Я влюбился в наркоту, к сожалению не в тебя

Больно. Почему так больно? В этом огромном двухэтажном доме Итачи не было места все эти годы. Где не сядь - на диване, на кресле в своей комнате, на ступеньках или просто на полу - везде чувствуешь себя лишним, ненужным. Сколько всё это будет продолжаться? После такой неприятной беседы с братом, старший удалился к себе в комнату. Он ходил из стороны в сторону, пытался лечь и заснуть, но ничего не получалось. Осознание, что в комнате напротив сейчас лежит его любовь и главный источник его боли, не давало даже спокойно вздохнуть. Почему в такой прекрасный майский вечер он должен был узнать такие ужасные новости? Может для Саске это ничего и не значило - ну выгнали со школы, подумаешь. Но Итачи уже прямо сейчас чувствовал, как рушится и жизнь его брата, и собственная жизнь вслед за той. Раньше он редко курил, но сейчас самый подходящий момент. Хотелось оторвать себе руки, раскромсать свои чёрные вены столовым ножом — и поделом бы было. Хотелось вырезать свои же глаза, чтобы не видеть результатов собственной безответственности. Хотя это не помогло бы потому, что отсутствие органов зрения не поможет избавиться от чувства вины. Вины и отчаянья, что поглощают его в свою пучину ещё больше с каждым днём, нет, с каждой секундой. Итачи достал припрятанную, как раз на такой случай, пачку сигарет. Но странно же, что «такой случай», почему-то стабильно повторяется каждый день. Или ничего такого особенного и не происходит, но отчего-то, он курит теперь каждый вечер. Весенняя прохлада пускает его в свои объятия отнюдь не нежно. Свежий, влажный ветер окутывает его, заставляя содрогнуться и сжаться от контраста с теплом дома. Этот балкон просто чудо, а именно потому, что выходит не на общую улицу, а на сад участка. Как же хорошо, что лежащего на холодной плитке парня, не может увидеть никто кроме, разве что, птиц и насекомых. Не слышно абсолютно ничего, только отчаянный лай и вой собак где-то вдалеке. Сигаретный дым приятно опаляет горло и лёгкие. Приятно оттого, что больно. Сознание обволакивает полупрозрачная плёнка, вынуждая прогибаться на холодном полу и наслаждаться никотином. Однако с каждым разом этих мгновений, когда думаешь, что всё хорошо, становится всё меньше — организм привыкает. Оттого пальцы тянутся к ещё одной, а затем и следующей сигарете. Руки немеют. Курить лёжа очень сложно, особенно вдыхать так, чтобы не поперхнутся гарью. Плитка на балконе сильно холодит спину, постепенно майский вечерок преображается в тёмную холодную ночь. Мороз особенно ощущается в пальцах ног на контрасте с пальцами рук, которые то и дело согревает тление бумаги, а потом и вовсе опаляет огнём, который дошёл до фильтра, там, где сжимали его аккуратные фаланги. О этих пальцах, увидев их поближе, можно было слагать стихи - настолько изящными, тонкими и красивыми они были. Но Итачи не обращал никакого внимания на их прелесть, как и на всю свою красоту, постоянно удивляясь, почему это к нему клеятся все сокурсницы. В своих размышлениях Итачи который раз не заметил, как докурил сигарету до фильтра и она вновь обожгла занемевшие участки кожи, оставляя нежно-розовые полоски на синеватом полотне. На лице заиграла счастливая улыбка, то ли от никотина, то ли от не менее пьянящей боли. Она отвлекает от ненужных мыслей, переживаний. А юноша всё лежит в лёгкой футболке на студёном балконе и ощущает, как с каждым вдохом болезнь и сырость наполняют хрупкий организм, пропитывая морозом каждую клетку и так больного тела. Нега распространяется по туловищу и конечностям, а веки слипаются. Руки опускаются и уже не тянуться к кратковременному успокоению. Всё это без толку, на душу вновь накатывает тяжелый камень, а горло саднит от дыма. Но всё же мозг постепенно расслабляется, а тяжесть на душе становится осязаемой, физической, но оттого более терпимой. Так и хочется прямо здесь и уснуть. Сил не осталось даже на то, чтобы пошевелить хоть пальцем. Сколько Итачи так там пролежал? Ну несколько часов уж точно. Небо сегодня такое же, как его душа — непроглядно чёрное без звёзд и облаков, даже луна до сих пор не появилась. Дыхание из тихого, неслышимого переросло в хриплое от холода. После такого вечера простуды было не миновать. Поэтому сжалившись над собой Итачи всё-таки поднялся и медленно прошёл в дом, захлопывая стеклянные дверцы и ощущая судороги по всему телу, которое уже давно затекло без движения. В доме царит тьма, только поблёскивают красные и белые точки в некоторых местах от телевизоров и других технических приборов. Противные антикварные часы в гостиной отстукивают час ночи. На кухне в раковине лежит тарелка Саске, ещё с ужина, и всё так же стоит на столе тарелка старшего. Он так и не притронулся к еде. Впалые скулы, острые позвонки и рёбра, выступающие ключицы — если бы Итачи праздновал хеллоуин, то не пришлось бы даже подыскивать костюм — вот он, настоящий скелет. Босые ноги помогали хоть как-то ориентироваться в собственном доме, знакомом, привычном, но всё же чужом. На гранитных ступеньках он едва не спотыкается, больно ударяясь пальцами об твёрдую поверхность, и опять улыбается. Проводит рукой по шершавой от цветочных узоров на обоях, стене, и на ощупь пробирается к своей комнате. А зачем? Сегодня он уже не сможет уснуть. Всё расслабление и нега ушли, как только он встал с излюбленной плитки на балконе. Но что-то подсказывало, что засни он сегодня там ещё раз и можно было уже и не проснутся, не лето ведь. Деревянная дверь с стеклянными вставками открывается со скрипом, при отце такого не было, он платил клининговой компании за генеральную уборку раз в неделю, в которую входило смазывание петель. Он проходит несколько шагов вглубь приятной темноты и замирает, когда его взгляд цепляется за острый силуэт лежащий на уже расправленной кровати. Саске лежит спиной ко входу и не двигается, пребывая в заметном напряжении, значит не спит. Итачи так и не смеет сдвинутся с места судорожно мотаясь между двумя своими самими глубокими, на данный момент, желаниями. Первое, такое приятное, избавляющее, лёгкое — выбежать, закрыть эту дверь, пойти в сторону машины и уехать. Уехать навсегда, оставляя всю ту боль здесь, вместе с этим человеком. Бросить, отгородится, забыть. Даже без машины — просто выбежать и нестись по улицам этого города, сдирая босые ноги в кровь, спотыкаясь о камни, чувствуя хлёсткие удары ветвей по лицу и холод, голод, мрак. Убегать пока ноги не сотрутся в кровавую кашу и небо не заполнится таким же предрассветным оттенком. Как прекрасно и оттого невозможно. Ведь сердце, словно якорь, прибило его к тому месту, где находится его младший брат, сразу без раздумий отдавая предпочтение второму варианту. Подойти, обнять, упасть на колени и покорно ожидать своей участи. Но Итачи стоит, не смеет и пошевельнутся, с отчаянием поглядывает на дверь позади себя и понимает, что как бы не хотелось, но сегодня отсюда он уже не выйдет. Нет, только не сам. — Так и будешь там стоять? — разрезает ночную тишину и мнимое спокойствие голос младшего брата. Теперь без прежней насмешки или вызова, оттого более искренний и честный, почти умоляющий. Что на это можно ответить? Будь его воля — да, он бы продолжил стоять тут, на том же месте, но собственной воли у него давно уже нет. — Нии-сан, иди ко мне, — Саске разворачивается и протягивает руку, зовя с тихим трепетом, так, как раньше. Сердце замирает в ответ на сказанные слова и он идёт, покорно и робко, счастливо и несчастно одновременно, слепо доверяя и протягивая руку в ответ, ложится рядом. Весь холодный, дрожащий, как осиновый лист, ложится в нагретую кровать. Нагретую для него. Тёплые руки младшего берут чужое лицо, поглаживают с такой нежностью, невольно заставляя задуматься, а Саске ли это вообще или просто сознание из-за лихорадки выдаёт счастливые картины. А тем временем отото перебирает пряди чёрных волос, немного расчёсывает их пальцами, приглаживает неровности и слегка касается висков. Льнёт к продрогшему, худому телу своим таким же, только тёплым, берёт ладони и дует на них, чтобы те оттаяли и обняли в ответ. Но Итачи лежит всё так же неподвижно. Младший в непонимании и нетерпении усаживается на его тело, упираясь руками в выпирающие тазовые кости и чуть не падает от такого манёвра с узкой одноместной кровати. Саске трётся бёдрами, водит руками под футболкой, прикусывает кожу на запястье, требуя реакции, ответных действий. — Не надо, — тихо произносит Итачи, но вопреки своим словам кладёт руки на талию своего брата, прижимая как можно ближе через одежду и ещё раз повторяет, пытаясь убедить самого себя, — Не надо. Эти слова были нагло проигнорированы. Мягкие губы младшего прижались к щеке с трепетом, совсем без пошлости выпрашивая поцелуй. В комнате было настолько тихо, что можно было услышать биение сердца мальчика, что прижимался к желанному телу, хватался руками за одежду, сильно стискивая, будто удерживая старшего, что вот-вот уйдёт. Такие простые движения заставили всё нутро Итачи содрогнутся и сжалится, ведь несколько минут назад он действительно хотел уйти. Теперь же он лишь поднял руки чуть выше, заключая своего маленького глупого брата в объятия, брата, который натворил столько глупостей, искалечил себе жизнь, но всё же своего последнего и единственного родного человека. Саске в ответ вжался ещё ближе, но уже не просто сминая ткань футболки в руке, а задирая её в попытках снять. Когда чёрная ткань валялась уже где-то на полу, в темноте этой комнаты нельзя было различить хоть что-то дальше двух метров, младший припал губами к шее аники на этот раз не кусая, а лишь кротко касаясь. Он выводил дорожки из поцелуев от шеи к ключицам и обратно к щекам, сжимая чужые плечи, удерживая и безмолвно крича о своей недолюбви. Но слышал ли этот крик Итачи? Нет, не слышал. Дорожка по чужому телу наконец-то довела Саске до приоткрытых губ и он замер над ними, впервые спрашивая разрешения. Сегодня всё не так, как обычно. Старший одним взглядом показал, что он не против и впустил отото в свой рот. Сначала он припал только губами, пробуя, проводя по уже таким знакомым губам только самим кончиком языка. Младший чуть нахмурился, почувствовав горький вкус табака, но быстро вспомнив кто довёл Итачи до такого, убрал своё возмущение и обеспокоенность, продолжая исследовать, не менее прекрасный от горького привкуса, рот. Всё-таки не ему тут выставлять претензии и проявлять заботу. Старший собирая последние остатки сил решился и аккуратно снял Саске с себя, мягко укладывая его рядом и прерывая поцелуй. — Почему ты сегодня … такой? — Итачи тоже слегка развернулся и теперь смотрел на младшего с недоверием и тихой грустью. — Просто ты последний, кто у меня есть и я… — Саске замешкался, выбирая как правильно выразить свои чувства, а старший смотрел уже не с недоверием, а с удивлением. Он ожидал, что на его вопрос глумливо ответят «какой такой?» или просто посмеются, а сейчас он так надеялся услышать о чувствах и желаниях любимого человека, что затаил дыхание в ожидании ответа.— Я… я хочу умереть рядом с тобой, Нии-сан, — после произнесённого младший весь вжался в кровать и прикрыл глаза, как провинившийся котёнок. Он протянул руку обвивая пальцами ладонь старшего, соединяя их тела таким образом и передавая свою дрожь. Ведь в первый раз за многие годы он сказал правду. Шокированный Итачи лежал и снова не мог пошевельнутся. В груди зарождалась безудержная ярость на Саске, который так отчаянно сказал про свою скорую смерть, будто всё предрешено. Стальные путы обвивали сердце, прорезая его буквально физически с каждым глухим ударом о рёбра, злость начала отступать, а на смену ей пришло отчаяние. — Саске, о чём ты? Какая смерть, не говори так, прошу… — старший схватил его за плечи и начал легонько трясти, пытаясь как бы вразумить. На что отото только вжался головой в плечо и расплакался. — Прости, я больше так не могу. Не смогу… Прости, я так виноват перед тобой, — всхлипывая брату в плечо шептал подросток. А Итачи и самому хотелось плакать — вот он, результат его стараний. Во всём виноват он сам: и в том, что не позаботился о любимом в нужное время, и в том, что не помог. От слов про смерть его передёрнуло и вспоминая их, он сжал хрупкое тело плачущего брата гораздо крепче. Старший не мог представить ни единого дня без своего упрямого, своенравного, но такого прекрасного и родного Саске. Без его голоса, мягких губ, торчащих во все стороны волос и даже того самого болезненного напряжения, оттого, что тот просто находится за стеной в соседней комнате. Вся его жизнь была сконцентрирована вокруг младшего братишки и осознав, что тот может просто исчезнуть, Итачи ощутил животный ужас. — Прошу тебя, не извиняйся. Это я во всём виноват. Завтра… завтра мы с тобой пойдём в клинику, они помогут, вылечат. Слышишь, Саске, ты не умрёшь! — по щекам старшего тоже стекали горячие капли, пропитывая простынь своим горем. — Но почему, Саске? Почему ты сдался? Почему ты выбрал их, а не меня? Я же здесь и я люблю тебя… мы всё исправим, слышишь? Пусть даже ты не полюбишь меня так же сильно, как я тебя, мне плевать, только прошу, живи! — уже почти кричал Итачи, а брат в ответ судорожно качал головой из стороны в сторону, выражая своё несогласие. — Нии-сан, они всегда могут быть рядом, наркотики никуда не уйдут от меня… вдруг тебе надоест терпеть меня в один день и ты просто исчезнешь. Заведёшь свою семью и отдалишься прямо как я тогда. Да, ты прав, я не люблю тебя, как ты меня, но это только из-за того, что они притупили все мои чувства. Прости, я не должен тратить твоё время, ты должен быть счастлив, Итачи. — настаивал на своём отото, но в ответ аники только прижал его ближе к себе и начал стирать слёзки с столь прекрасного, хоть и уставшего, юного лица, проговаривая слова утешения. Старший так и не обратил никакого внимания на слова глупого младшего братишки. Он смог спокойно уснуть сжимая Саске в своих крепки объятиях, так как теперь твёрдо решил, что завтра всё наладится. Они пойдут в клинику и всё будет хорошо, может позже, после лечения, переедут из этого дурацкого дома, обустроят свой уголок и будут навсегда вместе, ведь казалось, что теперь все недопонимания устранены. С этими радостными мыслями брюнет погрузился в сон, без привычного ощущения тяжелого груза на душе. Как же жаль, что Саске, как обычно, уже решил всё сам. * * * Первый день июля встретил всех жителей города проливным дождём, не холодным, а уже по летнему тёплым, который пропитывал землю влагой с самого утра, подготавливая всё живое к будущим сухим дням. Итачи проснулся от равномерного постукивания капель об оконную раму с внешней стороны. После пробуждения его лицо невольно тронула улыбка оттого, что он вспомнил свои планы на сегодняшний день. Старший развернулся на кровати и попытался обнять брата, но почему-то его пальцы схватили только холодную простынь. Всю утреннюю негу, как рукой сняло и он подорвавшись начал осматривать комнату. Несмотря на наглухо зашторенные окна, он чётко увидел только одно — Саске здесь нет. Через несколько минут он обыскал уже весь дом и от понимания, что осталась только ванная на первом этаже, всё его тело сжалось, а на душе разлилось ощущение холодного метала, что сжимает всё изнутри от страха. Брюнет так и замер держась за дверную ручку, в попытках прислушаться к происходящему за стеной, но не услышав ни единого звука за дверью, он буквально влетел, в отчего-то незакрытую комнату. Картина, что предстала перед старшим братом в тот день, запомнится ему до самой смерти. А в тот момент от боли, что раздирала его душу, ему показалось, что она должна настать незамедлительно, лишь бы не видеть этого. Возле раковины находилось тело его брата, что опиралось спиной на плитку. И если бы не густые кровавые струи что медленно стекали по запястьям, можно было подумать, что Саске просто сидит с закрытыми глазами или же мирно спит. Смиренно склоненная голова, лёгкая улыбка на губах, синяя, бледная кожа от потери крови и огромная багряная лужа, что расстелилась по всему полу, превращая кафель из белого в тёмно бордовый — констатировали гибель младшего, про которую тот говорил накануне. Все счастливые планы и картины совместного будущего пронеслись перед глазами тлея и превращаясь лишь в серый нуар. Внутри у Итачи оборвался тот самый камень, падая вниз и проламывая его душу, его естество с первым хлюпающим звуком крови, в которую вступил старший прямо босой ногой подбегая к навечно уснувшему ангелу, которому жизнь так рано отрезала крылья. Тело его любимого было уже холодным, как и жидкость вокруг него. Аники судорожно дёргал его за плечи, приглаживал волосы, целовал руки, холодные щеки, синяки под глазами, заливая всё вокруг своими горькими, но беззвучными слезами — всё лишь бы пробудить его отото или же проснутся самому от этого ужасного кошмара. Аккуратный носик, впалые щеки, по-юношески острые скулы и большие глаза, блеск которых навечно померк — младший брат выглядел таким умиротворённым, смиренным и хрупким. А совсем рядом, на комоде для банных принадлежностей лежала аккуратно сложенная записка, каждая буква которой была выведена идеальным каллиграфическим почерком. « Итачи, я прошу тебя не винить себя в моей судьбе и её исходе. В последние месяцы моя жизнь начала рушится: по моей вине мой близкий друг умер, очень много важных для меня людей покинули мою жизнь, меня выгнали из школы и зависимость начала прогрессировать. Когда ширма кутежа, радости и веселья, которую я сам же и воздвиг, рухнула, мои глаза открылись и я увидел очевидные вещи — сколько я боли причинил тебе и другим людям, которым было на меня не плевать. Я очень не хочу, чтобы ты становился свидетелем того, как наркотики полностью охватывают мой разум, порабощают мою волю без остатка и я превращаюсь в живого зомби, что живёт только от дозы к дозе. Я искренне желаю, чтобы ты был счастлив, завёл семью и много маленьких Учих, а меня и свою безграничную любовь ко мне, на которую я так и не смог ответить из-за этого проклятого дурмана, забыл, как страшный сон. Нии-сан, знай, что я всегда буду смотреть на тебя с небес и радоваться каждому твоему маленькому выигрышу на ветвистой жизненной тропе. Пожалуйста, запомни меня не как надменного подростка, а как маленького Саске, с которым ты лежал вместе на озере, ходил по старым районам и целовал в лобик на ночь, как маленького братика, что любил тебя больше всего на свете и жался к тебе на кровати в объятиях. И осуществи нашу мечту один — переедь уже из этого ненавистного дома» * * * — Папа, папа! Мы разложили конфеты на могилы всех родственников! — гордо пролепетал маленький мальчик с иссиня-чёрными волосами лет шести. — Да! Мы даже не забыли про почтенного прадедушку Изуну! — подтвердил старший мальчик с не такими тёмными, но более длинными, волосами, подбегая вместе с братом за руку к отцу, который всё время поминального дня простоял возле одной могилы на семейном кладбище Учих. На чёрном гранитном памятнике были выведены острые скулы, аристократичный лоб, мягкий изгиб губ и каждый контур молодого лица Саске Учихи, что погиб восемнадцать лет назад. Не просто памятник - истинное произведение искусства, что передало каждую деталь образа так, что если всматриваться достаточно долго, могло почудится присутствие этого человека рядом. Итачи бережно протёр салфеткой оградку, поправил искусственные цветы и в последний раз прислонился к холодному граниту лбом там, где был выгравирован нос его младшего брата, его любимого младшего брата. Он утёр последние слёзы, чтобы дети не увидели их и развернулся, выходя к сыновьям. Брюнет искренне улыбнулся, замечая сходства старшего чада с собой, а меньшего с Саске. Он подошёл и аккуратно взял их за руки, ведя за собой к машине в которой сидела жена — поминальный день окончен и пора ехать домой. — Папа, а чья это могила? — с интересом, но всё же больше с грустью спросил маленький мальчик с чёрными волосами, оглядываясь на гранитный памятник позади. Ему было некомфортно на кладбище, пускай даже и на частном, где никто кроме Учих не появлялся. — Моего маленького ангелочка…