Солнечный свет на твоей кровати (The Boy Next Door)

Мырг Сюэ Ян лежал, пока его мозг медленно, где-то на уровне мыслей оформлял, то бишь находил его тело. Руки, ноги… тяжеленная башка. Или не башка? Мырг Сюэ Ян моргал. Мырг И еще раз. Мырг И еще два раза. А когда он устал моргать, а тело полностью «загрузилось»… «Твою мать…» И, вдруг нахмурившись, резко подорвался. — Чего?! — практически завопил он то ли одеялу, которое подскочило вместе с ним, то ли своим пираньям, которые тоже подскочили вместе с ним. Взбаламутив воду, они стали гонять от одной части аквариума к другой, пока в итоге не начали прыгать над открытой крышкой, утробно и зло клацая своей опасной челюстью. — А-а-а! И, схватившись за волосы, принялся шумно дышать. — На него? — недоумевал Сюэ Ян. — На этого сухостоя без простоя, на этого… — он был в таком шоке, но яростном, что никак не мог подобрать слов, — вегетарианца! Как же он размазал это слово своим голосом, практически как чью-то морду об стену. Сон, который ему приснился, не то чтобы прям уж так сильно не понравился некоторым частям его тела, и ведь мозг тоже туда входил… но! Сюэ Ян, сам Сюэ Ян, о слава ему, в эту часть очень сильно не входил! Хотя, как мы видели, вписался он прилично… и в стену, куда его прижал Сяо Синчэнь, и в, собственно, самого «сухостоя», к которому страстно прижался всем своим изнемогающим… Сюэ Ян резко поднял одеяло. И взвыл. — Да как так-то?! — он начал бесноваться на кровати и бить по матрасу кулаками. — Нет, нет и нет! Блять! Теперь-то ты стоишь! А где ты был вчера, а, где?! У меня не встал! А сейчас, блять, стоит! И на кого?! Да Тао, в сравнении с ним, был о-го-го, мать его — я сам видел, сам трогал! И у меня не встал! Ты знаешь, какой это позор?! А ты знаешь, ведь это ты знамя вовремя не поднял, из-за тебя я упал в грязь лицом, а не в… И тут зазвонил телефон. Сюэ Ян, которому чисто психологически нужно было натравить на кого-то свой «стоячий» дыбом гнев, кинулся на этот телефон как голодный тигр на паршивую овцу. — Алло! Да! Какого хрена, семь утра! Горите в аду, уебки проклятые! Я не ору! Я сказал, что я не ору!!! Кто это был он вообще не понял, но, тяжело пыхтя, сбросил один вызов и набрал другой номер. — Алло, Мэн Яо? — как не в себя заорал полуголый, не считая трусов и флага, Сюэ Ян. — У меня стоит! По ту сторону воцарилось молчание. — И чё, блять, тебе за это премию выписать? Сюэ Ян, блять, семь утра, я только заснул! — С хрена ли ты спишь?! — Ты чё, охренел? Я только смену закрыл, бухгалтерию за ночь подсчитал. Иди нахуй. — Я там почти был… — зашипел Сюэ Ян. — И у меня не встал! — Я тебе уже однажды предлагал таблетки для подстраховки. Но ты же, мудила с метровым членом, отказался их брать. Поделом тебе, червяк патлатый! — Яо, ты скотина! — Я тебя тоже люблю, паршивая гнида! Перепалка с обычным криком переросла во что-то совсем уж нечеловеческое, и перекрикивая друг друга эти двое таких собак спустили, что страшно было слушать. Сюэ Яну прям кровь из носа нужна была какая-то подлая язва, которая за словом в карман не полезет, чтобы адекватно вписываться в этот диалог уже своей язвительностью, своей жаждой поднасрать языком так, чтобы это превратилось практически в батл. Такой язвой, умной к тому же, в его окружении мог быть только один человек, и как это Сюэ Яна так угораздило забыть, что эта язва его непосредственный начальник… ну, у людей с огоньком свои причуды. Ну, или он просто был в курсе, что очередной роман Яо накрылся медным тазом и тот тоже в поиске глотки, которую мог бы сдавить «добрым» словом. Потому-то и не спит, бедненький, в работе свой стресс глушит. Но работа — это театр, где кукловод не всегда он. А так хочется самому за ниточки подергать, освободившись от маски шута и притворства. Сюэ Ян был ну просто идеальным кандидатом, которому можно было вверить ключи от своего ада, где он будет ждать тебя у самых врат, дескать, милости просим, копти сколько душе влезет. — Свинья! — заорал Сюэ Ян и бросил трубку. Раунд с Яо он не осилил, увы, так что ретировался, а не осилил, потому что Яо хватило ума «кое о чем» упомянуть. А когда Сюэ Яну напоминали о человеке, в постели которого он просыпался два утра подряд и с которым не спал… Ну, пена так подбивалась к зубам, аж шипела — она-то и душила ему язык, что Сюэ Ян запинался и терялся, а почему? Как думал сам Яо, что-то неровное было во всей этой истории, и начиналась эта неровность с одного заядлого курильщика и пьяницы, который умудрился в хламину пьяным купить извиняющуюся корзинку с фруктами и припереться под дверь, за порог которой ступать вообще отказался. Ну, в здравом уме, во всяком случае. Вспотевший, дикий от гнева, и что самое главное — возбужденный, Сюэ Ян полез под кровать, выкатил оттуда ящик пива, который держал себе на опохмеление после своих матчей и, вскрыв крышку, присосался к горлышку. — Я тебе, падла ты такая, устрою жизнь без «сливок», — матерился он, глотая пиво, — будешь знать, когда надо, а когда не надо! Ты вообще думаешь, что ты делаешь? На него! Да блин… на него! Глухо поставив полупустую бутылку на стол, он вскинулся, запутавшись в одеяле, с матами выпутался из него и пошел в ванную. Разумеется, он не стал душить змея, а глушанул по нему ледяным душем, и, похоже, слегка переборщил, так как вода была настолько ледяная, что у него сразу же посинели губы. Едва, едва ли успокоившись, синий от холода, в шерстяных штанах и слегка широкой майке, Сюэ Ян босиком потопал на кухню, держа подмышкой одну бутылку пива и вторую в руке. Оказавшись на кухне, он вытащил блендер, достал из холодильника яйца, сметану, вытащил из полки корицу, черный душистый перец и протеин. После он отмерил пропорции, вбросил всё это в чашу, взбил и начал пить. Пиво, сметана, яйца и протеин были его, так сказать, белковым коктейлем для удержания массы мышц, дабы не худеть, ведь он, как спортсмен, жутко боялся, что мышцы, особенно из-за алкоголя, просто сдуются. Коктейль этот ему нравился. Раньше он мог даже сливки добавлять вместо сметаны, или простоквашу… но порой тело, охренев от его экспериментов, выдавало такую реакцию, что Сюэ Яну, волей-неволей, приходилось всё делать по инструкции. Ну а как иначе, он ведь додумался добавлять в пиво сахар и уже поглядывал на варенье! Сладкоежкой он был еще тем. Сладеньким, если быть точнее… лакомка. Его любовь к сладкому соизмерялась только с любовью к самому себе, и попробуй отнять у такого страстного обожателя сладких вкусностей его любимую конфетку! — Конфетку… — попивая свое, брр, пойло, Сюэ Ян уселся на диван. Над его верхней губой белела полоска «усов». — Сухостой ты ледяной… Снова отпил, снова пенка усов. Стояк признаков жизни не подавал, оглушенный из холодного душа так, что становилось даже жалко этого «чижика», который сжался до размеров «дружба на мизинчиках» и сидел себе тихо, точно наказанный, хотя за что так и не понимал. Он же просто… подчинился воле хозяина, а чего там хозяину грезилось? Правильно, секс. Но с кем?! Сюэ Ян думал об этом. К подобного содержания снам он относился очень внимательно, ведь понимал, что самому шутить одно, а когда шутки «шутит» разум — это уже совсем другое. И то, что у этого «другого» было лицо Сяо Синчэня… нет, что это был именно Сяо Синчэнь… нехило так напрягло Сюэ Яна, который вроде как должен был переживать совершенно другие эмоции. А всё дело в Тао. Это был действительно хороший, очень хороший парень с нереальным шансом на долгосрочные, адекватные, здоровые и действительно долгоиграющие отношения с максимальным развитием в… то, что обычно идет после уровня с отношениями. Красивый, хорошее тело, мягкий, покладистый характер, вдумчивость, сопереживание, хороший слушатель. Он был… тем, кого Сюэ Ян действительно захотел, но думая о нем никак не мог отмазаться от мысли, что этот Тао был для него… как Сяо Синчэнь, с которым он «мог». Потому что многое совпадало, и это напрягало. Но… Тао не был Сяо Синчэнем, и дело не только в адекватном понимании этого. Заниматься сексом с мужчиной нужно было уметь. А еще понимать, что это такое, когда двое мужчин занимаются сексом. Сяо Синчэнь всем своим видом (как порой отмечал Сюэ Ян, совершенно безмозглым, так как святая наивность этого простака его раздражала до одури, но раздражение это было каким-то… ну вот как чемодан без ручки. Тащить раздражает, а бросить не можешь) откровенно показывал, что даже если к нему напрямую пристать, он, святая простота, всё равно этого не поймет! И Сюэ Ян метался слегка, прибитый этой святостью. Еще когда они играли в карты, когда гонялись друг за другом, когда… да много чего уже было! — Сюэ Ян «что-то» понимал, что-то до него да доходило. А вот что — не осознавал. Не мог растолковать себе, не мог толком разжевать. Для такого, как Сюэ Ян, сказать себе «я влюбился», было не тяжелее, чем в открытую поцеловать понравившегося парня. Он был буйным, несдержанным, полыхающим и разумом, и страстью… короче, был тем самым хулиганом, за которым текут оба пола и которого обсасывают все фанфики. Он не умел сдерживать себя, гнался за предметом своего влечения, а если не получал его — давил вдвойне! И ведь добивался, уклоняющаяся «добыча» была для него как разряд, от которого он, это булькающее море, только сильнее пенилось. И он осознавал, что далек от понятий истинной любви, впрочем его, подростка, вопрос этой самой истинной любви интересовал меньше всего, а вот что было на первом месте… то это, разумеется, удовлетворение страстей. При всём этом, сволочью он не был. Если встречался или спал с одним парнем, то никогда и ни при каких обстоятельствах не прыгал на кого-то еще, презирал измены, не менял партнеров как перчатки, но опять же — помимо страсти ему еще и были важны эмоции. Только потом, когда он повзрослел, он понял, что ему хочется еще и чувств, и стал искать более постоянных и серьезных отношений с претензией на трансформацию в будущем. После армии он как-то легко и плавно отбросил свои старые повадки, оставив лишь их основу, и то для постели, а так-то он стал куда более серьезным… но не сдержанным. С Сяо Синчэнем… он не понимал, хочет спать или нет. Не понимал своих чувств, метавшихся между раздражает и умиляет. Не понимал себя, пьяным приходящего к его двери, кормящего его у себя дома, играющего с ним в карты и… гоняющегося за ним. Не понимал такой прикольный и спокойный, даже сказать плавный расклад их беседы, что он совсем не думает в разговоре с ним, так фантастически открыт и… какой комфорт испытывал от общения с этим человеком, как легко с ним было — ну прям идеальный друг. Но Сюэ Ян понимал — не совсем так. И в первую очередь здесь сыграла роль его ориентация. Да, конечно, любовь к своему полу не означает, что ты прям будешь набрасываться на каждого парня, но увы, не получается не думать о возможности «желания», которое может из ничего дать о себе знать, и даже без подвязки к чувствам. А для Сюэ Яна, с его-то эмоциональным фоном, который аж искрит, желание без привязки хотя бы к эмоциям, было несколько… невозможным, а потому еще более раздражительным было осознавать, на фоне случившегося сна, что Тао привлек его только потому, что некоторые другие «эмоции» искали выхода через крепкий мужской… сон. — Это всё нервы… — выдохнул Сюэ Ян, откидываясь головой на спинку дивана, мягко и устало закрыв глаза. — Просто туева куча нервов… Он не заметил, что уже давненько не вспоминает своего бывшего козла, не заметил, как эта вечная нервозность и некоторые другие эмоции поглотили всё его внимание и концентрацию так, что ни о чем другом просто не думалось. Да Сюэ Яну и не хотелось. Даже о спортивной трансляции, которую он с таким упоением ждал и всё еще ждет, несмотря на то, что смотреть её ему больше… не с кем. «Синченю, боюсь, будет неловко, — думал Сюэ Ян, — навряд ли вид крепких мужиков в трико на ринге заведет мозги этого счетчика чужих чеков. Но, думаю, если сделать ему что-то вкусненькое и немного подпоить…» Сюэ Ян резко открыл глаза. Если посмотреть на это действие со стороны, то получилось донельзя комично, потому что когда он сердился, мог такое выражение лица сделать… ну, не некрасивое или страшное, а вот примерно с такой ассоциацией в голове, когда багрово-огненная лава стекает по артериям земли. Вроде и красиво… — да жуть как красиво! — но, идиот, ты же внизу стоишь. Она течет прямо на тебя! — Я уже думаю, чтобы ему готовить? — а как возмутился, аж подорвался. — С чего бы это мне напрягаться? Мяса он не ест, плохо пьянеет, спектр развлечений сведен до чтения книжки за чаёчком в собственной хате! Нет, такой человек просто не может быть мне интересен, ни за что. Однако Сюэ Ян понимал — может. Как раз за счет такого вот спокойствия, за счет этой скуки, этого домашнего, теплого, даже сказать солнечного уюта. Сяо Синчэнь создавал впечатление нудного и застенчивого человека, но Сюэ Ян признавал, что при всём этом он замечательный, умный собеседник, чуткий и вдумчивый, хороший слушатель, аккуратен в ответах. Правда, даже такой, как он, слегка накалиться может (Сюэ Ян вспоминал, как Синчэнь его «отчихвостил» за то, что не подыхать в канаве оставил, а притащил к себе домой, умыл, раздел, спать уложил, чаем с утра напоил, и не каким-нибудь, а антипохмельным!) Но отчего-то Сюэ Яну и в накале эта «лампа» нравилась. Как в накале, так и в тихом пламени. Вот зреет этот тусклый, дрожащий от любого порыва дыхания огонечек, а он, такой вспыльчивый, такой задорный, спешный, дерзкий находит удовольствие в этот тихом огоньке, пылая вокруг него кольцом своего бушующего пламени, словно… оберегает, как оранжевое пламя струится вокруг синего пламени. — Смотрю, бред совсем меня одолел, — вздохнул Сюэ Ян и поставил недопитое протеиновое пойло на стол. Сметана как раз успела частично осесть на дно. Ну любил он такое мерзкое, во всех смыслах, пойло, Сюэ Ян был спортсменом и совсем не скрывал любовь к хорошей форме тела. Он много ел, много пил (причем и высокоградусного тоже), еще больше занимался спортом и просто слабел к активности тела, без разницы, в постели или за её пределами. Если в постели, вкладывался чувствами и сердцем, если за её пределами, то предпочитал атмосферу здоровой конкуренции и такому же здоровому выплеску агрессии в противоборстве — драке, если говорить простым языком. Видимо, тестостерон в нем так горел, что печь его характера работала только за счет такого топлива, что, впрочем, было лишь малой долей правды. Сюэ Ян рос в хоть и небогатой, но здоровой любящей атмосфере, рост его характера и личности были предоставлены свободе и собственным желаниям, какие он, едва распознав или учуяв, тут же стремился познать. Когда понял, что вместо мягких девчачьих бедер предпочитает плоские мускулистые животы парней, нисколько не расстроился, а кинулся в это море такого своего предпочтения и был в нем, чего даже скрывать не пытался, как рыба в воде. Он умел, от рождения умел, проявлять любовь… и любил ведь. Разумеется, в юношеском возрасте заложенная в нем способность к любви проявлялась исключительно через выпады порой неконтролируемой страсти, что было для него способом взаимодействия с собой и миром, как для детей таким способом является познавать мир через игру. И он тоже играл, только на другом уровне. Когда утверждаешь бьющую ключом энергию через тело, не можешь не ощущать ту удивительную свободу, которая дарит крылья и возносит эмоциями на самый верх. Быть свободным, ощущать себя свободным и утверждать эту свободу через действия, которые полностью совпадали с его желаниями, Сюэ Яну нравилось, причем безумно нравилось. И именно по такому пути шло и самоутверждение его любви. Он должен был быть свободным, чтобы откровенно, честно и совершенно открыто пламенеть к другому человеку или любить его. Его парни, с которыми он водился, ощущали это и потому полностью отдавались ему, без разницы, кто кого «брал». С Сюэ Яном секс тем был хорош, что он не зацикливался на бреде о том, мол, «я же мужчина, я должен быть сверху!» Нет, Сюэ Ян такими проповедями конвульсивно зажатой в комплексах простаты не страдал и спокойно подставлялся под ласки губ или члена, спокойно менялся ролями, часто любя говорить, особенно до армии, что, мол, «ночью трахал я, а утром — меня». И гордился этим, практически сиял от удовольствия, его прям распирало какое-то чувство самодовольства, ибо он себе нравился, и поскольку не имел ограничений в выражении себя и своих желаний, то имел счастье откровенно и честно наслаждаться тем, что делает. Таким он был, этот откровенный и чувственный человек. Да, с перчинкой, да он был зажигалочкой (простите, тут больше подходит слово факел, а то и вулкан, но пусть будет и так. если он и был зажигалкой, то это была зажигалка возле цистерны с бензином, так что будьте аккуратны в эксплуатации, благодарим за внимание). Да уж, «закурить» от такой «зажигалочки было тем еще счастьем, и здесь даже выделять не нужно — это действительно было счастье. Потому что иметь дело со столь откровенным и пылким человеком, который отдает так много любви и страсти, которому не безразлично, чего хочется тебе и что ты чувствуешь… «Какой же козел, — не раз проскальзывало в мыслях Сяо Синчэня, когда он вспоминал слезы Сюэ Яна из-за покинувшего его парня, — какой идиот…» Да, он думал об этом, стал думать, как только распознал за огнем Сюэ Яна нечто более мягкое и ранимое, это мягкое брюшко, которое тискать бы, наглаживать, а не бить в него с ноги. И злился отчего-то, вспоминая боль Сюэ Яна, так чисто и открыто проявленную боль, но… так тихо, в отличии от его матов и криков, которые, как думал Синчэнь, просто часть нрава, такой себе «перец», положенный поверх мягкого мякиша довольно хорошо пропеченного серого хлебушка. Все любили белый хлеб. Этот абсолютно бесполезный, в самом отрицательном смысле вредный, пустой по ценностям для пищеварения хлеб. Да, он был вкусным, но это был пустой вкус, не несущий за собой ничего хорошего для истинного источника ощущения благополучия — тела. Да, он был мягким и красивым, но то было лишь для глаз и языка, в то время как желудку приходилось расплачиваться за такое пустое «топливо». Сюэ Ян белым хлебом не был. Ни по «вкусу» (характеру), ни по «качествам» (энергетической ценности). Он был хлебушком серым, светло-бежевым или насыщенно песочным (по цвету), обаятельно-круглым, с красивой, золотисто-коричневой корочкой. То есть, не тем мрачным, с темно-коричневой коркой «кирпичом», а достаточно любовно испеченным на нескольких сортах муки, одним из которых был сорт «бархатной» муки, которой при перемалывании зерна получалось очень немного, так как там стоял особый рез и фильтр на выход муки именно такого качества. В этот «хлеб» «пекарь» вложил немало стараний и любви, и всё в этом хлебе говорило, что «пекарь» хорошо понимал «что» он хочет получить, к какому результату прийти. Вкус этого серого хлеба не был пустым, цепляющим лишь глутаматными способностями глютена, то есть цепляющими только за язык. Вкус этого хлеба был влажным, но не мокрым, был насыщенным, но не резким. Он был мягким, во всех своих качествах мягким, в том числе и для пищеварения тоже (здесь аналог к тому, как сам Сюэ Ян «усваивается» другими людьми), то есть легко и просто, любовно практически, потому что и вкус был насыщенным, и сытость не от сахаров и усилителей вкуса, а от пищевой ценности самого зерна. Этот хлеб взаправду «насыщал», а не имитировал чувство насыщения, потому что был «живым» и пригодным для тех функций ЖКТ, которые настроены не просто сделать обвалку пищи, а поиметь с неё пользы, тепла и насыщения. Вот черным хлебом Сяо Синчэнь Сюэ Яна назвать не мог, хотя и сильно просилось. А почему? Потому что вопреки тому, что многое в поведении Сюэ Яна указывало, что иным, кроме как черным хлебом, он быть не может, Сяо Синчэню таки удалось рассмотреть именно этот влажный мягкий мякиш, а черный хлеб слишком «натянут» в своей эластичности. Таким хлебом можно было назвать людей сдержанных, суровых, рационалистов и требующих порядка и подчинения установленным правилам. Сюэ Ян же обладал стихией воздуха, с «несущимся», порой как буря, характером, гладким и подвижным. Да, порой он кипел, да, порой орал, но так получалось либо тогда, когда он нервничал либо когда сталкивался с чем-то, что значительно отличалось от его собственной природы, то есть с ложью, невежеством, подлостью и предательством. Сам он лжецом, предателем или подлецом не был. Он предпочитал если и действовать грубо, то только открыто, и не в спину, а в глаза (чаще в сам глаз, ибо заслужили). Но никогда не бил первым, никогда не дожимал лежачего. Всегда ждал, когда человек встанет, порой даже сам помогал ему встать, отходил, видя, как тот переводит дух, и ждал действия. И вовсе не потому, что от него прям перло благородством или что он соблюдал правила честного боя. Нет, он соблюдал, но куда ближе ему была именно честная конкуренция, а не подлая драка. Он был откровенным человеком, он умел лгать, но избегал этого или обкручивал игрой, но вред не приносящей. Если бы он вырос в другой среде и с другими людьми, которые загнали бы его в ловушку страхов и не дали бы действовать в соответствии с собственной природой, тогда такие его хорошие качества трансформировались бы и воплощали себя через дурное, через ту же ложь, удары в спину и подлость. Но, к счастью, вырос он в свободной и счастливой бедности, где человеческие качества ценились самими людьми куда больше, чем качества финансовые. То есть, они больше вкладывались в сохранения и рост этих качеств, чем просто в культ денег. Ценили хорошего честного человека больше, чем человека, который просто умел зарабатывать деньги. Очень мало китайцев, учитывая современную культуру, так жили, но всё же были те, кто так жил. И Сюэ Яну повезло родиться именно в такой среде, больше того — расти в ней. Однако, помимо всего вышеперечисленного, Сюэ Ян, не без влияния внутренних структур своего Я, был еще и донельзя игривым человеком. Ему нравилось чувствовать радость, но нравилось чувствовать и кое-что другое. К примеру, с тем же Синчэнем он вообще отпустил тормоза и травил ему такие ответы и шуточки, что именно святая наивность и простота Синчэня не позволяли этому обернуться чем-то из ряда вон выходящим. Сяо Синчэнь, не понимая, или не вникая в истинный смысл слов Сюэ Яна, воспринимал лишь исходящую от него игривость, его хороший настрой, а потому и пропускал мимо ушей то двойное дно в его словах, зачастую пошлое, неприличное или завуалированное чем-то, чего и сам Сюэ Ян не до конца понимал, но напрягался. А напрягала его именно такая сумасшедшая свобода в их общении. Его рот открывался сам собой, а слова лились как из рога изобилия. Всё он спешил донести до Синчэня, сам строил переплет своих же слов, создавая из них порой до сумасшествия цепляющий и органичный диалог, в котором сам говорил больше и в котором ему порой даже не нужны были ответы Сяо Синчэня. Самое главное, что тот был де-факто, потому что именно из его простоватости и наивности Сюэ Ян и выстраивал, как муравей-разведчик, свои загогулившиеся ходы. К слову сказать, со стороны иным могло бы показаться, что «разведчик» этот то ли бухой до парящих вокруг бабочек, то ли не совсем здоров, но в хорошем смысле. Но нельзя было сказать, что Сюэ Ян прям совсем дурел в такой игре, он сам был очень хорошим собеседником, имел цепкий, отмечающий детали ум, умел грамотно построить и оформить речь, поддержать практически любую тему и стравить шутку, которая не была бы неуместной. Но всё же диалог с Синчэнем, их общение, имело один конкретный тон — комфорт. Это как свободно общаться с семьей, с которой вырос, и которая знает тебя как облупленного, так что, даже если что-то ляпнешь, это пропустят мимо ушей, либо не предадут того внимания, которое напрягло бы атмосферу в доме. Сяо Синчэнь семьей ему не был, но вдруг почему стал таким человеком, с которым Сюэ Ян чуть ли не с пеленок в общей корзинке лежал. Вот этот-то комфорт и напрягал Сюэ Яна, потому что по факту Сяо Синчэня он совсем недолго знал (если отмечание некоторых черт его характера и вкусовых предпочтений вообще можно отнести к понятию «знать»), но каким-то странным образом между ними, как личностями, всё как-то уж больно гладко клеилось. Сяо Синчэнь, который был «нужным» почитателем вечернего чаепития за книжкой и ночного приема родов у кошки за отсутствием обстоятельств, которые предполагали бы другое поле ночной деятельности, и Сюэ Ян, которому именно такой спокойный и скучный тип людей был совсем далек от уже его природы, требующей если не страсти (здесь речь именно о страстности в характере человека, то есть броски в энергии, действиях и поведении), то хотя бы смелости, откровенности… красоты. Да, Сюэ Ян слабел к красоте, потому что она прошивала собой как внутренние, так и внешние параметры его природы, и он естественным образом стремился к подобному. Сяо Синчэнь… не то чтобы был красивым, он скорее был миловидным, но без слащавости. Из-за своего спокойного характера и без особых усилий сдержанного нрава, потому что и правда был «скучным», его лицо, словно бы соответствуя природе его внутреннего Я, тоже было спокойным, «скучным», без «искр» в виде, скажем, выразительных бровей, особого разреза глаз, чувственности губ. Он сам по себе был сосредоточенно-рассеянным, любящим уйти в «подумать», не реагирующим остро на чужие выпады, предпочитающий скорее окопаться, а не закопать, что еще сильнее разнило его с Сюэ Яном. Можно было бы сказать, что такой характер уравновешивал другой, но ситуация здесь всё же была другая, потому что, казалось бы, за таким откровенным различием, у Сюэ Яна и Сяо Синчэня было куда больше общего, и с первого, второго и даже третьего взгляда этого не разглядеть. А именно… любовь. И Сюэ Ян, и Сяо Синчэнь, были из той породы людей, которые сначала всегда отдают любовь, а уже после могут требовать или ожидать её взамен. Сюэ Ян был более несдержан, страстен, поэтому отдавая любовь он практически сразу «сливался» с человеком, и естественным образом, в «игре», происходил, так сказать, обмен чувствами, страстными и эмоциональными. Сяо Синчэнь был более сдержан, более спокоен, а потому он скорее ждал, когда ему позволят «испить» от источника чужой любви или страсти, к которому он подойдет без ярко-выраженной жажды или жадности, что вовсе не уменьшало силу его чувств. Они могли гореть в нем очень сильно, но он этого не выражал так, чтобы в прямоте можно было сказать, мол, вот он такой влюбленный или жадный. И при этом он не скрывался намеренно, он просто таким и был, тихим и скромным, вежливым, очень чутким, предпочитающим самому быть отодвинутым в сторону нежели отодвинуть кого-то. Сюэ Ян пока что этого не понимал. Для него Сяо Синчэнь был как будто бы отрешенным от чувственной сферы в отношении его самого, и в этом уже было недопонимание. Потому-то Сюэ Ян и не мог понять от каких именно чувств проистекает доброта к нему Синчэня, его ласка, учтивость, его внимание, чуткость в их беседах и к их содержимому. Будь он ему другом, то понимал бы, почему так происходит, ведь это было логично, там были объяснения, это ведь дружба; будь он ему любимым — тоже было бы понятно такое поведение. Но Сяо Синчэнь ни другом, ни любимым ему не был, скорее уж внезапно ставшим приятелем, но они так мало были знакомы, так недолго, а их взаимодействие уже вышло на такой уровень взаимного доверия и понимания друг друга. Сяо Синчэнь был очень внимателен к нему, он взаправду его понимал, причем распознал столь многое так быстро! Благодаря чему и составил картину его истинного «лица», того, через которое идет внешнее выражение внутреннего огня, так сказать. Но это, разумеется, не значило, что Сюэ Ян был ему совершенно понятен, равно как и он сам оставался загадкой для самого Сюэ Яна. Но благодаря врожденному терпению и любознательности, пусть внешне и не ярко выраженной, но хорошо утвердившейся во внутренних побуждениях, Сяо Синчэнь и был так внимателен и заинтересован. Он слушал Сюэ Яна с удовольствием, взаимодействовал с ним с интересом, а не из вежливости. К слову сказать, как раз из вежливости Сяо Синчэнь редко когда приносил в жертву свое время, предпочитая скорее вежливо попрощаться и уйти, нежели вежливо остаться и стать скорее частью интерьера, так сказать. Это тоже роднило их с Сюэ Яном, просто выражалось по-разному. Сюэ Ян мог уйти нагло и громко, четко выразив, что, мол, тут такая дохлая скука, что я лучше, так и быть, пойду лесом (хотя слали его немного другими словами), нежели останусь с вами, при этом мук совести совершенно не испытав. Сяо Синчэнь же всё же имел такой недостаток, как любящая подставить вторую щеку совесть, и именно вежливо отмазывался не потому, что берег хорошее впечатление о себе, а потому что предпочитал вкладывать свою энергию в более спокойные русла, а не как Сюэ Ян, который был лавой в железных артериях, но вот «обертка» у этого огня и железа была мягким брюшком, которое, опять же, чесать бы, наглаживать, тискать, цёмкать… дуть в попку, как зеленому младенцу. Так а кто же не любит, когда его ласкают и нежат? Здесь тоже было общее звено. И Сюэ Ян, и Сяо Синчэнь, предпочитали взаимовыгодный контакт, то есть, куда больше наслаждаясь, ведя самим и порой упуская из внимания, что ласкают уже их самих. Они умели наслаждаться именно тем, что отдают, потому что умели отдавать без нервного или трусливого ожидания, так как отдавая одновременно и получали, наслаждаясь тем «как» ведут любовную или эмоциональную игру с другим человеком. Просто, опять же, у Сюэ Яна по внешнему фактору это было ярко выражено, он не умел и не хотел скрывать ни грамма своих эмоций, особенно тех, которые касались чувств, причем к чему угодно, а Сяо Синчэнь из-за нрава, имел другое поведение, то есть всё то же самое не было выражено в глаза, но присутствовало с не меньшей силой. К примеру, захотя булочку, любящий играть и совершенно откровенный Сюэ Ян вполне открыто заорет об этом на диване: «Хочу булочку!» Причем не с претензией, не с приказом, а как ребенок, который часто издает громкие глубокие звуки, когда что-то происходит, без разницы, выражено оно или нет. Доверяя человеку, есть ли смысл как-то сдерживать себя? Вот он и не сдерживал, ибо «ты любишь меня за то, кто я есть. А есть вот такой. Я знаю, что ты не станешь любить меня из-за этого меньше, даже еще больше полюбишь». В общем, услышав такое вот «агу» от двадцати, сколько ему там, «ребенка» на диване, Сяо Синчэнь без нервов и даже с умилением принесет ему эту булочку. Ни крик, ни ярко выраженный голос и, как другим могло бы показаться со стороны, «невежливость» нисколько не залезут ему в голову в этот момент. Его «ребенок» четко сказал, что хочет булочку, а как он это сказал, хоть на голове бы стоял — Синчэня это с орбиты не собьет. Как не сбивает с орбиты хозяина дерущий об его мебель когти кот, ибо взяв себе такое «счастье» он изначально хорошо понимал, что у животного есть свой нрав и характер, и подавлять его дрессировками на собственный комфорт… ну, к лотку приучен — и ладно будет, за разбитую посуду пожурит, а за то, что когти об себя не дает точить (а ведь у кошек это акт любви, хотя тут не совсем про когти), то тут уж, как гртся, альтернативы нет: не даешь сам, значит буду искать вещь, в которой больше всего от тебя, включая запах и энергию, и буду воображать, что это ты. Но! Синчэнь тоже имел играться. На тот же «вопль» он вполне мог сказать и «нет». Сюэ Ян, разумеется, уши навострил бы сразу, ибо что за фигня? — Ты отказываешься мне в булочке? — глаза его уже не моргали, что отчетливо указывало на высшую степень повышенного внимания и концентрации. — Ну да, — спокойно отвечал бы Синчэнь. — Ты болеешь. Тебе нельзя. — Но это моя булочка, — всё так же не моргая, с такими красивыми, большими и, чего греха таить, с опасным блеском (но не угрожающим), глазами отвечал бы Сюэ Ян. — Я знаю, — еще более бесстрастно звучал ответ, но в переводе на сюэяновский — с насмешкой. Не злой. — Я. Хочу. Булочку, — теперь уже Сюэ Ян подобрался. Он доверяет этому человеку, и всё его мягкое брюшко сейчас на виду. Оно мягкое и жутко хочет, чтобы его потискали, а такой «возмутительный» провокатор… ну как тут не подобраться? — Моё. Дай. — Не дам, — лицо Синчэня — само благоразумие и спокойствие Будды над сменой грязного подгузника у сосущего собственную пятку младенца. Какая гибкость… кстати, Сюэ Ян тоже умел высоко загибать… и ноги тоже. — Тебе нельзя. — Дай, — тон чуть ниже, но всё еще без угрозы. Больше похоже на раздразнение внешних половых признаков, когда волна уже обещает удовольствие, и внезапно «прекратить»… вызовет несдержанность в действиях. И вот именно так можно было бы объяснить настроение Сюэ Яна. Его уже подразнили, отказав… и он стал напирать, чутко прислушиваясь как же себя с ним поведут. — Не дам, — Сяо Синчэнь тоже умел играть, и он сразу почувствовал, что повозил «пальчиком» где «не следует», но именно потому, что не следует, туда и нужно метить. Как гртся, запретный плод сладок, а если учитывать, что один раз ты его уже попробовал… ну, первая доза всегда самая сладкая, почему и без остальных ты уже не можешь жить. — Не. Дам. Последнее он скорее уж мягко и плавно изрек, точно пропел, и свет в его глазах ясно говорил о том, что он прекрасно знает, что делает. А Сюэ Ян… о, эта зажигалочка, свет очей моих, пупсег мой ненаглядный, тоже прекрасно знал, что, что бы он сейчас ни сделал, от него не будут убегать, но будут мягко и не остро «не давать». Так оно и было. Поиграв в недотрогу, при этом действуя так, чтобы выразить только игривость, а не отторжение, Сяо Синчэнь, вдоволь поганяв и раздразнив, позволит Сюэ Яну себя завалить и, так сказать, изжить на нем всё накопившееся «зло», ну или просто… накопившееся. Потому что Сюэ Ян притворяться хоть и умел, но в таких вещах не хотел, и он любил играть, а еще больше любил забывать, что это игра, чтобы максимум излить эмоций того или иного тона настроения и быть настолько откровенным в своих реакциях, чтобы самому потеряться в этом. В таком доверительном и откровенном в своей честности союзе, не только дела постельные становились чем-то фантастическим, но и общий фон жизни, ведь куда сильнее тел это больше было именно взаимодействие психологий, миров, Я. А когда в этом гармония, понимание и равновесие… то что это, если не счастье? Жить в соответствии со своими чувствами и иметь рядом человека, близость которого дополняет тебя и подталкивает только на лучшее проявление себя. И… наслаждение этим человеком, наслаждение именно тем, кто он есть, каким он есть и всем, чем он есть. Сюэ Ян умел любить и умел отдавать, и Сяо Синчэнь не меньше был способен на это. Вот только они еще не знали об этом, потому что, какая редкость, только-только столкнулись, а уже во стольком поучаствовали, столько друг для друга сделали. И для обоих это ощущалось чем-то настолько естественным, как будто знают друг друга не одну сотню лет, с доформальностью смены «упаковки» раз в столетие. А так я знаю о тебе всё, и даже если что-то забыл, ты напомнишь, а для меня это не станет неожиданностью. Возможно, именно по этой причине за грубостью и гневом Сюэ Яна, Сяо Синчэнь практически сразу увидел уязвимое брюшко, а Сюэ Ян растерял сдержанность и доверился ему?