает глаза и цыкает. — Торп, — в голосе слышались нотки раздражения и недовольства, — Ксавье, будешь так дергаться, умрёшь не от кровоизлияния в мозг, а от того, что захлебнулся слюной. — Я знал, что Бес не суфле с момента, когда палил картину в оранжереи, я не настолько туп, как ты думаешь, я же не угол. Уэнс, я не могу передать весь спектр эмоций с новостью о ребёнке, я благодарен тебе за то, что ты сказала мне, я очень хочу участвовать в его или её жизни, если ты позволишь. Я был плохим мужем, но я очень хочу быть хорошим отцом, я убью каждого, кто навредит нашему ребёнку. То, что ты сказала, это будто недосягаемая мечта, я очень сожалею, что узнал о ребёнке в такой момент нашей жизни…       С каждым словом в глазах будто бы меркло что-то. Уэнсдей отвела взор чёрных глаз куда-то в бок и полушёпотом произнесла: — Ты помнишь наш первый день святого Валентина?       За окном крупными хлопьями падал снег, на маленький городок опускались сумерки, окутывая его в таинство февральской ночи. Хлопья снега удавалось хорошо разглядеть в большом панорамном окне, при ярком жёлтом свете уличных фонарей. Еловые ветви прогибались под снежным покровом, пошатываясь из стороны в сторону от порывов леденящего душу ветра, казалось, будто бы мгновение — и он ворвётся прям сюда, в лавку. Но массивные дубовые двери сдерживали его порывы.       В ноги поступала вибрация, ощущалась будто тысячи грешников толкают плиту, в надежде вырваться из языков адского пламени, на деле вибрация исходила от тяжелого и громкого топота по хлипкой спиральной лестнице, ведущий на верхний этаж лавки. Некогда привычные мрачные книжные стеллажи, покрытые толстым слоем пыли, враз засияли гирляндами с сердцами неправильной анатомической формы. Пальцы с неким трепетом водили по корешкам книг с греко-латинскими терминами. Лампа над стеллажом то тухла, то загоралась вновь, придавая особую атмосферу.       Не найдя нужной книги, дева со смолянистыми волосами сомкнула вишнёвые губы, скривив их в недовольной ухмылке. Из динамиков лилась романтическая музыка, туда-сюда сновали люди в поисках очередного тошнотворного розового медведя или открытки, чем явно раздражали обладательницу обсидиановых глаз. Ещё раз взглянув на пустой, но такой нужный ей стеллаж, Аддамс зашагала в сторону перил, опёршись о них, девушка выискивала на первом этаже хозяина лавки, не найдя мужчину, она лишь сильнее скривилась.       Громкий, тяжёлый топот, а после довольный писк раздался позади. Переминаясь с ноги на ногу, волчица сжимала в руках огромную валентинку. Улыбаясь во все тридцать два, она радостно попискивала, чуть ли не прыгая от радости, на щеках появились ямочки, а глаза горели, да и сама она будто бы светилась, источая согревающую энергию. — Уэнсдей, у меня для тебя сюрприз! — ликующе радостным тоном оповестила её подруга. — Ты наконец переборола свою зависимость от плюшевых игрушек? — Я сказала сюрприз, а не чудо. Это обрадует тебя до гробовой доскиии, — протянув последнюю букву, блондинка замахала руками. — Этот сюрприз и правда тебе понравится.       Аддамс скептически выгнула бровь, окинув подругу недоверчивым взглядом. — Я ненавижу сюрпризы, Энид. Давай уберёмся отсюда, не вижу смысла находиться здесь, среди людей, чей разум окутан туманом забвения.       Уже было развернувшись обратно к лестнице вниз, ей в спину прилетел тяжёлый наигранный вздох. — Что ж, тогда эта последняя сатанинская писанина в последнем экземпляре отправится обратно на старый пыльный стеллаж. — Где ты его достала? — Выхватила из-под носа у какого-то фрика, — Синклер ликовала. — Что это за книга, от неё так и веет… смертью? — Греко-латинские писания для призыва. — Прошу, скажи, что ты не будешь вызывать демона, который выпотрошит нас в ночи.       Аддамс лишь кинула взгляд из-под чёрных ресниц и направилась в сторону касс. — Я так полагаю, твоя охота за подарками для этого тупого праздника увенчалась успехом.       Окинув огромную кучу плюшевых игрушек, валентинок и аромасвечей взглядом, девушка выносит вердикт — неизлечимо. — Да, а ты купила подарок Ксавье? — Нет, и не собираюсь, я уже дарила ему подарок на рождество, тем более, это глупый праздник, появившийся из ниоткуда, но, признаю, умный ход маркетинга.       Холодный ветер бьёт в лицо, как только девушки переступают порог. Витрины магазинов утопали в буйстве розово-красных тонов и огней, на лавочках сидели неразумные подростки и зажимались. — В твоей семье не принято отмечать день всех влюблённых? Мне кажется, твоим родителям праздник пришёлся бы по вкусу. — Наша семья — приверженцы традиций, у нас иной праздник — луперкалии. Я не тону в желании ехать домой и отмечать его со всеми.       От упоминания праздника появился неприятный осадок, Уэнсдей не горела желанием вести диалог дальше. Блондинка, заметив изменение в выражении лица подруги, стушевалась, проведя остаток дороги до общежития в молчании.       Хотелось одного: принять ванну и упасть в пучину Морфея, но у судьбы были другие планы на девушку. Тёмная высокая фигура, поджидавшая за углом перед их комнатой, заставила замедлить шаг. От единственной люстры было мало толку, сжав в кармане нож-бабочку, Аддамс с подругой приглянулись. Один миг — и фигура была прижата оборотнем к стене, а у горла красовался нож.       Парень что-то прохрипел, задёргавшись в попытке глотнуть воздуха. — Уэнсдей…       Чёрные зрачки расшились, сливаясь с чернотой глаз, достав телефон из кармана, девушка посветила им в глаза. — Ксавьер, я полагала, ты умнее.       Аддамс выдохнула, убрав нож обратно, Энид ойкнула, поставив парня на землю и отряхнув его пальто от штукатурки. — Что ты тут делаешь? — девушка выгнула бровь. — Хотел увидеть тебя и убедиться, что ты никого не убила своей аурой, я же вижу, что с тобой что-то не то. — Не имею понятия, о чём ты, — процедив сквозь зубы, девушка смотрела на него снизу вверх. — Моя аура всегда такая.       Дверь с тихим скрипом отворилась, пуская луч света в тёмный коридор, скрип половиц остаточно заставил повернуть голову на источник звука. Прикрывая двери, волчица застыла на месте, её попытка тихо улизнуть мимо Аддамс и её укоризненного взгляда не увенчалась успехом. — Я, пожалуй, пойду, не буду вам мешать. — Стоять.       Холодный, будто бы парализующий голос Аддамс заставил остановиться на месте в паре метров от лестницы, медленно повернув голову в сторону подруги, она мысленно завещала все свои лаки Вещи. — Энид, ты никуда не пойдешь, — голосом можно было резать сталь. — Мне надоело прикрывать тебя перед комендантом. — Прошуууу, это в последний раз. А я с охоты принесу тебе белку для таксидермии.       Задумавшись, Аддамс кинула взгляд на подругу, после перевела на парня, углы губ Ксавье потянулись вверх, это было ясно даже в полумраке. — Энид, — парень подмигнул подруге, зная, что та прекрасно видит в темноте, — я её задержу.       Ресницы затрепетали, блондинка улыбнулась, обнажая зубы, ринулась вниз по лестнице. — Ты слишком самоуверенный, Ксавьер, если полагаешь, что я тебе по зубам. — Пожалуй, ты права, мисс совершенство, но я всё ещё могу сделать так.       Ксавье одним движением подхватывает девушку на руки, сковывая её в объятиях. Ноги по инерции обвили торс парня, чёрные ноготки сжимали плечи до красных отметин, он привык, носиком кроссовка он закрыл дверь. Чёртовы петли давно пора смазать. Рухнув на чёрную хлопковую постель, малахитовые глаза смотрели в чёрные омуты, а вишнёво-ликёрные губы манили. Черничный парфюм окутывал, словно дымка. — Говори.       Требует. Не в его стиле. Отношения с ней на него дурно влияют, родители будут в восторге. — Мне нужно в душ. — Уэнс, — выдохнув, он опускается рядом кладя голову на подушку, — прошу, не держи всё в себе. Ты можешь скрывать правду от себя, от Энид или Юджина, но не от меня.       Веки медленно закрываются, губы сомкнуты, соврала сама себе, что её не заботит завтрашний день. Этот осадок, он стоит не после разговора с Энид, он стоит уже неделю с тех пор, как родители оповестили, что пришло письмо-приглашение на участие в луперкалиях. Она могла отказаться, так почему тогда её это так заботит? Наверное, всему вина в дополнении "плюс один".       Значило ли это, что ей стоит позвать Ксавье? Они вроде как в отношениях который месяц. Отношения. Отношения и Аддамс — что-то из ряда вон выходящего.       Невесомый, лёгкий поцелуй в висок заставил разомкнуть веки. Ксавье прижимал её к себе, гладя по волосам, тёплое дыхание согревало кожу, а объятия — душу. — Всё слишком сложно, Ксавье, — она прижалась к груди, — дело… родители сказали, сказали, что пришло письмо с приглашением на луперкалии, завтра.       Он ждёт, не хочет давить: с ней так нельзя. — Ты не хочешь принимать участие в этом празднике, потому что он такой же глупый, как день всех влюблённых? — Нет, — скривив губы, она поднимает взгляд, — я не хочу принимать участие в оргии или в любом другом разврате. — О, — губы застывают в немом шоке, — я не полагал, что… твоя семья принимает участие в подобного рода событиях. — Мне стоит прояснить, луперкалии — праздник плодородия в честь богини «лихорадочной» любви и бога Фавна. В 276 году до н. э. Рим почти вымер в результате «эпидемии» мёртворождённых и выкидышей. Оракул известил, что для повышения рождаемости необходим обряд телесного наказания: порки женщин с помощью жертвенной кожи козла. Каждый год у пещеры, где волчица, по легенде, выкормила Ромула и Рема. Священники приносили в жертву козла — для плодородия и собаку — для духовного очищения. Из их шкур изготавливались бичи. После пира молодые люди брали эти бичи и голыми бежали по городу, ударяя бичом встретившихся на пути женщин, а те подставлялись. После завершения ритуала с ремнями начинался пир, который перерастал в оргию. У ведьм всё немного иначе: при помощи жребия выбиралась пара, с который ты проводишь три дня, но исход один — слияние воедино. Если у ведьмы есть пара, она принимает участие с ней. Похоже, родители догадываются о чём-то, раз пришло плюс один. — Уэнсдей, посмотри мне в глаза, мы не будем отмечать день всех влюбленных или принимать участие в луперкалиях. Мне плевать, чего жаждет общество от нас, если ты не хочешь этого, тебя никто не заставит. Я не желаю делить тебя с кем-либо, я одержим тобой, Аддамс, я готов убить любого, кто прикоснётся к тебе. Позволь только подарить тебе завтра картину. — Вся комната увешана твоим картинами. — Такой у тебя точно нет. — Ты убьешь для меня змею? — она смотрела на него немигающим взглядом. — И, так и быть, я приму твою картину. — Я… где мне взять змею в феврале? — Закажи в интернете или купи уже мёртвую. — Ты хочешь сделать чучело? — она кивает. — Энид упадёт в обморок, если увидит данное творение.       Ксавье, тихо посмеивается, целуя её в лоб. Если она хочет змею — она будет. — Она не будет стоять у нас, это, скажем так, подарок.       Глаза парня лезут на лоб, подарок от Аддамс, она-то на рождество переступила через себя. — Для Аякса, — поясняет она, — потом поймёшь, к утру у меня должна быть змея. И слезь с моей кровати.       Сказав последние слова, Уэнсдей закрывает дверь в душ. Думать, зачем девушке змея и для чего такой подарок Аяксу, не хочется, он просто свыкся, что с ней не будет так, как со всеми.       Кровать прогнулась, от резкого контраста его тёплой груди и её мокрых и холодных волос по телу прошёлся разряд мурашек. Укрыв их одеялом, он лишь обнял её одной рукой, второй попутно листая сайт с животными для таксидермии и показывая их Аддамс — та лишь морщила нос. За окном всё так же хлопьями падал снег, а в тёплых объятиях друг друга спать было намного комфортнее.

***

      Резкий солнечный свет бил прямо в глаза, заставляя натянуть одеяло с головой. Стук каблуков с всхлипыванием заставил остаточно открыть глаза, сонная пелена всё ещё не желала спадать с глаз. По дрожащему голосу стал понятен источник всхлипывания. Энид. Плечи содрогались при каждом всхлипе, чёрная тушь потекла по щекам, оставляя чёрные разводы, нос и губы опухли. Уэнсдей, уже стоявшая над ней, протягивала пачку салфеток. — Во благо всех, Энид, умойся и прекрати разводить сырость, тебе совершенно не идёт быть похожей на одну из тех плачущих девушек из мелодрам. — Я… я спросила у него, когда мы поедем знакомиться с родителями, а он ответил, что не уверен… и то, что скоро приезжает его подруга детства, и она будет жить у него дома. Я спросила, не собирается ли он начать с ней встречаться, раз уж тянет со знакомством. Он назвал меня истеричкой и королевой драмы-ы-ы, — протянув последнюю букву, девушка залилась слезами пуще прежнего. — И это в наш день. — День святого Валентина не только ваш. — Я поговорю с ним, Энид. — Спасибо, не стоит… Ксавье. — Да, Энид права в кое-то веке, — две пары глаз устремились на Аддамс. — Я уже отправила один подарок Аяксу. Можешь посмотреть ленту. — Ты отправила ему подарок, а я расцарапала ему лицо… УЭНСДЕЙ, ТЫ ПОДАРИЛА ЕМУ ЧУЧЕЛО ЗМЕИ?!       От громкого вскрика уши сворачивались в трубочку, волки воют на высоких частотах, а Синклер в придачу ещё и говорит. Пожалуй, стоило глянуть ленту. — Не стоит благодарности, а теперь прошу стереть это с твоего лица. — Когда ты успела забрать змею и сделать чучело? — Я встала в пять, твой кофе на столе, бери его и выметайся отсюда. — Я зайду за тобой потом, ты обещала.       Дверь захлопнулась прямо перед его носом, а петли неприятно скрипнули. Ему осталось только всё подготовить и дорисовать пару элементов.

***

      В мастерской было холодно, старый обогреватель почти не грел, помещение пропахло акрилом вперемешку с лёгким шлейфом табака. Он всегда курил, когда нервничал. Картина была готова, а вот он явно нет. Руку он использовал вместо палитры — на кисти красовалось буйство синих, белых, красных и чёрных оттенков, меж пальцев зажата сигара.       Стук в дверь, что ж, сдаваться поздно.       Уэнсдей в чёрном пуховике — это то, без чего мастерскую нельзя представить. — Ты сказал, что придёшь за мной. Я посчитала, что ты умер, раз не смог явиться лично.

Проклятье.

— Уэнс, прости, я потерял счёт времени, — он замялся, — картина… — Надеюсь, она того стоит.       Легонько оттолкнув парня, она прошла в мастерскую, попутно снимая чёрный снуд с головы. — Да, она того стоит. Ты однажды упомянула, что часами сидела на лестнице, уходящей в океаническую пучину.       Прищурив глаза, Уэнсдей переводила взгляд с парня на полотно, накрытое тканью. Сдёрнув ткань с полотна, её зрачки расшились, а приоткрытые губы застыли в шоке, чёрные ногти водили по картине, не касаясь её.       В центре полотна, среди бесконечных океанических просторов, плавно сливающихся со штормовым сумеречным небом, набегающие лёгкие волны, бьющиеся о гранитные ступени, омывали перила, оставляя за собой лишь белую пену. Она любила часами сидеть на ступенях, прописывая детали романа в блокноте. — Как… как ты его нашел? Этого места нет на картах, и добраться до него крайне сложно.       Он попал прямо в цель. — Ну, пришлось заплатить одному человеку и пообещать Вещи пару лимитированных кремов, — тепло улыбнувшись, Ксавье взял её за руку. — Это ещё не всё. Я практиковался, думаю, тебе уже надоело сидеть в стенах Невермора, с учётом того, что никого не убивают.       Чёрные омуты с прищуром смотрели на него, пробирая его тело до дрожи. — Что ты хочешь этим сказать? — Я не могу сейчас съездить туда с тобой, но могу перенести это место сюда.       Самодовольная ухмылка сияла на его лице, Аддамс сбита с толку и деактивирована, время действий.       Сжав её руку сильнее, он направил свою на картину, миг — и океаническая гладь начала заполнять пространство. Рамок полотна больше не существовало, они исчезли, растворились, теперь под ногами был лишь твёрдый гранит, пред глазами штормящий океан и бьющиеся о ступени волны. Мастерской больше нет, есть лишь океанический простор, она и Ксавье. Шум волн дарил умиротворение, спокойствие.       Впервые за долгие месяцы ей было легко и свободно. — Самый лучший подарок — это твоя улыбка, Уэнсдей.       Стоя перед ней, он заправил выбившуюся из косы прядь ей за ухо. Проведя носом по её щеке, он оставил на ней лёгкий поцелуй. Девушка, встав на носочки, потянулась навстречу тёплым губам, они потрескавшиеся, с привкусом табака и кофе с чёрным шоколадом. Его руки большие и тёплые, а её шея холодная. Бриз с каплями воды попадал на лицо, отчего волосы враз становились влажными. Им плевать, сейчас их заботят губы друг друга. Пожалуй, Уэнсдей Аддамс признает, что день всех влюблённых не так плох, как она думала, особенно, если твой парень Ксавьер Торп.

***

      Всё то же тусклое свечение керосиновой лампы, всё те же пальцы с чёрными ногтями перебирали его волосы, вытирая кровавые подтёки. Тихие смешки и теплые улыбки. — Наш первый день святого Валентина, я каждый раз вспоминаю его с трепетом. Особенно то фото Аякса с чучелом змеи. Почему ты решила вспомнить этот день? — Тогда мы умели слушать, понимать друг друга. — Мы так много потеряли за эти четыре с половиной месяца. Мне не хватит всех возможных жизней, чтобы искупить свою вину. — Бассейн придётся осушить и накрыть. — Что? — парень непонимающе уставился на супругу. — Ты хочешь сказать?.. — Я вернусь в поместье, но это не значит, что мы будем спать в одной комнате, — в глазах будто бы зажглись искры, а улыбался он настолько сильно, что были видны ямочки. — Во имя Лилит, прекрати смотреть на меня, как щенок лабрадора на человека. Будь у тебя хвост, ты бы вилял им как умалишённый. — Спасибо, дом без тебя пуст: там не звучит виолончель, по паркету не бегает Вещь, кухарка даже признала, что скучает по мелкому проныре, а чучело гризли будто бы погрустнело. Сквозняк больше не закрывает двери, с тобой ушла душа дома. — Надеюсь, ты не выкинул тот динамит из гаража, он мне понадобится.       Сменять тему она любит.       Потянувшись к рюкзаку за водой, девушка на миг застыла с протянутой рукой. Медленно повернув голову назад, по телу будто бы прошёлся удар током. Ксавье, уткнувшись носом ей в живот, сонно моргал. Она боялась шевельнуться. Ей говорили, интим — это секс. Нет. Настоящий интим — это томные лёгкие касания, объятия, трепетные улыбки. Осторожно опустив руку ему на волосы, она поправила ему прядь, как он в тот день святого Валентина. До дрожи в коленях хотелось объятий, но не в этой ситуации, то, что он повернул голову — уже риск. — Ксавье. — Прошу, Уэнсдей, возможно, это моя последняя возможность быть с вами. Мне всё равно, сын или дочь, я в любом случае люблю этого ребёнка.       Прикусив губу внутри, она зажмурилась, из глаз опять текли слёзы. Дрожащими руками девушка расстёгивает молнию куртки, чёрная водолазка облегает её тело словно вторая кожа. Сквозь неё прекрасно видно округлившийся живот. Она может видеть улыбку Ксавье и его слёзы. Ощущать тёплые губы на своем животе, которые оставляют дорожку из поцелуев. Чувство, подобное эйфории, по телу бегают мурашки, сердце грохочет в глотке.       Парень резко начинает кашлять, заставляя её вздрогнуть и подскочить, обхватывая его голову руками. Лицо побелело как мел, глаза потускнели, из них плавно уходила жизнь, он кашляет, словно в припадке. — Уэнсдей, прошу, выйди за Фареса, когда я умру. — Ты что такое говоришь? — голос срывается на крик, её трясёт. — Не смей умирать! — Поцелуй меня.       Она целует, сминает холодные сухие губы, роняя на них солёные слёзы, умывая его в них. Целует до потери пульса, до нехватки воздуха, он улыбается, она знает.       Поцелуй приобретает металлический привкус.       Разомкнув губы, она открывает глаза и смотрит на его улыбку. Глаза… глаза, они стеклянные, будто у покойника, неживые, застывшие. Распахнутые. Из углов губ стекает кровь. — Ксавье, Ксавье... — повторяет, словно мантру. — КСАВЬЕ!       Аддамс трусит его за плечи, умоляя его моргнуть, её трясёт, словно в припадке. Сжав его куртку на груди, она кричит от боли от несправедливости. От жажды мести и крови.

Её криком можно было потопить целый материк…

      И кофе вновь стал горячим, а краска снова приятно пахнет.       Но только запах сырой мокрой земли теперь не дарил ей счастье.       А дарил лишь скорбь, ненависть и боль.       И дело ведь тут вовсе не в кофе или краске, мой дорой читатель.