As a lily among thorns

      Утром Чайльда встречает блёклый свет, пробивающейся сквозь шторы, и тёплые простыни. Только приоткрыв глаза, он сразу же жмурится, несколько секунд ворочается в попытке зацепиться за рассеивающийся сон. Он чувствует запах Чжунли, но, когда он пытается дотянуться до него, водит рукой по кровати и, наконец, окончательно открывает глаза, никого не оказывается рядом.       Первым, что пришло предвестнику в голову, когда он почувствовал под ладонью прохладу оставленной брюнетом кровати, была мысль о том, что Чжунли ушёл навсегда, равнодушно и безжалостно. Что он вдруг осознал, что произошедшее было ошибкой и поспешил, если не исправить её, то, по крайней мере, свести к минимуму последствия.       На мгновение Чайльда бросает в мёрзлую панику, но затем, сквозь бьющий в висках пульс, отдалённый шум беспрестанно трудящейся верфи, шелест листвы, голоса людей и чириканье птиц, предвестник различает в соседней комнате тихий шорох, мягкие шаги, позвякивание посуды и чирканье спичек.       С облегчением он выдыхает тревогу из лёгких. Садясь на кровати и оглядываясь вокруг в поисках одежды, у туалетного столика на стуле он замечает свою форму, бережно сложенную в ровную, аккуратную стопку. Чайльд наспех натягивает брюки, глубоко вдыхает и, старательно игнорируя шёпот навязчивых упаднических мыслей в своей голове, идёт на кухню.       Всё вокруг кажется нереальным, зачарованным. Кажется, будто всё, что Чайльд видит и чувствует, — просто бесплотная иллюзия, мечта. Морская пена, которая растает через секунду, рассеется как дым, как призрак, пустое видение.       Чжунли в домашнем халате и фартуке кропотливо режет корень имбиря на удивительно тонкие равные дольки. Его волосы убраны в низкий, немного небрежный пучок. Он выглядит так непринуждённо, так по-домашнему уютно и умиротворённо, что предвестник вдруг забывает, что он могущественное вечное божество, которое долгое время было самым сильнейшим архонтом в Тейвате.       Вот он отрывается от своего занятия, ощутив знакомое присутствие, поднимает на Чайльда взгляд, и предвестнику кажется, что он видит Чжунли в первый раз. Что он впервые смотрит в его янтарные глаза, в которых плавится золото, растекается лава и теплится последний вздох солнца, прежде чем оно спрячется за горизонт.       Брюнет на грани смущения под этим неотрывным взглядом. Он едва ли знает, что такое неловкость или застенчивость, но сейчас он чувствует себя обнажённым, лишённым любой защиты, как будто бы предвестник видит его насквозь, касается взглядом его нагой, ничем не прикрытой сущности.       Чжунли почти робко отводит глаза и возвращается к имбирю.       — Доброе утро.       — Доброе… Утро, — Чайльд мнётся, не зная, что он ещё должен сказать. На языке сгорают так много слов, но он только растерянно кивает и садится к столу позади архонта.       В комнате повисла тишина, которую нарушают только глухие размеренные стуки ножа по деревянной доске.       В поведении Чжунли, на первый взгляд, ничего не меняется, но предвестник всё равно замечает эту едва уловимую скованность в его движениях. Чайльд наблюдает за ним, и, несмотря на всю иллюзорность и нереальность происходящего, он думает, что это — всё, чего он когда-либо хотел. Просто сидеть рядом, пока Чжунли в фартуке и домашнем халате готовит завтрак в идиллии своей маленькой уютной кухни.       — Хочу сразу поставить тебя в известность, что я однозначно запишу чек из чайного магазина на твой счёт, потому что это был мой любимый сервиз, — Чжунли не отвлекается от своего кропотливого занятия, не оборачивается, только перекладывает нарезанный имбирь в миску и сразу переключается на заоблачный перец. Он надеется, что его слова звучат невозмутимо, почти равнодушно, но сердце изнывает от недосказанности и невысказанности.       На Чайльда не действуют эти уловки. Витиеватые лабиринты притворной наивной недогадливости, на самом деле, являются для Чжунли способом изящно уходить от нежелательных или неприятных разговоров. Ошибкой было бы ответить ему, тогда бы предвестник попал в эту паутину бесконечных словесных столкновений, которые он, конечно, в тайне обожал. Но не сегодня и не сейчас. Поэтому Тарталья собирает всю волю в кулак и спрашивает:       — Что… Всё это значит для нас?       — Что ты хочешь, чтобы это значило? — брюнет аккуратно кладёт нож рядом с разделочной доской, но не оборачивается. Он чувствует, что ему нужно глубоко вдохнуть, размеренно выдохнуть, чтобы обернуться.       — Ты отвечаешь вопросом на вопрос.       Чайльд не сможет выдержать ещё больше недопониманий, ещё больше лжи и замалчиваний. Это последний шанс на воссоединение, на то, чтобы вдохнуть в эту проклятую череду лжи и заблуждений хоть немного правды и откровенности.       — Я скажу то же, что и говорил вчера, — Чжунли всё-таки оборачивается, сосредотачивается на том, чтобы дышать ровно, спокойно, даёт себе секундную паузу. — Я хочу, чтобы ты остался со мной, но я не испытываю никаких иллюзий по поводу несбыточности моего желания.       Пару мгновений предвестник молчит, и за его мутными голубыми глазами как будто бы что-то поднимается, обрушивается волнами, бушует и бурлит. Чжунли как будто бы может слышать, как в его голове рвутся и сталкиваются мысли. Ему отчаянно хочется знать, о чём он думает.       Чайльд сосредоточенно и серьёзно смотрит на Чжунли. Он встаёт и делает несколько шагов навстречу брюнету, опускает взгляд, берёт его руку в свою. Его черты полны твёрдости и решимости, но его ладони держат руку архонта мягко и бережно.        — Я не должен был возвращаться. Нам не стоило встречаться снова, — произносит предвестник, и Чжунли не понимает эту нежность в его голосе.       Архонт был готов к такому исходу, но, конечно, всё равно надеялся на что-то другое, поэтому теперь едва может сдержать острую боль от внезапного укола разочарования.       — И я знаю, что я смогу прожить эту жизнь без тебя. — Чайльд поглаживает пальцем тыльную сторону его ладони, и от этого несоответствия таких холодных слов и таких ласковых действий Чжунли хочется просто раствориться в воздухе, лишь бы не быть здесь. Он пытается концентрироваться на том, как предвестник водит большим пальцем по его руке, и думает, что это даже хорошо, что Аякс не видит его лица.       — Но я не хочу.       Чайльд говорит тихо, но его слова звенят в ушах брюнета, словно он кричит. Чжунли резко поднимает голову, раскрывая глаза в изумлении, и встречает взгляд предвестника. Пристальный, не допускающий сомнений, не терпящий неопределённости.       — Аякс…       Может быть, он не расслышал? Может, Чайльд имеет в виду совсем другое? Чжунли почти готов молиться высшим силам. Боги, Космос, Селестия, пожалуйста, пусть он всё услышал правильно.       — Я не хочу даже допускать, что у нас может что-то выйти, а я не даю этому случиться.       Чайльд видит этот взгляд на грани неверия, рот брюнета приоткрывается, но из него не исходит и звука, и на секунду предвестнику кажется, что Чжунли всерьёз сомневается, но в тот же миг брюнет крепко сжимает его руку в ответ. Тень нерешительности исчезает с его лица, не оставляя ни намёка на своё мимолётное присутствие.       Чжунли нечего сказать. Внезапно и неожиданно он не может вымолвить ни слова, хотя ещё пару секунд голова была переполнена мыслями. И ему хочется извиниться за своё молчание и скупость реакций, но он не может сделать даже этого и просто глядит на предвестника, крепко держа его за руку.       — Но я… — продолжает Чайльд. — Я не предам Царицу. И я не буду отказываться от своей миссии.       Чжунли вздыхает. Это то, чего он хотел. То, о чём он говорил с самого начала, но… Когда предвестник, в конце концов, соглашается с этим, его вдруг до горечи злит, что он не сможет сделать его полностью своим без условностей и без остатка. Теперь он понимает, что Чайльд имел в виду. Что значит хотеть невозможного, хотя, кажется, что желаемое на расстоянии вытянутой руки.       — Я не прошу тебя предавать её. Я не хочу, чтобы ты оставлял все свои цели и амбиции из-за меня, — повторяет Чжунли слова, которым он сам едва ли верит. Он знает, что так правильно, так честно. Поэтому он преодолеет это щемящее чувство внутри и заставит себя им поверить. — Мне будет достаточно, если–       — Мне не будет, — резко вставляет предвестник. — Я хочу, чтобы между нами всё было серьёзно. Поэтому предлагаю заключить контракт.       Чжунли в восторженной растерянности. Он не помнит последний раз, когда у него всё было "серьёзно" в отношениях. Он вообще не уверен, что подобное когда-то случалось. Особенность момента интригует, но одновременно пугает тяжестью ответственности не упустить ни одного шанса, не потерять ни одной возможности.       — Я больше не заключаю контракты, ты знаешь это, — отвечает брюнет.       — Тогда назовём это обещанием. Клятвой. Между двумя людьми.       — И в чём она будет заключаться? — Чжунли заинтригован, но подсознательно понимает, что согласится на всё. Что угодно. Хоть что-нибудь.       — Я… — Чайльд, как будто бы задумчиво отводит взгляд, но, на самом деле нервничает до холодной влажной дрожи. — Клянусь, что научусь пользоваться палочками, и буду слушать до самого конца все твои бесконечно длинные истории, клянусь, что готов до конца своих дней собирать всякие травы и побеги бамбука для любых твоих кулинарных капризов.       Он скользит глазами вверх по изгибу его лица, цепляется взглядом за уголок тонких изящных губ, поднимается по скуле, возвращается к его глазам. Пытается говорить быстро, на одном дыхании, чтобы эта мокрая нервная дрожь, пронизывающая всё тело, не успела изломать его язык, проступить в голосе, разметать все мысли в его голове.       — Клянусь, что научу тебя кататься на коньках и ловить рыбу в проруби. И я клянусь, что сделаю так, чтобы любви было достаточно, и буду любить тебя до последнего вздоха. — Чайльд, наконец, может дышать, но тело не слушается, замирает в разрывающем ожидании, глядя на Чжунли. — Теперь ты.       Архонт чувствует, что весь воздух вышибло из лёгких, он чувствует, что он, как будто находится везде, нигде и сразу, как будто бы просто парит в пространстве без начала и конца, и единственное, что помогает ему зацепиться за реальность – это Чайльд, сжимающий его ладонь. Чжунли пытается вернуть самообладание, размеренно вздыхает.       — Я клянусь, что пересилю своё отвращение к морепродуктам, чтобы попробовать фирменный суп твоей мамы. Клянусь, что постараюсь не забывать брать с собой кошелёк, чтобы тебе не приходилось платить за все мои покупки.       Предвестник тихо смеётся, и Чжунли с ощутимым смущением понимает, что предвестник, скорее всего, слышал от него что-то похожее. Тот только думает, что купил бы для бывшего архонта луну, солнце, каждое облачко и каждую звезду на небе, все рассветы и закаты, если бы он только обмолвился об этом.       — Клянусь, что не буду засиживаться с чтением допоздна и выброшу то кресло в прихожей, которое ты так ненавидишь. – Чжунли не привык чувствовать так много, всё внутри волнуется штормом, готово перелиться через край. — И клянусь, что буду ждать тебя каждый раз, когда тебя позовёт твой долг.       Чайльд аккуратно касается губами костяшек его пальцев, замирает на секунду и затем отстраняется.       За окном шумит суетливая гавань, ветер несёт сухие палые листья по улицам и обещания надвигающегося дождя по небу. В воздухе пахнет морем, травой и сладким шёпотом глазурных лилий.       Брюнет не может оправиться от ощущения его губ на своей руке.       — Как мы скрепим этот контракт? — Чжунли сам не знает, почему он говорит так тихо. Словно боится, что его голос разрушит момент.       Чайльд задумывается на пару мгновений.       — Вообще-то, у меня есть кое-что для тебя.       Он вдруг выбегает из комнаты. Несколько секунд Чжунли слышит какой-то яростный торопливый шорох в спальне, и, наконец, предвестник возвращается. Его кулак крепко сжат.       — Так. Закрой глаза и дай мне свою руку.       Чжунли кивает, делает, как ему было сказано. Аякс ощущает дрожь в пальцах, но преодолевает её, аккуратно надевая на безымянный палец перстень, купленный с Тоней на ярмарке. Он сидит идеально, и, как бы избито и сентиментально это не звучало, Чайльду кажется, что это судьба. От начала и до конца. С первого взгляда и до последнего вздоха. И, конечно, он думает не про кольцо.       — Открывай.       Несколько долгих мгновений Чжунли в некотором ступоре просто смотрит на свою руку, на перстень из жёлтого алмаза, заключённого в золотой обруч перстня. Чайльд ждёт, старается не произнести ни слова, сгорает от нетерпения и терпит мучительную тишину.       Наконец, брюнет поднимает взгляд, и предвестник думает, что никогда не видел от Чжунли подобной реакции. Обычно брюнет только мягко улыбался, чуть кланялся, говорил, что, боже мой, Чайльд, тебе не стоило, я обязательно отдам тебе этот долг, благодарю от всего сердца, и прочее.       Но сейчас он смотрит на него с широко распахнутыми глазами, в которых вместе с неприкрытым восторгом смешалась какая-то робкая надежда, поблёскивающая в глазах. Чжунли не давал ей вырываться наружу, он прятал её на самой глубине своего каменного сердца, и только сейчас он позволил ей совсем немножко, совсем чуть-чуть коснуться его взгляда.       — Ты… Купил это для меня?       — Да, я, ну… — предвестник смущается и неловко смеётся. Приступ застенчивости умоляет его отвести взгляд, убежать, скрыться, но глаза не могут оторваться от Чжунли. — Просто подумал, что тебе понравится.       Он тянется к его лицу своим, и между ними остаётся чуть меньше вдоха.       — Так что пусть это будет символом нашего контракта.       — Аякс, ты–       Чайльд не даёт ему закончить и берёт его лицо в свои ладони. Чжунли замирает.       — Ты клянёшься? — предвестник смотрит пылко, настойчиво. Его взгляд честный и открытый, и Чжунли готов поклясться, что он впервые видит в его глазах проблески чего-то живого.       — Клянусь.       — Слава богам, — Чайльд прижимается к его губам своими. Щёки Чжунли горячие под его пальцами.       Возвращение домой. Прозрение. Воскрешение из пепла. Долгожданное открытие. Прощение всех грехов. Достижение высшего смысла. Исцеление от всех болезней. Забытое воспоминание. Раскрывшаяся тайна вселенной. Сбывшаяся мечта. Безграничная, безусловная, неисчерпаемая, всеобъемлющая, бесконечная, необъяснимая и немыслимая, беззаветная, неподдельная и настоящая       она. «Я нарцисс Саронский, лилия долин! Что лилия между тёрнами, то возлюбленная моя между девицами. Что яблоня между лесными деревьями, то возлюбленный мой между юношами. В тени её люблю я сидеть, и плоды её сладки для гортани моей. Он ввёл меня в дом пира, и знамя его надо мною — любовь. Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви». Ветхий завет: Песнь песней 

✼ ｡ ✼ ｡ ✼ ｡ ✼ the end ✼ ｡ ✼ ｡ ✼ ｡ ✼

Список цитирований: «Я люблю землю под его ногами, и воздух над его головой, и всё, к чему он прикасается, и каждое слово, которое он говорит». Грозовой Перевал, Эмили Бронте; «И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нём дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч». Откровение Иоанна, глава 6; «Тоска по дому — это настоящая болезнь, боль вырванного с корнем растения». Стивен Кинг; «Я никогда тебя не забуду, до самой смерти не забуду. А жить я буду долго, очень долго, это будет мне наказанием». Поющие в терновнике, Колин Маккалоу; «Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное; время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить; время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать; время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий; 6время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать;7время раздирать, и время сшивать; время молчать, и время говорить; время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру». Книга Экклезиаста, глава 3; «Все возвращается на круги свои: все пришло из праха, и в прах все возвратится». Книга Экклезиаста, глава 3; «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится». 1-е Коринфянам, глава 13; «И, возведя Его на высокую гору, диавол показал Ему все царства вселенной во мгновение времени, и сказал Ему диавол: Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их, ибо она предана мне, и я, кому хочу, даю ее; итак, если Ты поклонишься мне, то всё будет Твое». Евангелие от Луки, глава 4; «Да не будет у тебя других богов пред лицем Моим. Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли; не поклоняйся им и не служи им, ибо Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня, и творящий милость до тысячи родов любящим Меня и соблюдающим заповеди Мои». Исход, глава 20; «Не было дня, чтобы я не любил тебя; не было ночи, чтобы я не сжимал тебя в своих объятиях». Наполеон Бонапарт в письме Жозефине; «Сердце вырвалось. Бьётся в тебе и вокруг». Роберт Рождественский, «Будь распят на кресте…».