Змеи и струны

      Кощей блаженствовал. На то утро он нацепил оберег, откушал с Нянюшкой блинов, сообщил ей о недельной разлуке и, омытый слезами прощания, шагнул в волшебное зеркало. Прекрасное место, сулящее ему спокойный отдых, оказалось греческим побережьем. Кощей обменял монеты в городской лавчонке и снял белëный домик на утёсе с видом. Второй день кряду он просыпался от плеска волн и переклички чаек, а не бесконечных прошений, и его размякшая душенька ценителя требовала мирских услад.       И Кощей махнул на рынок. Влекли его здешние украшения из ракушек, жемчуга и перламутра, оправленных жёлтым золотом. Кощей перетрогал и перемерил несть числа ожерелий, серёг, браслетов и брошей, и, пребывая в исключительно благостном расположении, накупил этого добра на солидную сумму. И впору бы топать в обеденную на углу, бряцая добычей, но… но Кощей пожелал изучить доску объявлений. Ознакомиться с изнанкой пасторальной картины.       Продаю масло недорого, обращаться…       Торги рабов в хемера Диос…       Требуется слепой музыкант…       Кощей нахмурился.       Требуется слепой музыкант. Проживание на о. Тринакрия, питание за счёт нанимателя. Вознаграждение по итогам беседы. Зрячих просьба не беспокоить.       Кощей, воровато озираясь, похитил замусоленный листочек и, заложив руки за спину, степенно шествовал прочь. Бумажонка жгла за пазухой, билась пойманной птицей: что за остров? зачем музыкант? почему слепой?       Объятый трепетом, вызванным нелепой загадкой, он незаметно для себя вышел к причалу. Коренастые лодочники с незагорелыми провалинами морщин исходили древним ужасом, слыша о Тринакрии, и торопливо отказывали, почти чураясь. Дважды Кощея обругали по-гречески и единожды упоминули о страшном монстре, населившем остров, и божественном проклятии.       Любопытство, снедавшее Кощея, воспылало стократ. Он сотворил из оберега лодку и стащил вёсла у беспечного моряка, задремавшего в полуденный зной, потому что три предмета из одного скроить не получалось. Солёный бриз мотылял ненадёжное судёнышко туда-сюда, но Кощей упорно грёб, держа курс к суше на горизонте.       Суша приближалась до обидного медленно. Взопрев и выбившись из сил, Кощей наконец-то разглядел вожделенный остров. Он высился гребнем коричневатых скал, как каменная, обветренная пятка, торчащая из пенистых волн. Кощей вылез на мели, выпрямляя натруженные ноги, сократил лодку до колёсной лиры, прикинул к глазам белёсый морок и спрятал вёсла в расщелине. Тринакрия казалась пустой, заброшенной, откровенно необжитой; Кощей бродил, не разумея даже, кого ищет. В каждой статуе, скрюченной в страдальческой позе, ему мерещился таинственный наниматель, и тот явно не обладал хорошим вкусом в скульптурных группах. Околотками Кощей добрался до песчаной площадки, ограниченной морем и взгорьями. Поодаль стояла женщина, и со спины виднелись только льющиеся складки хитона и живая корона из змей.       — Калиспера. Я музыкант… по найму.       — Поверни назад, если глаза служат тебе.       Голос её рокотал штормовым прибоем.       — Сроду слеп, кирия.       И она обернулась. Блики чешуи рассверкали плавный поворот, всколыхнулась лёгкая ткань подола, перехлëстываясь, струями обняв колени, обнажив кожаные ремешки на щиколотках.       Кощей, затаив дыхание, любовался красою, открывшейся ему. Костные наросты на скулах и мощные надбровные дуги обрамили влажные, полные блеска глаза с узким зрачком, двойные клыки ранили пухлые, чувственно алевшие губы, и крупный подбородок, разбитый ямочкой, достойнейшей линией очертил великолепное лицо.       — Сыграй же, — настойчиво велела женщина, пробуждая Кощея от благоговейного забытья.       Он укрепил ремень, промешкал полмгновения и окутал Тоску. Ровно вращался рычаг, ведомый твёрдой рукой, узловатые пальцы подталкивали колки, вскруживая народную музыку, зовущую то ли в бой, то ли в пляс. Кощей пел об отчаянных скитальцах и правителях, выросших из них, грёзах о море, северных кораблях, бремени, оставленном на берегу, и дне, когда вернётся героем, найдя искомое.       Медуза и полслова не разобрала на чужом наречии, но сердце её откликалось, вынуждая запрокинуть голову, прильнуть грудью к томительной элегии.       «Голос твой — териак. Пока ты поёшь, у меня ничего не болит».       — Сколько?.. — хрипло спросила она, выждав почтительную паузу.       — Что? — растерялся Кощей.       — Сколько платить? — нетерпеливо пояснила Медуза. — И как тебя зовут?       — Драхмы в день достаточно, — наобум выпалил он, лихорадочно придумывая имя, — Амброзайос.       — Ты родился во славу Тихеи, — хмыкнула Медуза. — Идём, провожу к оазису.       Кощей следовал за ней, оступаясь на щербинах для прикрытия.       — Представься и ты, кирия, окажи любезность.       — Медуза, — удивлённо озвучила она. — Разве не… ах да, ты же рапсод!.. Горгона Медуза, та из сестёр, что проклята. Не бойся, слепцу ничего не грозит.       Кощеев язык зудел от любопытства, но держался за зубами. Позже. Медуза вывела к зелёному клочку плодородия, скудному и хилому, сравнивая с навским лесом.       — Источник, вода пресная и чистая. Ночлег обустрой здесь, та скала ограждает от ветра. Пища… есть нектар в амфорах, но я соберу что-то посыт…       — Не стоит беспокойства, я рыбачу. Удочку соображу сам.

***

      Она сидела на краю пропасти, свесив босые ноги в Тартар; мерцала закатная дорожка по сиреневатым волнам. Медуза свирепела, улавлия присутствие, столетиями предвещавшее катастрофу: эфирное дыхание, шорох псефита... мгновение до лязга оружия, но...       Но вместо всхлипнула лира, и Медуза втянула когти. Музыкант, точно, она и забыла. Долго же ей выкидывать из себя обострённую чувствительность...       Амброзайос, ощупавшись, расположился на стасидии. Он склонился к деке, полускрытый длинными волосами, практично обматывая бурдоны шерстью. Жаль, что он слеп... жаль и слава богам. Почему же лопатки хранили жгучий, ищущий взгляд?..       — Мы на смотровой Сфено, — печально улыбнулась Медуза. — Открытое море на плефры вперёд, солнце отражается в воде, — описывала она, стараясь проявить щедрость, — будто мы спрятались в перламутровой каверне, в искристом хламисе...       — Сфено сейчас придёт? — вскользь проронил Амброзайос.       — Она улетела после Анфестерии, она и Эвриала. Я прогнала их. Сёстры крылаты и вечны, нечего им ютиться здесь.       — Как бы это перевести... — Амброзайос растёр морщинку меж бровей. — Гладиатор на арене один, но триумф его. На моём языке складно... мелодично.       — Процитируй.       — И один в поле воин, коли по-русски скроен.       — Интересно звучит, — комментировала Медуза, — впъялевнье — это гладиатор?..       Амброзайос рассмеялся.       — Ты вообще не то повторила, Медуза, при всём уважении. Во-ин. Давай-ка я лучше спою, — пальцы легли на клавиши. — Травы сушить да зверей баюкать, бусы низать из стеклянных рос...

***

      Улыбки, песни и заигрывания скоротали вольготную неделю. Кощей, расплющив лиру в блюдце, послал Яге весточку, мол, загулял, буду, когда вернусь, Нянюшке передай, что на три анцыря потолстел. Баба Яга, не будь дурой, зачурала следующий отпуск и пообещала навести порчу на половое бессилие, коли Кощей к солнцестоянию не явится. До Купалы оставалась пара дней. И без Медузы Кощею нет пути к дому.

***

      Её выдавала причёска. Едва учуяв Амброзайоса, змеи вбирали раздвоенные язычки в пасти, а головы смиренно опускали из боевой стойки на грудь и ключицы. Тень Медузина теперь не походила на тараксакум, петлистый шар на спице; змеи ниспадали длинными спиралями, узорчатым шлейфом обнимали плечи, выкладывали красивые завитки над висками и близ ушей. А если Амброзайос подсаживался к Медузе во время традиционной вечерней поэмы, то змеи и вовсе переползали на его орнаментальное платье, норовя обчесаться о ручную вышивку.       Кстати, о ней.       — У тебя отличная мантия, — однажды сообщила Медуза. — Ты роскошно одет, камни в твоих украшениях подобраны по размеру и цвету. Как тебе это удаётся?       Амброзайос медлил с ответом.       — Я пользуюсь услугами портного, — наконец, отозвался он. — Музыкант чарует не одним пением. Вряд ли я имел бы успех у широкой публики, обрядись в никчёмные тряпки.       — Успех, — задумчиво проронила Медуза. — И ты укрыл талант в глуши за драхму в день?       Амброзайс выгнул губы аркой.       — У меня творческий кризис. Я тонкая натура. Знаешь, я мог бы заняться переоформлением острова и бесплатно, — почти обиженно частил он, — статуи на редкость уродливы и собраны в премерзкие группы. Скульптору грош цена! Медуза, твоя восприимчивая душа достойна убранства поизящнее. Я сталкиваюсь с ними каждый день и радуюсь, что не...       — Хаос твоих мыслей, Амброзайос, не сравним даже с первоначальным, — качнулась Медуза. — Люди, герои и полубоги каменеют на месте, взглянув на моё лицо. Ужас и отвращение передают нить жизни от Клото к Атропос! — Медуза хлопнула себя по бёдрам. — Неудивительно, что позы обнажают страх и агонию!       — С чего бы им каменеть? — фыркнул Амброзайос.       — Поспрашивай о проклятии Афины в порту. Ты окажешься там весьма скоро, если не замолчишь.       Амброзайос не отступался.       — Какого ле... сатира они таскаются тогда, если проклятие хрестоматийно?       — За головой чудовища, — с болезненным жаром возразила Медуза. — Она способна умертвить последний раз, будучи отрубленной! Как видишь, голова ещё при мне... прости, я случ-       — Ничего. Я живых и так недолюбливал, а ныне и вовсе ненавижу. Что за надоба соваться к изг... персонам нон грата, вроде бы, так.       Медуза оскалилась, отряхивая хитон ладонями.       — Презираешь людей и поёшь им! Лицемер! Лжец!       Ей показалось, будто седые зрачки Амброзайоса рассветил охристый огонёк.       — Завтра. Я наберусь духу и всё тебе расскажу. Высплюсь, выпью водицы... и спою на заре о надежде, обмане и любви.