Привет, заяц

             

IV

Артёмкин мир

                           — К тебе, значит? А бабушка с дедушкой?       — Они же спят. Тихонечко в комнату ко мне зайдём, там посидим. До утра никто и не сунется. А ты уже к тому времени уйдешь.       — Смелый какой. Пошли, раз приглашаешь.       — Только давай через парк? — предложил я.       — Так ведь дольше получится.       — Зато красивее. И светло будет.       Он согласился. Рядом со мной зашагал.       А когда я последний раз вот так гулял по ночному или хотя бы вечернему парку? А гулял ли вообще? Нет, не гулял. В кино только видел, что так делают.       А это всё не в кино, это всё наяву было.       Жёлто-розовые переливы пушистого снега. Наяву. Приятный скрип под ногами. Настоящий. Пышные спящие ёлки в белых шубейках. Потрогать можно.       Взгляд провожал вдаль огоньки расписных фонарных столбов. Холодные скамейки и мусорные баки тонули в сугробах. Своды американского клёна в толстой корке колючего инея пестрили над головой.       В парке. Здесь.       Наяву.       — Вау… — тихо вырвалось у меня вместе с пушистым облаком пара.       — Чего «вау»? — переспросил Витька. — Никогда в этом парке что ли не был?       — Был, но… Как будто и не был.       — Ой, загадки прям одни, посмотрите на него, идёт весь такой мистический-потусторонний, — он надо мной расхохотался. — В парке и был, но как бы и не был, и понимай как знаешь.       Понимай как знаешь. Это он верно сказал.       В снежном море между деревьями и парковыми аллеями петляли тропинки нетерпеливых людей. Лень лишние сто метров пройти, захотели путь срезать, чтобы не мёрзнуть подолгу в ледяном океане. Цветастые палки детской площадки застыли в ночной парковой тишине, по замёрзшим холодным горкам скатывались сухие снежные песчинки. Аппетитно скатывались, хрустели, шипели, бряцали.       Настоящие.       Витька заметил на горизонте яркие софиты футбольного стадиона. Улыбка его сверкнула в переливах белого света.       — На поле заглянем? — он спросил меня.       — Зачем? Там же всё охраняется.       — Всё, да не всё. Мы уже туда лазали. Нет там никого. Зимой, тем более.       — А зачем там свет горит?       Он глянул на меня и заулыбался:       — Чтоб тебя было видно.       В парке так тихо и безжизненно. Того и гляди из-за обледенелого куста выскочит снежное перекати-поле. Царство спокойствия и умиротворения. Рядышком с ним так тем более.       В гости ко мне придёт. Окунётся в бардак моей комнаты.       Ночью сегодня. По-настоящему.       Наяву.       — Только, Вить, у меня в комнате немножко не убрано, — я начал оправдываться. — Я не думал, что ты в гости придёшь. Я даже не думал, что мы с тобой сегодня вообще увидимся. Ладно?       — Ладно, ладно. Распереживался прям весь. А то я срача не видел.       — Ну ладно уж тебе, не срач у меня.       — Вот приду, посмотрю и сам для себя решу, срач у тебя или не срач.       Мы прошли с ним мимо старенькой, наспех сооружённой сцены для местных праздников и концертов. Полумесяц её деревянного свода гнулся под тяжестью мелких блестящих сосулек. Такая бессмысленная конструкция. Пустынная. Глупая. Замёрзла во времени и молчала в бескрайнем древесном холоде посреди узеньких парковых дорожек. Мимо пробежала облезлая шелудивая псина, понюхала уголок постройки, задрала ногу и прыснула на него пару раз своим «благодарным» теплом.       — Ну хоть кто-то по назначению эту сцену использует, — сказал я.       — Да перестань. У вас тут всё время какие-нибудь праздники проходят. Сабантуй или ещё чего.       — А все остальные дни просто так стоит и место занимает.       — Ворчун какой, мамочки ро́дные.              

***

             Я пролез через малюсенькую дырку в заборе и наступил уже не в рыхлый снежный пепел, а на твёрдую влажную землю. Кругом сочная зелёная трава в почти уже стёртой белой разметке. В воздухе вмиг запахло летней свежестью, скошенным бурьяном в деревне, цветами, сеном, свежей капустой брокколи. Всем сразу. Неестественный запах. Странный. Брокколи посреди холодного верхнекамского ноября.       Наяву.       Я оказался под ослепительным светом стадионных софитов и чуть сощурился. Витька всё куда-то уверенно вёл меня. Я шагал за ним, хлюпал грязью, чувствовал, как в ботинки заливалась ледяная мутная вода. А впереди, в самом сердце футбольного поля, огромный сугроб высотой почти что мне по шею.       — Это кто такой умный догадался снег прямо посреди поля свалить? — я спросил Витьку.       Ничего не ответил мне. Подбежал к сверкающей кучке, вскарабкался на неё и плюхнулся в мокрый белый пух.       — Давай рядом ложись, — он сказал и похлопал рукой по снегу.       Я опасливо оглянулся, думал, вдруг на нас сторож какой-нибудь сейчас наорёт, прогонит отсюда. Ни души вокруг. Только тихий шелест автострады за деревьями и далёкий писк одинокого поезда.       Витька протянул мне руку, я вцепился в его ладонь в дырявой вязаной перчатке и вскарабкался на снежную вершину. Потоптался на одном месте и лёг рядом с ним.       — Лежишь? — спросил он.       — Лежу.       — Вот и лежи.       Ночное холодное небо. Тяжёлые оранжево-розовые облака затянули его. Тепличный комбинат вдали разжигал их, словно тлеющие угольки. Облака стучали оранжевым пульсом. Небо шепталось. Небо дышало.       Цветное. Пушистое. Рыжее.       Наяву.       Спину медленно пожирал лёгкий морозец. Леденящее пламя впивалось в каждую косточку. Тушка моя дрожала.       Я жалобно сказал Витьке:       — Цистит ведь так заработать можно.       — Это чего такое?       — Писька болеть будет.       — Ха! Дурак ты.       — А в парке тебе в снегу не лежалось, да?       — Там сугробов нет. И темно. А здесь вон какая красота, светло как.       Он повернул голову, глянул на меня и добавил:       — Тебя видно.       Опять к моим ушам привязался. Они у меня и вправду чуть большие, даже торчат из-под шапки. Взял и легонько прикоснулся к ним своей обледенелой рукой. Нагло так это сделал.       — Они у тебя на свету такие красные, — сказал Витька. — Насквозь просвечивают. Вон, все сосудики видать.       Захотелось повредничать. Я натянул шапку потуже и спрятал от него свои уши. Он засмеялся. Закинул руки за голову и посмотрел в небо, будто меня здесь и не было.       — Что делать-то у тебя будем? — он тихо спросил меня.       — Мультик посмотрим. Все псы попадают в рай. Забыл?       — Да, точно. Проверял кассету? Работает?       — Работает.       — Не порнуха там?       — Не порнуха.       — Жалко.       Витька замолчал. Я, наоборот, засмеялся и привлёк его внимание.       Он повернулся ко мне и любопытно спросил:       — Чего ржёшь?       — Да вспомнил. Нашёл как-то у отца среди его старых кассет один фильм. Сексоповал называется. Там ещё такая была зелёная обложка дурацкая. Голые баба с мужиком. И слоган сзади, на всю жизнь, блин, запомнил. Знаешь, какой?       — Ну?       — Лес рубят – щепки летят. Секс рубят – бабы визжат.       Витька захохотал на весь стадион, я даже опасливо оглянулся, как бы кто нас не услышал. Его ржач эхом разлетелся по всей зелени футбольного поля, отскочил от высокого сетчатого забора и умер в парковой глуши среди чёрных лысых деревьев.       — Осталась у тебя эта кассета? — он спросил меня с улыбкой.       — Не помню. Давно её видел. Может, где-то и валяется.       — Да, да, валяется, ага, как же. Там уже плёнка, небось, в самых интересных местах вся стёрлась, наверно, да?       Я стыдливо отвернулся от него и пробубнил:       — Да стану я ещё с интернетом какие-то кассеты смотреть старые, больно мне надо.              

***

             Тепло моего родного подъезда. Аккуратные свежевыкрашенные голубые стены.       Дома.       Мы поднялись на четвёртый этаж и мокрыми после снежной прогулки копытами завалились ко мне в квартиру. Тьму коридора на миг озарило подъездным светом. Закрыли дверь и опять очутились во мраке. Не видели друг друга и ориентировались по отблеску фонарного столба в кухонном окне.       Я крепко схватил Витьку за руки и очень-очень тихо прошептал ему:       — Не ржи только, без шума раздеваемся и в комнату ко мне, ладно?       — Я ссать хочу, — он шепнул и прикрыл рот, чтобы не засмеяться.       — Ты чего, серьёзно? Шуметь будешь! Господи.       — Да шучу я, успокойся. В комнате у тебя схожу.       Так бы и треснул его, только не хотел бабушку с дедом будить. Да и как его треснешь, в кромешной тьме ничего не видать.       Я снял обувь, аккуратно поставил её в сторонку и услышал, как Витька зашуршал своей курткой. Шуршал ей, шуршал и вдруг замер.       — И чего ты застыл? — спросил я.       Его лицо сверкнуло в свете уличного фонаря. Я на секунду увидел его белые зубы и улыбающиеся мне глаза.       — Жду, когда ты меня проведёшь. Я ж не знаю, где тут у тебя чего.       Дверь в мою комнату предательски скрипнула. Весь скукожился от этого звука. Мы зашли внутрь и щёлкнули шпингалетом. Заперлись изнутри. Теперь порядок. Главное только вовремя уйти, пока никто не понял, что у нас вообще были гости.       Я включил в углу комнаты старенький торшер с огромным ярко-жёлтым абажуром. Всё кругом залило тусклым и уютным бархатным светом. Моё крохотное домашнее солнце.       Сияло.       Витька радостно огляделся, будто не домой ко мне пришёл, а в эрмитаж. Рот раскрыл, улыбался, вертел головой. Я замер у самой двери и всё глазел на эту абсолютно дикую для меня картину – какой-то парень, можно сказать, незнакомец, стоял посреди моей комнаты в этой своей идиотской военной форме. Мне ведь раньше гостей здесь принимать и не доводилось. Разве что бабушку с дедушкой. Только это вообще их квартира, какие они гости?       — Как здесь тепло, ух, — сказал он. — Щас махом соплищи потекут.       — Ты не баси, шёпотом разговаривай, я же тебя слышу. Бабушку с дедом ещё разбудим.       — А что? — он спросил уже шёпотом. — У меня голос такой громкий?       — Нормальный. Я только не понял, а что ты про сопли сказал? Почему они потекут?       Витька тихонечко посмеялся:       — Ну как это, Тёмыч? Когда с холода в тепло приходишь, сопли ведь таять начинают. Не знал, что ли?       — Не знал.       — Первый день на свете живёшь?       Я громко шмыгнул.       — Во, во! — Витька обрадовался. — Про что и говорю. Понял теперь?       — Понял. Я просто раньше такого не замечал никогда.       — Ты же заяц у нас. У зайцев сопельки не текут.       Он стал громко разминать кулаки и хрустеть костяшками, будто драться собрался. Подошёл к столу, провёл рукой по старой пошарпанной древесной обшивке, пощупал почти уже стёртые с годами наклейки с Черепашками Ниндзя, Папиными дочками, Мадагаскаром, Звёздными Войнами. Весь этот мусор, что я годами скупал в ларьке рядом со школой.       — У меня тоже полно наклеек было, — он прошептал. — С футболистами всякими, с боксёрами, с машинами. Придёшь ко мне как-нибудь, я тебе покажу.       Он пробежался пальцами по моей скромной коллекции компьютерных игр, что-то еле слышно начал бубнить. Считал коробки от карточек игрового времени в Ворлд оф Варкрафт, глянул на меня и осуждающе помотал головой, мол, ну ты даёшь, Артём. И всё бегал любопытным взглядом, закусив нижнюю губу, по моим пыльным полкам с фигурками из этой игры.       — Так, а это у нас… — задумчиво сказал Витька. — Это понятно, это Иллидан. Это тоже ясно, Артас.       Он аккуратно потрогал кончиком пальца остриё меча у фигурки и одобрительно кивнул, будто разбирался в этом пластиковом кузнечном деле.       — А это… А это кто?       — Кел-Тузед, вроде.       — Ай, их всё равно там всех не упомнишь. Такая орава героев.       Он подошёл к книгам и шёпотом спросил меня:       — Можно я посмотрю?       — Да, лазай, где хочешь.       Глаза его блестели, когда он изучал мои полки с коллекцией мейнстримового сай-фая, о котором я любил порассуждать с претенциозным видом. Пробежался пальцами между корочками Парка Юрского Периода и Человека в высоком замке, достал из стопки новеллизацию четвёртого эпизода Звёздных Войн, написанную самим Лукасом. Пролистал пыльные пожелтевшие страницы и на секунду наполнил комнату сладким ароматом хрустящей газетной бумаги.       — Прикольно, — сказал Витька. — А комиксов нет у тебя?       Я пожал плечами.       — Не-а, нету. Не читаю особо. Комиксы любишь?       Он положил Звёздные Войны на место, втиснул между Приключениями Индианы Джонса и Затерянным Миром Крайтона и сказал:       — Да нет, просто спросил. Тоже не очень люблю.       С полки вывалилась старая разбухшая тетрадка с потёртым рисунком на обложке. Витька её открыл и зашуршал клетчатой бумагой на всю комнату. Что ещё за тетрадка такая? Вдруг чего личное?       Личное? У меня?       Нет, быть не может. Никаких дневников никогда не вёл и ничего секретного в комнате не держал.       Он прочитал вслух:       — Коды для Симс-3, Варкрафт, ГТА. Прикольно. До сих пор хранишь?       — Как видишь.       — У нас у Олега такая же была. А я всегда всё запоминал. Почему вот в Вайс Сити были такие понятные коды, типа полноценные фразы, которые можно легко запомнить или которые что-то значат, а в Сан-Андреас чушь какая-то?       — Не знаю.       — В Вайс Сити код от ментов помнишь?       — Лив ми алоун.       — Да. Это же переводится, типа, «оставьте меня одного»?       Я кивнул.       — А вот в Сан-Андреас, там что?       — Я даже и не помню.       — Вот именно. Никто не помнит.       Витька пролистал тетрадку, полюбовался моим дёрганым детским почерком, дошёл до страницы с кодами для Варкрафта и спросил меня:       — Хуз ёр дэди? Это для чего код? Я забыл.       — Бессмертие и чтобы класть всех с одного удара.       — Ни разу даже с кодами в него не играл. Интересно хоть?       — Я редко их ставил. Пару раз, может быть, в компании за Рексара, когда в конце шёл на адмирала… Праудмура, или как там его?       — Я никогда до конца не доходил. Терпеть не мог этот сраный звездоли́ст собирать в самом начале, или как там его? Сходи да нарви, зачем идти ящериц каких-то ради него мочить, правильно? Ещё стратегия называется. Клоунство это, а не стратегия.       — Почему же клоунство? Так зато быстрее получишь то, что нужно.       — Ох, слышал бы тебя наш офицер-воспитатель. Он у нас иногда историю преподаёт, про битвы всякие рассказывает, про тактику, про стратегию, про Троянских коней всяких. Вот он бы точно сказал, что можно было просто пойти и нарвать эту траву, а не к ящерицам туда переться на другой конец карты. Тактика, стратегия, грамотный подход. Понимаешь?       Я помотал головой:       — Нет. Я же в кадетской школе у вас не учусь.       — И то верно.       Я посмеялся и схватил его за руку.       — Не, не, не, Вить! Не так надо говорить.       — А как?       — Вот так. — Я тихо прокашлялся и попытался изобразить голос Рексара и его знаменитую фразу: — И верно!       — Мгм, точно, — Витька заулыбался. — Коготь и клык, ё-моё!       — Я читаю следы.       — Не ври, — он посмеялся. — Ты не следы читаешь, ты вон книжки свои читаешь.       Он достал с самого краешка верхней полки книгу с высоким небоскрёбом на обложке и коряво прочитал вслух на английском:       — Зэ мэн ин зэ хай кастл. Филипп Ка Дик. Не на русском, что ли?       Я помотал головой. Он пролистнул страницы и озадаченно посмотрел на плотные блоки латинских букв.       — И что, всё-всё понимаешь?       — Обычно да, — я сказал негромко. — Иногда заглядываю в переводчик, если слово прям совсем мудрёное. Словарик всегда пополняется, сколько язык ни учи.       Он отдал мне книгу, я убрал её на место. Смотрю, а он уже с улыбкой разглядывает мои прибитые к стене мятые обгрызенные грамоты за всякие школьные олимпиады: по английскому, по русскому, по литературе. Бесполезные Русские медвежонки, Кенгуру, Бритиш Бульдоги и всякая другая чушь. И чего я вообще вывесил этот иконостас? Такая ведь ерунда это всё, нашёл чем гордиться.       — А это чего? — шепнул Витька и подошёл к столу.       Он увидел на столе ксерокопии моей анкеты для Стэнфорда и удивлённо нахмурился. Схватил их, начал разглядывать, бегал глазами по заполненным строчкам с ответами на всякие идиотские вопросы обо мне и моём жизненном опыте.       — Это что? — он спросил меня. — Тоже олимпиада какая-то?       Я подошёл к нему, аккуратно выхватил из рук бумажки и отложил их в сторонку.       — Да так, дурью маюсь, — я ответил ему. — Может, поступлю, может, нет. После программы обмена как-то, знаешь, поверил в себя, подумал, а вдруг? Мало ли.       — А, так ты уехать хочешь? И что, прямо уедешь? Насовсем?       — Да никуда я не уеду. Просто пробую свои силы, Вить. Забей.       — Ну смотри. Хочешь – уезжай. Мне-то чего.       Он улыбнулся и продолжил осмотр моей комнаты. Так меня эта его последняя фраза задела.       Мне-то чего.       Действительно.       Витька бросил взгляд на зелёную фигурку тираннозавра у меня на полке над компьютером. Мама мне её подарила на Новый год лет десять назад, чтобы угодить моей вопящей «купи, купи» душонке, истерзанной от любви к Парку Юрского Периода.       — Динозавры? — он спросил меня и осуждающе помотал головой. — Серьёзно? Тебе лет-то сколько?       Он по-турецки сел на ковёр и залез в мой ящик с кассетами под телевизором. Доставал оттуда всякие фильмы, мультики, разглядывал пёстрые коробки, лыбился. Видно было, что погружался в сладкие воспоминания из детства, терялся в пучине беззаботной юности где-то между Громокошками и Динозавриком Динком.       Залез в пыльные плёночные дебри поглубже, вытащил оттуда Лицо со шрамом и так обрадовался, прошептал:       — Вот это кино, да.       — Песни там хорошие.       — Не помню уже.       Я чуть прокашлялся и запел шёпотом:       — Пуш ит зу зэ лимит. Вок алонг зэ рэйзэрс эдж, донт лук бак, джаст кип ёр хэд, о юл би финишт.       — Нет, — он посмеялся и помотал головой. — Всё равно не помню.       — Плохо спел, значит.       — Нет. Хорошо спел. Пойдёт.       Его взгляд зацепился за блестящий пластиковый корпус старенькой сеги, весь покоцанный и заляпанный, с торчащими из него спутанными проводами тяжеленного блока питания. Витька взял в руки джойстик, на всю комнату аппетитно захрустел его глянцевыми кнопками и аккуратно пощупал подушечками пальцев вдавленные буквы А, B и C. Словил вспышки приятных детских воспоминаний.       И негромко так, еле слышно он произнёс своё искреннее:       — Вау…       Какая-то странная гордость брала за эту мою старую находку с блошиного рынка. Это ведь не дешёвая китайская реплика, а подлинная американская версия Sega Genesis.       Он пробежался пальцами по скромной стопке с игровыми картриджами, достал Мортал Комбат-3 — Ультимейт и замер. Коробка с костями и черепами на обложке воняла едким пластиком у него в руках.       Повернулся ко мне, посмотрел жалобными глазёнками и спросил, прямо как ребёнок:       — Давай сыграем, а?       Счёт времени с ним потеряли. Сидели и смачно трещали пластиковыми кнопками, я даже боялся, что мы бабушку с дедом разбудим. Комната наполнилась его восторженным шёпотом, когда его Джэкс отлупил моего Ночного Волка, пару раз даже чуть не крикнул во весь голос, но вовремя себя одёргивал.       Витька сидел в своём камуфляжном кителе весь сгорбленный прямо у выпуклого экрана старенького телевизора, а в глазах у него мерцали цветные картинки откуда-то из самых глубин его памяти. Играли своими пёстрыми пикселями на струнах его шестнадцатибитной души.       Я каждый его взволнованный вздох ловил, каждую его искреннюю улыбку, его оборачивания на меня и взгляд, будто бы на радостях спрашивающий: «Ну ты видел, видел, да?»       Он отложил в сторонку потный джойстик и спросил меня:       — А помнишь, ещё была игра классная про Черепашек Ниндзя, тоже на сеге? Там ещё начинается всё в канализации.       Я посмеялся:       — Все игры про черепах с канализации начинаются.       — Ну ты понял, про какую я говорю, да? Там типа ещё на досках катались, корабль был. Уровень, где все боссы потом разом на тебя.       — Да, понял. Хайперстоун Хайст называется.       Я достал из ящика с картриджами старую потрёпанную коробку с Черепашками Ниндзя на обложке и протянул ему.       Витька обрадовался, довольно закивал и прошептал мне:       — Да, да, она! Блин. У нас был продуктовый у дома, там на первом этаже лет двенадцать назад стояли четыре сеги, в них играли по полчаса, по часу. Типа напрокат. Тоже ходил, играл. И у всех эта кассета стояла.       — А у меня знаешь откуда этот картридж? — я подполз к нему чуть поближе. — Мы поехали как-то к маминым родственникам. Сели играть с моим каким-то десятиюродным братом. Я прямо тогда обалдел от этой игры. Такая рисовка, мультяшная, яркая, музыка огонь. Я брата тогда спросил: «Что ты за неё хочешь?» Знаешь, на что я её выменял?       — Ну?       — Я сказал, что ящерицу ему зелёную в траве поймаю, когда на кладбище поедем. Он всё хотел её в банку себе засунуть, кузнечиками кормить.       Он удивился:       — И что, поймал?       Я чуть дёрнул бровями и с улыбкой глянул на него, мол, а сам-то как думаешь?       — А, да, точно, у тебя же игра.       — Поймал, поймал.       Я показал ему малюсенький белый шрам под большим пальцем на внутренней стороне ладони. Он взял меня за руку, потёр ранку пальцами, будто не верил, что она настоящая.       — Руку распорол об сухой репейник, когда за ней прыгал. В кровищу. На всю жизнь. Ящерица ради черепах.       А он протянул мне свою ладонь и тоже показал свой шрамик примерно в том же месте, где и мой, и тоже на правой руке, только его был чуть побольше.       Я спросил его:       — Это откуда у тебя?       — В пятом классе автомат разбирал, дёрнул затвором и кусок кожи зажал.       Зубы сами стиснулись, рот зашипел. Я весь скорчился и на миг представил эту жуткую боль.       Витька схватил меня за ладонь, поднёс свою и так радостно заулыбался:       — Ба, смотри, почти что в одном месте у нас с тобой. Братишки-даунишки.       Он заметил на полке мою детскую фотографию, которую сделали во время гастролей фотографа по местным садикам. Щёлкнули нас тогда на синем полотнище и кособоко запихнули нас к каким-то мультяшным африканским животным. Меня ещё тогда, в детстве, смутило, что на фоне африканской саванны около меня в траве крался тигр, я ведь тогда уже знал из энциклопедий, что в Африке они точно не водятся. Но кто будет пятилетнего мальчишку слушать?       Витька заулыбался и схватил фотографию. На меня посмотрел, потом опять на снимок, всё сравнивал, вертел в руках.       — Уши тогда уже вон какие были, — он шепнул мне и засмеялся. — Ещё что-нибудь есть из садика? Ну, из тех времён?       — Альбомы есть, но я не знаю даже. Ты же сюда не за этим пришёл?       Он поставил снимок на полку и спросил:       — А зачем я, по-твоему, к тебе пришёл?       — Я… Я не знаю. Не фотографии же разглядывать?       — Тащи давай.       Я достал ему из ящика под телевизором три старых толстых фотоальбома. Он плюхнулся на диван и сочно захрустел высохшей потрескавшейся плёнкой. Лежал на животе и с интересом перелистывал переливающиеся в свете торшера страницы.       — Чего стоишь? — Витька спросил. — Ложись рядом, показывай, рассказывай. Я ж ничего не пойму.       — Тебе правда интересно? — я осторожно поинтересовался, лёг на диван и задел его плечом.       — Ну а чего ещё делать?       — Просто это так странно. Ты пришёл ко мне. Ночью. А мы тут лежим, смотрим фотки в альбоме. Как в той серии Счастливы вместе, где к Светке приехал испанец Карлос. И он на неё совсем не обращал внимания, стал ей кучу своих альбомов показывать. А потом ещё достал гитару, запел, а она ему такая: «Карлос, это очень мило, но, может, ты уже отложишь гитару и немного побренчишь на мне?»       Я смущённо засмеялся в кулак, а Витька непонимающе посмотрел на меня и аккуратно спросил:       — Вот так ты обо мне думаешь, да? Побренчишь? Господи… Показывай давай, чего там у тебя?       Я захрустел страницами. Старался их перелистывать не спеша, ловил его смешинки, лёгкие улыбки, умилительные взгляды. Иногда он тыкал в фотографию пальцем и оставлял жирный отпечаток на блестящей поверхности, потом выхватывал у меня альбом из рук, всё старался разглядеть мои, как ему казалось, большие уши.       — Ого, какой, — сказал Витька на фотографии, где я пришёл на утренник в местный дом культуры, когда мне было лет пять. — В рубашечке. Что за девочка такая?       На снимке я держал за руку какую-то девчонку, куда-то её тащил, звал за собой. Уже и не помню все эти события своими глазами, воспоминания об этой ёлке остались лишь в рассказах бабушки с дедушкой.       — Не знаю я, что за девочка, — сказал я. — Не помню. Помню только, что я тогда сказал Деду Морозу: «Дед Мороз, пошли, я тебе покажу, какую я себе бабуську здесь нашёл».       Витька на меня недоверчиво глянул:       — Прям так и сказал? Бабуську? Такие слова уже знал? Тебе лет-то сколько было?       — А чего? Я вообще матом ругался только так. Дед рассказывал, как-то ехал со мной в трамвае, мне наступила бабка на ногу, я её обматерил. Мне тогда было лет шесть.       — Что сказал?       — Если верить деду, сказал ей, — я неловко прокашлялся. — Чего? Прям говорить, да?       — Говори, раз уж начал.       — Сказал ей… Ты чё, сука старая, мне на ногу наступила?       Он засмеялся.       — Не верю. Ты и в шесть лет вот так ругался, как сапожник? Нет. Врёшь?       — Не вру. Хочешь, у деда потом спроси. Если вы с ним увидитесь.       — Смотри, я ведь спрошу. А если это правда… Как тебе не стыдно? Бабушка бедная, а ты с ней так?       — Шесть лет, Вить. Шесть. Что я тогда понимал?       — Понимал, понимал, — Витька нарочно задел меня плечом. — Где-то же такие слова говорить научился? Значит, понимал.       — От деда и научился.       Он пролистал фотографии с нашей с бабушкой поездки в Адлер, когда мне было семь лет, где я в розовой футболке с Микки Маусом стоял с ней на фоне облезлых высохших пальм недалеко от крытого рынка с убогими позолоченными львами в самом центре облупившегося фонтана. Перевернул страницу и посмеялся над моей наглой трёхлетней мордой верхом на нашем чёрном, как сажа, ротвейлере по имени Юта.       — Юта? — Витька переспросил меня. — Типа, как штат?       — Наверно. Дед так назвал. Мама её очень любила. Но пришлось отдать, когда мне было три годика. У меня какие-то приступы начались, аллергия или чёрт знает что ещё. Задыхался, увозили на скорой. Жалко так её. Дед говорит, я её очень любил, и она меня тоже любила. Катался на ней верхом всё время, пакет ей на голову надевал, а она такая была спокойная, всё терпела.       — Да, я вижу, — он ткнул пальцем в фотографию, где Ютины глаза светились двумя яркими янтарными камешками в полумраке нашей комнаты.       — Я не знаю только, почему, но, когда мне было лет пять, мне снились кошмары, и не один раз, где ко мне в комнату с балкона заходит такой чёрный-чёрный и страшный человек-волк или человек-собака и говорит мне: «Меня зовут Мосол, я тебя сейчас съем». И потом берёт меня и начинает жрать.       Витька еле сдержался, чтобы не засмеяться. Если бы не спящие бабушка с дедушкой, заржал бы громче, чем в подъезде.       — Нет, я серьёзно. Как будто, знаешь, я всё понимал в детстве, что отдали её из-за меня, и вот это чувство вины как-то прокралось в мою психику. Не знаю, конечно, насколько это вообще возможно.       Он чуть отдышался и спросил меня:       — А тебя этот, как его, Мосол, да? Этот Мосол тебя прямо съел в твоём кошмаре?       — Да, и не раз. Последний раз снилось, что положил меня на живот, воткнул мне в спину гигантскую трубочку и начал высасывать из меня кровь, так прямо громко хлюпал, до сих пор в ушах этот звук.       Он совсем над собой контроль потерял, весь покраснел и уткнулся лицом в подушку. Дёргался в смешливых припадках, пару раз даже негромко пискнул в попытках сдержать свой приступ.       Он вытащил свою красную морду из подушки, посмотрел на меня и прошептал:       — Ты же велел не смеяться, а сам сидишь и такие мне вещи рассказываешь!       — Ну хватит, чего ты?       — Ладно, ты только на ночь об этом много не думай, а то опять приснится тебе впервые за тринадцать лет. Возвращение Мосла.       Я пролистнул альбом. На диван вывалилась квадратная фотокарточка. Старая, почти уже выцветшая, едва ли что можно на ней разглядеть.       — О, у тебя и такие есть, — сказал Витька и схватил фотографию. — Я ещё в детстве такой фотоаппарат себе всё хотел. Чтобы фоткать и сразу печатать. Как уж он называется?       — Полароид?       — Да, да, точно. Всё у родителей клянчил, а он дорогой такой, бляха. Сейчас, наверно, уже дешевле, но раньше вот дорогой был. Круто было бы, да? Я бы тебя сейчас щёлкнул, мордёну твою кудрявую.       Ничего ему не ответил, молча перелистнул альбом. На фотографии мужик в чёрном свитере. Глаза пустые, волосы чуть кудрявые, тёмные. Не худой и не толстый, немножко упитанный. Стоит одиноко посреди снимка, а вокруг пустота – жёлтые стены бурьяна и небесная твердь над башкой.       — А это кто? — спросил Витька. — Солидный такой мужичок.       В голове напустили тумана. Язык превратился в свинец. Затвердел. Онемел.       — Тёмыч? — он всё не унимался. — Кто такой, говорю?       — А ты догадайся.       — Понятно.       Он провёл пальцем по фотографии и посмотрел на меня. Потом опять глянул на снимок. Сравнивал.       — Похож, — Витька одобрительно закивал. — А у тебя от отца кроме порнухи ничего не осталось?       — Прекрати. Он же умер, зачем так говоришь?       — Я так уж, в шутку. Не осталось?       — Осталось.       — Покажешь?       Я помотал головой:       — Нет. Там ничего интересного, мелочи всякие.       — Так мелочи – это интересно. Крупности-то кому нужны? В мелочах всегда всё самое интересное.       Я громко вздохнул:       — Вить. Всё, сказал же тебе. Нет. Потом, может быть, как-нибудь.       Он замолчал и будто задумался. Обиделся? Пёс его знает. Главное, что замолчал. Я пролистнул альбом и заулыбался. Старая фотография, где я сидел с недовольным лицом перед тарелкой с супом и подпирал рукой лоб, корчил морду, всем видом показывал, как я не хотел его есть.       Как вдруг…       Жгучее тепло возле уха.       Витька смотрел на меня, радостно улыбался, весь красный как рак. Я пощупал своё правое ухо. Мокрое, влажное, тёплое.       — Ты лизнул меня, что ли? — громко вырвалось у меня.       — Да. Вкусный заяц.       — Совсем уже?       Он отодвинулся к стенке, перевернулся на спину, потянулся и сказал мне:       — Да ладно тебе, не кричи. Псов-то как смотреть будем? У тебя ж все спят.       — Наушники-то на что?       — Точно. Продумал, молодец. Специально готовился?       — Нет, просто частенько приходится вот так по-крысиному закрываться у себя и не шуметь.       — Ну давай, врубай, что ли?       Он вытянулся на диване и подложил себе подушку под голову. Я дал ему один наушник, второй оставил себе, достал кассету с Псами и воткнул её в видик. На экране заплясала белая рябь на чёрном фоне, я нажал на кнопку перемотки и стал ждать. Витька терпеливо поглядывал то на меня, то на экран, ждал не то, когда мы, наконец, мультик посмотрим, не то, когда я к нему подсяду. Или прилягу? Он вроде и сидел, а вроде бы и лежал, чёрт его разберёт.       Я нажал на кнопку и шагнул в сторонку от телевизора, как вдруг всё вокруг загремело от рыка льва на заставке Metro Goldwyn Mayer. Сердце в пятки ушло.       — Блин, ну ты даёшь! — Витька надо мной посмеялся.       Я подскочил к видику и трясущимися руками ткнул на кнопку «стоп». Взгляд нервно косился на дверь. Надеюсь, бабушка с дедушкой не услышали.       Я убавил звук и ещё раз проверил наушники. Теперь порядок. Включил мультфильм и аккуратно подполз к Витьке, лёг на подушку рядышком и коснулся его камуфляжной руки своим локтем. А ему спокойно не лежалось, взял и начал задорно дёргать ногой.       Комната на миг почернела, и вдруг вспыхнула тёплыми красками нашего с ним детства.       Он прошептал:       — Ого. В переводе Гаврилова, что ли? Прям как сто лет назад.       — А ты как думал? Это же кассета. И это не Гаврилов, а… Дахалов, кажется. Да, он, точно.       Он с такой увлечённостью смотрел мультфильм. На миг даже показалось, что только ради этого сюда и пришёл. Совсем меня не замечал. Пару раз почесался, костяшками похрустел. Такой весь порядочный молодой человек, вы только поглядите на него.       — Эта девочка, да? — Витька спросил меня.       — Да. Джудит Барси.       — Голос у неё такой красивый… Жалко.       — Да. Жалко.       Я начал ёрзать. Громко и неестественно. Хотелось привлечь его внимание. Он согнул правую ногу и чуть не загородил мне весь обзор. Я повернул голову.       Лежит. Смотрит.       На ровном, чуть небритом лице переливался свет мультяшных красок. Везде краски. Везде. На его красивом носу. В бездонных глазах. Воздух в комнате затянулся прокуренным смрадом. Горчило на кончике языка.       Витька заёрзал. Сел чуть повыше, прислонился спиной к самой стенке и похлопал себя по животу.       — Ложись? — он шепнул мне.       Я посмотрел на него и удивлённо дёрнул бровями. А он мне в ответ ещё раз хлопнул себя по брюху.       — Можно, что ли? — я осторожно спросил его.       — Ну раз я говорю, значит, можно. Ложись давай.       Значит, не шутит.       Я кое-как переступил через свою гордость и положил ему голову на живот. Его большая рука залезла в мои кудрявые волосы. Всё внутри загорелось от кипящего тепла, разорвалось на части от приятного ощущения его близости, от ровного жгучего дыхания, от того, как его мозолистые пальцы чуть задевали кончики моих ушей.       Тепло. Мягко. Не торопясь. Аккуратно.       С опаской.       Лежал и гладил меня, как хозяин блохастую кошку, так плавно и ровно, никуда не спешил, топил меня в миге сладостного блаженства на фоне приятного детского воспоминания. И миг этот длился волшебную вечность, всё никак не заканчивался. И не надо.       Пускай.       Витька вопросительно на меня глянул и прошептал:       — Чего?       — Ничего.       — Вот и лежи.       Я же не против. Буду лежать. Живот-то у него тёплый, удобный, в меру мягкий, и в меру твёрдый. Нос жадно вдыхал лёгкий аромат въевшегося сигаретного дыма и чуть уловимый запах пота с его старой поношенной формы. Спина утопала в водопаде приятных мурашек, плечи сжимались от удовольствия. На лице сияла дурная улыбка, только Витька её не видел.       Перед глазами в тусклом уюте комнаты мелькали цветастые собаки, девчушка, мастерски разрисованные кадры Дона Блута и его студии волшебников.       Он спросил меня:       — Может, мы немножко передислоцируемся? На бок хочу лечь.       — Смотри только, щас удобно устроимся, уснём ещё.       — Да не боись ты, не уснём.       Голова моя глупо на него понадеялась. Знал, наверно, что делал.       Витька переложил подушку к краешку дивана, взбил хорошенько и плюхнулся на неё. Такой он высокий, оказывается, длинный, от одного конца дивана до другого, и никуда от него не денешься. Я аккуратно лёг рядом на краешек его подушки и свернулся калачиком.       Горячее дыхание за спиной. Лица не видать, но нутром чую, что улыбается. Всё в затылок мне хитро смотрел и довольно светил зубами. Он приобнял меня своей тяжёлой рукой, прижался ладонью к моей груди и подвинулся поближе.       Потеплело. Жглось.       Даже сквозь его китель пятнистый.       Витька схватил своей крупной ладонью мою ручонку, пощупал её, обжёг своим жаром и спросил:       — Ты чего весь холодный?       — С улицы же пришли.       — Ну мы когда пришли-то уже? Час назад? Согреться уже можно.       — Ты только не усни, ладно? — всё беспокоился я.       — Не усну. Смотри лежи.       И я смотрел. Валялся с ним на диване, словно пьяный, еле сдерживался, чтобы на секунду не сомкнуть каменеющие глаза, эти тяжёлые бетонные веки. Резко вздрагивал и глубоко вздыхал, пытаясь привести себя в чувства и хоть капельку взбодриться.       Его тепло.       Самое настоящее упоение лилось через край и конским транквилизатором рубило в сон эйфории и удовольствия. Ноги сделались совсем-совсем ватные, будто лежали где-то отдельно от моего тела, плавали в невесомости, где угодно, но только не на этом диване.       — А я помню, там ещё вторая часть была, — сказал Витька и тихо зевнул. — Там они на Алькатрас поехали.       — Да, я тоже смотрел. Дурацкий мультик, первый лучше.       — Мгм…       Это его «мгм» протянулось так долго и лениво.       Сонно.       — А, это, Тёмыч? А ты в Алькатрасе был? Он же в Калифорнии где-то вроде?       — Нет, не был. Только на катере мимо проплывал, когда ездили в Сан-Франциско.       — Всё равно здорово. Считай, что был.       Рука его душила во мне бодрость, убивала сознание и рассудительность. Глаза на миг закрылись, всё тело прострелило блаженством и умиротворением. Ничего в мире не было более прекрасного и осмысленного, чем лежать с ним на этом диване в тусклом оранжевом свете торшера, слышать беспомощное завывание ледяного ветра за окном, вдыхать едва уловимые нотки его дезодоранта и по-странному ощущать спиной его довольную улыбку, ловить на себе его добрый взгляд и смотреть, как перед глазами носятся пёстрые мультяшные собаки.       — Хороший ведь мультик, да, Вить? — я прошептал.       Тишина. Полумрак. Холод.       — Вить?       Сопел.       Потом разбужу, пускай чуть вздремнёт. Он в школе своей устал, набегался, наотжимался, намаршировался. Это я весь день балду гонял.       Главное мне не заснуть.              

***

             Чёрная тишина моей комнаты, рябящий экран, танец белого шума на родных обоях в цветочек. Вязкий сухой привкус во рту, самая настоящая пустыня. Витькина рука так же лежала на мне и согревала своим теплом. Ладонь его была расслабленная и безжизненная, совсем уже меня не держала. За спиной доносилось его сладкое и еле слышное сопение. Дёрнулся разок и снова замер.       Заснули всё-таки.       В щёлке между полом и дверью промелькнула тень. Дед проснулся, на работу засобирался. Значит, полшестого, не меньше.       Вскочить с дивана и разбудить его? Или дальше с ним нежиться? Нет, нельзя. Дед обязательно захочет на балкон сбегать, сигареты свои взять или ещё чего-нибудь.       — Вставай, — я нервно прошептал Витьке, поглядывая на дверь. — Сказал же, уснём.       Он тяжело вздохнул и шустро вскочил с дивана. Весь взъерошенный, чуть красный, с отпечатком узора моей подушки на щеке.       — Всё, всё, только не нервничай, — он тихо сказал мне и протёр глаза.       Я стал аккуратно складывать диван, а сам всё с замиранием сердца прислушивался к дедовским шагам за дверью. Старые половицы скрипели, выключатель в коридоре щёлкал туда-сюда. Витька подошёл к зеркалу и попытался руками расчесать свой ёжик, чтобы не выглядеть так, будто мы и впрямь тут с ним дрыхли всю ночь.       Диван заправлен. Ровный, гладкий, будто ничего здесь и не было этой ночью. Подушки на месте. Готово.       Я поправил Витьке торчащие волосы возле макушки и сказал:       — Смотри, сейчас зайдёт дед. Точно зайдёт, я его знаю. Ты ничего ему лишнего не говори. Просто подыгрывай и соглашайся со всем, что я ему про тебя расскажу, понял?       — А что ты ему про меня скажешь?       — Ага, давай, буду тебе сейчас всё рассказывать. Соглашайся и всё.       — Ссать, блин, хочу. Можно, что ли? Как раз с дедом твоим познакомимся.       — Витя, пожалуйста!       Он аккуратно сел на диван. Всё свои красные глаза протирал и сонно вздыхал. Я подлетел к компьютеру, пошевелил мышкой и дождался, пока загорится экран.       Дверная ручка задёргалась. Вовремя.       Сердце заколошматилось, даже в глотке звенело, будто я его проглотил.       — Да, да, подожди, — я сказал громко. — Чего дёргаешь стоишь?       Я открыл дверь и впустил деда в комнату. Он застыл. Посмотрел на Витьку, непонятно дёрнул глазами, проморгался, потом на меня глянул, нахмурился весь.       — Здравствуйте, — вежливо пробасил дед.       Витька не растерялся, вскочил с дивана, вытянулся и пожал ему руку.       — Виктор, — он ему представился. — Очень приятно.       — Алексей Анатольевич, — ответил дедушка.       По его лицу было видно, что он удивился такому крепкому рукопожатию. Не ожидал, наверно.       — Это мой друг, — я сказал как бы между делом, нехотя. — Коллега со студии. Я ему по монтажу кое-что передал, файлы там всякие важные. Да, вот так, с самого утра, потому что у нас там… видеоролик горит. Вас уж не стал будить. Скоро пойдём.       — Да ладно, сидите, я вас не гоню, — сказал дед. — Ты чаю хотя бы налей человеку.       — Всё нормально, Алексей Анатольевич, спасибо, — Витька вмешался. — Мы уже уходим. Да?       Дед всё разглядывал его с ног до головы.       — На войну, что ли, собрался? — он пошутил.       — Он кадет, — я опередил Витьку с ответом.       — А, ты в этой школе учишься? Которая интернат, да? Ясно. А я смотрю, думаю, и этот тоже в камуфляжке гоняет. Вон нынче все в таком ходят, вся молодёжь. Что за мода такая? И как вас там в школе кормят, нормально?       Витька засмеялся:       — Да ничего, не жалуюсь.       — Ну видно, видно по тебе, не глиста вроде. Вас там гоняют, наверно, только так, да? Спортом каким занимаешься?       — Гоняют, не без этого. На боксе семь лет.       — Молодец, молодец, — сказал дедушка, интонационно выделяя это слово специально для меня. — Вот, пример хоть бери, человек спортом занимается, на бокс ходит, в школе в такой учится. Витёк, возьми-ка его к себе в училище ваше, пусть хоть годик этот доучится, дурь из него там выбьют, а то сидит дома целыми днями в компьютере своём.       Всю жизнь только и делал, что пытался меня сбагрить в какую-нибудь секцию или военный лагерь, чтобы, не дай боже, не вырос таким, каким я в итоге и вырос. По их короткому диалогу было понятно, что дедушка был рад, что у меня появился такой вот «нормальный» друг. Кадет, спортсмен, не ботаник, не «странный фанат комиксов», как Сёма, а «нормальный» и «правильный» в его своеобразном понимании. И ведь нельзя с ним не согласиться, будь у меня внук, я бы тоже был доволен тем, что у него появился такой товарищ.       Или не товарищ.       А кто?       — А чего у вас тут куревом воняет? — дед спросил и принюхался. — Чего, курить, что ли, начал, Артём?       — Это я, Алексей Анатольевич, — Витька сознался. — Я курю. Артём не курит.       Дед подозрительно посмотрел на него и сказал:       — Смотри, не вздумай его учить, и так дохлятина, ему только курить осталось.       Он ехидно на меня глянул и сказал:       — Проконтролирую, обязательно.       Дед почти уже исчез в дверном проёме, как вдруг Витька его окликнул:       — Алексей Анатольевич?       Дед остановился и посмотрел на него.       — А правда, что Артём, когда ему было пять лет, обматерил бабушку какую-то в трамвае за то, что она ему на ногу наступила?       Дед засмеялся.       — О–о–о, ещё как обматерил, я от стыда чуть сквозь землю не провалился. Он тебе рассказал?       — Ага, — хитро ответил Витька и глянул на меня с прищуром.       — Не соврал.       Дед ушёл на кухню, оставил нас одних, я поскорее запер дверь, посмотрел на Витьку квадратными глазами и накинулся на него.       — Ты… Ты чего, дурак совсем? Какая ещё бабка, Вить, ты чего?       — Надо же было проверить. Вдруг ты брешешь.       — Ладно, всё, пошли давай, выходим.       — Погоди. Турник есть у тебя?       — Нету. Зачем?       — Ладно. Значит, без зарядки сегодня.       — В школе своей напрыгаешься.              

***

             Утренняя морозная прохлада.       Мы очутились в светлом пятне фонарного столба посреди просыпающегося дворика под обгрызенным козырьком моего подъезда. Я прислонился к железной облупленной двери, вжался в куртку, а Витька громко втянул свежий ледяной воздух и медленно выдохнул. Достал сигарету, и в секунду всё вокруг затянуло горькой вонью.       — Чего делать сегодня будешь? — он спросил.       — Не знаю. Занятий у меня нет.       — Как это? А, да, ты же на дому учишься. Понятно.       — А ты в школу?       Он пожал плечами.       — А куда деваться? Да и всё равно я с тобой выспался. Спасибо.       Я уточнил:       — За что?       Он заулыбался и потрепал меня по шапке.       — За сон спасибо. Мосол не снился тебе?       Я виновато опустил голову, а сам смущённо заулыбался, всё пытался сопротивляться, но уголки губ сами предательски дёргались.       — Нет. Не снился.       Он чуть потоптался на хрустящем снегу, медленно затянулся, выдохнул серое облачко и осторожно спросил меня:       — Ещё так погуляем?       — Если ты с Олегом и Стасом не убежишь, то да, погуляем.       Он махнул рукой и сказал:       — Ой, да с ними даже не прикольно совсем. Ходим молчим, как три истукана, Стасян сигареты стреляет, как умственно отсталый.       — А чего вы ему не купите? Или сам не купит?       — Да есть они у него, Тёмыч! Дурью мается. Сколько раз уже ему говорили. Ходит сиги у всех собирает.       — И у меня поэтому всё время спрашивал?       — Ну да.       — А я думал, задирается.       Он посмеялся:       — Да какой там. У бабулек даже стреляет. Кретин больной. Ну у них-то откуда, а?              

***

             Не стал его провожать до школы, ещё не дай бог нас вместе застукают. Дошёл с ним до угла нашего длинного дома, помахал ему вслед и стал смотреть, как его тёмно-зелёный силуэт исчезает в пушистых сверкающих сугробах.       Чего делать весь день? Без него. Без тепла. Без уюта. Без прогулок. Вот бы ещё разок так. Скучно. Делать совсем будет нечего.       Нет. Вру. Есть чего.       Пальцы мои весь день стучали по клавишам. Глаза испуганно застыли перед белым пустым экраном. На белом пустом экране побежали первые чёрные буквы.                     

Артём Мурзин

«Когда навоется метель»

      

      

      Давно у меня такого не было. Руки сами летали по клавиатуре, в голове полились реки мыслей. Про него напишу. Напишу, как у Витьки всё было. Про сестру его и про маму, про племянника, про него, про его кадетскую школу, про друзей, про киностудию, и про гоблина.       И про нас с ним немножко.       Про тепло напишу.