Ich liebe Sie

If you're lost, and you look and you will find me Time after time If you fall, I will catch you, I will be waiting Time after time… Cyndi Lauper — Time After Time

Подперев лицо руками, Ленский лежал на кровати на животе и читал книгу; тут же неподалёку стояла большая тарелка с персиками. Окно в опочивальне было приоткрыто, и листы книги чуть шевелились от лёгкого дуновения тёплого ветерка. Ласковые лучи весеннего солнца пробрались внутрь и исподволь игриво золотили нежную кожу обнаженного юноши. Была середина мая — уж вовсю зацвела черемуха, воздух полнился душистым ароматом сирени, с каждым днём яблони всё больше раскрывали свои прелестные цветки; во всей комнате стояло дивное благоухание, витал свежий и чуть сладковатый запах. Где-то вдалеке слышалась волшебная мелодия: соловьи в соседней роще у реки выводили свои трели, зазывая долгожданное лето. Ленский был увлечён чтением и поеданием персиков, а посему не заметил, как дверь приоткрылась, и вошёл Онегин. Некоторое время назад Евгений вышел, чтобы дать кое-какие распоряжения, ненадолго оставив Ленского, и вот теперь вернулся и обнаружил нечто совершенно очаровательное. Стараясь не выдавать своего присутствия лишним шумом, Онегин застыл в дверном проёме и с улыбкой наблюдал за ничего не подозревающим юношей. Его расслабленная поза, разметавшиеся по спине и плечам длинные густые локоны, то, как он то и дело вонзал жемчужно-белые зубки в спелую мякоть плода, — всё это выглядело невероятно соблазнительно и наводило на совершенно определённые мысли. Когда же Онегин увидел, как Владимир надкусил очередной персик, и оттуда брызнул сок, стекая тонкой струйкой по его подбородку, Евгений почувствовал, что от охвативших его нежности и желания ему не хватает воздуха в груди. Внимательно читая книгу, Ленский чуть хмурил брови — он был настолько сосредоточен, что даже не заметил, как подошёл Онегин, и вздрогнул, почувствовав прикосновение тёплой руки к своей обнаженной спине. Он тут же обернулся и, встретившись взглядом с Онегиным, тепло и чуть застенчиво улыбнулся ему. — Ах, это вы, Евгений… — А разве вы, мой сладкий, ждали кого-то другого, м? На мгновение Ленский растерялся, но, увидев лукавые огоньки в смеющихся серых глазах, фыркнул, посчитав, что не следует удостаивать ответом подобное нелепое предположение. Онегин же, очевидно, только вошёл во вкус и не был намерен прекращать свои подтрунивания. — Володенька, сударь мой, мне кажется, или, пока я отсутствовал, вы в одиночку расправились с целой тарелкой персиков? Онегин едва не расхохотался, увидев испуг на лице Ленского, который в этот момент как раз с наслаждением откусил добрую половину последнего фрукта, что оставался в тарелке, и теперь, промычав что-то невнятное в ответ, попытался было прикрыть тарелку рукой. Однако Евгений ласковым, но твёрдым движением отвёл его руку и, продолжая удерживать, принялся нарочито медленно вслух пересчитывать косточки. — Один, два, три… пять… семь, восемь… одиннадцать… плюс тот, что вы сейчас с таким аппетитом доедаете… Mon précieux, неужто вы в одиночку расправились с двенадцатью персиками? Поразительно, когда вы только успели, ведь я вышел совсем ненадолго! Вот ведь как выходит, стоит лишь на чуть-чуть оставить вас одного… От смущения Ленский покрылся румянцем, даже его уши и шея приобрели нежно-розовый оттенок. Он хотел было скрыться от своего позора под одеялом, но большая и сильная рука Онегина лежала у него на спине, не давая пошевелиться, так что он спрятал лицо в подушках, едва слышно пробормотав: — Я читал… книга очень интересная… вот я и увлёкся… — Однако через секунду он живо повернулся к Евгению, словно его озарила какая-то внезапная догадка: — Ох, какой же я скверный, ведь мне следовало оставить и вам хоть что-то, а я… съел всё сам… Прошу, простите меня! Вы сердитесь, дорогой? Огромные синие глаза с тревогой смотрели на Онегина — тот же как зачарованный глядел в них и всё никак не мог наглядеться. Сердце щемило от болезненной нежности; как же сильно хотелось ему обнять это прелестное дитя и расцеловать его всего от кудрявой макушки до прелестных розовых пяточек. Но Евгений решил продолжить игру и, сдвинув брови, одарил Ленского самым суровым взглядом, под которым тот съёжился и выглядел будто нашкодивший ребёнок. — Ах вы, маленький чревоугодник, этакого жадину и врунишку следует немедленно наказать… — Однако Ленский выглядел таким виноватым, таким искренне расстроенным, что Онегин просто не мог больше его мучить и громко рассмеялся, ласково потрепав Владимира по волосам. — Впрочем, несмотря на то, что вы вероломно уничтожили мой недельный запас персиков, я утешаюсь мыслью о том, что у меня всё же есть кое-что получше. Говоря так, Онегин постепенно переместил руку со спины на поясницу Ленского, и ниже — к его прелестным обнаженным ягодицам и, нежно поглаживая их, продолжил: — Эти персики — бархатистые снаружи и такие сочные и сладкие внутри — гораздо, гораздо вкуснее тех, что вы съели, поверьте мне на слово… такие упругие… аппетитные… ммм… — каждое своё слово Онегин подкреплял действиями: то водил языком по шелковистой коже, то смачно целовал каждую прелестную половинку, а затем и вовсе слегка укусил одну из них, заставив Ленского вздрогнуть и громко ойкнуть. — И персики эти находятся в моем полном распоряжении, они принадлежат лишь мне одному, и только я имею право наслаждаться их дивным вкусом, когда мне вздумается… Так что, мой сладкий, как видите, у меня нет повода расстраиваться из-за съеденных вами фруктов — ибо они не идут ни в какое сравнение с этими… роскошными плодами, коими вас столь щедро одарила сама природа. В доказательство своих слов Онегин вновь принялся с наслаждением целовать гладкие белоснежные ягодицы, Ленский же, пытаясь вырваться, вовсю расфыркался: — Онегин, вы излишне распущенны! Невозможный похабник! Да кому в здравом уме подобное вообще может прийти в голову! — И это говорит юноша, который лежит полностью обнаженный в моей кровати, как ни в чëм не бывало поедая персики и выставляя на всеобщее обозрение свои прелестные округлости! Ай-я-яй, как лицемерно, сударь мой… — Ну и забирайте свою любимую кровать, — надув губы, пробурчал Ленский. Но не успел он и глазом моргнуть, как оказался на спине под Онегиным, который уже пылко целовал его. — Какие же сахарные уста у моего мальчика… они итак сладкие, как мёд, а после всех ваших персиков, эти губки просто невозможно вкусные… Думаю, вас и правда следует наказать — нельзя быть таким очаровательным… таким юным и соблазнительным одновременно… таким желанным… ah, comme tu est beau— в перерывах между поцелуями бормотал охваченный страстью Евгений. И он совершенно потерял голову, когда Ленский, пристально глядя ему в глаза, вдруг медленно развёл ноги и прошептал: — Ну так накажите меня, месье Онегин. Накажите, как я того заслуживаю… — Если есть на то ваша воля, сладкий мой, — за мной дело не станет. Но смотрите, я выполняю добросовестно всё, за что берусь, так что… как бы вам не пришлось вскоре молить меня о пощаде, милый Володенька, — срывающимся от желания голосом промолвил Онегин. Он встретился взглядом с самыми синими на земле глазами и, увидев, как его собственное отражение тонет в расширившихся зрачках, вздрогнул от внезапной мысли: а ведь всего каких-то несколько месяцев назад по его вине всё могло быть по-другому. Всё могло закончиться — так и не начавшись… *** Тогда, в январе, злосчастная дуэль поделила жизнь Евгения на «до» и «после». Вероятно, даже много-много лет спустя не сможет он забыть, что ему пришлось пережить… через что пришлось пройти им обоим. Как только наконец закончилась самая страшная, самая длинная в жизни Онегина ночь, и приехавший на следующее утро доктор подтвердил, что долгожданное чудо всё же произошло, и у тяжело раненого юноши появился шанс выжить, Евгений объявил всем, что будет лично ухаживать за Владимиром, покуда не возникнет уверенности в том, что его жизнь более вне опасности. И это были не просто слова. Онегин самоотверженно ухаживал за Ленским, прилагая все усилия, дабы хоть как-то облегчить его состояние, делая всё возможное для его выздоровления. В первое время Онегин фактически обосновался у Ленского в усадьбе, покидая Красногорье лишь в случае крайней необходимости. Евгений самым тщательным образом выполнял малейшие предписания доктора, который являлся регулярно и следил за изменением состояния больного — что было особенно важно, пока Владимир был без сознания. Сначала юноша часто бредил, у него то и дело поднималась температура, и Онегин провёл немало тревожных ночей, пытаясь унять его жар. В редкие мгновения, когда Ленский приходил в сознание, Онегин пытался что-то сказать ему, но тот лишь смотрел сквозь него невидящим взглядом, словно не узнавая. Или не желая узнавать — ибо, совершенно очевидно, Евгений Онегин был последним человеком на свете, которого Ленскому тогда хотелось бы видеть подле себя… Когда врач констатировал, что состояние больного наконец стабилизировалось, самое страшное позади и при надлежащем уходе его жизни более ничто не должно угрожать, Онегин было вздохнул с облегчением. Однако вскоре молодой человек понял, что радость его была весьма преждевременной: тело Владимира невероятными усилиями Онегина и всех, кого он допускал к больному, постепенно выздоравливало — но это ещё было полдела, потому как душа… … Душа его была серьёзно больна. В тот тяжёлый период Евгений являл собой подлинный образец терпения и смирения, вызывая бурные восторги у слуг Ленского и всех, кто тогда являлся проведать юного помещика. Весть о том, что всеобщий любимец, синеглазый поэт и мечтатель Владимир Ленский попал в беду и находится в самом тяжёлом состоянии, быстро разнеслась повсюду, и к нему хлынул поток посетителей — поначалу особенно частыми гостями были Ларины, включая достопочтенную мать семейства, которая беспрестанно лила слёзы, громко сморкалась и сокрушалась у постели больного, чем сильно раздражала Евгения. Он же старался сделать так, чтобы юноша не тратил последние силы на визитёров, и лично встречал каждого, отвечая на бесконечные вопросы о состоянии Владимира. В большинстве случаев ему удавалось ловко уйти от объяснений истиной причины случившегося с Ленским несчастья. Со своей стороны, он также постарался заручиться согласием Зарецкого не разглашать подробности прискорбного инцидента на мельнице. Последнему он, впрочем, не слишком доверял — но выбора особенно не было, так что оставалось лишь уповать на его благородство. Все без разбора считали своим долгом выразить восхищение и удивление тому, каким же необыкновенно преданным другом оказался Онегин. Кто бы мог подумать! Циничный, холодный, замкнутый, с вечно готовыми сорваться с насмешливых губ язвительными замечаниями, этот зазнавшийся столичный франт, столь явно воротивший нос от всего провинциального, в глазах местного общества неожиданно превратился в героя, денно и нощно самоотверженно выхаживающего своего младшего товарища. Ах, он не оставил его в беде, не бросил и, позабыв о себе, прилагал все усилия, дабы вернуть его к жизни. Это ли не чудесное проявление истинной дружбы! Но Евгения вовсе не умиляли всеобщие восторги и дифирамбы в его честь: лишь ему одному была ведома страшная подоплёка произошедшего, и с каждым днём тревога в его сердце всё возрастала, и на душе было как никогда тяжело. Онегин лично ежедневно обрабатывал раны Владимира, перевязывал, поил лекарствами, сам — реже с кем-то из слуг — обтирал его, переодевал в чистое. Чтобы прислуга могла сменить бельё на кровати, Евгений брал больного на руки — и либо крайне осторожно переносил в кресло, либо, не выпуская из объятий, предварительно тщательно закутав в одеяло, подходил с ним к окну так, чтобы он мог немного подышать свежим воздухом и посмотреть пейзажи. Юноша сильно похудел, у него выпирали все кости и, держа его на руках, Онегин почти не чувствовал его веса. Евгений внимательно следил за меню своего подопечного, строго отчитывая виновных за каждую неточность, — слуги не на шутку побаивались его беспощадной критики. Онегин кормил Ленского из ложки, часами читал вслух книги из библиотеки Владимира на русском, французском и даже английском языках. Евгений изо всех сил старался развлечь его разговором и даже почти смирился с тем, что ответом ему неизменно служили лишь молчание и до жуткого пустой, ничего не выражающий взгляд. Даже когда в середине февраля он поведал Ленскому о том, что Ольга Ларина выходит замуж за некоего улана и, по словам матушки Прасковьи, сразу после свадьбы отправится с мужем-военным в полк, а Татьяна помолвлена с князем N, давнишним знакомым Онегина, обласканным при дворе героем войны, и вскоре переедет на постоянное жительство в Москву, Владимир даже не посмотрел в его сторону — лишь на мгновение опустил ресницы, а затем отвернулся к окну и долго смотрел куда-то вдаль застывшим взглядом. Это пугало Онегина, ввергало в уныние, а подчас и настоящее отчаяние, вызывая глухую ноющую боль где-то глубоко внутри. Когда, отдавая распоряжения слугам, или читая вслух, Евгений исподволь наблюдал за Ленским, он всегда испытывал самые разные чувства. Спустя месяц после ранения Владимир уже по большей части проводил время не лёжа, а полусидел в кровати. Его хрупкое тело тонуло в многочисленных подушках, покоившиеся поверх одеяла руки казались прозрачными, а глаза странно выделялись на бледном осунувшемся лице и казались непривычно огромными. В такие моменты сердце Онегина сжималось от жалости и боли, ему хотелось немедленно заключить юношу в объятия и целовать его лицо, губы и руки, шептать самые нежные, самые ласковые слова. Но, натыкаясь на вечный холод в морозном синем взгляде, он с горечью понимал, что сделать это не представлялось возможным. Онегин почти смирился с тем, что навсегда потерял Володеньку, — в конце концов, это была его, и только его вина, а значит, и наказание за свои страшные грехи отныне всю жизнь нести лишь ему. Он готов был принять это — но его сердце разрывалось на части от отчаяния… от ощущения невосполнимой утраты… от несчастной любви… За всё это время Ленский лишь однажды обратился к нему: привычно глядя сквозь него, Владимир сказал, что теперь, когда он идёт на поправку, он не желает более стеснять месье Онегина, отнимая его время и силы, и может вполне обойтись помощью своих многочисленных слуг; он благодарен месье Онегину за проявленную заботу, однако дальнейшее его присутствие в своём доме полагает излишним. Произнесённые ровным, холодным тоном слова означали лишь одно: Ленский ясно давал понять, что Онегин стал для него совершенно чужим человеком, и находиться рядом с ним ему неприятно. Разумеется, Онегин предвидел подобный финал — в конце концов крайне глупо было рассчитывать, что Ленский раскроет ему свои объятия из чистой благодарности за то, что он ухаживал за ним во время болезни… после того, как сам же явился её причиной. И тем не менее слышать подобное из уст Владимира было невероятно больно. Однако Онегин постарался ответить как можно спокойнее, чтобы не лишиться возможности напоследок провести ещё хоть немного времени наедине с Ленским: — Владимир, прошу вас, не будьте столь категоричны. Я… понимаю, что неприятен вам, и моё присутствие в вашем доме скоро действительно станет неуместным. Однако пока не отталкивайте меня, умоляю — вы ещё слишком слабы, а так вышло, что я был подле вас с самого первого дня, как мы привезли вас сюда после… Одним словом, есть некоторые нюансы вашей болезни, в которые теперь, спустя такой большой срок, бессмысленно посвящать посторонних людей — это будет лишь тратой времени и при ненадлежащем исполнении может пагубно сказаться на вашем здоровье. Позвольте же мне, ради Бога, завершить начатое, и как только я смогу совершенно убедиться в вашем выздоровлении, — я оставлю вас в покое. Даю слово, я окончательно исчезну из вашей жизни… как вы того желаете. Ленский тогда странно посмотрел на Онегина — их взгляды встретились лишь на короткое мгновение, а затем с безразличным видом отвернулся к окну. Евгений получил молчаливое согласие Владимира — но эта победа не вызвала ликования в его сердце. Да и разве можно было это назвать победой… В середине марта, спустя чуть более двух месяцев после ранения Ленского, Онегину понадобилось спешно выехать в столицу, дабы уладить некоторые не терпящие отлагательств дела. Накануне перед отъездом Онегин заехал к Ленскому в Красногорье. Владимир постепенно шёл на поправку и чувствовал себя вполне сносно, он даже уже мог самостоятельно передвигаться по комнате и теперь с началом весны, когда дни становились длиннее, а послеобеденное солнце, пусть ещё по-зимнему бледное, приятно обволакивало своим ласковым теплом, мог подолгу сидеть у полуоткрытого окна в мягком глубоком кресле, укрывшись пледом, и задумчиво смотреть вдаль. В таком положении и застал его Онегин. Когда Евгений вошёл в комнату, Ленский даже не обернулся — казалось, он был настолько погружён в собственные мысли, что ничего вокруг не замечал. Некоторое время Евгений стоял в дверях, глядя на Владимира. Хоть его общее состояние и заметно улучшилось, у юноши почти не было аппетита, он мало ел, был бледен и молчалив, даже к книгам у него пропал всякий интерес — порой он доставал очередной том, однако, немного полистав книгу, с безразличным видом почти тут же откладывал. Челядь страшно беспокоилась за молодого барина, никто не понимал, отчего после того рокового дня он столь разительно переменился. Прислуга без конца делилась своими переживаниями с Онегиным, которого у Ленского теперь все безмерно уважали и почитали за благодетеля, спасшего их господина от неминуемой смерти. Сам же Евгений терзался ещё пуще — но помочь, увы, ничем не мог. Евгений подошёл к креслу, в котором сидел Ленский, и встал так, чтобы тот наконец его заметил. Владимир чуть вздрогнул, а затем медленно поднял глаза на Онегина. Какое-то время они молча смотрели друг на друга — Евгений был поражён, как мало осталось тёплых васильковых оттенков в этих прекрасных глазах: от них веяло невыносимым холодом, будто там плескался лёд, растопить который ему было не под силу. В обращенном к Онегину взгляде Ленского читалось непонимание — точно он не мог взять в толк, зачем к нему так бесцеремонно явился этот незнакомец. С трудом взяв себя в руки, Евгений кивком поприветствовал хозяина дома и сообщил, что вынужден ненадолго отлучиться по делам в Петербург, и что, как только вернётся, непременно приедет справиться о его здоровье. При этих словах ни один мускул не дрогнул на лице Ленского, он лишь посмотрел на Онегина долгим отчуждённым взглядом и промолвил: — Месье Онегин, я благодарен вам за заботу обо мне. Однако впредь по ряду причин, кои я не имею желания обсуждать, попрошу вас более ко мне не являться, ибо я полагаю, что наше короткое знакомство должно остаться в прошлом. Так будет лучше… для нас обоих. Желаю вам удачи. Владимир произнёс это тихим бесцветным голосом, затем повернулся к окну, тем самым давая понять, что на этом беседа их закончена. Онегин же… … Какое-то время он не мог даже пошевелиться, его ноги точно налились свинцом, в глазах всё поплыло. Он хотел что-то возразить, но губы его не слушались. Усилием воли выйдя из оцепенения, Онегин сумел наконец сделать шаг. Перед тем, как покинуть опочивальню, он посмотрел на Ленского, который, подобно каменному изваянию, неподвижно сидел в своём кресле вполоборота к нему, и едва слышно прошептал: — На поражение, Володенька… в самое сердце… *** Изначально Онегин рассчитывал отлучиться всего на несколько дней — однако дела потребовали его присутствия в Петербурге на значительно больший срок, таким образом, обратно он смог вернуться лишь полмесяца спустя. Время это он впоследствии вспоминал как в тумане: последние слова Ленского клеймом запечатлелись в его истерзанном сердце, Евгений был ни жив ни мертв — из него словно вынули всю душу, и он просто делал то, что дóлжно… без каких-либо чувств… без эмоций… без желаний. Обратно он выехал до рассвета и, прибыв к себе около обеда, решил переодеться и, несмотря ни на что, всё же навестить Ленского. Он отправился в Красногорье верхом; на сердце у него было тяжело — хоть Онегин и знал, что там его никто не ждёт, после двухнедельного отсутствия он не находил себе места, беспокоясь за Владимира. Даже если тот откажется принять его, прислуга совершенно точно будет рада поведать ему все подробности о состоянии молодого барина — а именно это его и волновало прежде всего. Как там Володенька? Есть ли какие-то положительные изменения? Если он немедленно всё не разузнает, то просто сойдёт с ума от волнения! От деревни Онегина до усадьбы Ленского в Красногорье было не так уж и далеко: нужно лишь было перемахнуть за речку, а там, за живописными холмами, минуя рощи и небольшой лесок, до поместья Владимира уж было рукой подать. Евгений с трудом сдерживал нетерпение и мчался во весь опор, то и дело пришпоривая коня, — ему страшно не терпелось увидеть Володеньку, ну или, на худой конец, услышать о нём новости. По пути Онегин то и дело замечал, что на весенних проталинках уж вовсю зацвели подснежники, и ему внезапно захотелось сорвать для Ленского букет — глупо, конечно, учитывая, что, скорее всего, он на него даже не взглянет. Однако Онегин всё равно решил сделать это. В месте, где, как ему показалось, из-под подтаявшего, серовато-ноздреватого снега проглядывало больше всего подснежников, он натянул поводья и, спешившись, принялся собирать их. Срывая небольшие прелестные растения с зелёными продолговатыми листьями и бархатистыми белоснежными цветками, Онегин невольно увлёкся. В какой-то момент он отчего-то вспомнил одно предание из славянской мифологии, которое ему рассказывали в далёком детстве. В нём говорилось о том, что когда-то давным-давно надменная холодная Зима всё никак не желала уходить и уступать место прелестной зеленокудрой Весне. Повсюду лежал снег, и из-под мрачных тёмных туч лишь изредка пробивались одинокие солнечные лучи. Все растения в страхе попрятались от Зимы — и лишь один стойкий Подснежник не побоялся храбро подняться из-под снега. Увидев этот маленький, но такой смелый цветок, Солнце тут же согрело землю, разогнало тяжёлые свинцовые тучи, приласкало своим теплом и светом всё живое — и наконец пришла Весна-красна. С тех самых пор и считается подснежник символом надежды, стойкости и перемен к лучшему. Ах, как же сейчас нуждался в добрых переменах почти утративший всякую надежду Онегин… как сильно он, живущий с бесконечной душевной болью, желал верить в чудо… Собранный букет получился красивым и пышным; Евгений осторожно погладил нежные полураспустившиеся бутоны и, вдохнув источаемый ими тонкий медовый аромат, тут же подумал о Ленском — в груди резко сдавило, и ему захотелось ослабить шейный платок. Более не медля, Онегин вскочил на коня и во весь опор помчался в Красногорье. В поместье Ленского прислуга встретила его тепло и радостно — однако Евгений, поприветствовав челядь, не стал тратить время на разговоры: он попросил не докладывать о нём, а, лишь убедившись, что молодой барин находится у себя в опочивальне, опрометью бросился наверх. Оказавшись перед дверью в спальные покои Владимира, Онегин чуть помедлил, пытаясь унять бешеный стук сердца, но уже через мгновение он тряхнул головой, расправил плечи и, сжав во влажной от волнения руке букет подснежников, решительно постучал. Он уже толкнул дверь, когда слабый голос тихо сказал: «Войдите». Стоило Онегину переступить за порог комнаты… от нахлынувших чувств у него перехватило дыхание в груди. Ленский неподвижно сидел в кресле перед окном, точно так же, как в тот день, когда Евгений зашёл попрощаться перед отъездом, — казалось, он так и оставался здесь всё это время, даже не меняя позы. Красивый точёный профиль ясно вырисовывался на фоне окна; Онегин машинально отметил каждую деталь: пока его не было, юноша ещё больше похудел и теперь выглядел, как хрупкий подросток, совсем мальчик. Его нежное лицо, некогда украшенное прелестным румянцем, было пугающе бледным, под глазами залегли тёмные круги, все черты сильно заострились — Онегин едва узнавал его. Роскошные волосы Ленского значительно отрасли и теперь крупными густыми локонами спускались до самых лопаток — он как никогда походил на девушку… печальную, надломленную девушку, в которой едва теплилась жизнь… Не отрывая полного болезненной нежности взгляда от этого прекрасного скорбного лица, Онегин приблизился к Владимиру и молча положил букет ему на колени. Сначала Ленский непонимающе посмотрел на цветы, а затем — на стоявшего перед ним Онегина. Длинные ресницы его затрепетали и вспорхнули, словно испуганные птички; в расширившихся на бледном лице глазах вспыхнуло яркое синее пламя — и вдруг… …Случилось чудо. Впившись горящим взглядом Онегину в лицо, Владимир резким движением поднялся с кресла, не замечая лежащий на коленях букет, — подснежники рассыпались по полу, наполняя всю комнату чудесным свежим благоуханием. Он протянул к Онегину дрожащие тонкие руки, воскликнув: — Ах, Евгений, ну где же вы были всё это время! Я так долго ждал вас! Так долго ждал… В этот волшебный момент все преграды, все запреты внутри Евгения рухнули, оставляя место чему-то большому, светлому и значительному — тому, по сравнению с чем всё прочее казалось пустым… фантомным… нереальным. Онегин упал перед Владимиром на колени, и, поймав его руки, принялся благоговейно целовать их, а затем обхватил изящные стройные ноги и, глядя Ленскому в лицо, начал твердить, будто молитву, снова и снова повторяя слова, что про себя говорил уже тысячи раз: — Володенька… родной… дорогой мой мальчик… прости меня… ради Бога, прости… прошу тебя, мой родной… мой единственный… умоляю… Если решил прогнать меня, навсегда вычеркнуть из своей жизни — тогда лучше уж покончить со всем разом… Просто выстрели мне в грудь, чтоб наверняка — я с радостью подставлю её под дуло твоего пистолета и умру со словами благодарности на устах, ибо если ты не желаешь даровать мне своё прощение, то дальнейшая моя жизнь, полная сожалений и угрызений совести, будет лишь мучительной пыткой… Отныне я знаю, что ад на земле воистину существует: ад — это жизнь без тебя. Она не нужна мне такая… без твоей чудесной улыбки… без твоего мелодичного смеха… без твоих драгоценных синих глаз… Без тебя, мой темнокудрый ангел, вокруг пусто и тоскливо — я не хочу жить во мраке, в полном одиночестве… Это страшное чувство, будто внутри моё сердце понемногу, день за днём, режут на маленькие кусочки — я больше не могу так, я не в силах терпеть эту боль, уж лучше смерть! Ах, как же я ошибался, каким был глупцом! Прости же меня, молю, позволь искупить мой грех перед тобою! Мой нежный… душа моя… мой родной… мой… любимый… Ленский как заворожённый смотрел на распростертого у его ног Онегина; по щекам Владимира потоками струились слёзы, но, казалось, он этого не замечал, а в его широко распахнутых глазах… … В его прекрасных глазах суровая зима наконец уступила место тёплой цветущей весне: яркие лучи солнца озарили холодное бледное небо, и в бескрайних лазурных далях радостно запели птицы, зашумели деревья, распустились васильковые поля. Владимир положил руки на содрогающиеся от рыданий плечи Онегина, осторожно приподнял его голову за подбородок и, заглянув в его посветлевшие от слёз глаза, прошептал одними губами: — Прощаю… *** Подошёл к концу задумчивый лиричный март, унося с собой растаявший снег и как прощальный подарок оставляя весеннюю свежесть, мелодичное ликование возвращающихся издалека птиц и нежный, сладковатый аромат повсюду распускающихся почек. Игривый апрель под весёлые трели жаворонков окутал благоуханным дыханием тёплых ветров и подарил древнее как мир, торжественное пение освобождённых от ледяных оков седых бурных потоков. А затем… … Наступил май… Поэтичный май принёс буйство весенних красок, в садах и на клумбах пестрели цветы, наполняя воздух волшебным благоуханием. Тёплыми ночами под мелодичные соловьиные трели можно было любоваться чистым звездным небом, а утром встречать нежные рассветы. Отгремели первые грозы, а после теплого дождя на полнеба расцветали радуги, и яркие солнечные лучи игриво зажигали алмазные бусинки росы на молодой зеленой траве. Ах, как радовало сердце звонкое пение птиц, что вили гнезда для будущих птенцов; какими дивными ароматами наполняли воздух распускающиеся листья и ветви. Казалось, все вокруг спешили налюбоваться недолговечной красотой весеннего чуда, испытать самые светлые и прекрасные чувства… Спешили мечтать… любить… Онегин с Ленским, которые с сáмого дня возвращения Евгения из столицы почти не разлучались, теперь всё чаще совершали конные и пешие прогулки в простиравшихся между их поместьями живописных окрестностях. Порой в наиболее тёплые дни молодые люди устраивали долгие пикники в уединенных местах у берега реки — там, где они были скрыты от посторонних глаз и могли проводить время наедине так, как им вздумается. Без оглядки на чужие взгляды и суждения. Наслаждаясь друг другом и своими чувствами, что с каждым днём лишь крепли и разгорались, точь-в-точь как это ласковое майское солнце. По ночам ещё порой случались кратковременные заморозки, однако с наступлением третьей декады мая погода становилась сухой и жаркой и зачастую ощущалась уже вполне по-летнему. С раннего утра и до самого захода ярко светило солнце, как следует прогревая воздух и землю живительным теплом своих лучей. Неспешно прогуливаясь по лесу, молодые люди с удовольствием полной грудью вдыхали свежий, мускусный и одновременно чуть сладковатый запах земли, любовались чудесно преобразившейся природой. На полянах заманчиво желтели одуванчики; стройные березки, осины и рябины прихорошились, зеленея на глазах; готовые вот-вот зацвести, украсились душистыми бантиками устремлённые ввысь тополя, вовсю раскрыли свои нежные лепестки яблони — и лишь могучие дубы не спешили преображаться, однако с каждым новым днём и их крепкие ветви всё больше покрывались свежей молодой листвой. Майский мир сиял яркими сочными красками, радуя сердце, наполняя его приятным волнением. Предвкушением чего-то чудесного и необыкновенного… Вдоволь нагулявшись, надышавшись бодрящим весенним воздухом, молодые люди возвращались, чтобы отдохнуть и вкусно отужинать. Они говорили обо всём на свете и никак не могли наговориться; а порой просто молча, не отрываясь смотрели друг на друга и никак не могли наглядеться — словно пытаясь восполнить так нелепо потраченное время. Отныне они дорожили каждым совместным мгновением: когда тёплыми вечерами, сидя у распахнутого окна, с наслаждением пили вино, вдыхая благоуханный майский воздух; когда играли в шахматы в халатах на голое тело, бросая друг на друга томные красноречивые взгляды, — и чаще всего, так и не закончив игру, оказывались на ложе, чтобы уже до самой зари не выпускать друг друга из страстных объятий; когда вместе мылись после очередной бурной ночи, а затем полуобнаженный Ленский сидел на коленях у Онегина перед камином, и пока сохли волосы, Евгений нежно гладил юношу и играл с его длинными локонами, чувственно целуя и вызывая дрожь во всем его теле… Вот и вчера был один из таких вечеров. Ленский уже несколько дней подряд проводил у Онегина и сегодня намеревался отправиться на ночь к себе в поместье, дабы наконец разобраться с ворохом накопившихся дел. Владимир сообщил об этом наутро, когда ещё только принялся за персики. Евгений как раз облачался в халат, чтобы выйти и дать распоряжения прислуге. Услышав о том, что Ленский нынче не останется на ночь, Онегин несколько помрачнел, хотя, не желая расстраивать Володеньку, постарался не подать вида. Последние несколько месяцев его регулярно мучали кошмары: он с криком просыпался в холодном поту, едва придя в себя, добирался до столика, где на этот случай с некоторых пор неизменно стояла заранее откупоренная бутылка и бокалы, плескал себе вина и, опустившись в кресло подле окна, подолгу, порой вплоть до самого рассвета, вглядывался в ночную тьму, пытаясь унять тревожное биение сердца. Забыть страшную картину, что в который раз так чётко привиделась ему… словно всё это было наяву. А снился Онегину почти всегда один и тот же сон: вот он сидит на холодной обледенелой земле у мельницы в ожидании доктора, и голова Ленского безжизненно покоится у него на коленях, а вокруг него слепяще-белый снег всё обагряется и обагряется кровью… С криком вскакивая на влажных от пота простынях, Евгений ещё долго продолжал слышать срывающиеся с посиневших губ стоны Ленского, и от собственной беспомощности сердце его переполняли нестерпимые боль и отчаяние. И лишь одно могло привести его в чувство, лишь одно могло утешить, когда он просыпался мучаемый кошмарами, — это нежное прикосновение тёплой руки к его плечу, внимательный, полный сочувствия и тревоги взгляд дорогих синих глаз и ласковые слова, что тихо шептали ему самые сладкие губы. Только если, проснувшись среди ночи от страшного сна, Онегин чувствовал на своей коже ровное дыхание Ленского, мог он успокоиться и вновь уснуть. Только если Володенька был рядом… Однако, как бы ни хотелось сейчас Онегину удержать Ленского, он не желал приковывать его к себе. Хотя… Если уж откровенно, будучи жутким собственником, не привыкшим к отказу эгоцентристом, он, разумеется, этого ещё как желал — былые привычки не так просто, а порой и вовсе невозможно искоренить. Однако после того страшного дня, когда он чуть не потерял Владимира, и лишь чудом удалось избежать настоящей трагедии, Онегин поклялся себе, что, если судьба дарует ему последний шанс быть с Ленским, он постарается во что бы то ни стало сделать его счастливым. Постоянно удерживать его — означало бы лишить возлюбленного ощущения свободы, а этого точно нельзя было допускать. Поэтому, услышав о решении Владимира, Онегин скрепя сердце согласился. *** Когда, вернувшись после всех дел, Онегин обнаружил лежащего на животе поперёк кровати обнаженного Ленского, один за другим поедающего сочные персики, его былая решимость дать юному любовнику полную свободу действий и не удерживать подле себя, значительно ослабла. А как только под своей ладонью Евгений ощутил прохладную шелковистую кожу соблазнительных ягодиц, он нехотя вынужден был признать, что на сей раз совершенно точно никуда не отпустит Володеньку, — который, очевидно, уже и сам не был столь категорично настроен покидать онегинскую усадьбу. Кроме того, казалось, нынче даже сама природа была на стороне Онегина, готовая потакать его далеко не скромным тайным желаниям. Солнце внезапно померкло, небо заволокло тяжелыми свинцовыми тучами — в комнате резко потемнело. Полуоткрытое окно распахнулось от внезапного порыва ветра — внутрь ворвалось его холодное дыхание. Бросив взгляд в окно, Онегин увидел, как тусклый небосклон озаряется вспышками молний; где-то вдали сквозь замерший в ожидании лес пронеслись первые громовые раскаты. Онегин поднялся и подошёл к окну, чтобы закрыть его. Перед тем, как захлопнуть ставни, Евгений выглянул наружу: ветер усиливался, и мощные порывы постепенно сдвигали с места неповоротливые лохматые тучи, заставляя их всё быстрее и быстрее нестись по грозно насупившемуся небу. Плотно закрывая окно, Онегин улыбнулся и мысленно поблагодарил за помощь непостоянство капризной майской погоды. Вновь подойдя к кровати, Евгений обнаружил, что Ленский приподнялся и растерянно наблюдает за ним. Он так и не оделся, и от ставшего прохладным воздуха его нежная кожа вся покрылась мурашками. Онегин присел рядом и, крепко прижав к себе, ласково погладил юношу по спине; его тёплая ладонь медленно спустилась к пояснице Владимира — и, чуть вздрогнув, он тут же затрепетал. — Евгений, mon cher, мне надо ехать к себе… Я же говорил вам, — неуверенно протянул Ленский. Онегин едва сдержался, чтобы не возликовать, — ибо одного взгляда на Володеньку было довольно, чтобы понять, чем именно всё это закончится. В ответ на его слова Евгений красноречиво повернулся к окну, в которое уже вовсю барабанил мелкий колючий дождь. Затем он вкрадчивым голосом обратился к Ленскому, скрывая лукавый взгляд густыми ресницами: — Радость моя, куда же вы поедете в этакое ненастье! Вы ведь такой хрупкий, взгляните, как вы озябли, так и простыть недолго, — говоря это, Онегин всё настойчивее ласкал Владимира, со скрытой радостью наблюдая за тем, как расширяются его зрачки, ощущая дрожь его тела под своими жадными руками. — Здоровье ваше значительно улучшилось — в последнее время меня несказанно радует румянец на ваших очаровательных щёчках… да и формы ваши уже почти приобрели былые аппетитные округлости, — при этих словах Онегин не преминул очертить пальцами вышеупомянутые «округлости», заставив Ленского густо покраснеть и закусить губу. Он продолжил говорить, медленно подталкивая Владимира назад, и тот сам не заметил, как оказался распростертым на спине под возвышающимся над ним Онегиным. — Не стоит вам понапрасну подвергать себя опасности, моя синеглазая прелесть… оставайтесь на ночь — а завтра в любое удобное время отправляйтесь по своим делам. Теперь же… позвольте я вас согрею… И перед тем, как Ленский понял, что окончательно попался в хитроумную ловушку Онегина, на губах которого играла торжествующая улыбка, он глухо застонал от очередной настойчивой ласки. Юноша было попытался сбросить бесцеремонно гуляющие по его телу руки — однако Евгений мгновенно перехватил тонкие запястья и, обдавая жарким дыханием, зашептал ему на ухо: — Нежный мой мальчик… я больше не могу терпеть… je veux te pénétrer… позволь мне, прошу… пожалуйста… позволь взять тебя сейчас… — перед его затуманенным от страсти взглядом вовсю плыли круги; лёжа на Владимире в надетом на голое тело распахнутом халате, Онегин чувствовал, как его плоть соприкасается с влажной плотью Ленского, и от этого всё его тело изнемогало от нестерпимого желания. Вместо ответа также дрожащий от возбуждения юноша просто выгнулся всем телом, словно предлагая Евгению всего себя без остатка. Он согнул стройные ноги в коленях и развел их, порывисто обвив руками шею Онегина, — и Онегин уже был не в силах сдерживаться. Хватило нескольких точных движений пальцами меж соблазнительно округлых ягодиц, чтобы Володенька смог принять его. Руками крепко обхватив Ленского за талию, Онегин двинул бёдрами и разом осторожно, но глубоко вошёл в него. Ленский вскрикнул, запрокинул голову, его дыхание стало частым и прерывистым. Евгений же спрятал лицо в изгибе его шеи и стал плавно и часто двигаться, срывая с прелестных, как лепестки роз, губ стоны наслаждения. Голова Онегина пылала, тело пронзали мощные разряды удовольствия, и всё его существо охватило какое-то непередаваемое чувство — такое сильное и прекрасное, что ему казалось, он вот-вот задохнётся от невыносимой смеси боли и нежности. Продолжая ритмично двигаться и ласкать Володеньку, Онегин начал исступлённо шептать ему на ухо о том, как сильно сожалеет обо всех страданиях, что доставил ему, и о том, что так поздно понял свои истинные чувства, — а поняв, не имел смелости признаться в них даже самому себе; что теперь всегда-всегда будет рядом с Володенькой и сделает всё, чтобы его нежный мальчик никогда не знал ни печали, ни душевных мук, а он, Онегин, будет оберегать его от всех невзгод, баловать и радовать до своего последнего вздоха. Ленский же лишь сладко стонал и ласково гладил его спину влажными ладонями. — Ах, какой же ты вкусный… какой чувственный… самый красивый в мире синеглазый мальчик… — Онегин, задыхаясь от щемящей грудь нежности, покрывал частыми поцелуями пылающее лицо Владимира, касаясь губами тонких трепещущих век, красиво изогнутых бровей, влажных искусанных губ. — Боже, как я мог так чудовищно поступить с тобой! Как посмел ранить тебя, ведь ты мог… Господи, собственными руками я чуть было не убил своё счастье! Если бы ты когда-нибудь смог меня простить, мой милый… мой единственный… если бы только я смог повернуть время вспять… — Я более не… не держу на вас зла, Евгений… больше нет… — сквозь стоны, прошептал Ленский. Когда Онегин сделал несколько сильных толчков подряд, Владимир вскрикнул и выгнулся всем телом. — Что было… всё это теперь не имеет никакого значения… это уже неважно… ведь… ах!.. в это мгновение вы здесь… рядом со мной… и мне… ах!.. так хорошо… да!.. so gut, so wunderschön… oh ja, ja!.. Стремительно приближаясь к пику удовольствия, Ленский вновь перешёл на немецкий, срывающимся голосом умоляя взять его сильнее, глубже, — как можно глубже! — и от его громких протяжных стонов возбуждение Онегина быстро достигло своего апогея. Он чувствовал, что ещё чуть-чуть — и их обоих будут захлестывать обжигающие волны наслаждения. И как только это наконец произошло, и Ленский, часто вздрагивая, с громким криком выгнулся дугой в сильных руках Онегина, Евгений, не отрывая взгляда, властным жестом взял его за волосы и, запрокинув его голову, прошептал прямо в губы: — Ich liebe Sie! Как только Онегин немного отдышался, он поднялся с кровати и как следует протер себя и обессиленного Ленского душистой розовой водой, затем сам, лишний раз не прибегая к помощи прислуги, сменил простыни на свежее бельё и, накинув на всё ещё разгоряченное тело шёлковый халат, подал Владимиру бокал заранее охлаждённого шампанского. Также налив себе, Онегин присел на край кровати рядом с Владимиром, который, приподнявшись на локте, жадно пил из бокала, утоляя давно мучившую его жажду. Онегин же не пил, а лишь неотрывно смотрел на Ленского, пока не поймал его взгляд. Чуть помедлив, Евгений осторожно спросил: — Mon cher, вы помните, что я сказал вам, когда мы… в самом конце, когда всё закончилось… вы не могли не слышать… — он выжидающе смотрел на Ленского, в его голосе слышалось волнение, хоть внешне он оставался привычно спокоен. Вместо ответа юноша распахнул васильковые глаза, а затем, прикрыв их трепещущими ресницами, робко улыбнулся, вызывая игру ямочек на зардевшихся щеках. Делая вид, что рассматривает пузырьки в бокале, Владимир проговорил: — Боюсь, я не вполне расслышал… Ваше произношение на немецком не слишком понятно… И вообще… знаете, в последнее время у меня совсем не было возможности толком практиковаться на этом языке, в основном я говорю лишь на французском, так что… Эта невинная ложь позабавила Онегина, он рассмеялся, ласково взял Ленского за подбородок и нарочито медленно поцеловал в губы. — Ах вы, маленький обманщик, притворство вам вовсе не к лицу. Всё-то вы поняли, вам меня не провести. Тем более, что лишь мгновение назад вы сами превосходно изъяснялись на немецком… Покраснев от столь явного намёка на их недавние утехи, смущённый Ленский поднял на Онегина глаза и увидел, что его лицо вдруг сделалось серьёзным. Он взял Ленского за руку, поднёс её к своим губам, и, пристально глядя ему в лицо, сказал: — Я вас люблю, Владимир. Так будет понятнее? Или, может, во избежание противоречий, мне следует повторить это на французском? Или, быть может, лучше на английском? Скажите, какой вариант вам подходит больше всего… Не дав Онегину закончить, Ленский вдруг с неожиданной силой сжал его руку и притянул к своей груди — к тому самому месту, где от пулевого ранения остался небольшой рубец. Палец Онегина задрожал, когда он осторожно провёл им по шраму; в глазах внезапно защипало. Ленский же ласково взял лицо Евгения обеими руками и, заглянув ему в заблестевшие от предательских слëз глаза, тихо сказал: — Ich liebe Sie… Допив шампанское, Ленский быстро уснул в тёплых объятиях Онегина. Дождь вовсю разошёлся и целыми пригоршнями швырял в окно холодные струящиеся потоки, грозя разбить стекло. Монотонно завывал ветер. Казалось, непрекращающиеся громовые раскаты оглушительно взрывались прямо над головой. Яркие вспышки то и дело озаряли погружённую во мрак комнату, выхватывая из темноты два сплетённых силуэта на широком ложе. Ненастная погода разгулялась вовсю — пожалуй, дождь зарядит ещё на несколько дней. А Онегин… … Онегин бережно гладил длинные тёмные локоны Владимира, который мирно уснул у него на плече, и, стараясь ничем не потревожить его сон, прислушивался к его ровному дыханию. Впервые за долгое время у Евгения не болело сердце. Впервые совесть не мучала его, вызывая мигрени и беспробудную тоску. Наконец-то и в его истерзанной бесконечными тревогами и раскаяниями душе наступила весна. Сжимая Ленского в объятиях и слушая, как по крыше монотонно барабанит дождь, Онегин думал о том, что отныне каждый день, каждое мгновение, что им отведено судьбой, постарается делать своего драгоценного мальчика счастливым. Раз за разом… Всю жизнь.

~ ENDE ~