Йокогама у его ног.

      Телефон пиликает в его сжатом кулаке. На экране одно слово: «Работай». Слабая тень радости на миг появляется на не по годам суровом лице, быстро изгнанная мрачной обреченностью. Он ненавидит слежки, особенно слежки без убийств. Излишне бледные пальцы набирают знакомый номер. — Известно, где сейчас господин Накахара? — Да. — Запрашиваю информацию. — Господин Накахара уехал около 50 минут назад в сторону личных апартаментов.       Он вешает трубку и черные тени уносят тонкое тело в направлении пестрого ночного центра Йокогамы.

***

      Дазай с сожалением разлепляет глаза. Он ненавидит просыпаться. Каждое пробуждение — крах надежд. Он осознает себя каждый миг, начиная с момента, как загорается искра сознания и до полной аккомодации глаз. Чувствует неясной щекоткой активацию симпатической нервной системы, ощущает, как пробуждается неясная тревога, предвестница первых мыслей, морально готовится (и никогда не бывает готов) к последующему их шквалу. Распознает участившийся пульс, проходящие по каждой мышце и связке горячие волны, отвратительное, тянущее растяжение в зрачках, которое быстро перекрывается давящим напряжением цилиарного тела. Он действительно, искренне и от всего сердца ненавидит возрождаться ото сна. Когда-то, нащупав теплое спящее тело рядом с собой, он каждый день решал, что ему есть ради чего терпеть эти адские секунды собственного включения в мир. Но сегодня просыпаться даже более мерзко, чем в юности. Краткая ревизия организма показывает гудящую голову, затекшую шею, ушибленное плечо, мучительную сухость во рту и одиночество. Нет-нет, не то самое Одиночество, а физическое нахождение одного человека в закрытом пространстве. Он медленно принимает сидячее положение, гонит от себя привычное утреннее отчаяние, загоняет куда подальше лень и обращает свое внимание на уже пару минут как запущенный анализ обстановки. Судя по солнцу, сейчас около 8 утра, а значит вырубило его часов на семь. И это несмотря на превентивно проглоченный налтрексон… Чуя что, надеялся, что он вообще не очнется? Было бы, конечно, невероятно мило с его стороны, но такой доброты от него не дождешься, да и не к лицу она ему.       Осаму на автомате обходит квартиру, собирая в единое целое картину побега своей Королевы.       На кухонной поверхности нет коробки с салфетками: в душ он не пошел.       Многочисленные тряпки на своих местах: ушел в новом, но тем проще.       В мусорной корзине пакетик из-под таблеток: высыпал все не считая.       На косяке отпечаток руки. Плохо. Значит, на него сильно подействовало.       Мужчина прикрывает темные глаза, представляя перед собой паутину городских улиц. Его расчеты говорят, что Чуя не продержался бы больше 40 минут. Он наверняка пошел в сторону Котобуки, наивно полагая, что в маргинальной толпе проще затеряться.       Дазай хрипло рассмеялся, задрав голову к потолку. Вид его холеной Королевы, что пытается слиться с толпой оборванцев из доя гай, уверенный, что у него отлично получится, оденься он попроще и нацепи капюшон, веселил до слез. И до слез же было обидно, что он не смог понаблюдать за этим сам.       По дороге в душ он быстро набирает сообщение. Веселье — это просто замечательно, но прогулка его Королевы не должна затягиваться.       Освежившись, Босс Портовой мафии привычно идет заваривать кофе. Завороженно наблюдает, как с влажных волос скатываются тяжелые капли, звонко приземляясь прямо в кружки. Что ж, сегодня придется выпить две. И как Чуя пьет эту приторную дрянь?       Для самого Дазая кофе — скорее испытание собственной силы воли, а также напоминание, что жизнь его не так горька, как могла бы быть, а вот его Королева умудряется и из этого утреннего ритуала извлечь для себя порцию сладкого блаженства. Осаму уже много лет очарован этой любовью к жизни. Еще в бытность просто напарниками, он глаз не мог оторвать от этой непримиримой жажды жить, хотелось разобрать ее на атомы, изучить каждую ниточку, понять, что же именно заставляет парня с таким нелегким прошлым так искренне и беззаботно гоняться за собственным удовольствием.       Сначала Дазай пытался отбирать у напарника радости жизни по одной, чтобы узнать, какая из них держит фундамент его неуемной натуры. Логичный, математический подход внезапно не дал результатов. Тогда мужчина подумал, что можно действовать от обратного. Если закормить Чую наслаждением и комфортном, то ценность их потеряется, а значит, и стремиться к ним его напарник перестанет.       Осуществить этот план было потруднее. Пришлось учиться работать вместе, зарабатывать уважение как команда, изо дня в день доказывать свою полезность организации и двигаться все выше.       Статус и продвижение по карьерной лестнице было последним, что интересовало Дазая, но иначе он бы не смог бы впихнуть в руки гордой и ершистой рыжей бестии достаточно денег и власти для удовлетворения всех возможных и невозможных нужд.       Авторитет и положение их дуэта росло, развлечения и траты Чуи становились все безумнее, но огонь в его глазах не тускнел. Он все еще чего-то искал, чего-то ждал от этого мира, и это завораживало, пленяло, тревожило.       Осаму, читающий людей, как утренние газеты, не знал языка, которым писал свою жизнь этот невозможный во всех смыслах человек. И, когда понял с каким азартом он разгадывает этот шифр, то уже сам был охвачен пламенем чужого любопытства к жизни. Наблюдая за тем, с какой страстью меньшая половина Двойного Черного прожигала свою жизнь и врагов взглядом, Дазай понял, что один из аспектов мирских удовольствий он совсем упустил из виду.       Так под их покровительство «случайно» попали пара хостесс-баров и фудзоку, а несколько подающих надежды работниц были завербованы в секретарш. Осаму с несвойственным себе энтузиазмом таскал Чую по злачным местам, по работе, естественно, сам отобрал для него прислугу и успокоился только тогда, когда Накахара ни шагу не мог ступить, не наткнувшись глазами на чью-нибудь аппетитно выглядывающую из непозволительно глубокого выреза грудь. Дазай сам не мог не соблазниться пару раз.              Какого же было его удивление, когда все его труды не принесли результатов. А однажды, напросившись к напарнику в гости, он увидел скромно одетую домработницу, молча подавшую им закуски и бутылку вина.       «Ненавижу пошлость», — объяснил тогда Накахара.       Дазай не намерен был отступать. Влияние Портовой мафии распространилось на несколько крупных модельных агентств и даже на одну местную телестудию, но и эти усилия Осаму были напрасны: Чуя по-прежнему выезжал туда, только в случае открытых конфликтов или прямого приказа, а время свое коротал в тихих пабах наедине с бутылкой красного сухого и тихой живой музыкой.              О! Дазай умел ждать. Подобно удаву мог охотиться из засады неделями, но и у его терпения были пределы. Это был первый раз, когда он так явственно их ощутил.       Приближалось двадцатиоднолетие Накахары, на организацию которого Дазай потратил пятнадцать миллионов йен и тридцать миллионов нервных клеток.       Великолепный праздник-сюрприз решено было провести в элитном казино, маскирующемся под обычный ночной клуб при отеле.       Отобранный лично членом Исполнительного Комитета Портовой мафии персонал невероятно гордился собой. Ослепительные молодые девушки в элегантных черных платьях порхали от гостя к гостю, предлагая легкие закуски, а изящные юноши (Дазай решил предположить и такой вариант) одетые в тесные брючные костюмы чинно прохаживались, разнося напитки.       Сам Осаму, проверяя готовность, остался доволен. Кажется, только невыносимая сложность выбора, уберегла его от того, чтобы не затащить кого-нибудь из этих красавцев или красоток в запирающуюся изнутри подсобку.       Теплым апрельским вечером он привел Чую проверить надежность местной службы безопасности, а заодно пропустить стаканчик-другой за появление на свет своего напарника.       Предусмотрительно поддерживая того под локоть, ведь последнее, что им сейчас нужно — это гора самых привлекательных трупов во вселенной, Дазай, широко улыбаясь, вошел в главный зал. Оркестр заиграл торжественную музыку, нарядные гости, тоже выбранные Осаму из перспективных подчиненных, коллег и лояльной к мафии элиты города, зааплодировали, небольшие прожекторы подсветили собранные из бокалов фонтаны с игристым, а Дазай, стараясь перекричать весь этот шум, чуть не оглушил Чую криком: «С днем рождения!».       Опешивший Накахара нацепил на себя дежурную улыбку, пробурчал что-то про возмездие, которое обязательно настигнет Дазая, и пошел пожимать руки и слушать велеречивые поздравления.       Через пару часов довольный собой организатор сия великолепия с ликованием не обнаружил Чую в поле своего взгляда. Быстро прикинув, кто из персонала тоже пропал, он начал строить в голове предположения и рассчитывать вероятность появления напарника в компании одного из отсутствующих. Еще через пятнадцать минут Дазай столкнулся с непредвиденной проблемой: работники и гости перетекали из зала в зал, возвращались из уборных и внутреннего двора, а вариантов становилось все меньше. Через тридцать минут, проверив все еще раз, мужчина понял, что Накахару или убил первый секс в его жизни, или он где-то сидит в гордом одиночестве. Ни тот, ни другой вариант Осаму не устраивал.       Нашелся Чуя на краю крыши отеля с парой бутылок вина.       «Даже тут не обошелся без наслаждений», — подумал про себя Дазай, в слух же сказал:       — Эй, а ты уже не слишком взрослый для таких развлечений?       — Отъебись.       — Ой-ой, ну кто так обидел нашего грозного мальчика, что он забился на крышу, пьянствует один и гонит своего самого близкого друга прочь?       — По-хорошему прошу, Дазай, отъебись от меня, — голос Чуи, хоть и размытый ветром, звучал непривычно высоко.       Осаму не спеша подошел к имениннику и аккуратно сел рядом спиной к ночному городу и отвесной стеклянной стене. Ему все же проще плотно стоять на ногах. Чуя отвернулся от него, но не отсел. Да и с крыши его не швыранул. Уже удача.       — Поделишься? — Дазай протянул руку темному стеклу.       — Не облейся, мудила.       Накахара сделал большой глоток и, не глядя, протянул бутылку напарнику. Дазай тоже припал к горлышку, позволяя шуму ночного города говорить за них. Насладившись этой ложной тишиной, достал из внутреннего кармана портсигар и протянул Чуе.       — Будешь?       Накахара нехотя обернулся и вытащил одну из сигарет. Осаму же не мог не подметить трясущуюся руку, что пыталась прикрыть пламя от ветра и через чур блестящие глаза.       — Слушай, на таком ветру это будет не просто. Давай помогу, — мужчина тянется прикрыть зажигалку от очередного порыва, но его руку грубо отталкивают. Он достает еще одну сигарету, закуривает сам, защищая огонек спиной и протягивает зажженную сигарету напарнику, — держи, не трать бензин.       — Нахер мне не сдалось облизанное тобой, — Накахара выхватывает сигарету из длинных пальцев, прикуривает от нее и возвращает обратно.       — Чуя, я не фанат разговоров по душам, но, кажется, один такой тебе сейчас нужен.       — Нахуя ты это делаешь?       — Что «это»? Сижу тут? Курю? Живу?       — Изводишь меня.       Так и не дождавшись ответа именинник поворачивается к Осаму и выпускает в него струйку дыма. Глаза у него на мокром месте.       — Ты думаешь, что самый умный, Дазай? Думаешь, что никто не в силах разгадать твоих интриг? Думаешь, что обыграл всех? Так вот что я тебе скажу. Ты просто зарвавшийся мудак, вот кто ты. Кичащийся своим интеллектом зарвавшийся мудак.       «Хм, я слышу истеричные нотки? Что-то новенькое… Да, Чуя, да, что еще ты можешь мне показать?» — Осаму почти говорит это вслух, но тогда его точно тут прибьют, и он так и не увидит всех цветов пламени в этих свирепых глазах.       — Тебе весело наблюдать, как все мы тут танцуем под твою дудку? — продолжает повышать голос Накахара. — Кайфуешь, чувствуя себя великим и ужасным кукловодом? Скажи мне, Дазай, насколько больным садистом надо быть, чтобы наслаждаться страданиями других? Что ты молчишь? Неужели блистательному Осаму Дазаю, самому молодому члену Исполнительного Комитета, нечего сказать?       — Чуя, ты правда хочешь услышать от меня ответ? Или просто орешь на ветер? — ожидаемой эйфории от чужого отчаяния почему-то не наступало. Может градус пока не так высок? — Послушай меня. Да, я умнее. Да, ты не сможешь разгадать и сотой части моих интриг. Да, я способен всех обыграть. И да, мой милый Чуя, мне весело смотреть на ваши танцы. Так продолжай меня развлекать.       Накахара резко разворачивается, его глаза уже переполнены не пролившимися слезами ярости и горечи, а холодная ладонь летит навстречу с гладкой щекой ухмыляющегося Дазая. К сожалению, встрече не суждено состоятся: руку ловко перехватывают.       — И даже тут, Чуя, я на шаг впереди тебя.       — Да пошел ты, — разбитый парень вырывает свое запястье из цепких лап, — ПОШЕЛ ТЫ, ДАЗАЙ! Гори в ебаном аду! — выплевывает он со всхлипом.       Несмотря на злорадную улыбку, Дазаю совсем не весело. Это примерно то, чего он добивался. Не совсем, конечно, но этого должно быть достаточно. Он нашел в этом клубке из эмоций с рыжей шевелюрой новую. Он может долго с ней играть, но ему не хочется.       Это настолько неожиданно, что мужчина впадает в ступор. Поэтому и пропускает усиленный способностью удар в плечо, от которого отлетает на добрых пять метров. Ткань нового пиджака рвется о бетон. Осаму вскакивает на рефлексах. Драться он, конечно, не планировал, но, если Чуе это поможет… Стоп. Зачем он вообще ему помогает?       Накахара подлетает к растерянному напарнику. Затянутый в перчатку кулак целится в челюсть. Дазай успевает увернуться, уйдя влево, но это была не последняя попытка. Пятясь дальше и дальше, Осаму тратит все внимание на то, чтобы не попасть под удар, который точно сломает ему челюсть. Закономерно, он упирается бедром в парапет. Отступать некуда. Он ловит следующий удар ладонью, чувствуя, как скрипят кости. Активирует способность. Теперь драка пойдет легче. Чуя, не вырывая кулак, замахивается ногой, но Дазай перехватывает его за запястье и валит на пол. Накахара успевает развернуться и вскочить, ярость застилает ему глаза.       Думать о какой-то тактике сейчас не для него. Он обрушивает на верткого напарника град ударов, надеясь, что хоть один из них попадет в цель или хотя бы пробьет блок. Осаму понимает, что просто так разбушевавшийся в конец Чуя не успокоится: он и без способности может вырубить Дазая. Предплечья ноют от постоянных атак. Он даже в защите долго не продержится. Если это поможет успокоить его гнев, значит надо дать Чуе себе врезать, пока он еще может выбирать место.       Подметив не четкий, скорее всего обменный выпад, Дазай подставляет под него скулу, крепко сжимает зубы и смягчает удар падением. Невероятно больно. Как же он ненавидит боль. Зачем тогда вообще пошел на это? Не может же быть, что чужая боль ему страшнее своей?       Накахара с торжеством стоит над ним.       — Ну и кто теперь впереди, ублюдок?       — Ты… сейчас ты, Чуя. Официально объявляю этот день, днем, когда Чуя Накахара меня уделал.       — Ахах, это лучший день рождения! Ты бы видел свою рожу! Страшный, как моя жизнь. Ни одна дама еще месяц на тебя не взглянет. Распускай бордель! — Чуя заливается надрывным хохотом и плетется к оставленной на другом конце крыши початой бутылке и ее пока закрытым подругам. Дазай встает, отряхивается и морщится от растянувшей поврежденные ткани улыбки. Не злорадной, не натянутой. Он правда чувствует что-то теплое от того, что этот взрывной чудак смеется.       — Слушай, давай все же поговорим, а? — Осаму вновь протягивает рыжему черный портсигар и прикуривает себе.       — Я сказал все, что хотел, — Чуя вырывает у него из зубов сигарету, глубоко затягивается и с наслаждением выпускает облако дыма, которое мгновенно сносит безжалостным порывом ветра. — Не подсесть бы на эту дрянь.       — Какая разница. Твой язык и алкоголь убьют тебя раньше.       — Ахах, у тебя челюсть прошла, лузер?       — Нет-нет, грозный кулак Чуя, не бей меня больше, — притворно сжимается в комок Дазай, чем вызывает очередной взрыв хохота.       — То-то же, слабак, знай свое место, — веселье как-то слишком внезапно улетучивается из его голоса, — но если провернешь это со мной еще раз, то я тебя убью.       — Ох, давай поконкретнее, я хочу знать, как приблизить свою смерть.       — Хорош прикидываться, ты думаешь, что я не заметил, как ты из половины Йокогамы сделал шлюх, готовых под меня лечь? И половину этой половины сегодня разложил передо мной. Спасибо хоть, что они одежду какую-то на себя нацепили.       — Конечно нацепили, ты же не любишь пошлость, — не отпирается Дазай.       — Ты запомнил?       — Сложно было забыть, учитывая, как ты надругался над прелестной Рин-чан.       — Ты хотел сказать не надругался над прелестями Рин-сан?       — И это тоже. Так ужасно одеть такую красивую молодую женщину — это просто преступление.       — Завязывай, а? Если ты из штанов выпрыгиваешь при виде любой юбки, то не все такие. Мне это не интересно.       — Может быть тебе бы больше понравился Рэн-кууун, а? В костюме горничной, —хихикая, подмигнул упрямому парню Дазай.       — Мне все равно, кто убирает мою квартиру. Я не собираюсь спать с прислугой! Мне. Это. Не. Интересно.       — Хм, то есть все же Рэн-кун… Я очень хороший друг и был готов к такому варианту. Спустись в зал и убедись сам. Чуе-ечка, тебе всего двадцать один, рано записываться в импотенты. Тем более сразу из девственников.       — Что ты там вякнул? У меня достаточно опыта, уж побольше твоего, но я беру качеством, а не количеством, в отличие от такой неразборчивой бляди, как ты, — уязвленный Чуя сделал очередной, особенно крупный глоток.              Дазай почему-то не мог оторвать взгляд от скатившейся по подбородку, облизнувшей кадык и утонувшей в чокере багровой капле. Он подался к открытой шее и, сам не понимая, что творит, слизал винную дорожку широким мазком.       Накахара так ошалел, что даже не сразу оттолкнул явно съехавшего на почве непрекращающегося разврата напарника, позволив тому добраться до губ. И только, когда горячий язык ткнулся в его зубы, накатило осознание.       — Ты что, блять, творишь, ублюдок озабоченный?! — Чуя спешно приложился к бутылке, пытаясь вымыть из себя чужое прикосновение.       — Я подумал, почему бы и нет.       — Почему бы и нет что? Почему бы не засосать меня прямо на крыше?       — То есть проблема в географии? Ты сам не хотел меня останавливать.       — Да я просто охуел! Нет. Это ты просто охуел! Не смей прикасаться ко мне своими похотливыми щупальцами! Ни здесь, ни где бы то ни было еще!!!       — Хорошо-хорошо, я тебя не трогаю. Не истери. Считай, что я напился и неправильно тебя понял, — Дазай многозначительно посмотрел на слегка топорщащиеся штаны напарника. — Ты так искренне разглагольствовал про опыт, что я…       — Естественно, ты меня неправильно понял, — перебил его взбешенный Накахара, скрещивая ноги, — тебе вообще похер в кого пихать свой хуй, да? Так вот мне нет! У меня свои вкусы и ни ты, ни девки, которых ты пытался под меня подложить, в них не входите!       — О, просвети, кто же входит в твои утонченные вкусы?       — Не твое собачье дело, извращенец!!! — Чуя не выпускал стекло из руки и отрывал ото рта только, чтобы произнести ответ на очередной бред Дазая.       — Ну ладно тебе, Чуууечка, поделись с другом, нельзя держать все в себе. А то я тебя поцелую…       — И попрощаешься с жизнью!       — Ну давай же, обещаю, что сразу же отстану, и мы просто продолжим пить.       — Мой вкус максимально далек от ноющих сосунков вроде тебя, понял?       — Понял-понял. То есть нашего Чую привлекает чужая сила и возбуждает власть…       — Ты обещал заткнуться.       — Так ты еще ничего и не сказал.       — Мне нравятся серьезные, взрослые люди, которые не шляются на побегушках у босса. Те, кто сами по себе и сами для себя, короли мира, усек? А теперь завали и пей.       — Умолкаю, — Дазай потянулся к бутылке, пока еще не зная, насколько глубоко чужие слова отпечатались в его сознании.       Из приятных воспоминаний Босса Портовой мафии вырвал пиликающий телефон. Исполнительный Акутагава скинул ему десяток фотографий его Королевы. Вот он плетется по грязной ночной улочке, вот на ней же и отрубается, а вот душит молодого парня, а потом уходит с ним. Пара фото их пути… Дазай залюбовался на фото изящного прыжка. На последнем изображении бледный и явно вымотанный Чуя пьет чай в компании этого мальчика. Отлично.       — Порезвись, моя Королева, у тебя есть неделя. Время пошло.