На берегу безымянной реки

***

      Леонтьеву изначально не приглянулась перспектива съёмки сериала по истории «Короля и Шута». Но его никто и не спрашивал.       Яна, очевидно, беспокоило то, как Леонтьев на него смотрит. В его глазах можно заметить оттенки неприязни (если не явной ненависти), возможно, отвращения к извечной улыбочке на лице, того и гляди челюсть заскрипит от натуги, и дружелюбию ко всем без исключения. Леонтьев, пристально наблюдая за игрой актёра, слегка кривит губы и вскидывает брови, хмурится, будто от боли в области висков. Его очки в чёрной оправе покоятся на носу, отчего-то придавая ещё более грозный вид. Ильвес заметил это далеко не сразу; однако, однажды всё-таки поймав на себе этот неприятный взор, уже не мог отделаться от давления, ощущения неодобрительного взгляда на себе, и играть свою роль стало несколько тяжелее. Он начал периодически оборачиваться на Ренегата, словно выжидая, какая же будет реакция у него на этот раз, после того или иного действия или слова.       Ильвес отпивает пиво, которое откуда-то достал Коноплёв. На долю секунды он переглядывается с Ренегатом. Они специально сели на один диван, но по разным концам, чтобы не пересекаться взглядами друг с другом за общим столом. Но когда Ильвес, сдаваясь, всë же мимолётно ловит на себе его взгляд, сердце внутри почти сжимается. Ренегат виновато опускает взгляд и снова вливается в диалог с продюссером. В желудке горячо, на языке сладко и развязно, но в душе — прежняя тягость. Съёмки давались тяжело. Приходилось спать и есть где придётся. Не обходилось и без ругани между актёрами и съёмочной командой. Там плохо сыграл, здесь переиграл, там ошибся, то забыл. У большинства актёров был опыт только в съёмках фильмов, но не в таких масштабных сериалах, тем более основанных на реальных событиях. Ещё тяжелее — под наблюдением Ренегата. Впрочем, большее количество времени Ильвес совсем не думал об этом, и искренне отдавал всего себя съёмкам. Но не замечать Леонтьева было невозможно.       Ян видел, как Леонтьев переговаривается с Щиголевым (они многозначительно поглядывали на него во время разговора). Ему думалось, тот говорит что-то в духе: «Я бы так не сказал», или «я бы так не сделал», или же «он недостаточно хорошо отыгрывает». Пусть Поручик и не был согласен с Леонтьевым, уверенность Яна в себе, как в актёре, значительно пошатнулась: Ренегат в молодости был для него почти кумиром, неким эталоном современного русского рок-н-ролла, и подобное поведение уважаемого им человека расстраивало. Ильвес старался изо всех сил. Казалось, все свои актёрские навыки, что он оттачивал годами, хотел вложить именно в этот сериал. Но отдачи особо не получал; конечно, его поддерживали коллеги, пусть они и видели недовольство Ренегата, решили не вмешиваться и промолчать. Ильвес пьет. Он наливает себе ещё. Сегодня должен быть разгрузочный день для этих глупых мыслей. Но не получается.       Ренегат закидывает ногу на ногу и отворачивается в сторону, лишь бы не видеть Яна в поле зрения. Наедине они не говорили. Ренегат был приглашён на съёмки, как гость, и что-то решать здесь он права никого не имел. Он не был доволен таким раскладом, но, стиснув зубы, согласился. Самолюбие Ренегата не позволяло оставить съёмки на круги своя. Ян надеялся хотя бы на советы от него, чтобы лучше понимать, как отыгрывать, но ничего не получил. Не получал даже простого «привет». Ильвес чувствовал себя униженным, оскорблённым, ведь с другими актёрами так не обращались. Ему хотелось знать, что он делает не так, отчего Ренегат его так ненавидит. Отчего начинает нервничать и пытается уйти, как только он и Ильвес остаются одни в комнате? Собственно, Леонтьев никогда не был особенно придирчивым. Считал он себя, скорее, перфекционистом. Но присутствие и сама игра Ильвеса неистово тревожили его шаткое нутро. Ему всë беспричинно не нравилось (даже бесило). Оправдывался он тем, что Ян — слишком наивен, и ему надо повзрослеть, как актёру. Слишком уж он опрятнен, застенчив и внимателен, и эта приторно-сладкая идиллия раздражала Ренегата одним своим существованием. Мол, надо опустить его на Землю. Видимо, так, как лорд Генри опускал Дориана Грея.       — Почему он так на меня смотрит? — спросил Ильвес у режиссёра, кивнув на Ренегата неподалёку.       — Думаю, ему никогда ничего не нравится, — усмехнулся режиссёр, сжав в руке мартини со льдом. — Он и в группе почти диктатор... По крайней мере, как мне рассказывали. Забей, перебесится.       — Он игнорирует и Коноплёва тоже, — продолжил Ильвес после короткого молчания, переходя почти на шёпот. — Это из-за наших ролей? Разве они с Андреем не помирились?       Коноплёва это, конечно, тоже конкретно достало. За свою недолгую актёрскую деятельность ещё никто не позволял себе таким образом с ним обращаться, к тому же и без весомого повода. Конечно, это были только косые взгляды и всяческое избегание со стороны Ренегата, но Влад уже воспринимал это как конкретную войну. Сам Князь лишь отшучивался, уходил от разговоров, или старался оправдать Леонтьева, чтобы не вызывать ещё большей вражды, но Коноплёву этого было недостаточно. Ильвес же наоборот старался смириться, но не мог избавиться от внезапного чувства, будто он оказался не достоин этой роли. Пусть Ян и действительно всегда считал Леонтьева мудрым человеком, могущим стать неким наставником для него, чему-то научить, он всë больше сомневался в таких выводах.       Да и Князев тоже вёл себя не менее странно. Да, тот подбадривал каждого, помогал чуть больше разобраться в своей роли, часто присутствовал на съёмках лично. Только вот Ренегата он держал на расстоянии: не мог смотреть в глаза, старался лишний раз не оставаться с ним один на один и отвечал односложно. Многих это удивило, ведь они не раз публично заявляли, что помирились. Ильвес долго копался в себе, но так и не предположил о причине этого открытого игнорирования Ренегатом. Это нагоняло на мысль, будто Ян чересчур плох в сравнении с остальными, и Леонтьева совсем не удовлетворяет его игра. Или дело в чём-то другом? Ведь других-то всë устраивает, да и с Ренегатом Андрей особо не говорил. Ильвес заметил только раз, как Князь зашёл в комнату, где был один Леонтьев и долго не выходил. Больше он не замечал их взаимодействий. Ильвес мученически вздохнул; ему всë это осточертело.       — Помирились, вроде, но для галочки, как мне кажется, — режиссёр пожал плечами. — Ты знаешь, что между ними было?       Ян отрицательно помотал головой.       — Спроси у Князева... Ренегат вряд-ли захочет говорить с тобой об этом.       — Послушайте, я тоже до сих пор не могу понять, что Ренегат здесь забыл и почему он так себя ведёт, — присоединился Коноплёв, нервно перебирая в руках пачку сигарет Яна. — Я его уважаю, но лишь как музыканта. Он тут только и делает, что ходит с недовольной миной и портит всем настроение. Думаешь, он на тебя одного так смотрит? Да нихрена подобного. На меня он смотрит как голодный зверь. Мне иногда страшно. Я пытался поговорить об этом с Князем, а тот от темы уходит. И что с этими двоими не так? Мой вывод: он просто зазнавшийся идиот. Ваши ставки, господа?       — Да у Леонтьева просто недотрах, — неожиданно подключился Плотников, звонко рассмеявшись от собственной шутки. — Наверняка кого-нибудь из вас хочет трахнуть.       — Блять, не ори так, придурок, — выругался Коноплёв. Ренегат на секунду задержал взгляд на них. — Он услышит.       — По-моему, это всë объясняет, — продолжил Плотников чуть тише. — иногда ненависть может стать весомым поводом к изн...       — Заткнись нахрен, — процедил сквозь зубы Коноплёв. Плотников замолчал.       Этот диалог они так и не продолжили. Каждый погрузился в свои мысли, хотя, в сущности, думали они об одном. Коноплёв и Плотников усердно продолжили напиваться.       Ильвес отправился в свободную комнату, чтобы, наконец, прийти в себя и попробовать поспать. День оказался ужасно длинным, ещё длиннее, чем все предыдущие. Иногда бывают такие моменты, когда надеешься что, по пробуждению, на утро всë станет лучше. Ян скинул с себя рубашку и улёгся в постель, ощущая нарастающую головную боль, которая разносилась неприятной пульсацией. Комнату освещал лишь небольшой ночник в виде Моланга, который, как актёр был уверен, притащил Щиголев в качестве подарка. Ильвес забирается под одеяло, отвернувшись к стене. За дверью по-прежнему можно услышать шаги, бряканье бокалов, громкие разговоры и смешок. Ян по-прежнему продолжал думать о Ренегате. Честно признаться, из головы не выходили слова Плотникова. Охуенная перспектива — потрахаться с кумиром, который тебя терпеть не может? Возможно. Но думать об этом — аморально.       Комната перед глазами намного плывёт. Ренегат всплывает в голове: черты его лица, острые, слишком знакомые, до мелочей изученные, и Ильвес жмурится, чтобы не думать об этом, отречься от желания приблизиться, прикоснуться...       — Я же просил тебя не говорить со мной.       Неожиданно из-за стены Ильвес услышал голос Ренегата. Сложно было разобрать его слова, но Ильвес постарался прислушаться.       — А я просил тебя сюда не приезжать, — ответил второй голос. Кажется, это был Князев. — Ты специально маячишь перед моими глазами? Ты больше меня тут бываешь, а я ведь прекрасно вижу, как тебе это не нравится. Так для чего всë это?       — Ты мне ни к чему, — Ренегат повысил тон. — Это было в прошлом. Заметь, не я трахаю Ильвеса, только потому что он навивает воспоминания о былой любви одним своим присутствием.       На пару секунд повисло молчание.       — О чём ты?       — Ой, да брось. Ты прекрасно знаешь, о чём я.       Дрожь пробегает вдоль позвоночника. Ян застыл, до боли в руках сжав одеяло.       Судя по звукам, Князев вышел из соседней комнаты, хлопнув дверью. Постепенно Яна окружила тишина. Мирное тиканье часов, едва различимое дуновение ветра в приоткрытое окно, звуки проезжающих машин — всë это составляло его тишину. Вскоре в комнату Яна, не постучавшись, вошёл Князь. Он был взволнован, и явно не ожидал увидеть здесь Ильвеса.       — Привет... — Андрей подсел на край кровати. Князь после душа, всё ещё влажный, его челка неприятно прилипает к шее, но пахнет он всё-таки приятно и свежо, сладко. Андрей касается ладонью щеки Яна, нежно проведя пальцами по ней, и тот вздрагивает. — Как ты?       — Сойдёт... — Ильвес слабо улыбнулся. — Но голова немного болит. Не люблю пить.       — Постарайся заснуть.       — Останешься?       Андрей кивает и ложится рядышком. Он осторожно перебирается поближе и с благоговением прижимается к его спине. Его дыхание учащается и приятно бьёт по обнажённому плечу Яна. Тот просто тает от его прикосновений, и Князь усмехается, когда вспоминает, что столь скромный и неприступный парень всегда отдается ему в руки от единственного нежного поцелуя. Князю хотелось подмять его под себя, расцеловать, потрогать каждый участок тела, зажать кисти над головой и заставить стонать всю ночь. Как он делал это с Ренегатом.       Его первую любовь можно посчитать забавной историей, но с печальными последствиями. Жить было труднее, когда в последнем (для Князя) туре «Короля и Шута» он не мог даже поздороваться с Леонтьевым, не мог коснуться, не мог поговорить. Они игнорировали существование друг друга, будто никогда не были знакомы. Князев пытался забыть Леонтьева. Правда пытался. Вот только такие люди никогда не забываются, даже при всём желании. В них непременно есть то, что вскоре начнёшь искать в других, сравнивая, и каждый раз разочаровываясь, потому что они — не этот человек и никогда даже рядом стоять не будут. И в Ренегате было что-то такое, однако Князев так и не понял, что именно. Он искал его везде и во всех. И никогда не находил. У Андрея совсем не получалось полюбить кого-то другого. Были похожие — но это не то. Он напивался, чтобы не думать о Леонтьеве, но, будучи пьяным, хотел лишь одного — позвонить ему. В области сердца нечто тяжелое, словно камень.       С того времени прошло много лет, но Князь так и не научился любить. А теперь — съёмки сериала. Благодаря съёмкам он и познакомился с Ильвесом. По характеру он с Леонтьевым были чем-то схожи, да и внешностью тоже (если очень сильно преувеличить). И Андрей сорвался. Яна быстро удалось затащить в постель. Скорее всего потому, что он боялся потерять свою роль в сериале. Иногда Ян чувствовал себя грязным. Он всегда был таким искренним, светлым. И слепым. Раз он не видел, как Князев смотрит на Леонтьева, когда тот отворачивается.

***

      По дому, кажется, со второго этажа, разносилась приятная музыка. Актёр прислушался и узнал мотивы «Norwegian Wood» группы The Beatles. Ильвес нежился под утренними лучиками солнца, что накрыли его из приоткрытого окна. Доносилось пение птиц, еле слышный шелест листьев на больших деревьях от ветра и разговоры на улице. Это утро было особенно прекрасным — тихим, необычайно спокойным, казалось, ничто не сможет нарушить покой этого момента.       — Доброе утро, герой-любовник, — Коноплёв здоровается с Ильвесом, передав ему кружку чая с лимоном. — От похмелья ничего нет, сорян. Плотников тоже измучался. Зато больше походить на Горшка будет.       — Я не пил особо, — Ян потирает глаза и усаживается за стол. Он посмотрел на Влада своим обыденным, скучающим взглядом, и они, переглянувшись, рассмеялись. — Ладно, возможно, я вру.       Коноплёв продолжал наливать всем чаю, иногда отвлекаясь на разговор с Ильвесом. Позже к чаепитию подключился Плотников. Выглядел он скверно из-за вчерашней пьянки. Иногда на кухню заглядывали ребята из съёмочной команды. Ян почти забыл то, что не должен был вчера услышать.       — Ян.       Коноплёв и Ильвес одновременно обернулись и увидели Ренегата. Тот, не выражая никаких эмоций, зажал между пальцами сигарету.       — Пойдём, поговорим.       Ильвес не мог пошевелиться. Иногда он ловил себя на мысли, что даже боится Леонтьева, сам не зная, почему. Поначалу это казалось лишь трепетанием перед мудрым человеком, что старше, опытнее и умнее тебя. Как перед кумиром, наверное. Теперь — что-то совершенно иное. Что-то поглощающее, почти животный страх перед неизвестностью. Ян оглянулся на Влада, но тот выглядел не менее растерянно. Он только помотал головой, мол, «я не знаю, что ему нужно». Ильвес ожидал от Ренегата логического продолжения мысли, но, не дождавшись, сдался. Он медленно поднялся и последовал за Леонтьевым, скрестив руки и опустив голову в пол. Леонтьев повёл за собой куда-то на второй этаж. Комната Леонтьева (и кого-то ещё, возможно, Поручика) была достаточно просторной. Ренегат всюду таскал с собой только акустическую гитару, пачки сигарет, какие-то пухлые книги и блокнот с карандашом, оттого много места им было ни к чему. На столе лежали упакованные презервативы.       — Не пугайся так. — Леонтьев сел напротив актёра и предложил закурить. Ян отказался. — Я только хотел объясниться.       — В чëм?       — Я вижу, что тебя настораживает моё отношение к тебе. Я ведь не слепой и не тупой, как и ты. Ничего личного, поверь.       — Это не так... — Ильвес смутился.       — Не нужно, Ян. Я всë понимаю. Просто кое-кому может очень не понравиться, если мы окажемся чересчур... близки. Ты меня абсолютно устраиваешь, как актёр. Ты хороший парень, я вижу. Говорю это просто потому, что не хочется, чтобы ты себя продолжил мучать. Но я не могу показывать это открыто. Возможно, потом я объясню, почему, если ты сам не понял. Не сейчас, хорошо?       — Как Вам угодно... — Ян отвёл взгляд.       — Ты уверен, что с Князем у тебя всë серьёзно?       — Нет.       — Отлично. — Леонтьев вздохнул. — Можешь идти.       Ян поднялся и, собираясь выходить, почувствовал, как Леонтьев что-то просовывает в карман его брюк. Он обернулся, но Ренегат уже закрыл дверь. Ян достал маленький клочок бумаги. «Сегодня. 18:00. Ближайшее кафе за поворотом. Буду ждать».

***