В зелени Корнуолла

Зловещая, ущербная Луна чудовищно низко нависала над кромкою чёрного моря, рискуя от каждого порыва ветра опрокинуться в бриллиантово-зелёные лапы густых водорослей. Волны, что по прихоти своей избирали всевозможные пути на морских просторах, обрушивались на каменную гряду, заслонявшую бухту, со всех сторон разом. Гудели пенные валы, повергаясь на острые обломки рифов, что так походили на сгнившие под основание зубы; горстки морских гадов, самых уродливых, коих только могла извергнуть зловещая пучина, то и дело, влекомые властью вод, налетали на каменистые отмели, и море стёсывало с них склизские оболочки, окропляя прибрежные скалы жертвенной заменой крови; на узкую полоску суши, что расстилалась в предверии глади океана, поминутно вылетали причудливые раковины, разломанные реи, драные паруса и обросшие зелёной порослью сети, которым в тот же миг приходилось сгинуть без вести в адских глубинах, так что со стороны сиё можно было счесть причудливой игрою Амфитриты и Посейдона, бросавших на стылую землю свои игральные карты. Хаос и гармония природы царили здесь на равных правах, как венценосные муж и жена. Щерящиеся покровы моря, шатаясь в качке шторма, отплясывали лихую кадриль, готовые по первому зову подняться, точно живые, увлекая за собой в ведьмовской танец ветхие рыбацкие деревушки с покосившимися домами и их угрюмыми обитателями. Угольным мехом стелилась беспокойная вода, и благородное серебро, будто у чернобурки, лицедейка Луна вплетала в несущиеся на верную погибель гребни волн, да изредка высвечивала лесистое, пугающее нутро какого-нибудь вала. Даже орлиный глаз не смог бы высмотреть хоть что-то под вековою толщей влаги, в глубине солёной пучины — нечистые слуги, сладкоголосые русалки, и мечтательные нереиды, и гордые тритоны, и моряки, почившие на дне, не желали выдавать свои секреты первому встречному. И неизменна оставалась загадочная аспидная Бездна, населённая прожорливыми глотками сотен чудовищ, усеянная острыми, что сталь, зубами и телами затонувших кораблей. В тот вечер побережьем владела стихия, и суеверные рыбаки, не покидавшие своих домов, с трепетом пересказывали друг другу преданья старины, доставшиеся им от далёких прадедов, заселивших эти места. Жуткие бури испокон веков разражались здесь по осени, как раз перед Виноградными Лунами, знаменовавшими сбор урожая. Кипеть и буйствовать морская гладь начинала на закате, разливавшем багряную сумеречную кровь по остаткам облаков. С Севера и Запада налетали свистящие, злые ветра, соперничавшие меж собой до темноты. От их напора начинали звонить колокола в запертых церквях, ломались ставни и окна, а ближе к полуночи внезапно гасли соседние маяки. Грозы в такие ночи никогда не свершались, и звёздный полог небес был до странности чист. Бесстрашные юноши из поселений, которым будоражила кровь опасность, ходили к круторогому берегу, чтобы увидеть, как мелькают и кружатся над гладью вод диковинные тени, по размерам превосходящие кондоров, и как фосфорецирующие, чудные огни яркого, искрящегося света пробиваются сквозь толщу моря и тут же потухают. Было в этой жуткой пляске, говорили смельчаки, нечто ритмичное и чарующее, какой-то иной, недостижимый зов звёздных миров. И иногда бесшабашный грохот и визг сменялись отдалённой смеющейся музыкой и проникновенными, нездешними хорами, но их отзвуки в сей же миг тонули в какофонии и лязге бури. Поговаривали, что нередко на отвесных утёсах, к коим невозможно было подступиться даже в ясную погоду, подолгу толпятся тёмные людские силуэты, а на дорогах, ведущих из Корнуолла, можно увидеть пыльные вихри, появляющиеся из ниоткуда следы конских копыт и призрачную повозку, запряжённую четвёркой вороных огнегривых лошадей, что являлись странникам на схлестнувшихся перекрёстках путей.