Сучья мать

- Фу, Драник, фу! Сидеть!! - Что? Где?! Свора, что ли?! А, ч-чёрт бы вас побрал!.. - Ох, святые угодники, чего же это?.. Лай сменился недовольным ворчанием. Пахло псиной, но жрать Ясю, кажется, передумали, и она рискнула открыть один глаз. Парнишка-подросток крепко держал за холку огромную собаку с какой-то неправильной башкой. Рядом всплёскивала руками сердобольного вида бабулька, а слева от неё стоял хмурый лысый дед. С ружьём. - Чего же это? – повторила бабка таким тоном, каким обычно говорят про бездомных котят под дождём. – Никак приблуда?.. - Ещё одна на нашу голову, - пробормотал дед. Он говорил «ещё» как «ишшо». – Мало нам было одного сученка… Он неодобрительно сплюнул в траву. Спасибо хоть ружьё держал направленным вниз. - Да будет тебе, - возразила бабка. - Не век же Мары́сю одному, пора и… - Тебя как звать? – перебил паренёк, глядя на Ясю. Домик у него за спиной, который та помнила пустым и никому не нужным, сейчас курился дымком из трубы. На окнах с целыми стёклами висели кокетливые вязаные занавески. - М-мне… мне домой надо, - прошептала Яся, не отвечая. – Я потерялась, к-кажется… Дед расхохотался хриплым, лающим смехом, переходящим в кашель. - Тут теперь твой дом, - сказал он. – Здесь кто теряется, то насовсем. Яся потрясла головой. Она чувствовала себя оглушённой. Огорошенной. Спящей, которой никак не проснуться. - Но я же как-то пришла. Должна быть дорога… Бабулька посмотрела на неё с состраданием. - А ты поищи, - сказала она. – Поищи, милая. Вдруг да найдёшь. Яся кивнула, машинально поднимаясь на ноги. Она поищет. Да. Поищет и найдёт. Это же логично, правда? Она не поняла, сколько времени бродила по этим кустам. Может, часа два. Сквозь всё нарастающее отчаяние пробивались обрывки мыслей: вот листья, которые она впервые увидела зелёными и сочными, теперь как будто заржавели – наверное, болеют. Вот выше кустов поднимаются огромные сухие зонтики – борщевик? Кажется, раньше его тут не было. Как это не было, если не могло не быть? Где-то вдалеке лаяли собаки. Яся до крови изодрала руки и голые коленки, в волосах свили гнёзда ветки колючих растений. Она истоптала заросли вокруг домов вдоль и поперёк, и всё равно с одной стороны был мёртвый город, а с другой – обжитые домишки у леса. Небо совсем заволокло низким и серым, и в момент, когда Ясе оставалось только сесть на землю и разреветься, на неё из небесных хлябей хлынул ледяной дождь. - Эй, доча! Давай сюда! Ещё застудишься, горюшко… Бабка стояла на крыльце своего домика, под навесом, и манила Ясю рукой. Дождь был такой, что Яся мигом промокла, как мышь. Бабка усадила её у жаркой жестяной печки, сунула в руки щербатую кружку без ручки с чем-то горячим. Яся машинально глотнула и обожгла язык, не почувствовав вкуса. Поставила кружку на стол. - Отпустите меня, - бесцветно сказала она. – Пожалуйста. Я… я д-домой… Она не хотела, но всё равно заплакала, закрыв лицо руками. Давилась всхлипами, шмыгала носом, и слёзы мешались с дождевой водой, текущей с волос. - Да мы-то тебя и не держим, - сказал дед. Он только что вошёл и стоял на пороге. – Дороги нет! Мы-то что сделаем? Сами когда-то так же, как ты вон… И ничего! Здесь разве плохо? Везде люди живут… Бабка достала откуда-то половину рыхлого, влажного каравая. В дождливом сумраке мякиш казался серо-зелёным. - Ты поешь, - ласково сказала она, нарезая хлеб ломтями. – А там виднее будет. Оно ведь как: что случилось – то случилось. Чего плакать, надо думать, как дальше быть…