fear of

По слухам, Чимин был Хаято как сын. И плевать, что сыновей в нормальных семьях не трахают. В этом доме, где люди обобщали друг друга добросовестным словом «семья» нашлось место и инцесту, и отцеубийству. Тревожными ночами, когда дом пустел, а на другом конце города новоиспеченные братья вершили самосуд, еще толком не зная языка, Чимин терпел чужую исповедь, а Хаято любил его за то, что тот ему потакал. Помимо экстремального обаяния и любви к экспериментам, Чимин успел проявить себя и с совершенно неожиданных сторон - неудобных, неудобоваримых. В чем-то даже опасных, обязанных насторожить. Его способности видеть ситуацию чужими глазами, расчетливо определять приоритеты и тонко чувствовать интересы семьи - в глазах других это находило терпение и уважение к благодарному смирению. Вдобавок ко всему, Чимин ни перед кем чрезмерно не выслуживался, оставаясь в меру своенравным. Это выглядело вполне искренне. Это было удобно. Неудобно было, еще подростком вырвавшись из одного рабства, угодить в другое, выбраться из которого практически невозможно. Неудобно было терпеть сорванное зло и ловить на себе взгляды за общим столом. Перебираться к себе в комнату под утро, чтобы соблюдать приличия, хотя все прекрасно обо всем догадывались. Неудобен был запрет и шагу ступить без разрешения, приказ оборвать все связи. Неудобно было постфактум узнать, что Чимина не просто безмолвно приняли в семью, но еще и в лице сайко-комон - советника, который временно вступит в полномочия главы семьи в случае непредвиденных обстоятельств. К прежней главе мало кто испытывал искреннюю привязанность, однако превзойти его в делах и не разграбить нажитый авторитет семьи представлялось едва ли возможным. В клане были и есть кандидатуры получше, но эти кандидатуры получше вряд ли пошли бы на свержение Хаято добровольно. Такая власть не может не отразиться на разуме, на самоконтроле. Чимин часто спрашивал себя - вдруг Хаято просто сошел с ума, спятил, и с самого начала знал и видел Чимина насквозь, приметил его дурной нрав и вспыльчивость, его внутренний огонь и упрямство, жадность до внимания и признания, которых не хватало в детстве? Вполне возможно, он осознавал, что, закаляя Чимина морально — раз за разом провоцируя, держа на страхе и истязая, — только делает его сильнее, неуправляемее. Как самонадеянный дрессировщик, приручивший детеныша зверя, и в один роковой день послуживший для него обедом, потому что на большее уже не годился. Хаято пригрел змею на груди; привел в дом собственную смерть. Кормил, лелеял ее, ненавидел и обожал, и в один прекрасный момент спустил с поводка. И все, что теперь расхлебывает Чимин – это маленькая-большая месть. Прощальный подарок из ада. Хотя, возможно, домыслы… Просто способ разрядиться от вины и навязчивого к себе вопроса — зачем Чимин так поступил. У Чимина богатая фантазия, он большой любитель сочинять. Может, если бы не скупился на чтение, мог бы штамповать романы, кто знает. В любом случае, сегодня предстоит испытать пределы собственного красноречия и выжать максимум, желательно, не приправляя словарные изыски дешевым огнестрельным пафосом, с которым он себя успокаивает, стоя перед зеркалом: Ты уложил их босса, парень, с одного удара, остальные семь — фигня, подстраховка. Ты парой ударов его уничтожил, а теперь не можешь завязать сраный галстук? Чимин чертыхается, сбрасывая с себя галстук-змею, смотрит на себя, глаза в глаза, если точнее — в левый, он всегда смотрит только в левый. Сейчас — с ненавистью, с пренебрежением. Еще раз: Ты уложил их босса в одиночку, парень, что они могут, стоя перед тобой? Чимин матерится - галстук лег изнанкой вверх и перекрутился под воротником. Еще раз: Ты уложил их босса в одиночку, слышишь? Это не кто-то сделал, это ТЫ сделал. Узел кривой, с таким узлом он похож на ученика средней школы. Еще раз: Ты уложил его. Ты его уничтожил. Ты убил их отца — и едва войдешь в зал совета, как тебе пустят пулю в лоб, все двенадцать человек, все двенадцать пуль, никто не узнает в тебе — тебя, да от твоего лица толком ничего не останется. Но это фигня, просто подстраховка — ощущаются, наверняка, первые две-три, те, что ты заслужил, те что ты… — Нужна помощь? Помощь приходит из ниоткуда, и, как всегда — в одном-единственном лице. Какую из мыслей Намджун услышал? Или он слышал их все? Довольно трогательное наблюдение: Намджун не сможет помочь с галстуком, если развернуться к нему лицом. Возможно, кроме Чимина помогать завязывать галстуки ему больше некому. Наблюдая в зеркале за его руками, Чимин в панике представляет, как входит в зал. Затем, обязательно, случается что-то странное – он запинается о ковер или ступеньку, или выясняется, что он опоздал. Или пришел слишком рано. Сегодня точно четверг? Без десяти шесть? Часы точно идут? Чимин прислоняет их к уху, потому что секундной стрелки там нет. Тикают. Одним смерти подобным сценарием меньше. Взгляды ненадолго пересекаются. Намджун отрывает свой от галстука, а Чимин не может выдержать и секунды. Снова смотрит на себя, всматривается в лицо, пытаясь придать ему такой же спокойный и собранный вид. Он очень хочет хоть что-то сказать, или, скорее, попросить сказать что-то Намджуна, но вот — мгновение, — и безукоризненный узел уже затянут под воротником, и нет больше оправдания задерживаться к ужину. Оправдания нет, но Намджун остается позади. Чимин глотает вязкую слюну. — Я не хотел этого. Намджун молчит. — Я не хотел… — пересохшие губы слипаются, отказывая словам. — Чтобы так было. Я все искал время, чтобы сказать тебе, потому что ты был так занят… Мне жаль, хен. Как бы ты не относился к Хаято, мне правда жаль, что я втянул тебя в этот кошмар. Понимающе прикрыв глаза, Намджун едва заметно кивает. Чимин ничего о нем не знает. Совершенно его не понимает, но этот простой жест кажется искренним, знающим. — Я, в свою очередь, сделаю все, что от меня зависит, — проговаривает Намджун, глядя в глаза. Чимин судорожно вздыхает и трогает галстук. Напрасно, ведь узел идеален. — Уже пора? — Пора. — Я выйду через минуту. Вежливо поклонившись, Намджун оставляет его наедине со своими страхами.

***

*** Все наверняка уже собрались. Никаких сомнений, что все собрались, Чимин опаздывает на две минуты, затормозив перед дверьми. Он трогает галстук – снова напрасно, ведь его завязывал Намджун. Проверяет часы - уже три минуты. Репетирует взгляд. Осанку. Опускать взгляд, но не голову. Не голову, ни в коем случае. Он несколько раз прочищает горло, дергает пиджак вниз. И, наконец, толкает дверь в сторону. Свет в зале приглушен, зациклиться особенно не на чем. Люстра острыми тенями выхватывает ровно столько, сколько нужно – овальный стол на двенадцать человек, одиннадцать из которых уже заняли свои места. По левую и правую стороны, в тени, едва заметны два силуэта – близнецы, командующие армией. Погодки, если точнее, но близнецы – имя, закрепившееся ради удобства, потому что никто обычно не говорит о Юнги или Юнджи по-отдельности, воспринимая их как нечто единоличное. Люди за столом – живые легенды. Все эти мужчины и женщины – каждый в городе про них хоть раз слышал. Не мог не слышать. Все эти люди, которых воспринимают как киноперсонажей, как выдуманных героев, - они настоящие. У каждого есть лицо и имя. Семья, официальная работа и досье арестов. Все эти мужчины и женщины – они здесь. Чимин опускает взгляд всего на пару секунд, чтобы преодолеть расстояние до своего места во главе стола. Небольшой ритуал приветствия, короткий поклон и отзыв помощника сдержанным жестом. Намджун – прямо по левую руку. Это хорошо, это успокаивает. Чимин желает всем приятной трапезы, слегка понизив голос. Все не так уж и напряженно – по правую сторону между двумя членами семьи завязывается беседа в полголоса. К ним присоединяется заведующий бухгалтерией, затем юридический советник. Чимин про себя облегченно вздыхает и тянется за бутылкой соджу, обращая пригласительную улыбку пожилой советнице, как вдруг стол сотрясает чей-то удар раскрытой ладони. Старушка вздрагивает. Разговоры стихают. Чимин переводит взгляд на Сэдео-сана, чья правая рука теперь находится в беспокойстве. — С каких пор семья и совет стали настолько слепы? – проговаривает он сквозь зубы, смыкая ладонь в кулак. - Уверен, каждый за этим столом знает, что случилось на самом деле. И какое место этот безродный корейский мальчишка здесь занимал! Я не собираюсь терпеть этот позор! Наш клан… Юнги, стоящий в тени, звучно снимает пистолет с предохранителя. По телу разливается тепло. Нужно как-то среагировать. — Не стоит, Юнги, — Чимин направляет взгляд в темноту — это благодарный посыл. — Пусть продолжит. — Наш клан, — надо же, этот козел действительно находит в себе силы продолжить. — На протяжении сорока семи лет чтил традиции наследования, и никогда еще власть не была присвоена таким мерзким, таким подлым способом! — Сэдео-сан, — неожиданно резко вступает юридический советник. — Сомневаться в верности решения нашего прежнего господина, значит омарать его память. Неважно, что им двигало в принятии этого решения, совет обязан… — Я говорю не об этом! А жаль. Было бы интересно посмотреть, как Сэдэо перекосит, поделись Чимин секретами обольщения высокопоставленных людей. Но о таком за столом не принято. — Осмелюсь вас прервать, — ровно произносит Намджун, и Чимин мысленно молится на его безукоризненную память. — В тысяча девятьсот семьдесят шестом оябун Макото Тори отправил своего предшественника на тот свет, вынашивая блестящую стратегию развития, которую не поддерживал совет. На первом же заседании не обошлось без жертв, но на сегодняшний день можно смело утверждать, что это стало ключевым поворотом успеха и влияния нашей семьи. Клан достиг лидирующих позиций, и, если вы помните, нам даже удалось побороться за верховенство организованной преступности в стране. — Я помню больше, чем все вы вместе взятые, — шипит Сэдео, на мгновение перенаправим свое пренебрежение на Намджуна. — Я люблю этот совет больше собственных детей. И не позволю, — он переводит взгляд на Чимина. — Не позволю какой-то распутной полукровке называть себя нашим господином! Повисшая пауза множится до невероятных размеров. Какой-то неправильный прилив адреналина, раз Чимин нарочно удерживает зрительный контакт, прежде чем взяться за стальные палочки и медленно развернуть их из салфетки. Полукровка. Вот умора. У Чимина вообще нет японских корней. — Спасибо, Сэдео-сан, — он не отказывает себе в мимолетной улыбке. — Я ценю вашу искренность. Присутствующие, следуя примеру, неуверенно тянутся за приборами. Разговор не окончен — это чувствуют все, и от этого наэлектризованнее молчание, сильнее желание поторопить события. Чимин подмечает это в мельчайших телодвижениях подчиненных, но сам старается придать себе вид максимально непринужденный и отстраненный. Концентрируется на рассматривании гребешков в розоватом бульоне. Хоть бы не налажать с именами, боже, хоть бы не налажать. — И кстати, раз уж мы опустились до таких разговоров, — (вдруг) произносит Чимин, с набитым гребешками ртом. — Как поживает Сатору-сан? Кто-то задел палочками край тарелки. Занятный факт — это не Сэдео-сан. — Знаете, Хаято много чего успел мне рассказать. И в то время, как он ждал, нужного момента, чтобы этим воспользоваться… — Чимин прервался, проглотив особенно большой кусок. — Я имею в виду, в этом наше различие. С гораздо большим нетерпением, чем вы можете себе представить, я буду ждать нашего знакомства с названной госпожой. Сэдео опускает взгляд на центр стола, и, боже, чего только в нем нет. В какой-то момент Чимин даже боится переборщить с театральностью угрозы в голосе из-за ликования, что до краев затапливает грудь чем-то тепло-колючим. — Вы уверены, что он, этот момент, еще не настал, Сэдео-сан? — спрашивает он почти безразлично. — Не понимаю, о ком вы. — Я о двух складах в южном порту, — все-таки понижает голос Чимин, теряя терпение. Страх в глазах, обращенных на него, придает ему сил, и уже сложно остановиться. — И об информаторе из группировки Тридцати трех... Как же ее зовут, Хитори, Химори… Да, кажется, это ее настоящее имя. Тяжело, должно быть, воспитывать сына. Скрывать, что он от другого. Хитори, вот придурок… Назвал его любовницу национальной головоломкой. Руки потряхивает от избытка эмоций. Чимин хватает салфетку чтобы их утереть. — Хаято вами очень дорожил. Закрывал на все это глаза, видимо его трогала история с мальчиком, — Чимин утирает краешком рот и раздосадовано вздыхает. — А вот меня дети нисколько не умиляют. Я вижу здесь только предательство, расточительство казны и несанкционированное управление, Сэдео-сан. Один… Два… Три, чтоб тебя, отведи взгляд, отведи, отведи, пять… Шесть… Семь, блять, вот же сука, девять… Десять… Вот так. Вот и молодец, говна кусок. Чимин откидывается на стуле. Срочно нужно подышать. — Если кто-то еще желает обменяться откровениями, я всегда открыт к диалогу, — взмахивает он рукой. — Никто? Тогда, если нет возражений, перейдем к действительно важным делам. Минори-сан, подготовьте статистику о последних преступлениях в районе Сибуя, я слышал, там орудуют мошенники. Суно-рин, за последнюю неделю в Омори было совершено два крупных ограбления? — Все верно. — Они в курсе, под чьим крылом идет производство? — Не могу утверждать, господин. — Так напомните им. Намджун-сан, — острый взгляд советника бесстрастен, абсолютно непоколебим. — Нам стоит обсудить стратегию сотрудничества с банком Хаан, зайдите ко мне после ужина. Глядя на него, Чимин душит в себе желание одобрения, и остается благодарен, что тот лишь почтительно кивает. Отлично получается, — произносит про себя Чимин его редкую похвалу и делает короткий жест в сторону блюд, чтобы никто не заметил, как его трясет. — Прошу всех, наслаждайтесь едой. *** Гири — верность, благодарность и моральный долг. В голове Чимина это звучит как мантра. Он подставляет лицо под кран с холодной водой. Ниндзё — щедрость и сострадание к слабым и обездоленным. Тошнота больше не подкатывает, но опустевший желудок болезненно ноет. Социальный престиж, воинская доблесть в сочетании с состраданием и щедростью. В дверь кабинета раздается стук. Бога ради. — Д-да? — отзывается Чимин из ванной. — Намджун-сан, господин. Чимин утыкается лицом в полотенце. — Входи, я сейчас! Он слышит, как Намджун прикрывает за собой дверь. Выходит из ванной, вскинув голову. С волос капает. Намджун сдержанно ему улыбается. — Вы отлично справились, господин. Чимин тихонько стонет с гораздо меньшим энтузиазмом. Наконец можно избавиться от галстука и неудобного пиджака. — Не знаю, на сколько меня хватит. Чимин падает в кресло за столом и упирается лбом о запястья. Кожа горит. — Ты привыкнешь. У тебя отличная память и ты уверенно держишься. — Строить из себя хер знает что на публику — это я умею, — невесело усмехается Чимин, поглядывая на Намджуна. Приятно видеть его в хорошем расположении духа. Иной раз посмотришь на Намджуна, и он будто ожившая фигура японской анимации, загадочное воплощение серой морали, гипертрофированный, утрированный, даже внешне. Разве существует в природе такая частичная седина, чтобы в одной-единственной белоснежной пряди увековечить мгновение, о котором лучше и не знать никому? Сколько Чимин не допытывался о его прошлом, преследуя цель скорее польстить интересом и смутить, нежели добыть информацию, тот умело обходил вопросы, возвращая беседу к интересующей теме. Будь то японская фонетика, письменность, политика или история. Через его педагогический конвейер прошли все подающие надежды члены клана, но как здесь оказался он сам — никто будто и не помнит. Большинство молодых подчиненных, находящихся на низшей ступени их организации — выходцы из семей низкооплачиваемых рабочих или безработных. Многие не имеют даже школьного образования. Как говорил Хаято — «кто, кроме нас, в нашем обществе может дать равные возможности юношам вроде тебя, без образования, без денег, без семьи?». Несмотря на то, что этнических корейцев к клану прибивалось с каждым годом все больше, Намджун не делал поблажек даже тем, кто и двух слов связать не мог по-японски. И лишь с Чимином позволял и позволяет себе неловкий акцент и паузы в позабывшихся словах. Очень хочется надеяться, не потому, что Чимин безнадежный ученик. — Нелегко будет убедить семью в своем авторитете. Хаято уважали и ценили как руководителя, едва ли кто-то рад такому стечению событий. Чимин закусывает губу, глядя в потолок. Отстой… Он не должен был соглашаться. Были кандидатуры получше. И теперь его же семья будет точить на него ножи, пока он их сам не задавит, не уничтожит. А если все будут против, тогда… — Вот отчет за прошлый месяц. Намджун кладет на стол внушительный архив, и Чимин нехотя садится, как положено. — И за весь прошлый год тоже, для ознакомления, — еще один архив поверх, повнушительнее. — Нужно быть готовыми ответить на предложения, уметь быстро анализировать все выгодные стороны. Времени еще много. Но если что, — Намджун акцентирует глазами на телефон. — У тебя дела сейчас? — вырывается у Чимина. Ну конечно у него дела, идиот. — Нужна помощь? Сглотнув, Чимин нерешительно открывает один из архивов. — Боюсь, я сейчас понапишу тут, — он горько усмехается, не зная, как просить поддержки, но Намджун сам подтаскивает кресло поближе и перегибается через стол, захватив ручку со стола. — Представь, что это очередное сочинение для меня. Только не про праздник сакуры, а про… — он щурится, заглядывая в отчет и жмет плечами. — Про положительное влияние на развитие банков-партнеров путем расширения международной торговли. Чимин ждет, когда Намджун на него посмотрит, потому что лицо уже скорчил максимально неумное. В итоге, они оба смеются. — Лучший король тот, кто не хочет быть королем, — легко говорит Намджун. — К тому же, никто не захочет выйти из клана. Им либо придется смириться, либо… — Убить меня. Намджун смотрит Чимину в глаза. — Ты не допустишь, чтобы возникла необходимость. Чимин не понимает, откуда у Намджуна взялась такая вера в него. Ведь его, Чимина, жажда мести, его больное представление о верности и подчинении, его неспособность справиться со своими прошлыми травмами — все это сказалось на нем и привело к непоправимому. И сейчас его голова — настоящий сумасшедший дом, полный нежеланных гостей. Где найти в себе силы? Здравомыслие, справедливость? — Я боюсь, что… Что это выйдет из-под контроля, — проговаривает Чимин. — Что я буду держать их на страхе. Это чувство… Как Сэдео-сан смотрел на меня, страх в его глазах. Намджун едва заметно хмурится, и Чимину отчаянно хочется, чтобы он его понял. Возможно, не самое справедливое начало — взваливать такую ношу и на его плечи тоже. Но без Намджуна Чимин просто… — Ты справишься, — слышит он, и мурашки покрывают все тело. — Потому что на этот раз будешь не один. Чимин реагирует поднятием глаз, и сегодня ему даже не стыдно показать скопившуюся под веками влагу. Он не может не спросить себя, что заставляет Намджуна оставаться здесь. Он может в любое время снять свой деловой костюм и кожаные перчатки, жить нормальной жизнью, о которой Чимин всегда мечтал. У него достаточно денег, чтобы эмигрировать куда-нибудь подальше, где никто не сможет до него добраться, даже Чимин. — Ничего не случится, — добавляет Намджун. — Потому что это уже произошло. Вдогонку словам, в кабинет снова стучат. Быстро утерев глаза рукавом, Чимин разрешает войти и встает с места, приветствуя младшего советника. — Вы хотели меня видеть, господин? — Да... Коджи-сан, — обращается к нему Чимин. — До меня дошли слухи, что ваша мать тяжело больна. Мы возьмем ее больничные расходы на себя. Вы можете вернуться к привычной жизни. Коджи теряется, раскрывая в безмолвии рот и нерешительно переводя взгляд то на Намджуна, то на Чимина. — Г-господин, я безмерно благодарен, но не могу… Чимин останавливает его коротким жестом. — Мы семья, — весомо отмечает он и посылает короткий, но выразительный взгляд Намджуну. Видеть одобрение и гордость в его глазах — это что-то невероятное. — И обязаны помогать друг другу.