Выбей из себя всю дурь

Горячее дыхание опаляет шею. Мокрые губы касаются уха, покусывают его мочку, чуть оттягивая и вновь отпуская. Холодные руки проводят по плоскому животу, спускаясь к косточкам на бедрах, поглаживая их, вновь поднимаясь выше. Резкий нажим на лопатки – и Ойкава оказывается прижат к земле. На мгновение колющая боль пронзает грудь, лишая его воздуха. На шее сжимаются ладони, надавливая пальцами на кадык, вынуждая Ойкаву судорожно сглатывать и в глухом шепоте шевелить немеющими губами. – Ива-ч... Рука плавно перемещается с шеи, закрывая ему рот. Перед глазами плывёт, он различает лишь слабую тень человека, нависающего над ним. Ойкава высовывает язык и проводит им по чужой ладони. – Ты такой непослушный, – хрипит над ухом, и Ойкава оборачивается на голос. Иваизуми смотрит на него сосредоточенным взглядом черных глаз, с колючими волосами и легкой щетиной, он криво ухмыляется, изучая лицо Ойкавы. Тоору сглатывает в предвкушении. – И что ты собираешься с этим делать? – Ойкава растягивает губы в шельмоватой улыбке. – Наказать меня? Пальцы грубой хваткой вцепляются в его волосы, резко отрывая его от пола и заставляя выгнуться в спине. Иваизуми второй ладонью давит ему на копчик, ногтями врезаясь в мягкую кожу. Ойкава сдавленно шипит. – Прием из дешевого порно? Иваизуми вынужденно смеётся, не ослабляя хватки. Спина начинает ныть, и Ойкава борется с желанием размять затекшие суставы, но Хаджиме замолкает, напряженно дыша, и он не смеет шевельнуться. – Если в этом порно есть ты, оно по определению не может быть дешевым. Лицом ударяясь о землю, Ойкава прикусывает губу, чувствуя металлический привкус во рту. Иваизуми дерганными движениями стискивает ладони на его талии, до тянущей боли давит пальцами на живот, и садится сверху, прижимаясь пахом к заднице Ойкавы. Тоору чуть не взвывает, ощущая возбуждение Хаджиме сквозь плотную ткань его джинсов. Он прогинается в спине, плавно двигая бедрами, и руки непроизвольно тянутся за спину, желая нащупать Иваизуми, но оказываются перехвачены и сжаты. Теперь он обездвижен. Иваизуми нагибается к нему, проводит языком по лопаткам, слизывает капельки пота с шеи, тянется к уху. – Чего ты хочешь от меня? Ойкава с отчаянием мотает головой, шумно вдыхая воздух, когда Иваизуми обхватывает зубами нежную кожу на шее, посасывая ее с откровенно пошлым звуком. Он отцепляется, вновь шепча на ухо. – Говори. – И перемещает руку на копчик, пальцами проводя до ложбинки. Ойкава непроизвольно дергается, сильнее упираясь задницей в его пах. – Отвечай мне, – в голосе угроза, и это, черт его дери, возбуждает. – Тр... – Ойкава запинается, когда Иваизуми запускает пальцы под его нижнее белье, стягивая его и шлепком ударяя по оголенной коже. – Трахни меня. Иваизуми издает глухое рычание, вновь примкнув губами к его шее, сильнее вжимая Ойкаву бедрами к полу. – Трахнуть тебя? Холодные пальцы мягко перемещаются к паху, путаясь в коротких волосках, пощипывая нежную кожу, слегка затрагивая основание члена, и Ойкава кивает, кусая губу. Иваизуми хочется так сильно, что он готов кончить от одних его прикосновений. – Пожа-алуйста, – Ойкава стонет, ощущая, что ладонь ложится на его член, легкими движениями проводя вверх-вниз. – Ива-а-а. – А ты заслужил это? Движения обрываются, и его обжигает холодом. Вновь вцепившись в волосы, Иваизуми тянет его вверх, стаскивая себя с его спины и садясь сбоку. – Что? – Ойкава непонимающе смотрит на Иваизуми, но на лице того – равнодушие, ни единой эмоции, лишь рассеянный взгляд, блуждающий по нему. – Разве хозяин не учил тебя, что желаемое нужно заслужить? – Откуда ты... Иваизуми хрипло смеется. – Все знают, Ойкава. – Что знают? Он не понимает. Мысли – ворох блуждающих предположений – разбредаются, и голова болит от напряжения, а в висках с усиливающимся остервенением стучит, и ему хочется выть, лишь бы не ощущать эту смесь возбуждения и разочарования. – Знают, какой ты. – Какой? – губы немеют, и он едва выдавливает из себя слова. – Какой я? Иваизуми сильнее тянет его вверх, до искр перед глазами стискивая пальцы в волосах. Лицо, такое равнодушное и холодное, так близко к нему, что Ойкава может ощутить его дыхание на своих губах. Иваизуми ядовито улыбнулся. – Ненормальный. Поехавший. Извращенец, возбуждающийся от принуждения и боли. Тщеславный идиот, не ставящий ни во что других людей. Разочарование с жалкими мотивами и дешевой душой. И вишенкой на торте, – он облизнул губы, наклоняясь к уху Ойкавы, касаясь мочки кончиком языка. – Убийца. С такой же опущенной жизнью, как и у всех в Империи. Но даже они отвернулись от тебя. Насколько же ты убогий? Он тянет жалобное. – Не надо. Вновь ударяясь щекой о землю, Ойкава тихо хнычет, поднимая тяжелые глаза на уходящего Иваизуми. – Сделай милость, – он останавливается у решетки, звеня связкой ключей. – Избавь меня от своего существования. Клетка захлопывается, вновь оставляя его в одиночестве, и Ойкава приникает голой спиной к грязной стене, вдыхая привычный тухлый запах до́ма. Очнулся он уже в другой клетке. Футболка липнет к спине, и он тяжело дышит, стискивая пальцами мятую простынь и слепо смотря в серый потолок. Предательски тянет в паху, от воспоминаний о дыхании Иваизуми и пальцах, блуждающих по его телу, хочется стонать, но сон сходит на нет, а тревога разрастается в груди с отчаянным усилием. Хочется напиться, но он не может позволить себе ступить на территорию бара. Бокуто дал ему об этом знать. Ойкава стаскивает себя с кровати, в головокружительном трансе доходит до тренировочного зала, избегая знакомых фигур, движется в самый угол, обнаруживая себя перед подвешенной черной грушей. Перед глазами все еще плывет, и первый удар приходится мимо. Скользнув кулаком по воздуху, он едва не теряет равновесие, заваливаясь на бок. Закинув руку, он опускает ее на кожаную поверхность резким рывком. Костяшки слегка обжигает. Ойкава наносит еще один удар. И вновь. Пока кожу не сдирает в кровь. Скованно дыша, он вновь бредет по коридорам, не в силах избавиться от колющей боли в области груди. Он ощущает страх. Не может понять перед чем, но эта нервозность раздирает его изнутри, и даже вымотав тело физически, он все еще чувствует ее. Неприятное липкое ощущение, от него тошнит и саднит в глотке, хочется кричать или рыдать, но он не может выдавить из себя ни жалостливого стона, ни слез. Умывая лицо ледяной водой, он рвано дышит, опускаясь на колени и лбом примыкая к холодной керамике. Желудок сводит от режущей боли, и есть хочется до одури сильно. Он стискивает зубы, когда перед глазами фантомным образом придвигается тарелка. В мрачной комнате – все в тех же четырех грязных стенах – рассмотреть ее содержимое нельзя, но он видит темные капли вязкой субстанции, стекающие с ее краев. Ойкава протягивает дрожащие руки к ней, подползая ближе. В нос ударяет кислый запах крови. Теперь, находясь лицом в дюйме от тарелки, он видит, что в ней. Хината смотрит на него пустыми глазницами. Блеклые волосы рваными лохмотьями обрамляют череп. Губы, рассеченные, кривятся в ухмылке, ряд зубов поблескивает белизной, и нос, погнувшийся в неестественном положении, уродует его лицо. Голова, обрубленная по шею, тонет в соусе из вязкой крови. Ойкава стонет, пряча лицо в ладонях. Он не хотел этого. Когда он отнял руки, ни мрачных стен, ни Хинаты уже не было. Все та же местами покрытая ржавчиной раковина с льющейся ледяной водой. Он поднимает себя на ватных ногах, подставляя голову под струю, все еще ощущая растущее напряжение в области груди. Хочется избавиться от него, но оно, кажется, липнет к коже, а содрать ее он не может. Бездумно расчесывает ногтями уже покрасневшие предплечья, пока пустота тяжестью оседает в голове. Ойкава путается в ощущениях, не в состоянии собраться с мыслями и понять, что ему нужно делать. Наименее болезненным ему кажется запрятаться в угол, обратившись в кокон и оставшись в нем, пока не лишится всех жизненных соков и не выпадет из трухли сгнившим трупом. Прошаркав ладонями по свисающим – он явно потерял в весе – штанам, Ойкава натыкается на "удовольствие", которым угостил его бармен. Нетронутая пачка сигарет. Истощенное голодом, беспамятным сном и тренировкой тело все еще пропускает сгустки навязчивых мыслей в мозг, но, возможно, еще неизведанная слабость – Ойкава хмыкнул, поднимаясь с колен – выбила бы из его головы всю дурь. *** Этажами выше над ним гудит ветер. Ойкава вжимается в бетонную стену, вздирая голову к клочку грязного неба, испорченного нависающей над заброшенной шахтой лифта решеткой. Труп пытавшегося сбежать призрачным обликом все еще раскачивается, подвешенный за прутья. Натянутая веревка скрипит, вливаясь в симфонию тоскливо воющего ветра. Из глубины коридора эхом разнеслись шаги, вразрез идущие созвучию призрачных образов. Ойкава зажимает сигарету зубами, неуверенно кивая входящему. – Я не собираюсь тебя бить, – процеживает Яку, ловко цепляя пальцами сигарету, спрятанную между локонами и ухом. – К тому же, своими усилиями ты поднял мне выручку. От табака чуть ведет и глаза приятно слипаются. – Каким образом? – Ты не представляешь, как много пьет Бокуто, когда зол. И как хреново переносят его агрессию Куроо с Акааши. Ойкава незамысловато хмыкнул. Сигарета дотлела, и он бросает ее в железную банку из-под кофе. – Мне там не рады, да? Губу сводит, когда он прикусывает ее, одергивая себя. Яку прищурился, глядя на него исподлобья. – О чем ты? – Ты издеваешься? – Ойкава прячет руки в карманы, ощущая нарастающую тревогу, грозящую вылиться в агрессию. – Не вынуждай меня упоминать его вслух. – Хинату? – Провоцируешь? Яку хрипловато смеется, выпуская дым через нос. – Проверял, как быстро ты выходишь из себя. Успокойся, – он примирительно складывает руки на груди, зажимая сигарету губами. – Мне тоже его жаль, просто не вижу смысла убиваться горем. И тебе не советую. Иначе совсем потеряешься. – Потеряюсь? – знобит вновь вспыхивающей агрессией, стоило Ойкаве поймать на себе замученный взгляд Яку. – Не смотри на меня, как на последнего идиота. Выражайся точнее. – Ойкава, Ойкава, – бармен показательно ударяет пальцем по сигарете, сбивая с нее пепел. – Глаз тебе не выбивали, значит, со зрением особых проблем нет. Почему же тогда ты никак не увидишь всей сути? Он закипает. – Яку, если ты не перейдешь к этой самой сути от абстрактности, клянусь, я тебе врежу. Бармен бросает сигарету в железную банку, вновь подпаливает следующую. Он облокачивается о стену, чуть закидывая голову вверх. – У каждого человека есть своя причина находиться здесь. И с десяток причин, чтобы выбраться отсюда. Если не начнешь думать наперед, если погрязнешь в боях и пересчитывании загубленных душ на собственном счету, никогда не покинешь этого места. Неприятное чувство пускает корни в области груди, обвивается ими вокруг желудка, стягивает его, вызывая приступы тошноты, которые Ойкава, морщась, сглатывает. Это ощущение – не тревога, но подозрение. Ему не нравятся прямые наставления Яку. – По какой тогда причине, Яку-сан, – Ойкава старательно растягивает губы, надеясь, что фальш не просачивается сквозь них, – ты здесь оказался? Ойкава не столько интересуется, сколько проверяет. – Лет пять назад вышел купить сигарет, – Яку затягивается. – Ко мне подошел один дурнопахнущий мудак, попросил угостить. Первой сигаретой ведь не делятся, так? – его губы дернулись. – Но я струсил. Ни слова не сказал ему, когда тот забрал из рук целую пачку. Лишь уставился в землю, боясь провоцировать. Не мог уснуть всю ночь, проклиная себя за страх. За блядскую слабость. Под окнами, еще помню, – он мечтательно ведет пальцами. – Орала музыка о парне, который должен куда-то бежать*. И что-то щелкнуло. – Как ты нашел Ушиджиму? Яку, оторванный от ностальгических сюжетов, недовольно взглянул на Ойкаву. – Он сам вышел на меня. Ему нужен был молчаливый бармен без семьи и знакомых в городе. Думаю, на поверхности у него есть крыска, которая добывает нужных ему людей. В области груди похолодело. Следили ли эти "крысиные" глаза за Ойкавой до попадания им в Империю? Оставили ли около входной двери? Или проникли вслед за ним, до сих пор прячась в мрачных коридорах и нависая над ним с ножом у глотки, пока тот спал? Ойкава мотает головой. Он параноит. – Зачем ты рассказываешь мне это? – Это моя плата, – Яку криво улыбается. Ойкава сглатывает. – И что ты хочешь услышать от меня? – Я всего несколько раз видел, чтобы игрокам так сильно сносило башню, – Яку проворачивается на пятках. – Думаю, ты в курсе о сдвигах Куроо. Было еще пару случаев. И теперь ты. – Что тебе надо? – дышать становится затруднительно. Чужие пальцы болезненно вцепляются в его плечо. Яку смотрит исподлобья, в глазах – нездоровый маниакальный блеск. – Что сводит тебя с ума, Ойкава? *** Матрас жестко прогинается под его спиной. Ойкава впивается взглядом в грязный потолок, абстрагируясь от разговоров находившихся в спальне игроков. Или эти перешептывания раздаются в его голове? Он сдавленно сопит, впиваясь губами в тыльную сторону ладони. Мысли не унимаются, хаотично разбредаясь в мозгах, вновь собираясь в мутную субстанцию, вязкой кровью скользя по стенкам черепа, и Ойкава не может заставить их молчать. Он рассказал. Выдал Яку все, что смог вспомнить. О клетке, ставшей домом, о боях за еду, о мертвом соседе, о Хендлере, о помутнениях, вызванных звоном ударов о металл. Потому что хотел заткнуть липкие голоса в голове. Потому что совсем забыл о том, что Яку был не просто хорошим барменом и его товарищем; он был информатором. Продажным информатором. *** Желудок сводит, даже глотать слюни больно. Глотку обдирает изнутри. Ойкава вынуждает себя подняться, не отпуская рук с живота. Есть хочется так же, как в обрывочных воспоминаниях, но он все еще не может позволить себе ступить на территорию бара. Не когда Бокуто грозится убить его, а Яку знает слишком многое. Необходимо найти другое место. И сделать это следует до того, как он свалится от голодного обморока в очередном лабиринте коридоров. Ойкава бы посмеялся с абсурдности происходящего или бросил бы громкое "судьба", никак не сухое "стечение обстоятельств", что проронил однажды Иваизуми, ибо иначе он не может объяснить факт того, что все его скитания – чаще в бреду – приводят к встречам. Еще одной причиной может стать развивающаяся шизофрения или иной параноидальный бред со свойственными ему галлюцинациями. Но Мива стоит перед ним, из плоти и крови. Только взгляд у нее неживой. – Кагеяма отказывается есть уже третьи сутки, – она не смотрит на Ойкаву, словно обращаясь к обшарпанным однотонно-серым стенам. Они лицезрели завидное количество смертей, но не были виновны в гибели юного парня. В отличии от Тоору. – Говорит, что привык начинать трапезу после Хинаты. Так как тот старше. Мол, проявляет уважение, – она кривит губы. – На деле же обыкновенная привязанность, которой у него возникнуть не должно было. – Я сожалею, – собственный голос непривычно тихий. Ойкава прочищает горло. – Я завела разговор с тобой не для того, чтобы обвинять. Думаю, ты сам неплохо с этим справляешься, – она окидывает его сосредоточенным взглядом. – У тебя запланирован бой. Состоится через четыре дня. Ойкаве хочется выть. Он не готов. – С кем? Смех выходит надломанным. – Думаю, у Ушиджимы действительно на тебя планы. Он редко стравляет членов группировки между собой. Но поставил тебя против Хинаты. А теперь делает это с моим братом. – Кагеямой? – Ойкава вновь проглатывает рвотный позыв. – Он ставит меня против Кагеямы? Мива поднимает глаза на него. Синие, казалось, бездонные, и эта глубина засасывает, поглощает его целиком. – Я ничего не имею против тебя. Но я здесь только ради брата. И если ты серьезно травмируешь или, не дай бог, убьешь его, я вырежу тебе язык, чтобы ты не смог лепетать жалкие извинения мне в лицо. – она чуть разворачивается, ссутуливая плечи и вставая к нему боком. – Он обучается боям с раннего детства. Я задействована в делах Ушиджимы с юношества. И мы не собираемся пускать нашу жизнь под откос из-за тебя. Я насобираю достаточное количество денег на выкуп и заберу его отсюда. Так что не смей, – она запинается, позволяя себе сделать глубокий вдох. Ее лицо светлеет, когда Мива вновь смотрит на Ойкаву. – Не смей мешать мне. Он смог выдавить жалкий кивок головой. – И еще, – ее голосу возвращается привычная гидовская манервность. – Есть можно не только в столовой. Мива недвусмысленно переводит взгляд на руки, которыми Ойкава сжимает урчащий живот. – На рынке? – М, нет, – она ступает ему за спину, намереваясь уходить. – На нижних этажах тоже есть люди. И им запрещено появляться на верхних за некоторым исключением. Еда в эти исключения не входит. Если есть небольшие накопления, можешь заглянуть туда. Поверь, – она выдавливает улыбку. – Там тебе не откажут ни в коем удовольствии. *** В подобных заведениях на поверхности ему бывать не приходилось. Приглушенный свет в алых оттенках развешенных под потолком светодиодов легкой пульсацией отдается в висках, и Ойкава щурится, вглядываясь в бедный, но привлекательный декор. Юная девушка обходит его со спины, вильнув задницей, усаживается на кушетку, закидывая тонкие ножки на молочно-розовые подушки. Она игриво махает Ойкаве рукой. – Ищешь кого-то конкретного? Мелодичный, но совсем детский голос. Ойкаве становится тошно. – Не знаешь, где я могу найти Сугавару Коши? – Коуши? – девушка миловидно улыбается, плохо скрывая легкую обиду, залегшую в узко сжатых губках. – Чуть дальше по коридору, там будет дверь со звездочкой. На деле "звездочкой" оказывается фигура с оторванными двумя треугольниками, из-за чего форма теряется, напоминая надтреснувшее сердце. Ойкава сжимает ладонь в кулак и осторожно стучит костяшками по двери. Тут же одергивает себя. Он скованно шагает назад. Не стоило приходить сюда. Но карие глазки уже поглядывают на него с искренним любопытством. – Все-таки пришел? – Сугавара, – Ойкава сглатывает. – Что привело тебя сюда? – парень оттягивает футболку, закрывая голые ноги. – У меня странная просьба. Сугавара растягивает губы в нечитаемом жесте. Слегка тряхнул головой. – Поверь, я наслышан стольким, что уже не способен удивиться. – Можно... – Ойкава запускает пальцы в собственные волосы, приводя их в порядок. – Поесть у тебя? Губы дрогнули. Сугавара смотрит на него недоверчиво, затем – непонимающе, но через мгновение тихо смеется с неподдельной детской радостью. – Поесть? – Он прикрывает рот ладонью, чуть заглушая смех. – Заходи, чего стесняешься? И Коуши мягкой поступью виляет в комнату, отсекая голыми ногами шаги до большой кровати. Ойкава осторожно ступает за ним. Больших размеров светло-голубая футболка не скрывает утонченных, но мягких, словно женственных, форм хастлера, и тот, не смущаясь, пользуется ими. Вот, ткань чуть задирается, когда Сугавара наклоняется к прикроватной тумбочке, обнажая чуть розоватую кожу ягодиц. Ойкава отворачивается. – У меня есть хлеб, – чуть задумчиво произносит парень. – Варенье. И немного просроченного сыра. – Думаю, я обойдусь без второго, спасибо. Сугавара мягко смеется. – Можешь пока сесть. Не бойся, – тише добавляет он, замечая замешательство постороннего. – Простыни меняют. – Нет, я и не думал! – Ойкава слишком резко приземляется на кровать, непроизвольно цепляя рукой подушку и скидывая ее на пол. – Черт. Прости. И снова карие глазки смотрят на него сосредоточенно и словно заискивающе. Сугавара наклоняется перед ним, поднимая подушку. Футболка, скользнув по плечам, обнажает молочного цвета грудь и чуть розовые соски. Он протягивает руку с синевато-багровыми следами на запястьях, прикрываясь. Ойкава закрывает глаза. – Ты не смотришь, – в голосе сквозит не обида, но непонимание. Едва слышимо скрипнула кровать, и Ойкава ощутил тяжесть чужого веса справа от себя. Он осторожно приоткрывает глаза. – Что? – Ну, – Сугавара смущенно проводит тонкой ладонью по россыпи родинок на шее. – Я привык к другим взглядам. Горячим, возбужденным, раздевающим. У тебя же он испуганный, смущенный и потерянный. Иными словами, его обозвали девственником. – Просто не хочу доставлять тебе неудобств, – деликатно замечает Ойкава, невозмутимо растягивая губы. – К тому же, я действительно пришел сюда, чтобы перекусить. А еще Сугавара далек от боев. И Ушиджима не может его покалечить. Эта мысль вскользь пронеслась в голове, не застыв ни на мгновение и не позволив Ойкаве всласть просмаковать ее, обдумав. Он мотнул головой, поворачиваясь на Сугавару, который, чуть прогнаясь назад, подцепляет пальцами остатки хлеба и банку с густым вареньем. Нож тоже был в тумбе. Достаточно ли острый? Коуши скользит лезвием по мякоти, смазывая ее. Протягивает готовое лакомство Ойкаве, и тот чуть скрючивается, вновь ощущая болезненно ноющий желудок. – Спасибо, – вяло выдавливает он, удерживая себя от того, чтобы не запихнуть кусок хлеба в рот целиком. – Правда спасибо. Это вкусно. – Угу, – Сугавара кивает, нежно улыбаясь. Они едят в тишине, изредка касаясь колен друг друга, тут же одергивая себя, пачкая губы в джеме и роняя крошки на кровать. Ойкава извиняюще смотрит на него. Сугавара ласково улыбается. Иногда тот касается оголенных плеч, натягивая на них свисающую футболку, или поправляет светлые пряди густых волос. Ойкава видит в этом издержки профессии, и потому не обращает внимания. Ему уютно находиться в компании того, кто не грозится его убить. – Ойкава? – М? – он протягивает, дожевывая последний кусочек. – Что такое? Мне уйти? Сугавара отрицательно качнул головой. – Возможно, я поспешен в своих выводах, но я был бы не против, если бы ты заглянул ко мне как-нибудь еще. – Он вновь проводит пальцами по шее, смущенно отводя взгляд. – Теперь ты ведешь себя как девственник, – Ойкава смеется, ловя на себе растерянный взгляд хастлера. – Извини. Мысли вслух. – Знал бы ты, что я тут вытворяю, – Сугавара играет бровями, и его насмешливая интонация идет в разрез с тем, о чем он говорит. – В жизни бы меня так не назвал. В этой игре могут участвовать двое. – Покажешь? – Только если придешь с подарком. Никогда желание спустить деньги в Империи не было таким сильным, и Ойкава не пытается объясниться перед собой. Он не повинен в чужих чарах. Он просто на них ведется и, если утопает, то с головой. – И что ты хочешь? – Достанешь для меня острый мапо тофу? Ойкава серьезно кивает. Судя по искрящейся игривости в карих глазах, он довел шуточную ситуацию до глубокомысленной абсурдности. Но в этой тесной комнате, где молочная кожа Сугавары смотрится так неправильно красиво, где нет печального безумства, маниакальных взглядов, угроз и ослепше-пустых глаз, может ли он быть несчастен? Кажется, так глубоко на дно не могут спуститься даже его навязчиво-липкие мысли, оставшиеся блуждать в путанных коридорах этажами выше. – Я зайду на днях, – произносит он, уже через приоткрытую дверь, придерживаемую Сугаварой. Тот улыбается ему одной из своих ласковых и нежных улыбок, и скрывается в комнате. На двери – все то же разбитое сердце. Стоило отыскать ему "звездочку". И уже убираясь прочь от тесной комнаты, он ощущает на себе чужой взгляд. "Крыса", беззвучно шаркая по углам, прячется в приглушенной тьме, неслышимо наблюдая за ним. Ойкава видит долговязый, чуть ссутулившийся силуэт и красные, словно крашенные под стать алым светодиодам, волосы, рваными лохмотьями опадающие на лицо. Стоило Ойкаве шагнуть в его сторону, человек скрылся. Спектакль перестает быть занятным, когда актер выходит из роли. Ойкава еще некоторое время тщетно всматривается в мелькающие тени, пока голову вновь не окатывает ноющая боль. У него оставались дела, которыми стоит заняться. Крыс можно будет потравить чуть позже. *Run boy run by Woodkid