Страна Чудес Конохи Акинори

Фламинго стал снижаться, под конец вынуждая спрыгнуть. Коноха так бы и покатился кубарем, если бы не рука Шляпника, удерживающая его. Испуганная птица улетела восвояси. Белый Кролик на ходу обернулся, но не остановился — только сильнее разогнался. Пространство вокруг было изрезано косыми разрывами, из которых смрадным маревом лились тени, так похожие на людей. Стоило побежать за кроликом, как очертания дорожки стали расползаться, исчезать. — Держись ближе! — крикнул ему Шляпник, замахнувшись тростью. Тени вокруг пришли в движение, грозясь вцепиться то в руки, то в ноги. Коноха спешно кивнул и сделал шаг назад, встав вплотную. Шляпник стукнул тростью оземь, огораживая их едва видимым барьером: тени бились о него, но внутрь проникнуть не могли. — У старины Шляпника есть пара трюков в рукаве, — пояснил он, вымученно улыбаясь. Коноху прижали за плечо и повели дальше по дорожке: там тени не могли достать до путников. Черно-белые плитки, расположенные в шахмтном порядке, слабо светились изнутри. На одну из них наступил Шляпник, с облегчением опуская барьер; дорога замерцала, как если бы белая плитка могла активировать защитный механизм. — Почему здесь монстры? Почему они нападают на нас? Коноха шел и оглядывался по сторонам. Тени продолжали следовать за ними по пятам. Это было тем страннее, что ни Кролика, ни Шляпника они будто не замечали. Наконец он обернулся к шляпнику, прижавшему мелко дрожащие руки к лицу. Когда он отнял руки от лица, на ладонях проступили следы крови. — Все, что я знаю, друг мой, это то, что Шахматному королевству повезло еще меньше, чем Червовому. — Он поднял голову и вытащил платок, стирая следы крови с губ. — И за свою гордыню жители Шахматного королевства заплатили слишком высокую цену. — Но все это… Почему только я? Почему они не реагируют на тебя или на Кролика? Шляпник покачал головой. — Видишь ли, мы уже прокляты и получили по заслугам. Они либо ищут справедливого отмщения, либо спасения… Не представляю, что вообще может оставаться в головах бестелесных существ. Однако если мы будем держаться вместе — у нас будет больше шансов добраться в целости и сохранности.

***

Двери захлопнулись за их спинами с громким стуком, стоило только вбежать во двор. В отличие от всего королевства замок сохранил свой помпезный вид, где каждый архитектурный элемент заявлял о роскоши и богатстве. Тяжелые ставни ворот украшали гербовые вензеля, очерченные контуром перьев, те же узоры переходили и на высокую крепостную стену. В центре мраморного двора журчал фонтанчик, а за ним возвышались вековые деревья, обвивающие массивные ворота. Коноха упал на колени, пытаясь отдышаться. Им пришлось идти вдвое быстрее обычного, когда барьер стал давать трещины, а потом и вовсе бежать, не оглядываясь. Теперь тени скреблись в запертые ворота — единственную оставшуюся преграду между миром живых и мертвых. Ему ужасно хотелось передохнуть, почувствовать спокойствие хоть на минуту. Снова вернуться к чаепитию, как бы странно это ни звучало. Послышался стук трости о мрамор: Шляпник присел на бортик фонтана. — Мы добрались, — устало заметил он, потирая шею. — Можешь гордиться собой, Коноха. Еще ни один житель Червового Королевства по своей воле не попадал после проклятья на ту сторону. Коноха поднялся и присел рядом, уперев локти в колени. — Я правда… очень рад, что ты жив, Шляпник. Я бы ни за что не проделал такой путь без тебя. — Глупости, — хмыкнул тот. — Ты столько раз побеждал Великое Зло, что уже и сам не упомнишь в своем беспамятстве. Коноха задумался. На сей раз он не сражался ни со злом, ни с конкретными злодеями. И все же страна умирала на глазах, без спасения, в котором так нуждалась. — Послушай, Шляпник, ты упоминал, что оба королевства лишились своих царских символов. Если Ойкава… то есть, я хотел сказать, Алая Королева, потерял свою корону, выходит… Шляпник сжал губы, скорбно снимая шляпу. — То и Белая потеряла свой символ. Ты правильно понял, — негромко проговорил он. Коноха насторожился: когда они замолчали, стала различима тихая мелодия, словно сложенная из хрустального водопада, изливающего всю грусть и тоску мира. — Ты слышишь? Шляпник моргнул и проследил за рукой Конохи. Они подкрались к парадному входу. Чувствуя себя воришкой, Коноха толкнул дверь. Ковровая дорожка вела к высокому трону, такому же изящному, как и все в зале. На подушках на троне разлегся Кролик, уставившись в потолок. Он не имел никакого отношения к мелодии. Коноха разгорячился: — Вот ты где! — воскликнул он, победоносно ухмыляясь. Кролик попытался ретироваться, метаясь туда-сюда по трону, но Коноха в несколько быстрых прыжков оказался возле трона. — Больше тебе не скрыться. Он забыл обо всем на свете, напирая все ближе и ближе, наконец нависнул над перепуганным Кроликом. Еще минута — и тот либо ударит в ответ, либо заплачет. Затихло все, даже музыка. — А ну отдавай обратно пуговицу, иначе я прямо на этом месте завяжу бантик из твоих ушей и отправлю тебя в дальнее плаванье в бочке с гвоздями! — Не трогай его, — послышался спокойный голос. Коноха задержал дыхание: он точно знал, кому принадлежал этот голос. Внутри все замерло. Он постарался аккуратно обернуться, но предательски задрожал от нахлынувшей радости. Точно мальчишка, который вот-вот громко крикнет имя друга, чтобы позвать играть на улицу. Акааши перестал играть на клавесине и медленно повернул фарфорово-бледное лицо, омраченное хмурым взглядом. Королевская мантия разметалась по полу, крылья-плечики изогнулись вверх, выдавая напряжение. — Мы даже не встречались, а вы уже угрожаете королевскому гонцу, — продолжил он. — Еще и притащили с собой подлого жителя Червового Королевства. Вы хоть знаете, на что они способны? Словно идешь по ледяной пещере, где свисающие с потолка сосульки норовят упасть с каждым словом, придавить насмерть. Акааши явно не был рад визиту чужаков. — Божечки-коброчки, — развел руками Шляпник, шествуя к двери, — постою снаружи, чтобы ни в коем разе не оподлить ваше Величество. Все чудесатее и чудесатее. Впрочем, Коноха начинал привыкать к изменчивой судьбе. — Шляпник никуда не уйдет, — отчеканил Коноха, хватая Кролика за грудки одной рукой, — пока ваш королевский гонец не отдаст нам то, что украл. — Да ничего я не крал! — возмутился обвиняемый. На тихое “Бокуто” он отозвался упрямым дерганьем головы, длинные уши замотало из стороны в сторону. Кролик вцепился в запястья Конохи, выдирая себя из хватки. — Твоя пуговица пропала, стоило мне только нагнать тебя у дверей! Ты толкнул меня — вот пуговица и улетела черт знает куда. Я все пытался об этом сказать, но ты так угрожающе гнался за мной, будто хотел превратить в жаркое. — Подожди-ка, как я мог толкнуть кого-то, кого даже не видел? Акааши вопросительно посмотрел на Шляпника, но тот лишь развел руками. “И сам не знаю” читалось в шальной усмешке. — Без пуговицы я не смогу вернуться домой и выполнить обещание. — Соболезную вашей утрате, — отрезал Акааши. — Может, хоть представитесь для начала, раз уж вы все равно пришли? — Коноха. Коноха Акинори… Ваше Величество. Сколько себя помню — был им, только вот в Стране Чудес меня все узнают по-своему. Он и не надеялся, что его поймут. Что вспомнят про старые добрые времена дружбы, когда не было проблем со сказочными странами и воюющими королями. Все ярче и ярче расцветали в памяти детские сны, напоминая, что когда-то можно было наслаждаться чаепитием со всеми жителями Страны Чудес. Белый Кролик прищурился, выдавая: — Точно вам говорю, Ваше Величество, нашего Коноху привел. Поведеньице, конечно, подводит, но что поделаешь. Действительно наш. Акааши подошел ближе, опуская руку на подлокотник трона. Чего-то явно не хватало. — Стало быть, ты уже знаешь, что без тебя Стране Чудес совсем плохо. — Сложно не догадаться, когда из каждого чайника и куста говорят об этом. Почему же вы сами не можете вернуть пропавшие вещи? — Как только исчез мой скипетр — я сразу же призвал шевалье и приказал отправиться во все уголки Шахматного королевства на поиски. — Акааши смотрел перед собой, сжимая узловатыми пальцами подлокотник. — Затем за дело взялись лучшие шахматные ищейки, пешки прочесывали каждый угол, рискуя стать жертвами разломов. Я бы первым отправился за скипетром, если бы не был прикован к замку проклятьем, не в силах покинуть его. Шляпник сложил руки на груди, покачнувшись. Получается, не он один был проклят связывающим заклятьем. Только вот стоило ему пересечь границу королевства, как проклятье странным образом перестало действовать. — Поверь, Коноха, я ноги сбил в кровь, пока скакал по королевствам в поисках регалий, — добавил Кролик. — Теперь вот еще и твоей пуговицы. Все тщетно. Не может быть их в этом мире — иначе бы давно уже нашлись. — Тогда куда Чешир мог деть пропавшие вещи? Они не могли бесследно раствориться и так сильно исказить все. — Дело не в пропавших вещах, Коноха… — сочувственно вздохнул Шляпник. — А в одном единственном человеке, — закончил Акааши, оборачиваясь. — Мы все здесь прокляты безумием и не можем заглянуть за ткань иномирья и вылечить этот мир. Он сам не может излечить себя без главного компонента — его создателя. Коноха молчал. В голове крутились хороводы из “всего лишь сон” и “вылечить”. Семейный доктор так часто повторял эти фразы, что они стали похожи на молитву, выученную наизусть. По сути, они были правы. Коноха ведь жил этими историями в детстве, сам придумывал их продолжение и сказочных жителей. А потом сам же их забросил под настойчивым влиянием убеждений, внушаемых извне. — Если и дальше медлить, то в этом мире не останется ни одного жителя в своем уме и добром здравии, — подал голос Акааши. — Червовое королевство страдает от выходок Королевы, Шахматное — от безличия и общей апатии. Еще немного, и замка тоже не станет. — Чудеса и безумцы здесь не новы. — Глаза Шляпника бегали по витражу в высоком стрельчатом окне. — Но единственное чудо, на которое мы можем надеяться, понимаешь, оно… Коноха поднял голову, встречаясь с ним взглядом. Тот поджал губы, неохотно нарушая воцарившуюся минуту молчания: — Невозможно без тебя. На одной чаше весов стояли все подвиги маленького Конохи, в которые так свято верили жители Страны Чудес. Ожидания, таящиеся за каждой парой глаз. На другой — собственный страх не выполнить невозможное и подвести. — Должен же быть кто-то, кто знает в этой стране все о пропавших вещах? — Тряхнул плечами Коноха, освобождаясь от оцепенения обращаясь к Акааши. — Было бы проще начать с чего-то конкретного. — Есть одна такая, — задумчиво проговорил он, — мадемуазель Фуку. — О-о-о-о, наша пряха! — оживился Кролик, — Она прядет бесконечность мироздания из тонких совиных перышек и все-все в Стране Чудес знает! Наверняка и про твою пуговицу расскажет. Нам-то она ничего не говорила с тех самых пор, как все началось, но может хоть тебе расскажет.

***

Пол небольшой комнатки заливал желтый свет, проникающий сквозь арочные окна. Комнаты была забита мебелью, заставлена шкафами, с которых тянулись шелковые ткани, а на них — гобеленовые подушки; с потолка свисали амулеты и безделушки. Мадемуазель Фуку сидела в самом центре в скрипящем креслице, увлеченная вязанием. Длинные спицы порхали в воздухе, гипнотизируя. — О, Коноха! Наконец-то ты пришел. Как же долго я тебя ждала, подумать только! Она щебетала так радостно и легко, будто не догадывалась о происходящем снаружи. От работы ее не отвлекал даже вид взволнованных гостей. — Пришло время рассказать тебе все, что я знаю, — она тепло улыбнулась. Коноха присел подле кресла-качалки. Возле дверей остались только Кролик и Акааши. Шляпник ушел прогуляться по замку под надзором стражей, пообещав обязательно вернуться. Его явно нервировал презрительный вид Шахматного Величества. Оставалось только верить ему и этой женщине, вселявшей ощущение устойчивого спокойствия. Она провела пальцами по пшеничным волосам Конохи, сдвигая челку со лба, любуясь. — Все те же сизые глаза, словно легкий туман поутру, — улыбнулась мадемуазель Фуку. — Ах, как же я соскучилась по ранним прогулкам. Подумать только, ведь я могла каждый день наведываться в свою кладовку. Она напоминала матушку, тоскливо вспоминающую о былом. Сзади подал голос Акааши: — Так что случилось с кладовкой теперь, госпожа Фуку? Ее лицо переменилось. Она бросила скучающий взгляд на Акааши, отложив спицы. — А, Шахматный король. Давно ты не заглядывал в мои покои. Что, нужда появилась только сейчас, когда почти все подданные обратились в прах? Коноха обеспокоенно приподнял брови, стараясь не пялиться так явно на того, кого считал своим другом. Лицо Акааши окаменело, походя на маску презрения и безысходности. — А теперь ты пожинаешь плоды самоуверенности, — строго продолжила мадемуазель Фуку. — Стало быть, вот она, наша надежда. Запуганный ребенок, загнанный в угол несправедливыми докторами. Прости же, дитя, что тебе приходится решать проблемы взрослых людей. Она погладила Коноху по щеке. Нежное, едва заметное прикосновение — не хватка Шляпника и не щипки Червовой Королевы. — Н-ничего страшного. — Он залился краской, такое внимание казалось избыточным. — Я бы тоже хотел узнать, что стало с кладовкой. Мадемуазель Фуку склонила голову и издала странный, больше похожий на птичий звук, затем схватила с ближайшей тумбочки пирожок и надкусила. Немного пожевав, описала им в воздухе круг: — Как ты сам мог догадаться, дружок, этот мир — плод твоего воображения. В сущности таких миров бесконечное множество, в смысле, не только твоих. Каждый ребенок волен создавать свое укромное местечко, — она хихикнула, продолжая говорить с набитым ртом, но никто даже не пытался ей возразить. — Но поскольку ты самостоятельно закрыл путь в свой мир и насильно изъял его из памяти, он начал ломаться, как старая, забытая игрушка. С каждым словом Бокуто все больше округлял глаза, даже не пытаясь скрыть первобытный ужас от услышанного. Конечно, кто бы хотел знать, что он — всего лишь фантазия в вымышленном мире? Но, кажется, мадам Фуку относилась ко всему философски. — Вместе с миром и начал ломаться твой путь туда, а заодно и в кладовку. Она же тоже находится в Межмирье, в конце концов. — Межмирье? — Путь через кроличью нору помнишь? Коноха оторопело кивнул. Так вот почему бесконечная кроличья нора выглядела так необычно. — Словом, стоило только проклятьям вступить в силу, как мой ключик от кладовки исчез, а, следом пропала и моя способность ткать бытие этого мира. — Она добродушно улыбнулась, не замечая трагичное лицо Акааши. — Но ни один из жителей Страны Чудес, кроме меня, конечно, не может туда попасть, ведь все мы немного проклятые. Так что единственный, кто все еще может вернуться в Межмирье — это ты, Коноха. — Но… что мне делать с кладовкой? — О, все достаточно просто. Туда стекаются все утерянные вещи и позабытые воспоминания, в том числе и твои. — Она указала спицей на Коноху. — Если ты вернешься в воспоминания, сможешь поменять свои решения и… решения одного очень наглого кошачьего ублюдка, то ход времени изменится. Проклятья будут сняты, даже не начавшись, понимаешь? Коноха опустил задумчивый взгляд. Бокуто осел на колени, схватившись за голову, и длинные кроличьи уши поникли. — Так это… все это время?.. — Я догадывался, но не мог предположить, что все настолько плохо. — Акааши скрестил руки на груди, зло морщась. Его можно было понять: необходимая подсказка все это время находилась под носом, дожидаясь своего часа. Близкая и недоступная одновременно; и если бы Коноха не упал в кроличью нору, то однажды Страна Чудес могла бы и вовсе погибнуть. — Но даже если так… — Мадемуазель Фуку наконец отложила пирожок и внимательно посмотрела на Коноху. — Ты не сможешь просто взять и проникнуть в кладовку. Место, где хранятся все ключи, тщательно охраняется нашими страхами — безжалостными убийцами. Кто знает, какой кошмар ждет тебя там, и готов ли ты его встретить?

***

Слова Мадемуазель Фуку опустились на плечи так же резко, как и ночь, поглотившая Шахматное королевство. Солнце скрылось так резко, что складывалось ощущение, будто кто-то переключил день на ночь, забыв о промежутке. Мрак разгоняли только свечи, расставленные по всему замку и улицам. Они загорались, стоило только к ним приблизиться, и затухали, когда никого поблизости не оставалось. Ими же была заставлена и беседка, полукругом выступающая за пределы крепостной стены. Коноха пришел сюда через галерею и теперь наблюдал, как ночные бабочки вьются возле множества орхидей. Голубые цветки с розовыми прожилками в свете свечей выглядели как крошечные светлячки среди безликого мрамора стен. — Это все неправильно, что столько бед зависит от одного человека, — на выдохе произнес он, упираясь ладонями в ограду беседки и всматриваясь в чернеющую даль. Часть стены возле цветов отмерла. Оказалось, все это время с внешней стороны свисал кокон, в который кутался, как в одеяло, Оракул. Он выглядел недовольным и сонным. — Правильностью дело не решается, — произнес он, осматривая Коноху. — Оракул, это правда ты? Но… что с тобой происходит? — Готовлюсь к новой жизни. Быть может, и тебе предстоит. — Что предстоит? Нет, Оракул, не уходи. — Коноха подошел поближе, хотя все еще не решался протянуть руку. — Сейчас мне и правда нужен твой совет. Оракул перестал укутываться по самый нос, тряхнул смоляными кудрями и строго посмотрел на него. — Какой совет можно дать человеку, который и сам до конца не уверен в том, кто он? — Нет, Оракул. Я — Коноха. Коноха Акинори, сын графа Акинори и наследник рода. Мой отец был великим путешественником и торговцем, и если бы не он, я бы никогда не узнал о чудесах других стран. Отец на своем примере учил смело идти вперед наперекор опасности, не бояться столкнуться со штормом. А он развел сопли, стоило только напороться на серьезные проблемы. Какая стыдоба. — Наконец-то ты изволил повзрослеть и поумнеть, наш Коноха, — удовлетворенно заключил Оракул. С удивлением Коноха понял, что иносказательные фразы больше не раздражают. Наверное, дело и правда было в привычке местных к странной манере выражаться. — Возможно, но... это шаг в неизвестность и я не представляю, выживу ли вообще. Если бы хоть что-то было определенным, тогда бы… — Если хочешь определенной жизни — тебе нужно написать свою историю, в которой все будет идти как по нотам. Сложно говорить о сути вещей, которые ты еще не пережил, а? На счастье, если пройдешь свой путь Неизвестности без единой царапины. Но если придется сражаться — неужели сбежишь и не попытаешься дать отпор трудностям? Коноха потупил взгляд. Конечно, он попытается. Только вот никто не готовил к тому, что трудности могут быть смертельными. А значит, он может больше никогда не проснуться. — Тот, кто крепко удерживает в руках веру в себя, далеко идет. В Добрый Дальний, Коноха. Оракул качнулся в последний раз и укутался в кокон-одеяло, исчезая. Коноха даже перегнулся через перила, чтобы посмотреть наверх, где купол шатра венчался крошечной звездой, но и там никого не было. Взгляд упал на фигуру, отделившуюся от входа в замок. Весьма желанную: полдня заняло, чтобы понять, как сильно его не хватало рядом, когда на голову обрушивались безжалостные факты. Хотелось уткнуться в плечо Шляпника, почувствовать чужие объятия. Разобраться наконец в своих странных чувствах. Шляпник стоял изогнутой линией, очерченной слабым светом. Руки скрещены на груди, а сам он выглядел оторвано-тоскливо от привычной реальности. Он подошел ближе, подперев плечом одну из колонн беседки. — Замок у них, конечно, — неопределенно махнул он рукой, — любое королевство позавидует. Жаль только, что не разглядишь в полной мере из-за того, что все исчезает. Даже ночная темнота здесь какая-то… неестественная. Ну, так что же тебе рассказала Мадемуазель Фуку? Коноха мрачно вздохнул и сел на скамейку, собираясь с мыслями. Что, если Шляпник, как и остальные, действительно только плод воображения, созданная его воображением, призванная исполнять его желания? Даже обладая собственными побуждениями и мыслями, насколько он был личностью? Коноха соединил пальцы, подбирая слова. Ничего не выходило: мысли путались, растекаясь между страхом и желанием выговориться. Затем он достал на свет мел, поднимая повыше. В горле откровенно запершило от слов, лезущих наружу. Шляпник прошелся пальцами по мелу, но не взял, недоумевающе хмурясь. Зато Коноха почувствовал мимолетное прикосновение к своей руке. — Я должен отправиться в Межмирье. Место, которого не существует ни в Стране Чудес, ни в моем настоящем мире, — начал он отрывисто. — В кладовку Мадемуазель Фуку, куда стекаются все потеряшки из всех миров. Беда в том, что ни один проклятый житель Страны Чудес не может проникнуть внутрь по своей воле, а ключ от кладовки утерян в другом месте, куда ведет одна из тысячи дверей Межмирья. Вот и получается, что только мне по силам достать его. — Вроде бы все выглядит безоблачно, так отчего грустить? — Шляпник приподнял тонкие брови. — Кладовка создает ту форму стража, которую больше всего боится вошедший. Мадемуазель Фуку считает, что… я обязательно встречу Стража — свой самый худший кошмар. Если я проиграю, то никогда не смогу покинуть Межмирье, не попаду домой. На раздумья дали вечер, но мне не по себе, Шляпник. Я боюсь завтрашнего дня, как и проблем в реальном мире. Я к ним не готов. Признание вышло безрадостным. Коноха старательно рассматривал цветы, лишь бы не видеть в отражении чужих глаз растерянного мальчишку. Тем более что этот мальчишка предпочел поделиться самым сокровенным с воображаемым, видимо, другом. Наверняка Шляпник прямо сейчас разочаруется в нем, уйдет, и у Конохи больше не будет шанса сказать о самом главном. Послышался шорох ткани. Шляпник, лукаво щурясь, присел на корточки так, чтобы их лица оказались на одном уровне. — Всем нам бывает страшно, Коноха. Иногда стоит вспомнить, что не страхом единым жив будешь. Знаешь, я всегда подходил к страху со стороны слепой зоны. Он ткнул Коноху в бок, заставив завозится от неожиданности. Коноха резко вдохнул, перевел на него взгляд и неловко хмыкнул: — Безумцы всех бесстрашней, а? — Еще бы. — Шляпник подмигнул, не сводя гипнотизирующего взгляда. — И становится легче, если знаешь, что тебя не бросят в беде одного. Коноха дернулся было, но остановил себя. Что он делает, зачем дурит? Что, если ему сейчас просто подыгрывают? Он порывисто наклонился, неловко впиваясь в чужие губы. Буквально на секунду, лишь бы почувствовать мятный привкус и теплое дыхание вместо страха. И так же быстро выпрямился, краснея до ушей от осознания того, что именно натворил. Шляпник широко раскрыл глаза, в которых на минуту проскользнуло приятное удивление. — Тогда скажи, — осмелился Коноха, — насколько безумно любить человека из своих грез? Я будто пытаюсь заменить им всю реальность или поставить на место того, кого в обычной жизни не знаю наверняка. В ответ Шляпник рассмеялся и разогнулся. Он прикоснулся к плечу, приглашая за собой, и Коноха зачарованно пошел следом. — Абсолютно безумно по шкале от одного до бесконечности. Но мы ведь все тут — только капли в море реальности, песчинки из огромной пустыни, которую какой-то умник назвал личностью. Капелька там, капелька сям — вот и выходит, что мы есть отражения реальных нас. — Но разве это правильно, заставлять испытывать чувства тех, кого… Шляпник понимающе сощурился, словно читал мысли, накрыл пальцем его губы, не давая договорить. В уголках глаз, в едва приподнятых бровях застыло тепло, смешанное с каплей грусти. — Может я всего лишь фантазия, по иронии судьбы помещенная в придуманный тобой мир, но у каждой фантазии есть доля чьей-то души. Так что я тоже способен чувствовать, глупенький. Он провел пальцами по щеке Конохи, на сей раз осторожно. В прошлые их встречи и сиреневое небо, и сладости, и безумное чаепитие сливались в сплошной гвалт, сохранившийся в памяти. Сейчас же он уступил место тишине, нарушаемой только прерывистым дыханием. — Еще вчера был таким малышом, — не удержался от шпильки Шляпник, — а уже сейчас говорит весьма сознательные вещи. Подумать только. Раз уж ты не побоялся высказаться безумному и ужасному… — Шляпник, — перебил Коноха, — я достаточно взрослый, чтобы отвечать за свои слова. Шляпник на миг замолчал и растянул губы в ласковую, хитроватую улыбку. Снял извечную шляпу, отложив ее на скамейку. — Достаточно взрослый, достаточно. — передразнил он Коноху, подходя поближе. — Я и представить себе не мог, что не только увижу тебя снова, но и услышу подобные слова. Коноха подобрался, чувствуя тепло чужого дыхания. Внутри все застыло от ноющего предвкушения, когда его плечи сжали холодные руки. Шляпник целовал не в пример нежнее и крепче, давая насладиться. Первый настоящий поцелуй ощущался приятным покалыванием на губах, затяжным чувством в груди и сладостью, которой не могла похвастать ни одна конфета, будь она хоть тысячу раз волшебной. Конечно, Коноха до того целовал юных дам: в основном спонтанно и как-то больше в щеку, каждый раз намерено промахиваясь, чтобы затем дернуть за прядки изящно уложенных волос и сбежать. В отличие от них, от Шляпника убегать не хотелось. Его повели к ограде беседки и широким перилам. Все эти дни сопровождались гнилостными запахами страха и всеобщей боли, но сейчас Коноха почувствовал благоухание орхидей. Ночь растворялась в этом аромате, как и в сладкой мяте губ, в нефрите потемневших глаз Шляпника. — Позволь мне научить тебя одному из моих безумств, — прошептал он, усаживая Коноху на перила. За спиной оставалась бесконечная пустота ночи и обрыв под замковой стеной. Коноха заторможено кивнул, нехотя отстраняясь. Шляпник постоял еще несколько секунд прежде, чем провести пальцами по молнии шорт и потянуть за собачку вниз. — Тебе совсем не идет эта детская одежка, — придирчиво изрек он. В полной тишине Шляпник стянул вниз ставшие неудобными шорты, освобождая едва обозначившийся стояк. Коноха закусил губу, понимая, что все это время нуждался в иного рода помощи. Одной рукой он уцепился в колонну, чтобы удержать равновесие, когда Шляпник приблизился, проводя юрким языком по нижней губе и надавливая. Коноха приоткрыл рот, позволяя проникнуть глубже и машинально опуская руки на поясницу. Едва ли получалось нормально дышать, когда на член легла холодная ладонь. Он вздрогнул, за вертлявым языком обнаруживая нечеловечески острые клычки, недостаточно длинные для звериных. Когда поцелуй прервался, стало заметно, как грудь Шляпника ходит ходуном. — Думал, что моя карьера учителя окончилась еще в твоем детстве, но похоже, что она только началась, — протянул он, проводя по влажным губам Конохи пальцем и осматривая его стояк. — Уж прости, что в благородных домах нет самоучителей по азам “романтических” отношений, — ехидно ответил Коноха. Он явно поймал общую волну сарказма, в которой каждый скрывал неловкое смущение. Шляпник не прерывал; только присел на колени, больше бормоча себе под нос: — То есть ты уже родился со знанием того, как охмурять великосветских львиц? Коноха нервно рассмеялся, и в тишине ночи смех получился таким же громким, как и смазанный вздох, наполненный ощущением теплых губ, заглотивших головку, едва выступающую за крайнюю плоть. — Для учителя безумств ты как-то слишком много болтаешь, — хрипло прошептал Коноха, боясь, что их обнаружат стражники. Наружу рвался непрошенный скулеж, едва сдерживаемый. Хотелось, чтобы чужие губы двинулись дальше, не останавливались, создавая контраст между холодным воздухом улицы и горячим дыханием. Его хмыканье ясно давало понять, что Шляпник думает насчет болтливости. Он вобрал член глубже, опираясь ладонью об ограду, другой поудобнее обнимая за поясницу. Холодные пальцы скользнули вниз к поджавшимся яйцам, и Коноха приглушенно застонал. Шляпник поднял похотливый взгляд и, не отказывая себе в удовольствии, провел языком до основания члена и налившейся головки, раззадоривая и поддевая уздечку. Вьющиеся зеленые пряди скользнули вниз, прикрывая лицо. Сквозь блаженный прищур Коноха следил за тем, как узловатые пальцы проводят по верху и размазывают стекающую прозрачную каплю по всей длине члена. Едва сдерживался, чтобы не сорваться и не толкнуться бедрами в руку, сползти с ограды. Чужие губы снова сомкнулись на головке, ловя в узкую ловушку. Тело прошило смесью возбуждения и боли из-за едва кольнувших член клычков, стоило только упереться головкой в нёбо. Шляпник утробно замычал и сделал еще несколько толчков прежде, чем соскользнуть. Едва не кончивший ему в рот, Коноха помотал головой, потянувшись пальцами для разрядки. Живот скрутило тугим узлом, мешая думать и дышать нормально. Шляпник перехватил за запястье и фальшиво-манерно поцокал языком. Несмотря на деланную выдержку, его лицо было красным. Наконец он поднялся с колен, не отпуская. Навис, упираясь свободной рукой в колонну, повел носом возле шеи, проводя клычками дорожку к подбородку. — Что, уже не боишься своих страшных кошмаров? — прошептал он. Коноха обиженно поджал губы. Соскользнул с перил, прижимаясь вплотную. Вот бы вдохнуть поглубже аромат чужой кожи возле уха, которая оказалась на соблазнительно близком расстоянии. Он нагло прихватил ее губами, потянул, выуживая из Шляпника негромкий всхлип. Коноха так и не удостоил ответом, вбирая кожей повисшие в воздухе феромоны желания, требовательно цепляясь пальцами за талию Шляпника. Хотелось, чтобы он поскорее снял штаны, чтобы увидеть, почувствовать и… Коноха размечтался, надеясь на продолжение и совсем забыл, что стоит глубокая ночь. Пришлось втянуть побольше воздуха, чтобы было, чем дышать, когда Шляпник приспустил штаны, демонстрируя стояк. На сей раз он не язвил, не пытался поддеть — просто прижался вплотную, одной рукой крепко обнимая, а другой обхватывая оба члена рукой. Плоть к плоти — горячо и, кажется, что Шляпнику самому душно в ночном воздухе. Кончиком носа Коноха уперся в ложбинку между ключицей и плечом, пока кулак Шляпника в размашистом ритме ходил туда-сюда. — М… медленнее. Шляпник резко выдохнул, но рукой действительно повел медленнее, сжимая пальцы на основании. Собственный стон потонул в чужой глотке, сцелованный. Пытаясь за что-то зацепиться, Коноха повел пальцами по груди, по нешироким плечам, по изящному торсу. Его откровенно вело от одной только мысли, что вся рука Шляпника сейчас в его сперме. Сам он кончил немногим позже, не издавая ни звука. Вместо этого он склонил голову и прикусил ключицу, зарываясь носом в раскрывшийся воротник. Некоторое время они так и стояли, едва подрагивая. Наконец Шляпник распрямился, обвел языком губы напоследок и едва ощутимо клюнул Коноху в макушку, после чего отошел назад и достал из кармана платок. Вытер о него руки, и только затем вернул одежду на место. В Коноху, кое как стоявшего на ногах, прилетели дурацкие шорты. Молчаливым жестом ему предложили одеться. Получалось с трудом. Замешкавшийся Коноха только сильнее покраснел, пытаясь вдеть ногу в штанину. Его поддержали под руку, разглаживая разметавшиеся пшеничные волосы. Шляпник водворил свою любимую шляпу на законное место. Коноху же будто заклинило: он стоял, глядя в пространство, как истукан. Спустя несколько минут молчания он выдал неоднозначный вздох. — Устал? — поинтересовался Шляпник. На что получил только мотание головой. В своих мыслях Коноха надумал на целую романтическую ночь вперед. Конечно, он уже был рад такому желанному вниманию, но мысли никак не хотели оформляться в цельные предложения. Шляпник ухмыльнулся: — У тебя впереди еще целая жизнь, глупый-глупый юный господин. Так что будет время приходить ко мне и тренироваться. Так сказать, получить курс лекций от мастера. — Ты умеешь испортить момент, — недовольно заворчал Коноха, заглушаемый мягким поцелуем. Его повели ко входу. — Одно из моих бесспорно блестящих качеств. Шляпник убаюкивал своим негромким грудным тембром, крепко удерживая одной рукой. Они ступили в темноту замка, прикрывая за собой дверь.