Almas Arañadas

«Vale, pido muchas disculpas, pero llego muy tarde». Сесилия получает сообщение от потенциального тиндер-дейта спустя десять минут пребывания в кофейне. Бариста напротив периодически поглядывает на неё, как ей кажется, негодуя, поскольку она заняла столик, ничего не заказав. Неловко будет уходить теперь. Приподнявшись, она печатает: «Bueno, pues en otra ocasión», затем садится вновь в ожидании ответа. Парень пишет: «Estaré allí a la 1:10». Это через сорок минут. Она встаёт на этот раз решительно, заказывает мятный моккачино с собой, и пока его готовят, отвечает собеседнику: «No puedo sentarme aquí tanto tiempo, lo siento. Me voy». Выходит из кафе она величавой поступью. Если мужчина таким образом намеревался прощупать её границы, набить себе цену или применить классическую мужскую манипуляцию, то он с позором провалился. Садясь в метро, она читает его ответ: «Es triste, de nuevo me disculpo», после чего покидает чат с твёрдой уверенностью, что более никогда его не откроет. Предварительно она делает снимок экрана и делится с Чимином, на что друг отвечает: «Yass queen!». Оба соглашаются, что опаздывать на свидание — безответственно и неуважительно, а Сесилия наконец научилась ценить себя и своё время. По дороге в фитнес клуб она вспоминает недавний разбор нумерологом её матрицы судьбы и кармического хвоста. Она до сих пор не уверена, что это истина в последней инстанции, но в новой информации присутствует некая логика. В прошлой жизни она была человеком выдающимся, оттого чрезмерно возгордилась собой и унижала других. Теперь перед ней стоит задача исцелиться от гордыни, обрести адекватную самооценку и научиться проявлять уважение к окружающим. Поэтому ей приходится сталкиваться со всевозможными издательствами в свою сторону, обладая при этом красотой, умом, харизмой. То, сколько раз её обижали мужчины, заставило её подумать, что она была кем-то наподобие Хадида в прошлой жизни. Изводила влюблённых в неё людей, дабы потешить самолюбие. К слову, в первую встречу с Хадидом она ждала минут двадцать. Когда он в конце концов появился, ей не удалось на него рассердиться: он сразу сунул ей в руку плитку шоколада в качестве извинения. В тот же вечер он сказал: «у тебя очень красивые глаза» и «ты же знала, что у тебя свидание, почему не удалила усики?» в одном предложении. Перед второй встречей она уничтожила всю растительность на лице ниже ресниц, а он за полчаса написал, что не явится из-за поломки автомобиля. Тогда она не поверила, а сейчас убеждена в его лжи. Карма кармой, но такого отношения к себе она больше не допустит: уж слишком тяжкий урон наносится её достоинству. При появлении малейшей ассоциации новой пассии с горе-бывшим она будет уходить как сегодня. Крутя педали на велотренажёре, она отмечает, что никогда не выказывала перед Хадидом возмущения, что он в ней порождал. Он не предоставлял ей возможности, а она трусила быть ему неугодной. В результате всякое неудовольствие её выражалось в форме язвительных шуток, походивших скорее на флирт. Какая же дура. Она спускала ему всё с рук, оттого он и упивался безнаказанностью. Стиснув зубы, Сесилия ускоряется, пока не окаменеют икры. Никакой симпатии и нежности к этому мужчине в её сердце не осталось, лишь презрение и ужас. Ужас от понимания, что такой религиозный человек, ежедневно цитирующий в микроблоге мудрые изречения о нравственности и морали, осознанно причинял ей боль с помощью всевозможных тактик соблазнения. Следующее происходит с быстротой молнии. Она находит его номер (хоть и предусмотрительно удалила его со всех мессенджеров) на одном из отправленных друзьям скриншотов. Вводит его, сохраняет и, открыв переписку, барабанит по клавишам: «Hola». Отправляет без промедления, не давая себе шанса усомниться в действиях. Назад дороги нет, она продолжает: «Encontré tu número porque necesito decirte algo». Хадид с чуждой ему скоростью открывает сообщение и отвечает: «Escucho, Ci». Сколько фальшивой ласковости в этом обращении. Ранее он её так не называл. Она и догадываться не могла, что сердце умеет так биться. Наверное, таков пульс у пассажиров падающего самолёта или у самоубийц за секунду до выстрела в висок. Тем не менее она печатает наскоро, пренебрегая пунктуационными и орфографическими правилами. Не время и не место впечатлять кого-то навыками правописания. «Que reces a tu dios no compensa lo cabrón que has sido, manipulando a las chicas, sus sentimientos por diversión. Sólo creo que se te va a devolver por triplicado, si no en esta vida, en la siguiente». Она перечитывает написанное после отправки, приходя к выводу, что здесь мало непосредственной ярости, к которой призывал её Альваро. Не хватает смачных оскорблений и нецензурной лексики. «Y quiero que sepas que eres un gilipollas e hijoputa», — добавляет она. Нужно что-то ещё. «¡Y que te jodan!». Идеально. «Chao». Хадид что-то тем временем печатает, но его реакция интересна меньше всего. Может быть, он посмеётся, может быть, уйдёт в себя — его проблемы. Здесь она думает первостепенно о себе и о закрытии гештальта. «Chao», — выдает он, видимо, отказавшись от привычного остроумия. Большего и не надо. — ¡Cecilia! — она слышит своё имя сквозь музыку в старых измождённых эйрподсах. Поворачивает голову и видит Ким Намджуна. Вот это плечи! Вот это грудь! Девушка ахает, убирая телефон в карман. Произносит имя старого знакомого и встаёт с седла, чтобы обнять его. Похлопывая его по спине, она тут же испытывает непреодолимое желание принять душ. Они, конечно, оба потные и дурно пахнут но Намджун — больше. На его растянутой серой майке огромные влажные пятна спереди и сзади, но, боже милостивый, как он подкачан! Они не виделись примерно год. С тех пор, как брак мужчины распался, их общение постепенно сошло на нет. По-другому и быть не могло: выбирая между лучшим другом и его мужем, она, без сомнения, предпочтёт первого, хоть и второму всегда симпатизировала. Зато теперь она становится свидетелем заметного преображения. Видно, мужчина воспользовался её наставлением по борьбе с деструктивным трудоголизмом. — ¡Eres un guapetón! — восклицает она. Он смущённо улыбается и благодарит, вытирая полотенцем шею. От движения его рук напрягаются бицепсы, и Сесилия не в силах отвести взгляд. Она в шутку вопрошает, точно ли Ким гей, ибо она знает девушку, которая была бы не против сходить с ним на свидание. Мужчина смеётся громко, запрокинув голову, а после извиняется, потому что уже ходит на свидания кое с кем, да и нужен ли этой девушке мужчина, которого она будет ревновать к представителям обоих полов? — Te das mucha importancia, pero vale, — они хохочут в унисон, а Сесилия вместе с тем мысленно выстраивает стратегию, с помощью которой сможет выудить у мужчины как можно больше сведений об этом «кое-ком» и передать их Чимину. — ¿Cuánto hace que saléis? — спрашивает она непринуждённым тоном. — Tres meses, — признаётся Ким. Он скупится на информацию небезосновательно: понимает, что Паку всё станет известно сразу же, как приятели разойдутся по раздевалкам. Однако на вопросы девушки, пусть и сжато, но отвечает. Так Сесилия узнаёт, что новая пассия Намджуна — стажёр в его компании. На молоденьких потянуло. Что ж, этих вводных достаточно, остальное она выяснит сама с помощью Интернета. — Me alegro. Te mereces al mejor chico, — произносит она без какого-либо лукавства. Неудивительно, что он уже в отношениях: такие мужчины, как Ким Намджун, в одиночестве не задерживаются. Легонько она проводит рукой по его плечу, дабы проявить одобрение, а заодно — почувствовать крепость мускулов. — Pero si las cosas no funcionan con los chicos, avísame. Намджун усмехается вновь, его искреннюю улыбку и огонёк в глазах приятно созерцать. Нынешний портрет абсолютно полярен тому, что она по случайности застала год назад. — De acuerdo. ¿Y tú, qué te cuentas? — Como siempre. Estoy pensando en borrar Tinder y ser una soltera consciente. — ¿Es un nuevo género? — шутит он. — No, es un hombre que eligió vivir sin pareja. No quiero buscar a nadie más. — ¿Segura que dejaste ir a ese imbécil? Она проверяет завибрировавший телефон. На экране как нельзя кстати появляется новое сообщение от мужчины, который всё же не сдержал комментариев: «Agradezco que se te ocurren cosas buenas sobre mi. ¿Ya estas mejor?». Удивительно. Даже облитый грязью с ног до головы он умудряется ёрничать, оставаясь в маске любезного обольстителя. Она бы покрыла его матом в очередной раз, но выбирает заблокировать его номер, обделив вопрос вниманием. Возвращается к собеседнику: — Segura al cien por cien. ¿Y tú dejaste ir a Jimin? Красивые ямочки сглаживаются на его щеках. Взгляд тускнеет, но не гаснет окончательно. Он сжимает губы, кивая: — Tenía que hacerlo. Насколько печально бы ни звучал такой ответ, Ким не выглядит нуждающимся в ободряющих словах и притчах, поэтому Сесилия с радостью пропускает эту процедуру. Только любопытствует малость: — Su libro sale hoy, por cierto. ¿Sabes? — No. ¿De qué trata? — De vosotros. Чимину доставляют роскошный букет из белых лилий в крупной шляпной коробке и без какой-либо записки. На вопрос, кто отправитель, молодой миловидный курьер пожимает плечами и вскоре уходит. Пак роется в композиции несколько раз с целью найти нечто вроде послания, но безуспешно. Он слишком ограничен во времени, чтобы проводить тщательное расследование, поэтому оставляет букет на кухне, которая за считанные минуты наполняется томным цветочным ароматом, а сам приступает к сборам на презентацию. Любопытная Тоффи запрыгивает на стол, намереваясь послушать насыщенный запах в непосредственной близости. Обильная пыльца раздражает дыхательные пути, отчего пушистый исследователь чихает и усиленно чешет лапой испачканный носик. Чимин в умилении вытирает её мордочку большим пальцем и целует питомца в лоб. Перед выходом из дома он также посылает воздушный поцелуй отражению в зеркале. Пак видится себе до безумия красивым в серых с мятным оттенком пиджаке да классических брюках, в тонкой коричневой водолазке и с чёрным от природы цветом волос. Он увлёкся их уходом в последнее время, используя маску с аргановым маслом, розмариновую воду, несмываемую шёлковую сыворотку и кератиновый спрей.  — Ты умница, — говорит он себе. — Красивый и талантливый. И сегодня всё пройдёт отлично. Я есть у тебя. В библиотеке он впервые видит масштабный стенд с обложкой своей книги. Портрет трёх мужчин снова надолго закрепляет на себе взор писателя. Вопреки критике Сесилии, ему действительно нравится этот арт. Правда, поначалу он опасался изображать персонажей полуобнажёнными, ведь это психологическая драма, а не порнография. Однако по-другому образ, заключённый в названии Almas Arañadas, никак не обыграть. Он отказывает себе в желании провести пальцем по неровным краям царапин на их телах. В широком разрешении они ещё заметнее. Он волнуется перед началом, ведь уже более двух лет не издавал ничего нового, но живо втягивается и адаптируется под среду. В один момент вовсе выходит за рамки вопросов читателей и тараторит в возбуждении. Коротко беседует с каждым подошедшим во время автограф-сессии и завершает мероприятие чрезмерно гордым за себя. Гости постепенно расходятся, а Пак задерживается в библиотеке, чтобы вновь полюбоваться многочисленными экземплярами новой книги. Какими бы ни оказались отзывы, он счастлив, что его детище увидело свет. Он вложил в произведение немало занимательных наблюдений и собственно сделанных открытий, которые кому-то, возможно, не будут новы. А для него они драгоценны, и каждая строка на белоснежных страницах на вес золота. С упоением он напоследок гладит приятную наощупь обложку и, закинув сумку поперёк груди, неспешно движется к выходу. Наслаждаясь запахом ветхой бумаги, он с благодарностью обнимает взглядом мраморные колонны, статуи-слепки с работ Микеланджело и произведений античной скульптуры, высокие деревянные стеллажи, среди которых случайным образом замечает знакомые черты лица. Резко останавливается. Показалось? Нет. Не может у него быть никаких галлюцинаций. Хоть он и не самый психологически здоровый в мире человек, шизофренией он точно не страдает. Осторожно, почти на цыпочках он приближается к месту, где увидел. В узком пространстве между двух стеллажей стоит мужчина с короткой стрижкой в чёрной толстовке на молнии, из-под которой видна белая майка, в объёмных потёртых джинсах и кедах. Услышав шаги, он нервно отворачивается и приближает к лицу раскрытую книгу. — Чонгук? — шепчет Пак испуганно. Парень не реагирует. Чимин ощущает физическую потребность закричать. Это он. — Чонгук, — повторяет, подойдя настолько близко, что юноше теперь некуда деться. Мягко опустив книгу в чужих руках, он видит лицо, что узнал сразу. Охает: — Боже! — улыбается и задыхается, прикрыв рукою рот. Он так счастлив видеть мрак круглых глаз, нежность сурово сжатых губ, что едва подавляет порыв упасть в объятья, которые даже не открылись для него. Чонгук предстаёт перед ним собеседником несловоохотливым и ленивым. Молча изучает лицо напротив сперва, пока Чимин резюмирует: с новой стрижкой младший выглядит моложе, чем год назад. — Привет, Чимин, — произносит тот наконец. Велюр его голоса поджигает крылья бабочкам в паковом животе. Они горят ярко, но не сгорают. Пламя внутри распространяется на близлежащие органы, пока Чимин собирает силы в кулак, чтобы сказать хоть что-то. — Что ты здесь делаешь? Я… я думал, ты уехал, — заикается в итоге. — В моём положении далеко не уедешь, — юноша бархатно усмехается. Вид обнажившихся зубов, напоминающих кроличьи, кажется Чимину родным до боли в груди.  — В каком смысле? — тот факт, что он в состоянии складывать слова в предложения, переживая небывалое потрясение, самое настоящее чудо. Чон демонстрирует неверие: — А ты разве не знаешь? Пак хмурится, предвещая, что морщина между бровей уже никогда не разгладится без уколов ботокса: — Не знаю что? — Что меня приговорили к исправительным работам. — А? Кажется, будто целый эпизод из жизни вырван из памяти. Чимин не может связать одно с другим, решительное непонимание вызывает тяжесть в голове и болезненную пульсацию в ушах. Младший, видя его замешательство, великодушно поясняет:  — Это же ты направил на меня полицию. Вот только клубок не распутывается, пустоты логическими филлерами не заполняются. Чимин продолжает не понимать: — Что ты несёшь? Я сказал им, что не знаю тебя. — Тем не менее они заявились ко мне сразу после твоего ухода, — Чонгук категоричен, далёк и свиреп. Его пренебрежение паковыми доводами пробуждает в последнем отчаяние. Здесь нельзя повышать голос, но он кричит: — Я ничего не делал, клянусь, Чонгук! Я бы ни за что так не поступил! Такая выходка немедля привлекает внимание подошедшей к ним работницы библиотеки. Она просит мужчин сбавить тон достаточно строго, чтобы после её ухода Чимин перешёл на шёпот: — Должно быть, тот инспектор следовал за мной. Чон не выглядит хоть на толику заинтересованным. Мотает головой, избегая зрительного контакта, и спешит закончить разговор: — Это теперь неважно. Мне надо идти, — только он делает шаг, Чимин в панике бросает: — Почему ты никак со мной не связался? Мы бы придумали что-нибудь. Он не может позволить юноше вот так уйти. Он требует терпеливых и доходчивых объяснений, он требует объятий. — Ты уже придумал, Чиминни. Ты ушёл от меня. В его скупой улыбке есть снисхождение и разочарование. Чонгук глубоко оскорблён, и немудрено. Их прощание не было лишено драматизма, и оба вышли за рамки дозволенного. Но точка не поставлена, а Пак, видя отдаляющегося любовника, понимает, что не готов её ставить и спустя год. — Ты должен понимать, я не мог пойти за тобой, особенно после того, как ты применил тогда силу. Альваро однажды ненавязчиво намекнул, что образ Чонгука имеет некое сходство с описанием чиминова отца. В этом есть доля правды: не секрет, что наряду с неумолимой притягательностью Чон обладает душком неминуемой опасности. Пак почти всегда боялся.  — Я не собирался делать что-то, чего ты не хотел. А тебе всё тогда явно нравилось.  Чимин представляться жертвой не намерен: он потерял себя на миг в заключении могущественных рук, и не исключено, что нахождение там доставляло ноющее жуткое, но удовольствие. Как бы то ни было, он уверен: если бы его безволием воспользовались и довели дело до конца, от ощущения измызганности ему бы вовек невозможно было отмыться.  — Не тебе решать, нравилось ли мне. Я сказал «нет».  — Хорошо. Пожалуйста, прости меня за это. Такого больше не повторится.  — Я искал тебя, — заверяет он в надежде, что признание остановит Чонгука. — Приходил к тебе, звонил, стучался, но никто не открывал. На работе тебя тоже не было. Я думал, ты уехал. — Видимо, в тот момент я был в следственном изоляторе. Серьёзность его положения Чимину ещё предстоит осознать. Он качает головой сокрушённо, но не прекращает восхищаться красотой овального лица, не выражающего эмоций. — Как так получилось? — Ну, как. Меня забрали. Этот пацан меня узнал, да меня и на камерах клуба было видно. — А Сесилия? — Я сказал, что мы только познакомились в тот вечер. С тех пор мы не виделись, и у меня нет её данных. Новые факты никак не утрамбовываются в голове. Пак отваживается пригласить знакомого в более располагающее для разговора место, но тот сходу пресекает эту попытку будто бы заранее подготовленным ответом: — У меня нет на это времени. — Зачем ты тогда пришёл сюда, если не хочешь со мной говорить? — Я не за тобой пришёл. — А зачем? Парень машет книгой в руке. Отвлечённый неожиданной встречей, Чимин и не заметил, что гость из недалёкого прошлого читает именно его произведение. — За этой книгой. Парень на обложке уж больно на меня похож. — Ты уже можешь читать на испанском? — Учусь. Пришло ли время обольщаться? Чонгук бы не пришёл сюда, не зная о презентации. Что бы он ни говорил, он хотел увидеть старшего. Отрицать очевидное сейчас сродни клоунаде. — Хотя бы в этой книге я хороший парень? — его спонтанный интерес обнадёживает. Чимин давится воздухом, возбуждённо теребя ремешок сумки. Он буквально час назад участвовал в обсуждении собственного романа, но, оказавшись перед прототипом одного из персонажей, забывает всё вплоть до сюжета.  — В ней нет хороших и плохих, — молвит он, собравшись с мыслями. Под изучающим взглядом парня он представляется себе догола раздетым. — В ней все со своими травмами и ранами. Но ты точно не хуже других. — А в конце они исцеляются? Неведомо, каким образом дистанция между ними сокращается. Чимин становится храбрее, приметив это. Разрешает себе низкий игривый тон, тёплый обожающий взор: — Нет, потому что неизвестно, сколько займёт исцеление. Но выявление проблемы — уже начало исцеления, правда?  Чонгук сохраняет напускное равнодушие: задумчиво отворачивает голову, покачивается на месте безмятежно. — Не знаю, я уже исцелился. — Неужели? — А ты попробуй убрать столько улиц, сколько я убрал. Волей-неволей исцелишься. Пак не уверен в уместности своего короткого смешка, но он заставляет юношу напротив поднять глаза. Последний не улыбается в ответ, лишь толкается языком в щёки изнутри, не говоря ни слова. Неловкость между ними достигает наивысшей точки. Чимин не осиливает безмолвные гляделки, спрашивает: — И сколько ты ещё будешь этим заниматься?  — Ещё год. И кстати, мне уже пора туда.  В своём нетерпении уйти Чонгук во всяком случае честен. Он не оставляет собеседнику шанса, но тот упирается и находит новые темы для разговора, которые Чон невольно, но поддерживает. — Это ты прислал цветы?  — Какие цветы?  — Лилии, сегодня.  Он не шибко удивляется, даже бровью не ведёт. Пожимает плечами, как курьер утром:  — Понятия не имею, о чём ты. Наверное, это кто-то из твоих поклонников. — А ты не входишь в их число? — Уже давно нет. У меня есть девушка. Его взгляд полон жестокости во время этого заявления. Ему без сомнения интересна чиминова реакция, но тот не собирается становиться жертвой в этой беседе, поэтому мимикрирует, доблестно выдерживая удар: — Вот как! Испанка? — Румынка. Познакомились на работах. Она воровала сумки и украшения. — Какая опасная. Вы друг другу подходите. — Вполне, — Чон самодовольно кивает. Только Чимин принял утрату и научился жить один, юноша воротился, давая надежду, которой вмиг лишает снова. Не подвиг ли? Чонгук на этом не останавливается. Задумчиво возведя взор в высокий потолок с тремя антикварными люстрами, он формулирует следующее: — Знаешь, я всё-таки понял, что наша с тобой история была временным помутнением. В одночасье Чимин ощущает, как в без того искалеченном сердце пролегает глубокая трещина. Какой ещё удар его ждёт? Какое издевательство? — Я так долго был один, что начал заглядываться на парня. Но как только познакомился с ней, то понял: только девушки!  Даже для Чонгука данные слова чересчур циничны и жестоки. Пак пробует на вкус услышанное, повторяя: — Временное помутнение, значит? Это то, что он услышать боялся; то, о чём Намджун предупреждал. Он готовил себя к такому исходу с целью минимизировать боль к его наступлению. Всё без толку. Болит неимоверно. — Ты же не думал, что у нас всё было серьёзно, да? — хмыкает Чон. Пак чувствует себя глупым. — О нет. Ты правда так думал?  Но ведь он не глуп. Ему была дана причина так думать. Чимин подходит к своему затюканному, стыдливо свернувшемуся клубком ребёнку, чтобы обнять и напомнить: он имел право влюбляться и имел право верить.  — Ты сам мне так говорил, — отвечает Пак. — Я просто не видел перед собой никого другого, да и всё. Да, я немного увлёкся, но меня быстро отпустило, — юноша прочитывает монолог лёгким энергичным тоном. Отмахивается, будто рассказ идёт о сезонной простуде, симптомы которой прошли за три дня. — Слушай, мне действительно пора. А книгу я прочту.  На этот раз он вправду уходит, а Пак не ловит его и не преграждает путь. Вот только возникает нужда бросить ему в спину: — Чонгук. Младший замедляется, не поворачиваясь к окликнувшему его мужчине. Последний, пользуясь финальными мгновениями перед расставанием, проговаривает: — Может быть, тебе это уже неактуально, но, если что, я люблю тебя.  Он помнит их уговор: Пак признаётся, они съезжаются. Судя по всему, он уже давно потерял силу, но решение сообщить о чувстве в первую очередь связано с заботой Чимина о себе. Он любит и хочет быть услышанным.  Пространство замирает, пока он ждёт от Чонгука ответа. Тот глядит на него через плечо, и в глазах отражается тоска за секунду до того, как раздаётся смешок:   — Что ж, если любишь, отпусти. Чон отворачивается и делает шаг к выходу. Каков красавчик, каков молодец. Оглянешься — умрёшь, ставит он себе условие, и оно недалеко от истины. В этом реванше один выживший, и он победу уступать не станет. — Нет, Чонгук, — полный решимости голос опять не даёт ему уйти.   Он жмурится, сопротивляясь. Не смотреть назад. Не смотреть!  — Со мной нельзя так, — заявляет Чимин. Он серьёзен как всегда, но голос его неизменно сладок. Чонгук не в состоянии слушать его продолжительное время, но Пак настаивает: — Я знаю, что задел твоё эго. Я знаю, что меня не было рядом в критический для тебя момент. Мне очень жаль, так сложились обстоятельства. Но это не даёт тебе права манипулировать мной и уходить вот так, заставив меня чувствовать себя виноватым и глупым. Праведный гнев царствует в чоновой душе. Он нарушает своё же правило: оборачивается. Пусть он умрёт, но, промолчав, быстрее отравится собственной желчью.  — Неприятно, да? — цедит он. Эмоций премного, и они достигают настолько высокой температуры, что Чонгук рискует свариться заживо. Он смотрит на оппонента в упор, не замечая читателей вокруг. Во всём его мире один Пак Чимин, и тот приходит к ошеломительному выводу:  — Ты мстишь мне? — Чтобы мстить, нужно что-то чувствовать. Я ничего к тебе не чувствую, — плюёт Чонгук. На этом всё, пора бежать. Бежать и не оглядываться.  Но что делает Чимин? Почему резко срывается с места? Чон не успевает среагировать или умышленно не реагирует, когда старший подходит близко. Он любопытствует, что предпримет стройный брюнет в следующую секунду, а в следующую секунду тот обнимает его за шею и впивается в губы. Чонгук однозначно идиот, ведь он предвкушал. Он позорно стонет даже, когда пробует сладкие мягкие уста спустя год. Невероятно: одно прикосновение, и он теряет рассудок. Они возвращаются, спотыкаясь, к той точке, где сегодня встретились. Чон вжимает мужчину к стеллажу с исторической литературой. Вдыхает в полные лёгкие запах стирального порошка, хлопка, лилий. Губительное для него сочетание. Лишь вдох, и весь план проваливается в тартарары. Да и чёрт с ним. Жадно Чон лижет открытый рот, проникает внутрь — в жар и влагу. Он старается действовать беззвучно, но подхватив мужчину под бёдра, задевает несколько книг, что с грохотом падают на ковролин.  Пак похудел знатно, теперь он легче пушинки, но мышцы его упругие и подтянутые. Он выглядит великолепно и ощущается великолепно в чоновых руках. Ноги свои он скрепляет на пояснице юноши и плавится в объятиях. Как бы ни были они обижены, нежелание отстраняться друг от друга их объединяет.  Женский голос отвлекает от непреодолимого наваждения. Пожилая библиотекарь на этот раз гневается, отчего Чимина приходится отпустить. Тот просит у неё прощения и стыдливо приподнимает брови после её ухода.  Чонгук его далеко отпускать не собирается, поэтому они дышат друг другу в губы какое-то время, балансируя на тонкой грани между развратом и подобающим для библиотеки поведением.   — Когда ничего не чувствуют, так не целуются, — шепчет Пак хрипло. Чон обвивает его талию, чтобы ощутить в полной мере, чего стоил его отказ от принципов. Старший договаривает: — Ты можешь продолжать намеренно говорить мне неприятные вещи или посмотреть правде в глаза. Он использует против младшего его же оружие. Чонгук отводит назад голову, чтобы оглядеть любовника:  — Сказать тебе правду? — переспрашивает он. Бьётся об заклад, Чимин не предполагал такое услышать: — Я порезал ладони в тот вечер.  Он не то, чтобы ищет сожаления, он всего лишь хочет, чтобы бывший знал о последствиях своих решений. Чон не вкладывается эмоционально в признание, зато у Чимина чувств уйма. Красивые глаза округляются в удивлении. Парень шепчет его имя и осторожно берёт в руки его ладони. Разворачивает их. На них в подтверждение белые полосы. Наверное, самостоятельно они никогда не исчезнут. — Я так с детства не делал, — комментирует Чонгук, пока старший деликатно гладит шрамы костяшками пальцев. Щекотно. — Любимый, мне так жаль… — его слёзы — последнее, что хочется видеть сейчас. Чон не хочет проявлять милосердие. Он хочет обвинять и ненавидеть, а не стирать нежно пальцем мокрые дорожки с чужого лица. Но это зрелище вкупе с новым обращением в мгновение ока превращают его в липкий рыхлый оставленный на солнце мармелад. — Если бы ты не ушёл, этого бы не произошло, — произносит он, но удовольствия от жалобы получает ноль. Он растерял энергию злости.   — Я ушёл, потому что мне было с тобой страшно. — А сейчас? — И сейчас. Но я влюблён в тебя. И я хочу поработать над нами, чтобы у нас получилось. Чимин ластится к руке, оставляет печать поцелуя на следах от порезов. Может быть, так быстрее заживёт.  Чон Чонгук проигрывает. — Я не хотел тебя пугать, я просто не знал, как ещё…  — Добиваться своих целей?  — Добиваться тебя, — поправляет младший. Он сплетает пальцы с паковыми, в очередной раз замечая на тонком запястье серебряный браслет с полумесяцем. Он увидел сегодня тотчас, едва Чимин поднял ко рту микрофон. — Попробуй принимать во внимание желания и нежелания других людей, — предлагает тот мягко. Его губы тянутся в улыбке, и их хочется зацеловать до красноты. Он делает из Чонгука совсем ручного, и тот безвозвратно теряет власть над собой. Он точно открытая рана, не зашитая плоть. Пустить такое состояние наутёк — прямая дорога к инфекции и сепсису. Безопаснее было бы уйти, но шанс упущен.  — А если они не совпадают с моими? — он прикрывает веки, легонько дотрагиваясь до чужих губ своими. Столько нежности и сока в них. — Искать компромисс. Так делают в цивилизованном обществе. Как когда мы договорились, что я съеду, но мы будем встречаться. Это было очень зрело с твоей стороны. Он распахивает глаза и натыкается на снисходительный паков взгляд. Ощущение, словно его ласково журят, словно он один провинился. Чонгук вздыхает, вспомнив безнадёжность и обречённость их отношений: — Я устал просить твоей любви. Ты просто уходишь, когда вздумается. Я боюсь, что ты уйдёшь. Я не смогу это пережить. Он излишне откровенен, что ему аукнется когда-нибудь. Но сейчас он хочет говорить, потому что так становится легче. Он избавляется от груза переживаний моментально, как только высказывает их. Пак принимает его чувства, разглаживая ласково его бровь большим пальцем: — Ты сможешь, — шепчет он, всматриваясь в глаза. — Я не хочу уходить, я хочу быть с тобой. Но если у нас не сложится, ты сможешь это пережить. И ты сможешь полюбить кого-то другого, и тебя полюбят, потому что ты трогателен, красив, силён и прекрасно танцуешь под Limp Bizkit. Ты заслуживаешь любви. Чимин умело орудует ораторским искусством. Как многочисленны его навыки. Чонгук внимает его словам, становясь слабым и крохотным. Не находится, что сказать, кроме как «спасибо». — С той девушкой у тебя правда всё серьезно? — интересуется Пак невзначай, но будто бы уже знает ответ. Чон отводит взгляд: — Не знаю, мы с ней об этом не говорили.  — Может, её вообще нет? — старший улыбается. После драки кулаками не машут, поэтому Чонгук бросает безразлично: — Может, и нет. Чимин на это молчаливо увлекает младшего в объятья. Последний такую затею охотно поддерживает. Утыкается носом в густую чёрную макушку и вдыхает уют. — Мы столько времени потеряли, — сокрушается мужчина. — Почему ты не связался со мной? — Я думал, ты знал от Намджуна. — Мы не общаемся с Намджуном. Беседа теряет интенсивность и накал. Они нежатся в объятиях друг друга, лениво издавая звуки.   — Он помогал тебе? — догадывается Чимин. — Да, нанял адвоката. — Хорошо. — Это же был он, да? — Да. В глубине сознания Чон знал. Внезапным было появление кузена в следственном изоляторе, подозрительной — его осведомлённость в деле. Тогда Чонгук предпочёл объяснить это себе тем, что Чимин ему возможно всё рассказал.  Историю с адюльтером братья не разбирали, но было очевидно, что их встреча в тот день, когда старший представил донсену частного адвоката, станет последней. Очень жаль. Странное ощущение утраты застревает в горле. Чонгук не держит зла. — Ладно. По факту. Пак укладывает голову на его плечо, соглашаясь: — По факту.