Странники

      Самигина отстранилась, дав Леону возможность свободно вздохнуть, и лёгкой поступью прошлась по холму. Повинуясь взмаху её руки, из земли проросли стебли, которые, переплетаясь, обернулись троном, укрытым одеялом из пышных цветов, и столик, на котором из чёрной дымки появились чаша из чёрного хрусталя с фруктами и графин с вином.       Она наконец заметила стоящего рядом с Леоном Гастиона, потому обратилась к обоим:       – Нравится ли вам здешний вид на багровые поля? Находите вы их прекрасными иль пугающими? – непринуждённо поинтересовалась богиня, разливая вино по бокалам, один из которых протянула Гастиону.       – Я не могу его взять, госпожа, – стушевался сферон, покрутив головой. – Я всего лишь дух…       – Ты в моих владениях. Пока моя воля благоволит тебе, ты сможешь его держать, – напомнила Самигина и настойчиво потрясла бокалом, призывая взять его. – Ну же, не отказывай одинокой женщине! Не каждый раз мне удаётся испить вина в компании другого божества.       Гастион нерешительно принял бокал в руки и отхлебнул напиток. Вино как таковое он не любил, да и пил лишь в те дни, когда на небесах устраивали празднества, от присутствия на которых не мог отказаться, но то, что он испил, едва ли можно было назвать вином, скорее медовым напитком с дивным благоуханием и лёгкой виноградной кислинкой.       А Самигина тем временем посмотрела на Леона, бокала которому не подготовила, и печально повела плечами.       – К сожалению, я не могу оказать тебе должный приём, как хозяйка, и не могу угостить яствами, потому как живым нельзя вкушать то, что взращено мёртвой землёй. – Она сделала глоток из своего бокала и устроилась на цветущем троне, закинув ногу на ногу. – Теперь я желаю услышать ответ на свой вопрос.       Гастион откашлялся:       – Чувство прекрасного относительно для каждого, но одно не поддаётся сомнениям: багровые поля оставляют неизгладимое впечатление, – в привычной манере ответил он.       Самигина перевела взгляд на Леона:       – А что же ты, дитя рода Самаэлис?       – Вид прекрасен, вот только я не любоваться им пришёл и не яств твоих отведать…       – Знаю я причину твоего визита, – прервала Самигина взмахом ладони, – а раз так, то слушать тебя мне нет нужды. Я не отпускаю души из своих владений, но коли тело того, кого ты желаешь вернуть, всё же уцелело пред силой времени, сделаю исключение. Тронуло меня твоё упорство, потому обозначу условия сделки: в загадке, что я тебе скажу, скрыт путь к испытанию, которое тебе нужно будет пройти. Если справишься, заберёшь душу Данталиона, если нет – уйдёшь ни с чем.       – А нельзя избавить меня от нужды разгадывать твои загадки, госпожа? – Леон устало потёр лоб. – Сама же видела: я не силён в подобном деле.       Самигина хохотнула:       – Нет, коль желаешь душу возлюбленного вернуть. Знаешь ли, в моих владениях порой бывает скучно, оттого так ценно для меня любое увеселение. Раз уж попала ко мне душа, я даю ей шанс на одно желание, а взамен прошу развлечь меня. Но это получается не у многих. Натура бессмертных такова, что нас мало что удивляет в мире, да и навыки наши разносторонни. Данталион был одним из немногих, кто смог, и к тому же запросил непомерно высокую цену. Уж он-то знает толк в увеселении женщин, равно как и его знаменитый отец.       Леон поперхнулся воздухом. Одна только мысль о том, как Рэйден мог «увеселить» богиню, возмущала его, но всё же любопытство подтолкнуло выудить ответ на этот вопрос, хотя в глубине души он и страшился узнать на него ответ.       – Что же такого он сделал, что даже сама Первородная богиня уступила его воле? – Голос откровенно сквозил недовольством.       Но Самигина несдержанно рассмеялась, уперев затылок в спинку трона.       – Донельзя обыденную вещь, от которой я до сих пор испытываю позор проигрыша. – Она стёрла с уголка глаза подступившую слезу. – Он обыграл меня в карты, представляете? Заставил проиграть в столь лёгкой игре смертных, ещё и побил собственную карту твоей!       Она ткнула пальцем в Гастиона и расхохоталась пуще прежнего. Не улавливая ход её мыслей, сферон и странник переглянулись. Леон уже видел, как энрийцы играли в карты, но сам не интересовался игрой. Несмотря на все старания Салума объяснить правила, пока Леон работал в пабе, знания не закрепились. Он помнил лишь то, что карты были созданы по подобию амонов и способностей богов, а выигрывает тот, кто последним останется с картами на руках, однако теперь он всерьёз задумался о том, чтобы однажды сыграть. Может, даже попросит Рэйдена научить его, если они смогут вернуться.       – И что же он запросил? – поинтересовался Леон, дождавшись, когда Самигина успокоится.       – Он? – Богиня пошкрябала ногтем по острому подбородку и, подавшись вперёд, осадила кривой ухмылкой: – Он пожелал, чтобы я выслушала тебя, когда ты по собственной воле изъявишь желание явиться в мои владения, и не посмела забрать жизнь твою раньше начертанного срока. Его просьба удивила меня, ведь он захотел моей милости для тебя, в то время как сам остался мучиться среди неупокоенных.       Сердце Леона пропустило громкий удар. Ему вспомнился момент гибели Рэйдена, когда тот говорил, что будет ждать его в багровых полях. И он ждал, ждал так долго, что теперь Леон испытывал угрызения совести за то, что не явился раньше. Сообрази он быстрее, Рэйден бы не томился целый год в багровых полях, не страдал бы, проживая мгновения прошлого, чтобы удержать собственную душу от покоя.       – Прежде, чем я решусь услышать твою загадку, ответь мне на ещё один вопрос, госпожа: отчего ты не желаешь моей гибели? Разве богине смерти не должно быть всё равно на тех, кого она забирает в свои владения?       Самигина приподняла бровь и, выдержав тяжелую паузу, которая заставила Леона испытать неловкость, снова рассмеялась.       – О, меня не волнует твоя жизнь, но мне надоело собирать в своих владениях перерождения сферона Гастиона, – капризно отмахнулась она. – Их и так тут больше, чем чьих-либо других. К тому же Дардариэль посмела покуситься на мою власть, отняла души, что обещаны были судьбой, и посмела привязать к душе Гастиона древней печатью прародителей, знания о которой принадлежали моей покойной сестрице, потому-то я и не желаю идти на поводу у этой смутьянки. Мы, Первородные боги, обид не прощаем!       – Обещаны вам судьбой? – поражённо переспросил Гастион.       Самигина развела руками.       – Моя сестра, которую именуют Великой Фуркас, предрекла конец тогдашних богов. Таким был злой рок для небес. То, что совершила Дардариэль, было неминуемо, как и то, что боги погибнут в тот день. Моя роль была лишь в том, чтобы помочь всему случиться. Это я разорвала Цепи алого писания и подсказала Мариас путь к клинку, дабы она исполнила предназначение. В этом была её судьба, которую увидела Фуркас, однако пришлось приукрасить некоторые детали, дабы её злость не сменила направление.       – Но что тогда бы стало с небесами, если все божества должны были погибнуть? – воскликнул Гастион, на этот раз не пытаясь скрыть волнение за маской спокойствия.       – Всё то же, что уже случилось, – безразлично развела руками богиня. – К несчастью, в порыве гнева Мариас и сама попыталась изменить судьбу, не вняв моему предостережению. Среди всех небожителей в живых должны были остаться четверо, что заменят Высших богов на их престолах, дабы начать новую эру, но она уверилась в том, что божества несут лишь зло на земли Энрии. Она убила двоих из них, и потому судьба изменилась, породив её проигрыш, дабы однажды вновь повториться.       – Хочешь сказать, всё то, что происходит сейчас, ведёт к повторению того, что должно было произойти в прошлом?       – Именно так, Леон Самаэлис. Она изменила пути, но не изменила цели. Теперь, когда руками Фуркас она свела вместе всех ипостасей и богов, она подведёт вас к новому сражению, ценой которого станет сотворение новых небес.       – Руками Фуркас?       – Все мы, дети Создателя и Небесной матери, скованы короной из шипов обязанностей, что на наши головы водрузили родители. Велиаль несла груз власти над небом и землёй, я – пленница своих владений, чей удел быть судьёй и палачом, а Фуркас, будучи свободной, остаётся рабыней судьбы. Её роль – делать всё, чтобы предначертанное стало реальным, даже если для этого ей самой приходится плести нити чужой жизни. Она не является в своём истинном обличии, но следит глазами тех, кого вы повстречали на своём пути, и направляет туда, куда нужно ей.       – Допустим оно так, но тогда зачем ты ранила меня клинком «Слёзы небожителей»? – Леон сжал кулаки и выступил вперёд, глядя на богиню пылающим от негодования взглядом. – Госпожа хоть представляет, на какие страдания обрекла нас своим поступком?       – Ты просил дозволения на один вопрос, – напомнила богиня и постучала пальцами по подлокотнику, безжалостно пронзая ногтями цветы.       – Теперь прошу на второй! – непреклонно потребовал Леон.       – Что ж, на удивление я благосклонна к твоему нраву, потому отвечу… Я исполняла волю своей сестры. – Самигина удовлетворённо хмыкнула, наблюдая за тем, как исказились лица Леона и Гастиона от этой новости, и сделала глоток вина, с медлительным стоном растягивая послевкусие у себя во рту, чтобы подольше насладиться их недоумением. – Ты должен был принять ипостась раньше, чем проклятье Дардариэль настигло бы тебя, потому-то остриём клинка я сломала завесу твоего сознания и позволила Гастиону обрести свободу, дабы он мог поспособствовать этому. Рискованно, не спорю, зато действенно, ведь так или иначе ты явился в мои владения, как я того и желала.       – Ты могла нас прикончить, госпожа! – вспыхнул Леон.       Но Самигина лениво отмахнулась.       – Твой разум полнится бреднями. Кому как не мне знать, как обращаться с оружием, несущим смерть всему живому, ведь их яд и лекарство отныне растут лишь в моих владениях? К тому же тот, кто был ранен моей рукой, ей же и будет спасен.       – Вы хотите сказать, что отдадите нам цветы ирсин, не запросив платы за них? – Гастион скептично приподнял брови и поправил указательным пальцем очки.       – Отчего же? – Она коварно захихикала, закусив зубами нижнюю губу, и вперила взор в Леона. И хотя их разделяли два ярда, страннику показалось, будто алые глаза заглядывают прямо в душу с расстояния в пару дюймов – настолько пронзительным был взгляд. – Ты уже обозначил ту плату, что я возымею, отдав тебе цветы ирсин, и на том моя роль будет исполнена.       Леон согласно кивнул, и Самигина продолжила:       – За семьсот лет мои обязанности перед судьбой не изменились, изменился лишь тот, кому я должна поведать правду, дабы задуманное осуществилось. Когда вы покинете эти владения, я стану всего лишь наблюдателем и буду упоённо радоваться тому, как треклятые небеса вновь обагрятся кровью.       – Ты не очень-то любезно отзываешься о небесах, – подметил Леон.       – Мне не за что любить небесные чертоги, в коих погибла моя сестра, не знавая того, что оказалась предана человеком, коего сама воспитала. – Самигина по-детски выпятила губы и сдула мельтешащую перед глазами прядь.       – Разве она не погибла потому, что чувство любви заполонило туманом её разум, распустив язык к честности? – удивился Гастион.       – Может, и так, а может, и нет, – пожала плечами богиня. – Велиаль была первенцем Создателя и Небесной матери, потому то лучшее, что ей преподносили родители, извратило её душу. И хотя в мудрости принятых ей решений не возникало сомнений, в личных желаниях она не ведала отказа, что в итоге её и погубило. Однако история тех дней – это не та правда, за которой вы пришли, и всё же она станет важна, когда её час наступит. Готов ли ты услышать мою загадку, Леон Самаэлис?       Леон кивнул, и Самигина, расплывшись в широкой улыбке, захлопала в ладоши.       – Что ж, тогда слушай… – произнесла она и добавила голосу театральной глубинности: – На изломе небес и кровавой земли дорогу укажет свет яркой звезды. В пустыне отчаяний и мёртвых лесах цветок станет сердцем брони из песка. Там, где солёные воды с забвеньем мешает, благословение небес тебе истину явит.       Довольная собой, Самигина откинулась на спинку трона, однако её намерение наиграться с ним, как с забавной игрушкой, так раздражало Леона, что он невольно сострил:       – Сама придумала, госпожа, иль кто помог?       – Леон…       Гастион обречённо вздохнул и потёр лоб. Из них двоих он был тем, кто понимал, как опасно было шутить над Первородной богиней, а странник, хоть и был его ипостасью, обладал характером взбалмошного мальчишки, наглость которого порой пересекала черту дозволенного.       Однако Самигина просветлела. Ирония в голосе юноши её нисколько не цепляла, скорее наоборот, вселяла наслаждение тем, что кто-то не страшится отвечать ей в подобном тоне.       Причмокнув губами, словно раздумывает над ответом, она игриво парировала его слова:       – С недавних пор увлеклась поэзией, но мертвецы, сам знаешь, публика немногословная. Должным образом мои старания оценить не могут.       – Что ж, тогда прислушайся к мнению живого… – усмехнулся Леон и осёкся, заметив, как медленно свирепеющий Гастион поглядел в его сторону с выпученными глазами и плотно сжатыми губами, намекая на то, что ему следует остановиться. Леон нервно рассмеялся, потирая затылок: – Продолжай в том же духе, госпожа. Неплохо выходит.       – Ступай, Леон Самаэлис, – в улыбке прищурила глаза богиня.       Леон и Гастион распрощались с Самигиной поклоном и двинулись в сторону живой изгороди, что должна была вывести их из резиденции богини. Силуэты тел уже почти скрылись за густо переплетёнными ветвями, когда Самигина их окликнула:       – Сейчас его душа разбита на осколки прошлого, каждый из которых заставляет проживать как горечи, так и радости. Пройди этот путь вместе с ним, отыщи за вратами все его сути и прими, какими бы ужасными они ни оказались. Только искренность заставит цветок распуститься.       – Неважно, каким окажется его прошлое, я его уже принял, – ответил Леон и скрылся в алом лабиринте.       Самигина проводила странника и дух сферона заинтересованным взглядом и потёрла подбородок.       – До чего же забавный смертный, – хохотнула она.