Almas Arañadas

«Сейчас это уже не имеет никакого значения» — приходит Киму сообщение от матери. Великолепно. Самая грязная история из всех, что он когда-либо слышал, теперь не имеет никакого значения. Она сломала его внутреннего ребёнка, переставила все органы в его системе, порвала в клочья укоренившиеся убеждения — эта новость, не имеющая значения. Отец растил его порядочным, послушным мальчиком. Любое неповиновение влекло за собой строгую лекцию и наказание. Намджун всегда был опрятно одет, вежлив с окружающими, читал произведения, опережавшие учебную программу, помогал по дому, учился задерживать дыхание под водой и стоять на брусьях на время — всё под кураторством отца. Тот наставлял быть учтивым с женщинами, открывать им двери и никогда не поднимать на них руку. После каминг-аута сына он не общался с ним полгода. Как иронично, что такой высоконравственный мужчина оказался изменником. Впрочем, не следует удивляться новым подробностям. Мерзавец не погнушается родственными связями, если приспичило. Ему больно осмысливать великодушие матери. Жаль, что она не рассказала ему раньше. Жаль, что не смог поддержать её как следует. Он воображает, каково это — быть жертвой предательства со стороны супруга и собственной же сестры, от которой, конечно, можно всего ожидать, но только не этого. Он был бы опустошён, шокирован, навсегда выкинул бы из жизни подлецов, причинивших столько боли. А она простила сестру. — Чего не ешь? Опоздаешь же, — Чимин кивает на остывший скрэмбл у мужа в тарелке. Разбуженный Ким понимает, что минут десять бесцельно дырявил еду вилкой, не отправив в рот ни кусочка. — О чём задумался? — О той истории с отцом. Ким игнорирует сочувствующий взгляд и приступает к завтраку. Ему действительно стоит поторопиться — ненавидит опаздывать. — Ты говорил с родителями? — осторожно интересуется Пак. Намджун кивает, но не хочет ничего обсуждать: супруг всё поймёт без слов. Тот накрывает своей его свободную руку и молчит. Они знают о личном пространстве друг друга и не входят без приглашения. — Воркуете, голубки? — Чонгук появляется в гостиной с чашкой лапши быстрого приготовления, здоровый и энергичный. Подмигивает старшему брату, но не садится за обеденный стол, предпочитая ему полюбившийся диван у телевизора. Включает музыкальный канал — единственный, наверное, который понимает, и будничным тоном заявляет: — Мне нужно в магазин. Задолбался чистить зубы пальцем. Намджун раздражённо убирает руку из-под чиминовой, чтобы положить яичницу на уже холодный тост: — Через дорогу есть рынок Сан-Паскуаль. — Я один не пойду. Мне нужен переводчик, — Чон сёрбает лапшу под какофонический трек Розалии «Saoko», обрывая задумчивую утреннюю тишину. Киму не терпится покинуть помещение, где есть эта музыка и Чонгук. Небрежно бросает: — Используй Google. — Я выбросил телефон, забыл? — Я схожу с тобой, — вмешивается устало Чимин, — сделай потише. Нет. Ким категорически против их совместного времяпрепровождения. Он и без того проиграл, настаивая на временном уходе мужа из квартиры. — Чимин, не надо, — остерегающе шепчет он, на что Пак его успокаивает: — Всё в порядке, мы ладим. Тот, верно, не понимает. Иначе, с чего бы такая беспечность? — Не переживай, я не хрустальный, — дополняет он, будто прочитав мысли супруга. Когда и этот довод оказывается неубедительным, он прибегает к следующему: — Tomaré la picana conmigo. Чимин немного воодушевлён предстоящей прогулкой, поскольку любой выход из дома предполагает, что он где-нибудь вкусно поест. У него уже имеется базовый список, куда он идёт, и что он заказывает в городе: Макнчиз с шестью сырами в американской забегаловке, хого со свининой и грибами эноки в беконе в китайском ресторане, Рамэн с ростбифом в японском бистро, Фо чай — во вьетнамском, Чампон и самгёпсаль — в корейском, Шакшука — в израильском, Рибай в прожарке medium rare, морские ежи и, конечно же, острые крылышки в KFC. Мысль о еде в последнее время вызывает у него стабильный трепет. Она дарит чувство наполнения и комфорта, и кажется единственным смыслом в жизни, когда нет иного. Было бы плевать на смерть, если бы не понимание, что во рту больше не взыграет симфония вкусов. Поэтому, пока Чонгук покупает себе зубную щётку, шампунь и бритву, Пак забегает в кондитерскую лавку, чтобы заказать горячие чуррос. Кусает их, издалека наблюдая, как вполне автономный кореец спрашивает у продавца: «Куанто?», тот показывает шесть пальцев, на что юноша протягивает ему шесть евро с очаровательным «грасиас». Он — само воплощение слова «инкогнито» в бейсболке, из отверстия которой высунут короткий хвост, маске, в новоприобретённой кожаной куртке и карго с четырьмя карманами — всё черное. Забрасывает купленное в свой необъятный рюкзак и вешает на одно плечо. — Ты же только что ел кебаб размером с тебя! — ахает он, завидев десерт у Чимина в руке. Этим он напоминает о нелюбви Пака есть в компании. Люди вокруг едят так мало, отчего вызывают угрызения совести за неукротимый аппетит. Как-то он не доел семисотграммовую порцию Том яма, потому что подруга не понимала, как столько может в него влезть. — Что это? — Чуррос. Они как пончики, только прямые. — Дай попробовать, — Чонгук приспускает маску и открывает рот. — Ну, бери. — Покорми меня. Аж через солнцезащитные очки напротив Чон видит круглые глаза. Но что удивительного? У него ведь руки грязные: облапал весь рынок, собрал все бактерии Мадрида в ладонях. Естественно, ему нужна помощь. Он наблюдает отчётливую внутреннюю борьбу перед тем, как среброволосый решается протянуть ему продолговатое тесто. Кусает с рук, пялясь на губы в сахарной пудре. Так можно представить их вкус. Действительно, как пончик. Ещё горячий, оттого невозможно мягкий. Прожевав, он выносит вердикт: — Вкусно. Малыш доволен, словно сам стоял за прилавком и жарил эти чуррос. Он выглядит непозволительно уютно в красном кардигане из овечьей шерсти. Слегка великоватый, он ненавязчиво обволакивает тело и как раз кстати прикрывает живот. Ноги его точно завёрнуты в ткань узких классических брюк. Они подчеркивают стройность, при виде которой и в голову не придёт, что этот зверь поглощает всё вокруг. — Найди мне строительный отдел. Этот приказ вызывает предсказуемое замешательство, но пора переходить к делу. Довольно прелюдий. На вопрос «зачем?» Чонгук нехотя отвечает: «Надо прибить полку» и думает применить силу, если знакомый не уймёт любопытство. Тот мудро замолкает, спрятав руку в объёмном кармане кардигана. Там что-то определённо есть, и Чон не может сдержать улыбку, ведь догадывается, что. — Ну, так что? — он выгибает бровь, выделяя остатки терпения на ожидание соответствующих действий со стороны настороженного котёнка. Последний, ни слова не говоря, оглядывается по сторонам в поиске указателей. — Туда! — тычет пальцем за павильоном с хозяйственными товарами. — Иди вперёд. «Предусмотрительно!» — думает Чонгук, но он не вчера родился и шокером по спине получать не собирается: — Как я пойду вперёд, если не знаю дорогу? Идём вместе. Глупышка невыносимо долго прокручивает гипотетические сценарии в голове. Чонгуку это осточертело, и он отпускает поводья, сдерживавшие его демонов. Он надвигается, готовый выполнить любую их прихоть, однако Чимин вовремя выставляет вперёд руку, которую прятал, вскрикивая: — Хорошо-хорошо! Голодных псов приходится усмирить, как только миловидный трус спешно направляется, куда показывал. Вопреки наивным планам, идти вперёд вынужден именно он, и стресс он заедает купленными недавно мучными изделиями. Чонгук следует позади, замечая, как с изысканной поступью стучат лакированные челси. У этой особы и сапоги под стать: вроде мужские, но столько в них нарочитой грациозности. Пока он думает, как подобное возможно, они оказываются в небольшом помещении, полном верёвок, стяжек, молотков и гвоздей. Немудрено, что неженка испугался. Тот выбрасывает пустую бумажную упаковку из-под чуррос и мямлит встретившему их мужчине: «Буэнос диас» с таким забитым видом, будто его пытали и колотили без конца. А Чон даже не сделал ничего, лишь один шаг и недовольное лицо. — Скажи ему, что нам нужна небольшая, но крепкая лопата. — Зачем тебе лопата? — Ты, мать твою, переводить будешь? Или только вопросы задавать? Да, он помнит, что у них уговор. Помнит, что должен держать себя в рамках приличия. Но он не самый уравновешенный в мире человек, и нервы у него не железные. Надо бы напомнить об этом принцессе, сжимающей сердито губы. Расплакался бы ещё здесь, как ребёнок, ей-богу! Чимин переводит взгляд на продавца и сдавленно произносит: — Necesitamos una pala pequeña y fuerte. — Си, — добавляет Чонгук. Плечистый здоровяк средних лет задумчиво повторяет запрос, почёсывая седую бороду, и оглядывает ассортимент. Говорит клиентам: «Ун момэнто», после чего удаляется на склад. Пока его нет, обиженная сахарная вата молчит, задвинув тёмные очки плотнее к переносице. Скрещивает руки на животе в опасной близости к карману с «оружием». — Aquí tengo una pala pequeña, pero no sé si es bastante fuerte, — испанец демонстрирует слишком маленькую лопату с деревянным черенком, обеспечивающим занозы, и широким лотком, который, кажется, плохо закреплён. — Вот твоя лопата, — Пак переводит максимально сжато, наверняка пропуская важную информацию. — А у него есть складная? — Чонгук на всякий случай изображает функцию складной лопаты руками, потому что доверие к переводчику утрачено. — Чтобы можно было в сумке хранить, — показывает на свой рюкзак. — Pregunta si tiene algo plegable. — ¿Plegable? Sí. ¿Para el camping? — Кэмпинг, си! — чужестранец радуется, что хоть что-то понимает. Продавец ведёт его к выставленным в торговом зале лопатам, и среди них стоит компактная с современным дизайном модель. Он показывает, как её разворачивать и складывать обратно, примеряет её размер на чонгуков рюкзак. Она из увесистой стали, но не впервой тяжести таскать. Чон проверяет остроту лотка, спрашивая: — Куанто? — Veintidós — мужчина показывает два пальца дважды, и усы его улыбаются вместе с ним. — Двадцать два? — Чонгук оборачивается на своего спутника, судорожно печатающего что-то в смартфоне. Докладывает мужу, скорее всего. Тот быстро прячет устройство в карман и коротко кивает. — Окей, — заключает Чон, выдавая из кошелька две купюры с номиналом двадцать и пять. Продавец возвращается к кассе и отдаёт сдачу, затем жмёт покупателю ладонь смуглой жилистой рукой со словами «мучас грасиас». Как и было обещано, лопата идеально помещается в рюкзаке — отличная покупка! — Я иду домой! — заявляет Чимин, едва они делают шаг за пределы павильона. Забавно. — Это всё, что мог сделать твой муж? Сказать тебе идти домой? — шутки в сторону, а бездействие хёна на самом деле малость шокирует. Будь его муж… жена с сомнительным типом, неизвестно зачем покупающим лопату, Чонгук бы оставил грёбанную работу и увёз любимо…ую подальше, а с типом разобрался бы на кулаках. Впрочем, это не его забота, и аморфность Намджуна ему только на руку. — Нет, ты не идёшь домой, — он достаёт из кармана брюк скомканную салфетку, на которой выведены цифры, и показывает Паку: — Ты должен забить в навигатор эти координаты. — Какие ещё координаты? — это всё выходит за грани чиминова понимания. Он ничего не смыслит в криминальных делах, поэтому не может свести одно с другим. И не должен, чёрт побери! — Нет, Чон Чонгук, я на такое не подписывался. Не втягивай меня в эту хрень! — Слушай, — под козырьком бейсболки видны лишь нахмуренные брови, да тёмно-липкие как мазут глаза. Их блеск способен обратить человека в камень, подобно взгляду Горгоны. — Если к тебе в квартиру заявятся люди, которые меня ищут, ты чем будешь защищаться? — Чимин успевает только вдохнуть воздух и задохнуться им, когда чужая рука ныряет в его карман и извлекает единственную защиту, на которую он рассчитывал. — Этим дурацким шокером? — О чём ты?.. — обезоруженный, он только и может, что растерянно хлопать глазами и задавать глупые вопросы: — Они действительно к нам придут? Чонгук вздыхает, прикрыв глаза. Так он даёт им обоим секунду на передышку. Кладёт шокер обратно в тот же карман и начинает медленно, словно разжёвывает информацию для недалёкого слушателя: — Я не знаю, придут они или нет. Но мне нужна пушка, и она находится здесь, — он вновь приподнимает мятую бумагу. Наконец, всё пришло к тому, с чего начиналось, как в повествовании у Тарантино. Но одно Пак до сих пор не понимает: — Откуда ты знаешь, что она там? — Я заказал её с твоего ноутбука. — Чт?.. — он наскоро пытается вспомнить, когда мог оставить устройство без присмотра. Там же все его файлы: романы, фото, видео, история браузера нечищеная. Ужаснее всего, что Чон вёл переписку и заказывал нелегальные товары через домашний Интернет. — Не беспокойся, твои голые фотографии, гей-порно, или что ты там хранишь у себя в компьютере, мне неинтересны. — Я не храню… — Плевать. Забей эти координаты. Юноша практически тычет бумагой в лицо. Вопиюще требовательный, ни одного слога из «пожалуйста» не проскочило в его речи. Чимин сам не ведает, почему давно не развернулся и не ушёл. Что-то его заставляет оставаться здесь и повиноваться, и это далеко не Чон Чонгук. В Google Maps он вводит комбинацию через точки, впервые ищет локацию таким способом. Почему нельзя было просто поделиться адресом, состоящим из букв и слов? Лишь бы на минуту выиграть время, пока государственные спецслужбы набирают бесконечный ряд цифр? После нажатия на Enter, приложение выстраивает маршрут до пункта назначения. Не так уж и далеко. Оказывается, и в их спальном районе чем-то помышляют в тени. — Это на кладбище Альмудена. Идти полчаса, — заключает Чимин, неискренне надеясь, что преступник теперь отпустит его с миром. — Вызови такси, — велит последний. Мерзкий грубый тон. Неужели кто-то стерпит такое обращение? Да. Пак Чимин. Он открывает Uber, проверяет протяжённость пути, и в голову приходит нелепая идея: — Давай лучше пешком. Чонгуку требуется время, чтобы переварить услышанное. Эта пауза воспринимается как затишье перед бурей. Реакцию его предугадать невозможно, но что она будет радужной — весьма сомнительно. — Ты теперь и в такси не хочешь со мной садиться? — в итоге выдаёт юноша. Спасибо, что не повалил на землю и не избил до смерти. — Нет, я просто хочу пойти пешком. — Ты сам сказал, что идти полчаса! — Можем пойти быстрым шагом, — Чимин улыбается виновато, но ему необходимо прогуляться. Слишком много съедено, слишком много останется на щеках, животе и бёдрах, если он не растрясёт всё. Чонгуку, откровенно говоря, некуда деваться, ибо без навигатора в чужом телефоне он не доберётся до своей грязной посылки. Согласиться на условия штурмана — неотложная мера. Сегодня градусов десять на улице, и Пак слегка опрометчиво подошёл к выбору своего образа. В лёгкой водолазке и кардигане из павильона в павильон заходить можно, но не отправляться в получасовое путешествие. Время подходит к сиесте, и, преодолевая километры, они наблюдают, как вывески на дверях заведений друг за другом поворачиваются на cerrado. Вокруг мельчают люди, Чимин сам бы вернулся в кровать, если бы не Роял кебаб, чуррос и Чонгук со своей тягой к приключениям. Идти на кладбище средь бела дня с лопатой — что может быть увлекательнее! Через двадцать с небольшим минут они останавливаются перед парадным входом в некрополь с тремя арками. В икрах возникает напряжение, а в ступнях — ноющая боль. Чонгук присвистывает в восхищении, подняв голову к вздымающимся в небо пикам и куполам. — Слишком пафосно, чтобы быть просто кладбищем, — комментирует он. — Да, это почти достопримечательность нашего района. Первое, что они видят при входе в пустующую территорию — это часовня в мавританском стиле, а за ней — бесконечные мраморные надгробия на холме, площадью более ста гектаров. Это не конец их пути, и отсюда придётся проделать немало шагов. Чимин следует за точкой, пока его спутник с открытым ртом изучает семейные склепы со статуями девятнадцатого века. На чонгуковом лице — детский восторг, словно он увидел все чудеса света живьём одновременно: — Их, что, миллиарды здесь? Конца не видать! — Это кладбище, по-моему, было основано незадолго до холеры… Ну, знаешь? Много лет назад. Тогда очень много людей умерло. — Ещё раз будешь говорить со мной как с недоразвитым, получишь по своей милой мордашке, — классическая манипуляция методом кнута и пряника. Возмутительно и вместе с тем смешно, что Чон верит в её эффективность применительно к Чимину. Но всерьёз ли он про «милую мордашку»? — А ты вылетишь из моего дома! — огрызается Пак, на что младший подмигивает: — Договорились. Цифровая карта делит землю на пять террас, каждая из которых находится на пять метров ниже предыдущей. Красная галка стоит на последней из них. В глубине среди деревьев Чонгук сбрасывает с плеч измученный многое перевидавший на своем веку рюкзак и приступает к раскопкам. Чимин, ориентируясь по карте, пытается найти более точное расположение клада, временами ошибается, поэтому к тому моменту, когда лопата натыкается на завёрнутую в полиэтилен упаковку, Чон весь измазывается в земле. Тот грязными руками разрывает пакет и вощёную бумагу, внутри которой оказывается боевой пистолет Макарова. Шопинг сегодня удался! В комплекте также идут разобранный магазин и три пачки патронов со свинцовыми пулями. Возбуждённо он собирает магазин, затолкнув в него пружину подавателя и закрыв крышкой. Вставляет в пистолет, а когда поворачивается, застаёт с какой-то стати перепуганную овечку в красном, вооружённой пресловутым шокером. Был же в порядке мгновение назад: умничал, угрожал и, хоть и скверно, помогал искать посылку. — Опять ты со своей игрушкой! — едва он покачивается вперёд, Пак отшагивает от него, нажав на средство самозащиты. Оно выпускает ток с громким звуком, заставив самого владельца подскочить. — Ты думаешь, я выстрелю в тебя? Он не заряжен! — Чонгук показывает пустой магазин. — Да и зачем мне тебя убивать? — Чтобы… жить в нашей квартире? — предполагает умилительный дурачок. По голосу его понятно, что он и сам не верит в сказанное. — А потом — в тюрьме? Мне сейчас не нужны проблемы с законом. Не выпуская шокер, Чимин подходит аккуратно и снимает очки, чтобы робким взглядом мазнуть по оружию в чужих руках. — Дай его сюда! — требует он. Очень интересно, что он будет делать дальше, поэтому Чонгук великодушно вручает ему пистолет. Пак прячет ладонь в рукаве своего кардигана, и ею берёт рукоять. — Он будет у меня. Я спрячу его дома. Если возникнет реальная опасность, я тебе его отдам. Чонгук пожимает плечами. Если ему так спокойнее, пусть покомандует недолго. Не встретившись ни с каким сопротивлением, эта фея с волшебной палкой в руке и впрямь становится смелее. Прячет шокер, чтобы обеими руками взять пушку, но при этом не оставить отпечатки. — Что это за модель? — держит с опаской. Наверняка впервые видит настоящий ствол. — Пистолет Макарова. Российский. Простой и надёжный. Интересно, говорил ли Чимину кто-нибудь, что в сосредоточенном состоянии он выпячивает губы как рыба? Запретное соблазняет его буквально у Чонгука на глазах, и ангел охотно поддаётся искушению, фантазируя, как расстреливает всех врагов. Но есть ли у такого, как он, враги? В него, небось, все влюблены. Всех олухов вокруг околдовывает взмахом миниатюрной руки. — Хочешь, научу тебя азам на всякий случай? — Чон предлагает, не раздумывая. Он даже не уверен, что проявил инициативу сам, а не какая-то шестнадцатая личность в его арсенале. Пак поднимает на него нерешительный взгляд. На фоне пожухлых листьев он излучает вибрирующие алые флюиды. Такой красочный и ошеломительный, что даже не верится: — Я просто боюсь, что при отдаче он вылетит у меня из рук. — Поэтому нужно сначала научиться держать его крепко, а не как ты. Потом сотрёшь следы спиртом, — Чонгук источает желчь, но от язвительных комментариев лучше не становится. Он наклоняется, чтобы приподнять штанину, в носке у него складной нож. Вот бы заколоть им этих зловонных мотыльков в его давно не функционирующей душе. Но вместо этого он подходит к оранжевой липе и вонзает острие в толстую кору. — Что ты делаешь? — раздаётся за спиной. Уму непостижимо, как можно звучать столь сладко, не стараясь. — Рисую мишень, — констатирует он. На огрубевшем дереве тяжело вырезать даже небольшую точку, но он прикладывает все усилия, хоть его и не просил никто. — Достань пока патроны. К удивлению, Чимин пренебрегает традицией заваливать его уймой вопросов, и смиренно направляется к пачке патронов: — Сколько? — Восемь. С горем пополам Чон формирует на стволе кривоватое углубление. Берёт протянутый пистолет и по одному заряжает магазин патронами из пухлых рук будущего стрелка. — Так, теперь встань ровно, всем корпусом повернись к дереву, — подходит к заметно взволнованной лисице сзади, заключив её в кольцо из своих рук. — Бери его, — вкладывает пистолет в тёплые пальцы. — Обхвати рукоять тремя пальцами, а указательный держи на раме. Не трогай спуск, пока не соберёшься стрелять. Давай левую, — он касается свободной чиминовой руки, хочет немного задержать её в хватке, но направляет к оружию. — Теперь четырьмя пальцами левой руки мы обхватываем рукоять поверх правой. Твои большие пальцы должны быть здесь, с другой стороны ствола. Большой палец левой руки под большим пальцем — правой. — Откуда ты столько знаешь о мерах предосторожности? — Чимин поворачивает голову, и дыхание его лижет чонову скулу. Они оказались в таком положении не специально, но расстояния между ними нет никакого. Грудь к спине, бёдра к бёдрам. Смущает ли это Пака? Чонгуку приятно полагать, что да. — Я думал, ты только шмалять умеешь. — Ну, я служил, — Чон умышленно не замечает обращённое к нему лицо и надёжнее устраивает пушку в чужих руках. — Хотел даже стать офицером одно время. — И что помешало? — Нужда в бабках, — откровенничать он сегодня не собирался, поэтому переносит чиминово внимание с себя на импровизированное занятие. — Сейчас нам нужно снять с предохранителя, — делает щелчок сбоку. — И отодвинуть затвор, — инструктор пока выполняет это действие самостоятельно, отчего патрон досылается в патронник, и взводится курок. Командует поднять пушку перед собой и вытянуть руки в локтях. Чимин в такой позе может претендовать на роль в гей-адаптации фильма «Ангелы Чарли». — Когда целишься, тебе важно увидеть мушку, — показывает на деталь у дула, — и целик, — прорезь над курком, — вместе. Они должны соприкоснуться у тебя перед глазом. Мушка должна стоять прямо посередине. Ученик прищуривает один глаз, пытаясь увидеть описанное. На вопрос «Видишь?» отвечает кивком и опять надувает губы — похоже, подошёл к делу со всей ответственностью. — Направь их слегка под мишень и держи их ровными. Не целься слишком долго, иначе у тебя будут трястись руки. — Чонгук наблюдает за усиленными потугами поймать необходимую точку. — Готов? Чимин кивает, но дрожит. И руки его дрожат. — Нет, опусти пистолет и отдышись. Покорней щенка не найти. Пак следует всем инструкциям, словно пытается угодить. Грешно предположить другие ситуации, в которых он такой. — В порядке? — Да. — Целься ещё раз и плавно нажимай на спуск. Огонь. Видимо, кто-то нуждается в определении слова «плавно». Но пуля влетает в дерево, а не пропадает в чаще — что уже неплохо. Гильза звонко отлетает, падая на землю. — Хорошо. — Я молодец? — Отдохни и пробуй ещё. Чон от духоты сбрасывает маску, а после опускает руки на чужие бока, якобы зафиксировать корпус (в армии, конечно же, так никто не делал — дали бы по яйцам). Нюх дразнит тот мягкий запах, встретивший его в день их знакомства. Сейчас он деликатный и очень тонкий, легко разлетается по ветру. Чонгук тянется к кремовому загривку, любопытствуя, пахнет ли так всего лишь одежда или сама кожа. Раздаётся ещё один выстрел, но Чон уже не следит. Перемещается к сгибу шеи: там пахнет ярче. — Это стиральный порошок? — шепчет он хрипло. Он не помнит, окунался ли до этого так же в чьё-либо тепло. — Что? — Чимин оборачивается, но видит только клинья бейсболки, потому что Чон уже глубоко в нём: — Ты пахнешь чистотой. И домом. Осознаёт ли Ким Намджун, как повезло ему возвращаться в облако уюта каждый день? Укрываться им, селиться в нём и ни о чём не беспокоиться. Чонгуку завидно до скрипа в зубах, он хочет в этот дом. И чтобы больше ничего не бояться и ничего не просить. Чтобы оно давало само. — Ну, ясно… — слышит он, и, раз его не отталкивают, Чонгук пропускает пальцы под мягкий кардиган, вынимая полы водолазки из-под пояса брюк. Греет руки о шёлк кожи: — От хёна так не пахнет. У тебя парфюм такой? Тело покрывается мурашками под его пальцами. Он в курсе, что холодный. — Я так не могу сосредоточиться, — Пак не в силах ничего делать, кроме как безуспешно глотать студёный воздух и часто моргать. Его окружает невидимая пороховая пыль, ею невозможно дышать. — Извини, — пальцы скользят по его коже под двумя слоями одежды. Мышцы живота вздрагивают лишь от легкого касания самыми кончиками. Пак чувствует, как приливает кровь к щекам: — Чон Чонгук. — Сконцентрируйся на мишени… — влажные губы прижимаются к шее, делая концентрацию невозможной, ведь мишень перед глазами плывёт. Пак малодушен, потому что никак не пресекает вольности. Но на этот раз страх не имеет к этому никакого отношения. Он пытается вспомнить, что там нужно поймать, прицеливаясь, и куда направить пушку, однако его последующий выстрел лишён какой-либо точности. Как и остальные пять выстрелов, что он производит с ощущением тяжести в паху. — Отличная работа! — его ментор даже не смотрит на следы от пуль в дереве. Сгибом ладони он давит Чимину на поясницу, призывая повернуться. Это нужно немедленно прекратить, но Пак привык подчиняться за сегодня. Он жмётся грудью к чужой груди, впускает крепкое бедро меж своих бёдер и смотрит на испещренные многочисленными складками губы. Происходящее нельзя интерпретировать иначе: Чонгук хочет его поцеловать. Единственное, что спасает — телефонный звонок из пакова кармана. Он развязывает тугой узел между ними, и Чимин тянется к устройству, благодаря небеса. Ведь он был так близок к предательству. — Это Намджун, он волнуется, — информирует он, возвращая пистолет ослабившему тиски юноше. — Я скажу ему, что всё в порядке, — натянуто улыбается и берёт трубку. Супруг измаялся весь, думая, что Пака убить могут, а тут всего-то небольшое сексуальное домогательство. Он трепещет, нагло обманывая Кима, что «всё хорошо», и они «возвращаются домой». Когда муж спрашивает, с каким намерением Чонгук покупал лопату, Пак по неясной причине уворачивается от ответа, обещая рассказать позже. Чон утрамбовывает засыпанную обратно землю, пока старший курлычет в трубку, что хотел бы сашими на ужин, и завершает разговор со словом «люблю» и небывалым отвращением к самому себе. Поведение Чонгука сбрасывается к заводским настройкам, что, наверное, логично, но Чимин всё ещё помнит, и ничего не понимает. Что это было, почему и как? Разбор полётов по дороге домой не проводится. В такси они молчат, уткнувшись в окна по обеим сторонам заднего сиденья. Чонгук разок говорит: «Спасибо за помощь», но на этом всё. Они быстро добираются до дома, Чимин прячет пистолет в сейфе спальни и не выходит из неё до возвращения Намджуна. Оказывается непросто объяснить мужу, что оружие необходимо им для самообороны, пусть оно и нелегальное. Спрятано же. На просьбу больше никуда с Чонгуком не идти, Пак обещает, что сведёт контакты с ним к минимуму. И обещает не только мужу. Они доедают сашими вместе и расходятся по спальням, пока Чон смотрит перед сном футбол. Чимин решает метнуть на него взгляд перед тем, как закрыть дверь. Тот не кажется чем-либо обременённым. Побаловался и забыл. Чего и следовало ожидать. Под одеялом Пак не может уснуть добрых полтора часа — то ли шум телевизора из гостиной мешает, то ли длинные пальцы, сжимающие его шею каждый раз, когда он закрывает глаза. Это ненормально. Они могли задушить его тогда. Они вторглись в его рот затем — солёные и мокрые, травмируя уголки губ. Пак думает о них и хочет их сосать. Лучше бы задушили. Он вспоминает уничтожающую силу, от которой нет спасения. Он вспоминает власть в этих руках, вольных делать, что вздумается. Они могут убить, раздавить, сжать челюсть до боли, и они могут ласкать под одеждой, скользить по животу и груди. Поистине всемогущи — эти руки. Пака завораживает сплетение мощи, грубости и нежности в хриплом шёпоте, рваном дыхании, требовательных объятьях. Это чрезмерно нездоровая история. Пак болен, если у него встаёт от этих воспоминаний, и ему нельзя трогать себя. Нельзя поощрять эту болезнь. Он одёргивает собственную руку, что тянулась сжать через пижамные штаны там, где твёрдо, горячо и влажно. Но если он не сделает этого — промучается до рассвета. Он терзает себя, сжимая меж бёдер подушку, жмурясь и кусая пальцы, что в его голове принадлежат другому. Это всё гормоны, ничего более. Просто нужно дать телу, что оно хочет. Подкормленное либидо уйдёт опять в небытие и оставит его в покое. Он выходит из комнаты. Звуки от телевизора ещё доносятся, но матч должен был закончиться давно. Босыми ногами Пак делает небольшие шажочки вглубь гостиной. Чонгук сопит на диване, с пультом в руке — как и предполагалось. Чимин осторожно вытягивает пульт из длинных пальцев, чтобы вырубить неумолкаемого спортивного комментатора. У Чона проблемы с перегородкой, видимо. Он не дышит носом, когда спит, и с открытым ртом да сплющенными щеками выглядит максимально невинно. Какая ловушка! Пак в гневе выключает телевизор и немедленно покидает гостиную. Под дверь второй спальни проскальзывает свет от горящих светильников. Он бесшумно нажимает на ручку двери, подглядывая: — Не спишь? Ким Намджун, у которого волосинка к волосинке лежит идеально, даже когда он в кровати, устроился с книгой. Красивый и благородный, в этих очках для чтения он будто преподаватель из грязных фантазий. — Нет, — тот направляет взор на ночного посетителя, даря ему сокрушительную улыбку с ямочками на щеках. — Что-то случилось? — Нет, просто хочу к тебе, — Пак закрывает за собой, надеясь, что Тоффи не решит к ним наведаться в неподходящий момент. По пути он снимает лонгслив с идиотским, ничуть не настраивающим на романтический лад принтом с мышонком Джерри. И как только он от него избавляется, то замечает в глазах супруга пробуждающийся задор. Интересно, что сверкнёт в них, когда он стянет с себя ещё и не менее идиотские штаны из того же комплекта? — Ты так меня совсем избалуешь, — заключает Ким, когда младший седлает его. Ловко он улавливает настрой супруга и проявляет превосходную покладистость, положив книгу и очки на тумбочку, чтобы сжать чужие ягодицы. Умён во всём. — Что читаешь? — Чимин ёрзает верхом на мужчине, обвив его шею так, чтобы соприкоснуться носами. — Гомеровский гимн. — И о чём же он? — не дожидаясь ответа, он целует мужа развязно и мокро. Широко открывает рот, чтобы поиграться языками, и коротко стонет в поцелуй. От мужа веет стойким кипарисом с обволакивающей бархатистостью кашемира. В этот аромат нестрашно падать, потому что там мягко, и всегда будет обо что опереться. — О похищении Персефоны, — Намджун горячо и бережно осыпает ключицы поцелуями. Пак погружает пальцы в тёмный шоколад волос, позволяя использовать себя как игрушку: — Расскажи мне. Слышен короткий смешок, тёплым паром обдавший яремную впадину. Ким подаётся вперед, укладывая любовника на постель, дабы основательно исследовать его тело. — Там повествуется о том, что Аиду было одиноко в подземелье, и он очень хотел найти спутницу, с кем мог бы разделить трон, — костяшками пальцев он ведёт по обнажённой чиминовой коже — так невесомо, что еле ощущается. Пак в ответ на дразнящие прикосновения выгибается в пояснице, требуя большего. — Как-то раз он посетил верхний мир и увидел дочь Зевса и Деметры, Кору, которая пленила его своей красотой. После Аид попросил Зевса отдать её ему в жёны. Зевс понимал, что его дочь не может жить без солнца, поэтому он не согласился, но и не отказал брату, — Намджун явно упивается своим занятием. Он познаёт чиминово тело как предмет искусства, дотрагиваясь пальцами и губами, и в то же время пересказывает одно из произведений античных времен, которыми всегда наслаждается. — Тот счёл такой ответ за одобрение и однажды, когда Кора собирала на лугу цветы, перед ней из глубин земли явился Аид и забрал её к себе. Он женился на ней против её воли и нарёк Персефоной. Деметра была в ярости, что её любимую дочь похитили, и потребовала вернуть её, — Чимин сгибает ноги в коленях, чтобы муж мог прочертить языком мокрую дорожку по внутренней стороне бёдер. — Но перед тем, как отпустить Персефону, Аид попросил её съесть несколько гранатовых зерен. Позже выяснилось, что это связало её с подземным миром, и теперь она была вынуждена ежегодно возвращаться туда к мужу. — А она полюбила Аида потом? — вопрошает Пак после того, как мужчина вновь поднимается к нему, не обделив вниманием ни единый миллиметр его кожи. — У Гомера об этом не говорится, — нависший над ним супруг выглядит одухотворённо, но с каждой секундой Чимину сложнее прислушиваться к его рассуждениям. — Трудно представить, что она могла полюбить того, кто похитил её и обманом женился. Но по многим источникам, Аид глубоко уважал Персефону и очень ею восхищался и дорожил. Пак накрывает полные губы поцелуем, этим давая понять, что сейчас они нужны не для монологов. Он крутит тазом в попытке удовлетворить льющееся через край возбуждение. Выдыхает в чужие губы: — ¿Ya estás duro? — Claro que sí. — с жаром отвечает Намджун, после чего оказывается намертво заключённым между бёдер, скрепившихся на его спине. — ¡Fóllame! — Пак вкушает губы как мёд, спуская трусы под ягодицы. Затем тянется к пижамным штанам мужа и спешит избавить его от них тоже. Он сразу чувствует эрекцию супруга, что шлёпает его по мошонке. Ему не терпится впустить твёрдый ствол в себя и почувствовать, как он заполняет его без остатка. Делает его наконец полноценным. — Где у нас смазка? — Ким обводит взглядом комнату, но того, что ему нужно, в обозримом пространстве нет. Искать тюбик нет времени. — Используй слюну. Чимину правда всё равно, будет ему больно или нет. Он тащит чужие пальцы в рот и сосёт их неистово, языком проходя по каждой фаланге и покрывая их своей слюной. Вторую намджунову руку он подводит к своему горлу, чтобы она сжала его до невозможности дышать. Старший смазывает влажным указательным кольцо мышц перед тем, как войти им, но этого ничтожно мало. — Просто войди в меня. Прошу тебя! — Солнце, нам нужно растянуть тебя, — возражает Ким, что необъяснимо приводит в ярость. Пак накрывает ладонью его плоть и направляет на действительно тугой вход, выплёвывая: — Что ж ты такой бестолковый? На что партнёр внезапно отстраняется, заглядывая строго в глаза. Пак осознаёт свою оплошность тут же. Задевать чью-либо мужественность в момент её проявления — не самая мудрая тактика. Виновато он гладит каштановый затылок и целует в щёку с шёпотом: — Извини, я просто хочу поскорее это сделать. — Поскорее? — повторяет муж, от которого не к месту начинает исходить резко негативная энергия. На ранее ясное расслабленное лицо вдруг падает тень обиды и раздражения. — Куда ты спешишь? К себе в комнату? — на это Чимин не находится, что ответить, поэтому безмолвно извиняется взглядом. В одночасье ситуация выходит из-под контроля. Пак теряет всё, когда Ким слезает с него, натягивая обратно штаны. — Я, честно, перестал тебя понимать, Чимин. Мы можем сейчас поговорить? — О чём ты хочешь сейчас поговорить? — Ким наблюдает, как его неудовлетворённый возлюбленный позорно надевает трусы и садится себе на пятки. У обоих до сих пор стоит — близости не было так долго, что тело не успокоится даже в процессе предстоящей ссоры. Однако от колючего высказывания стало так больно, что низменное уходит на второй план: — О том, как ты ведёшь себя в последнее время. — Серьёзно? Я пришёл к тебе заняться сексом, а ты решил меня отчитать? — Пак ощутимо на взводе. Чёрт знает, какая муха его укусила. Ещё вчера ему было достаточно секунду подержаться за руки, а сегодня он изнемогает от похоти. — А ты рассчитывал, что мы спокойно продолжим после того, как ты назвал меня бестолковым? — No seas pesado, Намджун. Старший разводит руками, наткнувшись на тотальное нежелание разрешать проблему. Что ж, ничего больше не остаётся, кроме как сказать: — Окей, извини. Во всяком случае, я потерял всякое желание делать это сейчас. Попробуем завтра. Он отворачивается и берёт с тумбочки книгу. Разумеется, в таком состоянии он и строчки понять не сможет, но разговаривать с капризным парнем сейчас бесполезно. — Мы даже поссориться нормально не можем, — бурчит тот. У Намджуна не хватает выносливости, он захлопывает книгу устало: — Чимин, что ты хочешь? Ты сказал, что ты пришёл только за сексом, а говорить ты отказался. Лицо Пака, как и «Крик» Мунка, можно трактовать по-разному, но истинного значения не постичь. Поэтому остаётся лишь играть в зрительную перестрелку, пока младший не расколется сам: — Я злюсь! — заявляет тот в результате. — На что? — Я не знаю. — Мы договаривались всегда говорить друг другу, если что-то пойдёт не так, — ощущение, будто Ким ведёт беседу с проблемным подростком. При этом он терпелив и тактичен, словно сотрудник органов опеки или школьный психолог. — Что тебя беспокоит? Чонгук? — Нет! — Чимин почти вскрикивает от удивления, а муж молчит в ожидании адекватного и семантически полного ответа. На это уходит некоторое время, за которое Пак вздыхает и меняет позу: обнимает колени, опуская взгляд: — Я злюсь на себя. — За что ты злишься на себя? — За то, что я несчастен, — выдаёт сходу, даже и секунды не подумав. Теперь мы беседуем с чиминовым подсознанием. Что-то разбивается в Намджуне при получении этой информации — второй раз за неделю. Поразительно, как долго он находился в неведении. Взор любимого нельзя понять, он всячески его прячет, будто ему стыдно, хотя здесь Ким должен постыдиться, что слепо отрицал маячащее перед глазами. — Ты никогда не говорил мне, что ты несчастен. — Потому что я не понимал, почему я должен быть несчастен. — А теперь понимаешь? — Нет. — Ты несчастен из-за, — нестерпимо страшно произносить это. Он боится боли и трещин в сердце, но мужается: — меня? В какой-то момент Ким замечает, что и сам перестал смотреть на собеседника, вместо этого уставившись на ряд из трёх мини-постеров над кроватью: «Рок-н-рольщика», «Космической одиссеи 2001 года» и «Олдбоя». В своё время они долго спорили, к каким именно фильмам повесить постеры, в итоге выбрали по одному любимому от каждого и один — понравившийся обоим. К слову, тогда Пак тоже обозвал мужа pesado, поскольку тот посчитал выбор «Рок-н-рольщика» тривиальным. Теперь на эту стену они смотрят лишь изредка. — С чего бы? — Ты мне скажи, с чего. — Ты никогда не делал мне зла, — уверяет Пак. — Наоборот. Ты потрясающий. Всё, о чём я только мечтал, — поначалу реплике этой не хочется верить: уж слишком она мелодраматична. Но Ким мельком глядит на потухшие глаза, и видит в них смятение. Чимин и правда не понимает самого себя. — Но ты несчастен. — Я не знаю, может, я и не несчастен. Может, это просто осень на меня повлияла. Может, я накрутил себе проблем. — Может, ты больше не любишь меня? — Намджун гонится за собой в попытке навредить — иначе его стремление услышать безобразную правду никак не объяснишь. Неизвестно, что он будет делать с ней опосля, но сейчас он хочет знать, ведь его измотала неопределённость, бесконечные предположения и попытки разгадать причины изменений в их жизни. И подвешенное состояние, предчувствие беды ему тоже опостылели. — Почему ты решил, что дело в тебе? — Потому что ты отстранился от меня. Мы почти не разговаривали до появления Чонгука. — Я же объяснял, что у меня… — Брехня, Чимин! — перебивает мужа Ким. Он знает, что будет сказано. — Не загоняй мне про усталость от общения с людьми. Я в курсе, что ты давно ничего не пишешь и целыми днями валяешься в кровати. Ты почти ни с кем не контактировал, — Чимин слушает его, приоткрыв пухлый рот. Намджун бы впился в него, если бы поцелуям было подвластно забирать печаль. — Попробуй быть честным с собой. Ты несчастен, потому что ты со мной? — Я не знаю. — Но ты должен знать, что ты чувствуешь ко мне. — Я чувствую, — вне сомнения: это самый долгий и тяжелый разговор в жизни Намджуна. И, судя по отчётливо визуализирующимся душевным метаниям Чимина, — и в его тоже. — Прости меня, просто сейчас я чувствую к тебе… — Ненависть, отвращение, обиду? — помогает Ким. — Безразличие. Вот и оно. Он ведь этого и добивался. Этого и ожидал. — Вау, хорошо. Но почему это бьёт по нему гигантской ногой в грудь, с разбегу и так сильно? — Это только поверхностное ощущение, Намджун. — Чимин поднимает на него глаза, и буквально за считанные секунды в них накапливается влага. Но он храбро сдерживает их, тараторя: — Скорее всего, мне надоело однообразие или что-то в этом роде, я заскучал… это пройдёт, — он наклоняется, чтобы взять Намджуна за руку. Уже холодный весь, потому что сидел полуголый всё это время и говорил о чувствах. — Я уверен, что на самом деле я люблю тебя. Я не могу не любить. Существуют три основные реакции на критические ситуации: бороться, бежать, замереть. Намджуну досталась самая паскудная из них: он замирает. В голове ни идеи, как себя вести, и что говорить. Мозг не работает в принципе, и всё услышанное после «Безразличие» проходит фактически мимо его ушей. Неизвестно, какое время он находится вдали от реальности, но когда приходит в себя, говорит: — Ты не должен оправдываться за то, что чувствуешь. — Я не оправдываюсь. — Ты правильно сделал, что признался. Спасибо тебе. Ещё одно паскудное его качество — улыбаться, когда он унижен. Он не ругается, не отстаивает свои чувства, он слишком горд, чтобы показаться уязвлённым. Даже когда ему отказали в визе в США, он не спросил почему, не стал возмущаться сумме госпошлины, что ему пришлось выплатить перед интервью. Он улыбнулся, сказал: «Спасибо, до свидания», хоть и благодарить было не за что. — Почему ты остаёшься таким идеально обходительным после того, как я тебя ранил? — Ты не ранил меня, — ранил. — Я расстроен, но это не страшно, — страшно. — Мне просто надо подумать, что мне сделать, чтобы тебе стало лучше. — Хочешь, чтобы я оставил тебя сейчас? — Чимин, непонятно, почему продолжает сплетать свои пальцы с его. Разве это что-то исправит? — Ты можешь спать здесь, если хочешь, — Ким убирает руку небрежно и берёт свою книгу вновь. — Я дочитаю и тоже лягу. — Хорошо, — младший спускается, чтобы подобрать пижаму с пола и надеть её. Буквы на рандомно открытой странице размываются у Намджуна перед глазами. Очки проблему не решают. — Хотя, знаешь… — молвит он только, и Пак немедля отчеканивает: — Без проблем, я уйду. — Спасибо. Спокойной ночи. — Спокойной ночи. Дверь закрывается за тонкой фигурой. Это позволяет отбросить проклятую книгу в сторону и зажмуриться, выжимая из глаз застилавшие их слёзы.