Белые хризантемы

      Где бы Деймон ни был, будь то очередная война, праздное нахождение в императорском дворце или ещё одно странствие-ссылка прочь, при нём обязательно находятся «четыре драгоценности». Рисовая бумага, немного желтоватая, но дающая необходимое сопротивление кисти, набитой шерстью козы, чернильная палочка и тушенница.       Катаной орудует зверь внутри Деймона, жестокий и беспощадный. Кисть держит человек, стремящийся к познанию.       Деймон устроился на веранде, перетащил низкий столик чёрного дерева из комнаты. Бережно раскладывает набор для каллиграфии, завёрнутый в красный шёлк с вышитыми драконами. Он осматривает сад, освобождая голову от лишних мыслей.       Совершенство природных форм помогает сосредоточиться на потоках энергии. Его взгляд скользит по золотистому листу, кружащему на тёмной глади воды. Не задерживается на каменном идоле, чей бок пожирает мох. Жухлая трава, некрасивая, потерявшая благородный оттенок зелёного, тоже не удостаивается его внимания. Другое дело — пчела, призрак ушедшего лета. Она забирается в белую головку хризантемы и с жужжанием копается в ней, долго и основательно собирая пыльцу, после чего перелетает на соседний цветок. Белых хризантем в саду много, пчеле предстоит потрудиться..       Наконец насекомое улетает.       Деймон обмакивает кончик кисти в воду, мажет по туши, уверенным движением начинает танец кисти на бумаге. Рука следует порыву души, выводя иероглиф «злаки». Его техника — скоропись, подразумевает быстрые, своевольные мазки кистью. Форма выражает индивидуальность, при этом содержание остаётся неизменным. Закончив, Деймон мажет кистью по чернильной палочке снова, и на бумаге загорается «огонь». Вместе два иероглифа становятся «осенью».       — Первый раз встречаю воина, которому не чужда тяга к искусству.       Деймон не заметил, как Рей оказалась рядом. Вместо ответа он принимается выводить иероглиф «сад».       Рей встаёт за плечом Деймона и наблюдает. Свои работы Деймон предпочитает не показывать — до произведений великих они не дотягивают, значит, не стоят внимания. При этом Деймон не чувствует раздражения от её присутствия. Она подобна видению, отражению на воде в солнечный день: просто есть. Не беспокоит.       К тому же, вряд ли она обучена грамоте.       — Я будто слышу твой голос, хотя всего лишь смотрю, как ты водишь кистью по бумаге.       — В этом смысл, — его удивило, что Рей с наскоку уловила то, к чему мастера каллиграфии приходят спустя годы практики.       Процесс снова захватывает Деймона, и вот прохладный ветер обретает воплощение на бумаге. Он, капризный, как малое дитя, разбивает зеркало воды на тысячи осколков, разбрасывает листья по саду и прогоняет прочь пчелу. Одни лишь хризантемы остаются не тронутыми, только встревоженными, да и то ненадолго. Ветер уходит прочь из сада, вдоволь наигравшись.       — На листе больше не осталось места, — замечает Рей.       Она подсаживается по правую руку Деймона и развязывает пояс юкаты. До Деймона её намерения доходят лишь тогда, когда одежда обнажает острые плечики и линию ключиц, холмики фарфоровых грудей с розовыми жемчужинами сосков, затвердевшими почти сразу же.       Деймон цокает языком. Долго разглядывает её, решая, достаточно ли хороша её кожа в качестве холста.       — Отклонись назад, — велит он.       Не сводя с него пылающего фиолетовым пламенем взгляда, Рей склоняется ниже. Руками она опирается о деревянный пол, колени сомкнуты. Она гибкая, как прутик ивы, и такая же тонкая.       В нём борются творец и мужчина. Один, дотошный и эксцентричный, хочет на идеальном полотне изобразить что-то настолько же совершенное. Вот он, момент, когда рука немного дрожит, зная — ей суждено создать шедевр.       Другой жаждет последовать древнему инстинкту: завладеть женщиной.       Рей смогла увлечь Деймона. Он, словно зайдя в реку лишь затем, чтобы смыть с себя грязь, задерживается в ней. Наслаждается бархатными прикосновениями воды и её шёлковой прохладой, не спешит выходить на берег. Поэтому творец промакивает кисть в чернилах.       Деймон ставить кисть под левой грудью Рей и уверенно вырисовывает дугу. Мажет по соску другой груди, заворачивает под ключицами и завершает круг.       — «Энсо», — объясняет Деймон. — Целостность и пустота. Вселенная.       Рей приоткрыла рот в изумлении и склонила голову, оценивая творение Деймона. Поняла. Непостижимо, но она поняла.       — Только не сдирай с меня кожу, — вдруг шутит. Садится с осторожностью, зябко ёжась. Похолодало. — Любуйся своим шедевром здесь и сейчас.       Деймона пронзает мысль, впивается в него стрелой: она ведь вчера так и не получила удовольствие. Это необходимо исправить.       — Пойдём в комнату, — Деймон поднимается, протягивает Рей руку. — Полюбуемся вместе.       Он берёт её нежно. Трахает ли он Рей, или полотно с лучшим творением на коже Рей? Деймон не хочет в этом разбираться, не из той породы, что сомневается и обдумывает всё тысячу и один раз.       Рей податлива и настойчива. Она кончила уже раз, но то было так красиво, как луч солнца, раскрашивающий в радугу капли дождя. Деймон хочет полюбоваться ещё раз. И ещё.       Его ладонь в центре круга: пальцы смазали контур, но не разомкнули непрерывную линию. Грудь и лицо Рей пунцовые — вот-вот засияет снова.

菊

      Мисария как-то обмолвилась, что в здешних лесах водятся вепри. Дикие свиньи повадились разорять засеянные поля в соседней деревне.       Деймону по душе эти грозные и непредсказуемые звери. Такого тяжело убить, свирепость и дурной нрав делают кабанов опасными. Даже после серьёзных ран вепрь пойдёт на охотника, не сбежит прочь со стрелой в теле или с обломком копья в груди. Будет биться до последнего.       Остановить его может лишь смерть. Достойная добыча.       Но для того, чтобы выйти на охоту, всегда необходимо разведать местность.       Сытый и заскучавший Караксес нетерпеливо жуёт губами грызло и машет хвостом. Коню охота пуститься в галоп, хорошенько размяться. Деймон его не сдерживает и какое-то время Караксес несётся вперёд, пока лесной тракт резко не обрывается, превращаясь в размытую дождями и изытую телегами дорогу, ведущую к полям.       Жатва в самом разгаре, соседнее поле уже убрали. Срезанные пучки риса в мутной воде похожи на болотные кочки, только совсем уж плешивые. Крестьяне дружно поднимают головы и с подозрением осматривают Деймона. Самый крупный, дородный мужчина быстро кивает своим, а затем направляется навстречу Деймону.       — Я слышал, у вас тут кабаны пожирают посевы, — говорит Деймон, не слезая с коня. — Откуда они приходят?       Мужик слегка расслабился: на загорелом рыхлом лице промелькнуло облегчение. Не по его душу явился незнакомец. Он всё ещё настороженно косится на оружие Деймона.       — Так ыть, за полем-то, господин, — отвечает он. С трудом, но Деймон всё-таки разбирается в северном говоре.       — Где конкретно, папаша? Направление.       — Вона там, — для наглядности селюк указывает направление рукой. — Матка с поросями. Из того лесу выходют.       Он ещё раз машет в сторону густого леса, обнимающего своими корнями холм. Для свиней идеальное место. Лес смешанный и тёмный, наверняка непролазный, так ещё и посевы совсем рядом. Придётся оставить Караксеса, конь в чаще не пройдёт.       — Вы, господин, поберегитесь тама. Наши туда не ходють… боятся демона.       Ехидный смешок выражает позицию Деймона ясно и чётко. Тёмные и суеверные селяне частенько выдумывают что-то эдакое. Обязательно рядом с деревней поселяется демон или рассерженный дух. Ещё ни разу Деймон не встречал поселение, в котором никаких они не водится. Скучно им, наверное, жить от посевной до жатвы без зла под боком.       Озадаченный неверием, мужик бурчит:       — Коль лисицу увидите, бейте, господин. Не лиса то. Не лиса..       — Ну, бывай, папаша.