Привет, я тот, кто...

      Спортивный сезон неожиданно продлевается, причём только у Жени — федерация решает в качестве похвалы за выигранный Кубок России отправить его вторым номером на чемпионат мира. Андрея эта новость радует и бесит одновременно. С одной стороны, как не порадоваться за Женьку, который, безусловно, весь сезон пахал и заслужил этот старт на мировом уровне. С другой — Андрей вообще-то подло и эгоистично рассчитывал, что они с Женей досрочно закончат сезон, перестанут метаться по разным городам и странам и смогут нормально встретиться, порадоваться личной жизни и всё такое. Они даже успели в переписке построить план, большой и подробный, чуть ли не по минутам всё расписать, смакуя грядущую встречу. И вот, теперь всё откладывать. Не смертельно, само собой, но обидно.       В глубине души Андрей боится, что Женя в Стокгольме кого-нибудь встретит. Всё-таки старт высокого уровня, много новых людей, а ещё, по теории, парная татуировка обязательно должна рано или поздно прийти навстречу. Вдруг с Женей это случится именно тогда и там? А Андрея даже рядом не будет, чтобы вцепиться накрепко и удержать? Как быть?       Похоже, только сходить с ума от беспокойства и верить в Женькину любовь.       >Ты хоть к моему дню рождения вернёшься?       >Я так-то планировал отмечать в твоей компании       >Не говори, что наша федра меня и этой радости лишает       Борясь с волнением, Андрей пишет Женьке много и часто, по любому мало-мальски подходящему поводу. Из Жениных ответных сообщений шквальными волнами хлещет тепло. У Андрея с каждым днём всё длиннее история переписки, которую можно вдоволь разглядывать и снова и снова перечитывать. Она как будто крепче привязывает к земле, неизменно напоминая, что Андрей себе ничего не нафантазировал, что ему не привиделось. Что они действительно целовались с Женей в полутёмном отельном номере, и долго-долго держали друг друга в объятиях, и решили встречаться, наплевав на то, для кого судьба задумала их изначально.       Правда, в отдельные моменты содержание переписки не радует.       >Андрюша, прости!       >Я бы правда хотел отмечать с тобой твой день рождения.       >Но как раз буду в Стокгольме.)=       Андрей мысленно проклинает организаторов турнира, выбравших именно эти даты. Он что, так много хочет? Просто встретить совершеннолетие с наконец появившимся в его жизни любимым человеком. Один день всего. Что, неужели чрезмерно этого желать?       Или, может, это встречный укол от судьбы за попытку её обмануть.       Женя продолжает писать.       >Впрочем, я всегда могу подвернуть ногу на тренировке или что-нибудь ещё.       >Сняться по травме.       >Если тебе важно, чтобы в твой день рождения я был с тобой.       >Пусть федра поищет запасного.       >Чемпионаты-то ещё будут.       >Не последний, чай. (=       >В следующем году отберусь.       >Не выдумывай!       Андрей одновременно и очень ценит предложенную ему жертву, и хочет этим восклицательным знаком запустить Женьке в лоб. Вот сочинил тоже: нарочно травмы себе организовывать. Если он там до подобных планов доходит — пусть лучше с чистой совестью едет в Стокгольм. Андрей сердито тычет в клавиатуру.       >Не неси чушь, пожалуйста       >Дни рождения у меня тоже ещё будут       >Нечего себе из-за этого ноги ломать       >Что ещё выдумал       >Отметим потом, задним числом       >Не страшно       >Ты лучше поезжай и выступи как следует       >А я тут буду за тебя болеть       Сердиться долго, впрочем, не получается. Женя кидается в любовь со всей доступной ему дурной честностью, со всей отдачей. Ну как упрекать его за это? Тем более что Андрей понимает. Он тоже падает в Женю очень сильно, и хочется не только его сообщения в телефоне, а и его самого видеть. Хочется держаться за руки, бродить по набережным и долго, сладко целоваться под фонарями, чтобы наконец распробовать Женин рот без слёз, без горечи, без саднящего сумбура. А теперь это всё не раньше апреля, потому что Женьку похищают в Стокгольм.       >С тебя магнит с видом города, раз уж ты туда едешь       >Хоть десять!       >Всё для тебя. (=       >Десять не надо       >Привози один и себя       День рождения в итоге Андрей отмечает с хорошими друзьями, но без Жени. Выходит как-то скомканно — в основном потому, что среди подарков оказывается набор парных браслетов, стилизованных под китайскую красную нить. Его дарит давняя подруга, и сопровождает прочувствованной речью с пожеланием скорее найти родственную душу и навсегда её к себе привязать, и наверняка делает это из лучших побуждений, но Андрею тут же становится неуютно. Словно вселенная ему лишний раз напоминает, что существуют правила, по которым жить нужно, и незачем пытаться их поломать. Андрей как можно искреннее благодарит за подарок и упрямо думает, что он этот браслет из принципа навяжет Женьке на запястье. Попытается привязать к себе того, кого хочет, а не того, кого татуировки разрешат.       Если, конечно, в Стокгольме ничего не изменилось и Женя по-прежнему любит. Андрей гонит от себя эту тревожную мысль. Она возвращается, настойчиво зудит на краю сознания, не даёт покоя. Вечером Андрей, проверяя чаты, обнаруживает длинное и бестолковое, но удивительно тёплое поздравление от Жени. Становится легче. Андрей косится на часы, думает, что ещё не поздно, и набирает Женькин номер.       Он слушает долгие гудки и просто хочет ненадолго услышать голос. Уж в этом-то мир точно не может ему отказать.       — Андрюша, привет!       Голос Жени пробивается к нему сквозь несколько сотен километров и согревает мгновенно, до кончиков пальцев. Невозможно так ласково произносить простое «привет», разлюбив; он любит, любит, любит. Андрей радостно осознаёт это и торопливо шепчет в трубку в ответ: — Женя, я так скучаю! Я так тебя жду!       Голос Жени становится нежным-нежным.       — Андрюша, мне два проката всего отмучиться осталось. И первый уже завтра, — обещает он. — А дальше я подло планирую не быть приглашённым на гала. Поэтому, может, меня выгонят пораньше. Я тоже по тебе очень скучаю.       — Тебя отправили биться за честь страны, а ты планируешь выступить так, чтобы слиться с гала? Федра тебе не простит такого саботажа, — ласково ворчит Андрей. Женя мягко хмыкает в трубку в ответ.       — Так ты не сдавай меня федре, и никто ничего не узнает, — предлагает он. И защищается: — Хотя на самом деле — я просто здраво мыслю. Ну какой мне гала? Это ж мне куда надо залезать? батюшки, в десятку! по головам топовых одиночников! Интересная сказка, да. Неа, моя задача — свои программы не навалять, вот и всё.       Андрей расплывается в улыбке, слушая эти очаровательные трезвые выкладки. Удивительно, что это всё произносит тот же человек, который тут же рядом умеет упрямо рычать и посылать к чёрту закон, на котором мир отчасти стоит.       Женя спрашивает: — Ты какие магниты предпочитаешь — круглые, квадратные или сложнофигуристые? Какой тебе будет приятнее получить из Стокгольма?       Спрашивает: — Как ты к экзотическим сувенирам относишься? Я прочёл, что из Швеции все туристы привозят тухлую селёдку, вот прямо маст хэв — но ты, наверное, такому презенту не обрадуешься?       Спрашивает: — Тут есть огромный затонувший корабль, что-то вроде средневекового авианосца, притащить тебе что-нибудь оттуда?       Андрей плохо понимает, что отвечает. Он в каждом вопросе слышит затаённое люблю, слушает и наслушаться не может.       На следующий день он находит в сети трансляцию чемпионата. И волнуется от выступления к выступлению, нервно отмечая, кто сколько баллов набирает, — а потом на лёд выезжает Женя, и волнение превращается почти в панику. У Андрея часто, заполошно бьётся сердце, и руки холодеют и дрожат. Он кричит стой! на выездах, и Женя стоит, и выезжает всё, что должен. Камера выхватывает после проката, как он спокойно и ровно улыбается в кике, и его ясные глаза — а ещё на повторах видно, что у него опять забинтована рука. Андрей даёт себе слово выяснить, в чём дело. Ему не нравится эта постоянная то ли травма, то ли чёрт знает что.       Чистый прокат позволяет Жене окопаться на одиннадцатом месте после короткой, а оттуда уже рукой подать до десятки, в которую Женя так категорично не собирался попадать. Андрей дозванивается ему вечером, чтобы поздравить; он мог бы и сообщением все поздравления написать, но снова хочет слышать.       — Ты так рискуешь всё-таки угодить на гала, — со смешком стращает он. Женя фыркает, задорно и заразительно.       — Конечно, а концерт резиновый и меня туда обязательно впихнут, — хихикает он. — Так и вижу, как приглашают выступать всех, кто хотя бы старался во время прокатов. И к маю, может быть, мы закончим. Звучит как отличный план, да? Так думаешь?       — Думаю, что хочу обнять тебя, — невпопад отвечает Андрей. Он много чего хочет: прижаться к крепкой груди, целовать светлую кожу, вызывающе обнажённую глубоким вырезом костюма, срывать с упрямых губ поцелуи и признания, вычёрпывать весь физический контакт, который только может, погружаясь в прикосновения, — и может все эти пожелания засунуть себе куда угодно, потому что Женя за семьсот километров от него и ничего с ним сделать нельзя. Смотреть, но не трогать. Андрей то и собирается сделать, раз больше ничего не может, и сообщает в трубку: — Я буду смотреть на тебя послезавтра.       На другом конце Женя издаёт какой-то непонятный звук — то ли вздох, то ли всхлип, не различить, не понять. Андрей досадует на себя, что он до сих пор так мало знает Женю, и клянётся себе, что наверстает. Но когда Женя заговаривает, голос у него привычно бодрый.       — Тогда я посвящаю послезавтрашний прокат тебе, — заявляет он. Андрей сладко ёжится. Ему нравится Женина произвольная. Она красивая, под сильную музыку, и Женя внутри неё тоже — красивый и сильный.       — Я буду любить тебя без каких-либо сожалений, — запоздало шепчет Андрей уже после того, как прощается. Шепчет в пустоту, символически выхватывая слова из своей татуировки, и стукнуть самого себя хочется за то, что не хватает смелости сказать то же самое, когда Женя слушает.       К произвольным ничего существенно не меняется. Женя всё так же уверенно безошибочен и подтягивается вверх по турнирной таблице, забираясь даже не в десятку — в восьмёрку сильнейших. Вдвоём с Мишей им ровненько хватает суммы мест на три квоты в следующем году, и федерация на радостях тут же заявляет их обоих ещё и на командный чемпионат в Осаке. Андрея опять тянет то ли радоваться, то ли выть, и он строчит возмущённые сообщения.       >Опять тебя у меня отбирают!       >Что ж такое!       >Так, чего доброго, действительно только в мае увидимся (       >Запрут тебя в каком-нибудь Новогорске, а оттуда сразу в Осаку       Ответ прилетает быстро. И, судя по нему, у Жени в голове предстоящий месяц выглядит как-то куда менее печально.       >Да ну. Как будто кроме Новогорска других тренировочных баз в стране нет.       >Щас пойду спрошу.       >И Мишу ещё с собой уболтаю, для веса.       Андрей улыбается внезапно возникшему в тексте дурацкому «щас» и ведёт по сообщениям пальцем, словно это может помочь ему прикоснуться к Жене через расстояние. Наивно предполагать, что он смог бы пойти заниматься чем-то другим, когда у них такой важный вопрос остался в подвешенном состоянии. Поэтому Андрей рассматривает переписку, выборочно перечитывая самые тёплые отрывки, и ждёт. Через какое-то время диалог оживает.       >Алексей Николаевич сказал, в любом случае будет перегруппировка в Питере. (=       >Так что до Осаки ещё увидимся, я к тебе вырвусь.       > (=       В простых словах как будто бы нет ничего такого, но Андрей на несколько мгновений прижимает телефон к груди, выжидая, когда успокоится сердце, забившееся вдруг часто-часто. И старается поменьше думать о том, что у него, возможно, через несколько дней будет первое настоящее, ничем не омрачённое свидание. Потому что от этой мысли сердце нисколько не успокаивается, а только сильнее прежнего заходится сладким волнением.       Он продолжает писать Жене как можно чаще, по любому поводу. Выпрашивает номер рейса и отслеживает его по карте, понимая, что ведёт себя без нужды тревожно и глупо. И по вечерам думает перед сном: осталось уже немного, осталось совсем чуть-чуть.       Когда им с Женей наконец удаётся встретиться, в городе уже понемногу расцветает апрель, и тучи всё чаще сменяются солнцем. На улице в куртке жарко, без куртки холодно, и Андрей, стоя возле метро в ожидании, постоянно дёргает молнию то вверх, то вниз — пока не забывает про температуру вообще, потому что из дверей метро запоздало вылетает Женя.       — Извини! — первое, что он говорит, даже не «привет», так, будто и не расставались вовсе. — Давно ждёшь?       Андрей мотает головой и тянется к нему. Обхватывает за шею, заставляя чуть наклониться, притирается щекой к щеке, вспоминает запах кожи и тепло рук. Вот он, Женька, весь, здесь, настоящий и очень светлый, крепко обнимает и шепчет на ухо: — Я так рад тебя видеть, Андрюша. А уж в руках держать!..       Андрей краснеет. И спешит тоже признаться: — Женя, я тебя очень ждал. Я рад, что ты здесь. Со мной.       У него нет чёткого плана, где и как проводить день. Вернее, какой-то план был, но уже весь предательски испарился из головы, оставив только что-то невнятное вроде «лишь бы с Женей». Поэтому в ответ на вопрос «куда?» Андрей только бестолково и счастливо взмахивает подарочным пакетом, который получил от Жени минутой ранее. Сформулировать хоть какое-то пожелание у него не получается, хоть убей. Женя понимающе хмыкает и тянет Андрея за рукав, сам выбирая направление.       Они немного бессистемно шатаются по улицам, обтекаемо обсуждая прошедший чемпионат, потом покупают мороженое и сгрызают его на скамейке в сквере.       — Эх, простужусь перед Осакой. Не поеду никуда. Буду лежать с больным горлом, а ты будешь мне носить лимоны и терафлю, — почти мечтательно сообщает Женя, крупными кусками откусывая пломбир. И косится на Андрея озорным зелёным глазом: — Ты будешь?       У Андрея на этот счёт другое мнение.       — Давай ты всё-таки не будешь заболевать и поедешь в Осаку. А я потом смогу всем рассказывать, что мой парень — чемпион мира, — шутливо предлагает он. Женя серьёзно обдумывает это предложение; у него пятнами розовеют скулы.       — Ого. Это мне придётся попотеть. И посчитать как следует, чего там с шансами вообще, — медленно говорит он. Не выкатывает, как по телефону на мире, пессимистично-убеждённое «куда мне со свиным рылом», не доказывает, что конкуренты слишком топовые и что ему не светит. Он как будто всерьёз готов побороться за эту сказочно-безумную идею. Андрей с нежностью касается его плеча.       — Жень, я боялся, что ты в Стокгольме кого-нибудь встретишь, — порывисто признаётся он. — Или что тебя там кто-нибудь встретит. Это, знаешь, было бы очень похоже на мою обычную удачу. Я понимаю, что тебя не интересуют чужие татуировки и что свою ты тоже никому не предлагаешь почитать. Дело не в том, что я тебе не верю. Мне страшно остаться без тебя. До сих пор немножко не могу поверить, что ты есть и ты меня нашёл. И потом… много ли надо, чтобы прочесть чужую татуировку? Даже случайно заметить можно, они же не всегда длинные.       Женя ласково улыбается.       — Нет уж. Я от тебя никуда не денусь, даже не надейся, — обещает он. И делает короткое движение запястьем, показывая, что под рукавом куртки у него опять забинтовано предплечье: — Видишь? Стопроцентная маскировка. Даже с лупой никому не разобрать.       На бинт Андрей по-прежнему может смотреть только с глубоким сомнением. Есть в этом что-то неправильное. Больное как будто бы.       — Если честно, то, как ты прячешь свою татуировку, даже немного пугает, — замечает он. — Шпионы так не шифруются, как ты.       Женя едва заметно мрачнеет.       — Я очень не люблю свою татуировку, — говорит он и с отвращением поджимает губы. — Чем меньше у народа возможностей её прочесть, тем лучше.       Андрей чувствует себя так, будто ткнул в открытую рану. Если лезть с вопросами дальше, кажется, можно сделать Жене ещё больнее. Андрей этого совсем не хочет, поэтому торопливо и неловко спрашивает: — Что ты думаешь о дурацких романтических подарках? — и тянет из кармана красную нить.       Женя смотрит недоверчиво. И медленно качает головой: — Слушай, это, наверное, всё-таки для настоящих соулмейтов? А не для таких как мы, которые сами себе нагло придумали предназначенность друг для друга?       Его линия рта перестаёт так отчётливо и резко выражать отвращение. Как минимум это радует.       — Поверить не могу, что тебя вдруг стало волновать, чего и кому там положено по правилам, — подначивает Андрей. И честно добавляет: — Ты настоящий для меня. Поэтому, если у тебя нет других причин возражать — можно?..       Женя смотрит на него расширившимся от жара взглядом, так, что у Андрея вспыхивает лицо, — и послушно и молча подставляет запястье. Андрей обвязывает его красной ниткой поверх бинта, затягивает тугой узел и задерживает руку Жени в своих ладонях.       — Спасибо, — тихо говорит он, оглаживая выступающие косточки запястья. — Мне это было очень важно.       — Знаешь, что ещё важно? — говорит Женя. И вдруг улыбается, и его ясная улыбка на миг слепит Андрея, как вспышка солнца. — Что не хватает второй нитки.       Следом за зрением Андрей кратковременно теряет сердцебиение. Потому что сердце замирает, словно пытаясь застыть в моменте, когда Андрею кажется, что в этих словах Жени читается встречное желание привязать к себе навечно, поперёк любых татуировок.       — Так у меня есть вторая! — восторженно восклицает Андрей. Лезет в карман за второй ниткой, не сразу её нащупывает, успевает покрыться холодным потом от мысли, что потерял, и наконец вытаскивает. Женя ласково накрывает его пальцы ладонью.       — Да не торопись ты так. Я не передумаю и не убегу, — замечает он. Забирает нитку и как-то очень ловко обматывает её вокруг запястья Андрея, в несколько скупых движений, и завязывает. Андрей смотрит с замиранием сердца, как узел затягивается почти над самым трепещущим пульсом. Ему всё происходящее кажется очень важным, сродни искреннему обещанию или даже клятве. Такой, которая и впрямь может пересилить и татуировки, и выстроенные вокруг них безжалостные законы.       — Спасибо, — выдыхает Андрей и на несколько мгновений переплетает пальцы с пальцами Жени. — Правда, спасибо. Я очень надеялся, что ты на это пойдёшь.       Женя пожимает плечами.       — Ради тебя — на что угодно. Я бы согласился сесть на цепь, если бы это нас сблизило, — буднично говорит он. Быстро наклоняется, чтобы поцеловать Андрея в щёку, и тут же выпрямляется, продолжая разговор так, словно ничего и не было: — Ладно, куда мы дальше? У тебя появились пожелания?       — В кино на последний ряд? — дерзко предлагает Андрей. У него горит кожа там, где щеки коснулись губы Жени, а ещё хочется хоть на время спрятаться куда-нибудь, где можно не следить за поведением и за тем, не соприкоснулись ли рукава дольше, чем прилично. Последний ряд кинозала кажется вполне подходящим местом. Женя в ответ улыбается и кивает.       Они заваливаются в кино на первый попавшийся сеанс, потому что выбирать всё равно не из чего, и в пустом зале, держась за руки, смотрят какую-то антиутопию. Сюжет кажется Андрею вяловатым, и даже каким-то глуповатым, местами бесячим и в целом не слишком интересным. Женька это мнение разделяет, поэтому они много болтают, перешучивая почти каждую сцену и превращая драму почти что в фарс. Время от времени между героем и героиней на экране случаются вымученно-неловкие, а то и просто стыдные романтические сцены. Во время очередной такой сцены Женя громко вздыхает и тянется к Андрею через подлокотник.       Андрей жалеет только о том, что не додумался до этого первым.       Они целуются вязко и долго. У Жени во рту — жаркая сладкая мгла. Андрей исследует её языком, сперва несмело, потом всё увереннее, чувствует, как скользит навстречу Женин горячий язык, и ему до одури хорошо. Он готов так просидеть весь остаток сеанса, игнорируя фильм и целуясь взахлёб в темноте. Ему становится как-то пусто, когда Женя отстраняется, напоследок мягко проехавшись зубами по нижней губе — и этот последний намёк на укус пробирает сладкой дрожью, только подчёркивающей оглушительную пустоту после. Андрей поднимает мешающий подлокотник и при первой же возможности — там опять какая-то дурацкая сцена на экране, там вообще все сцены дурацкие — сам тянет Женю к себе.       Они пропускают финальную разборку с главгадом и в принципе всю концовку, пока увлечённо и жадно целуются, словно пытаясь надышаться друг другом впрок. Андрею удаётся опомниться, только когда над головой вспыхивает свет. Он смущённо отрывается от Жениных губ и виновато говорит, слегка задыхаясь: — Прости. Из-за меня мы всю концовку пропустили. Ещё сеанс?       Женя мягко обводит кончиками пальцев зацелованные губы Андрея — прикосновение невесомое почти, но даже от него по телу разбегается приятная дрожь, — качает головой как зачарованный: — К чёрту концовку, ничего мы не пропустили. Ну, Мадса Миккельсена небось слили, было бы на что смотреть. Я себя пострадавшим не считаю, — и добавляет, понижая голос так интимно, что у Андрея внутри всё сжимает сладким спазмом: — Если ты имеешь в виду второй сеанс поцелуев, для этого не обязательно тратить деньги на билет в кино. Я тебе его так организую, только попроси.       — Ловлю на слове. С тебя сегодня второй сеанс, — соглашается Андрей. Он рад, что можно вот так запросто попросить у Жени поцелуй и получить его, не прикрываясь последним рядом кино. И впервые в жизни рад ещё и тому, что пандемия вынуждает всех носить маски — как раз сейчас маской очень удобно прикрыть до непристойного зацелованные губы, чтобы не вызывать вопросов.       Андрей и Женя умудряются пробродить до глубокого вечера, хотя вроде ничем осмысленным не занимаются. Они выходят на набережную, разглядывают недружелюбно чёрную Неву, ёжась от пронизывающего ветра, и пытаются гадать, как высоко этой весной поднимется вода и подтопит ли город или обойдётся. Потом пьют кофе из ближайшего кофейного киоска — Женя бесхитростно берёт большой капуч, Андрей выбирает что-то под названием «Вулкан», оказывающееся на поверку острым и засыпанным паприкой вместо корицы поверх пенки, и в итоге Андрей меняется с Женей стаканами, потому что капуч не жжёт рта, а Женя не против, — и тратят время на ещё какую-то тысячу мелочей. Андрею уютно. Он не прочь остаться жить в этом вечере, где он любит и любим, где их с Женей связывает красная нить и ничто не омрачает этой связи. Потом Женя провожает Андрея до дома и у дверей прощается было — а затем вдруг со сложным лицом заскакивает в подъезд следом за Андреем, чудом разминувшись с закрывающейся тяжёлой дверью.       — Я тебе второй сеанс обещал, а ты и не напоминаешь, — бормочет он, хватая Андрея за плечи и толкая к стене. Всё происходит как-то очень быстро, Андрей мало что успевает сообразить. Он оказывается прижат спиной к стенке, на пол летят вещи — его пакет, Женькин рюкзак, — и Женя напористо целует Андрея, терзая его рот своим, выжигая настойчивой и жадной лаской. Это нисколько не похоже на «первый сеанс» в кино. Колено Жени упирается в стену, оказавшись у Андрея между ног, и от этого немножко стыдно и до странного сладко.       С ума сойти: он и правда целуется по подъездам, как хотелось когда-то, и кажется, что лучшего способа завершить свидание в этом мире ещё не придумано. У Андрея суставы почти плавятся от жара; он крепко обхватывает Женю за шею — чтобы и самому не упасть, и чтобы Женя никуда не делся, не исчезал ещё немного, чтобы не уезжал в свою Осаку, его же туда обязательно утащат — и бесстыдно стонет в горячий рот сквозь поцелуи. Как сквозь вату он слышит, как вжикает, расходясь, молния на куртке, и чувствует, как под куртку пробираются чужие ладони, лаская и обнимая. У Андрея кружится голова. Ему хочется, чтобы это жаркое наваждение никогда не заканчивалось, чтобы длилось и длилось бесконечно. Он вернее прежнего тает под настойчивыми поцелуями, упиваясь ими, и тоже ощупью ищет застёжку на Жениной куртке, когда по ушам вдруг оглушительно ударяет телефонный звонок.       Женя реагирует не сразу. Движения его губ и рук замедляются постепенно, нехотя, пока он наконец не отстраняется от Андрея и не вытаскивает телефон. На экране высвечивается имя Профессора. Андрей смутно догадывается, что вряд ли Профессор звонит из-за пустяка, и с пониманием кивает, прежде чем Женя успевает спросить: — Ответь, конечно. Это важно, наверное.       Женя благодарно касается губами его щеки и на миг задерживает дыхание перед тем, как снять трубку. Каким-то чудом ему удаётся заставить голос звучать ровно, тогда как Андрей тяжело дышит, словно только что километр бежал, и никак сердце успокоить не может. Профессор, как видно, говорит что-то важное, но неприятное: Женя слушает и мрачнеет с каждой фразой, знакомо и упрямо поджимая губы, обречённо соглашаясь. И выглядит очень виноватым, когда наконец вешает трубку.       — Федра в последний момент решила, что команду нужно загнать в Осаку как можно раньше, чтоб точно акклиматизация успела пройти, — говорит он, как-то горько кривит рот и прячет глаза. — Вылет завтра утром.       Это похоже на удар под дых: без дальнейших слов понятно, что после таких новостей Жене надо убегать и собираться. Андрей думает, что это нечестно. Они хотели всего один день друг с другом! Почему даже один день нельзя спокойно прожить? Андрей хочет попросить Женю остаться, украсть остаток сегодняшнего дня, потому что день завтрашний им уже не отдадут. Но в то же время он понимает: этими просьбами он Женю подставит. Поэтому Андрей вынужденно сдаётся.       — Я понимаю, — заверяет он и оставляет лёгкие поцелуи на губах Жени, пытаясь заставить разгладиться эту горькую-горькую линию рта. — Это не твоя вина. Конечно, я хотел бы, чтобы ты остался, но раз так всё повернулось… Ничего. Ты вернёшься из Осаки, и мы обязательно ещё увидимся. Когда сезон закончится и когда никто больше тебя воровать не будет. Я тебя буду очень-очень ждать.       — Прости, Андрюша, — Женя всё равно виноватится. Глубоко целует напоследок — но прежней сладости в поцелуе уже нет, когда понятно, что это последний перед паузой на чёрт знает сколько времени, — и исчезает за дверью подъезда.       На ватных ногах Андрей кое-как добирается до своей комнаты. Он не хотел сейчас отпускать Женю, его вынудили, иначе он ни за что не отказался бы от ласкающих рук и губ. Одиночество ранит вдвойне больнее теперь, когда в жизни есть любящий человек, но всё та же жизнь никак не позволит ему быть рядом. Андрей падает на кровать, расстёгивает джинсы и заводит ладонь под резинку белья.       Он бы дорого дал за то, чтобы Женя сейчас был рядом — целовал, шептал глупое и откровенное про любовь, прижимался горячим телом. Чтобы это его ладонь сейчас торопливо, чуть грубо ласкала, обжигая удовольствием. Андрей не может выкинуть из головы эти образы; он и не пытается, честно говоря. Все его мысли сосредоточены на Жене, тянутся к Жене как к самому желанному человеку. Подушка отлично глушит и гасит стоны; Андрей срывается, продолжая жадно думать о Жене, и ему бесконечно жаль, что Жени нет рядом по-настоящему.       Только на следующее утро Андрей наконец разбирает пакет с шведскими сувенирами. Там много всего, практически всё, чем Женя угрожал, и даже больше. Лежит магнит с полукруглым зданием, чем-то смахивающим на римский Колизей, и стеклянный шар с кораблём на волне внутри. Нет тухлой селёдки, но вместо неё есть плитка шведского шоколада и в придачу — мягкий бестолковый лось с шведским флагом на пузе. Андрей смотрит на эту россыпь подарков — их столько, что он будто и сам побывал в Стокгольме, — и очень старается не разбиться на кусочки. Ему тепло и больно от такого внимания, и внезапно вспыхнувшая в голове мысль заставляет схватиться за телефон.       Может быть, самолёт ещё не вылетел в Осаку и дозвониться ещё можно.       Женя сперва долго не берёт трубку, потом перезванивает сам.       — Прости, не мог ответить. Из меня добывали звенящий металл на досмотре, — первым делом извиняется он. — Привет, Андрюша. Как настроение?       Его голос омывается шумом аэропорта, как морскими волнами, и эти волны потихоньку уносят его прочь от Андрея.       — Женя, я не сказал тебе вчера, но я хочу сказать, я должен, потому что это важно, — торопится Андрей. Он не знает, сколько времени осталось до вылета, потому что сам вчера не спросил у Жени, и теперь понятия не имеет, какой длины разговор может себе позволить. — Ты слушаешь? Ты слышишь меня? Мне нужно, чтобы ты слышал. Потому что я люблю тебя, я так и не сказал тебе вчера, что люблю тебя.       Какое-то время Женя молчит, и слышно только, как в трубке плещется шум аэропорта. Потом до Андрея долетает сдавленное: — Я тоже люблю тебя, Андрюша. Господи, я уже почти ненавижу этот командник.       — Порви этот командник тогда, со всей ненавистью, — желает Андрей. И обещает: — Я тебя здесь жду, так что… ты думай о том, что у тебя в Питере всё спокойно, ладно? Что ничего до твоего возвращения не изменится.       Ну, Женя и рвёт.       Он по-прежнему очень чистый в прокатах, а ещё он в них вкладывает столько энергии, что от него, кажется, можно всю Японию запитать и электричеством обеспечить. Андрей думает, что так, наверное, и выглядит ярость. В самом что ни на есть чистом виде.       Сборная выигрывает командник с очень внушительным отрывом от второго места. Андрей встречает Женю в Питере с восторженными криками.       — Вот идёт чемпион мира! — восклицает он, едва завидев Женю у метро. И без тени стеснения обнимает, осыпает поцелуями щёки и губы, довольно урчит: — Мой чемпион мира.       Женя смеётся. Смех идёт ему намного больше, чем горечь.       — Договаривай уж до конца: чемпион мира в командном зачёте, очень удачно выехавший на шее товарищей по сборной, — предлагает он, краснея.       — Мой чемпион мира, — настаивает Андрей. И с любовью добавляет: — Я очень рад за тебя. Горжусь тобой. Фотки с награждения шикарные получились. В инсту выкладывать будешь? Гордость моя.       Женя опять смеётся, только теперь с отчётливым оттенком неловкости.       — Какие-нибудь, наверное, выложить стоит, — признаёт он, перебирая волосы Андрея. — Ну не все же вываливать? Их там чёртова туча.       — Ты инстаграмный мученик, — хихикает Андрей. В этот раз его очередь тянуть Женю за рукав: — Пойдём. Сядем где-нибудь, сделаем тебе красивый пост.       Они какое-то время шляются от одного забитого кафе к другому, пытаясь найти, где угнездиться. Свободных мест нет, Женя объявляет, что ему это надоело и что так до завтра можно ходить, и ведёт Андрея на набережную. Там стаскивает с себя лёгкую куртку, кидает её на холодный парапет, садится, перекинув ноги через парапет, и приглашающе похлопывает ладонью рядом: — Забирайся. Можно сказать, место я нагрел.       Андрею жутковато сидеть вот так, свесив ноги и чтобы под подошвами плескалась чёрная Нева, но он отважно лезет. Женя обнимает его за пояс, поддерживая, мягко ведёт кончиком носа по виску и спрашивает: — Как? Годится — или поищем другие варианты?       — Годится, — соглашается Андрей. Женино тепло перевешивает неуютный холод Невы. Они долго сидят так, легкомысленно болтая ногами. Андрей выбирает самые шикарные, на его взгляд, фото с награждения, а Женя постит их в инсту и сопровождает кучей вежливых слов благодарности. Потом просто жмутся друг к другу, как воробьи на жёрдочке, потому что солнце уже ласковое, а ветер уже не злой, и потому что рядом сидеть уютно и приятно.       — В следующий сезон вместе? — вдруг спрашивает Женя и нежно целует Андрея в бровь. Андрей воодушевлённо вздрагивает и придвигается ближе.       — Конечно, вместе! Так я тебе и позволю опять одному по стартам мотаться! Тебя так, чего доброго, украдут, а я и сделать ничего не смогу, — шутливо говорит он. Берёт Женю за руку, устраивает подбородок у него на плече и признаётся: — Я надеюсь, у нас с тобой в следующем сезоне вообще как можно больше стартов будут одинаковые. Тем более, вы с Мишей навоевали в Стокгольме на три квоты. Может, ещё и на Олимпиаду вместе проскочим?       Женя снова целует его, на этот раз — в переносицу.       — Будем стараться, — обещает он. Андрей сладко жмурится. Солнце слепит его и золотит Женины волосы, и без того светлые.       У них с Женей очень большие общие планы и на следующий сезон, и на грядущую жизнь.