Выбей из себя всю дурь

Все идет хорошо. Куроо прикусывает язык. Все идет нормально. В том понимании, что особых проблем не возникает, но некоторые обстоятельства препятствуют определению ситуации как благоприятствующей. Он поспешно сворачивает за угол, безуспешно пытаясь извлечь соринку из глаза. Теплый оранжевый свет бара успокаивает жжение, остающееся после неприятно бьющего белого свечения коридоров. Многие столы заняты, Куроо обводит взглядом знакомые лица. Этому – он кивает – вывихнул лодыжку. С этой – обольстительно улыбается – попробовал несколько новых поз из заляпанной сомнительной субстанцией книги, найденной у Укая. Этому – предупредительно сводит брови – обещал отыграться в следующем бою. А с этими – неосознанно растягивает губы в мягкой улыбке – планирует провести остаток жизни. Бокуто разворачивается к нему всем корпусом, похлопывая крупной ладонью по лавке. Акааши сдержанно кивает, но Куроо видит, как разглаживаются его морщинки. Третья, нетронутая тарелка находится на их столе. Негласный принцип. Если кого-то из них нет рядом, они знают, что свободное место не будет пустовать долго, по этой причине берут еду или выпивку на всех. Куроо не помнит, когда в последний раз проводил время в баре вне этой компании. И его это более чем устраивает. – Есть новости? – Акааши поддевает ногтем рисинку, прилипшую к губам, и слизывает ее. Куроо кусает мясо. – Нет. – Так значит, все в силе? – Бокуто шепчет и бросает косые взгляды на сидящих в стороне мужчин. Те не слушают, увлеченные собственной беседой, и он вновь возвращается к тарелке. – Меня все еще смущает один пункт, – Акааши дергает черные кудри. – Относительно псов. Мясо встряет посреди глотки, и Куроо закашливается. Псы Вакатоши, его верные ищейки и церберы, – основная угроза. Бокуто хлопает его по спине, и тот поспешно убирает руку друга, опасаясь за позвоночник. – П-хсы, – Куроо прочищает горло. – Мы не можем от них избавиться. – Но они от нас могут, – синий глаз впивается в него с какой-то угрозой, слепой чуть отстает. Бокуто еще раз оглядывается через плечо. – И что ты предлагаешь? – Не знаю, – тот шумно вздыхает. – Вернее, я думал кое о чем. Но не уверен, что это сработает. – Выкладывай. – Это внесет серьезные коррективы в план. Куроо помнит, как они впервые заговорили об этом. Тогда Бокуто вбивал тяжелые кулаки в подвешенный на цепи мешок, Акааши хрипло дышал, отрубаясь у стены, а Куроо срывал зубами свежую кожу на губах, слизывая с них кровь. В тот день они узнали, что выкуп – миф, родившийся в Империи, как жалкое подобие мотивации и оправдания для рвущихся на верхний ранг игроков. Вечером они спустили половину обесценившихся денег в баре. Тогда Акааши, вусмерть пьяный, едва разборчиво прохрипел, что не хочет умирать на чертовом ринге. Кажется, он заплакал, пряча лицо на груди у Бокуто. Тот поглаживал его спину, нашептывая что-то успокаивающее на ухо, и когда парень в его руках перестал дрожать, Бокуто посмотрел на Куроо. Обдуманным, серьезным, решительным взглядом. Куроо понял его. "Мы выберемся отсюда" – выдал его пьяный разум – и ему ответили признательной улыбкой. – Конкретно? Единственный здоровый глаз с опаской смотрит на мужчину, подпирающего плечо Куроо. – Конкретно – один корректив, влекущий за собой определенные трудности. – Не тяни. Акааши шумно выдыхает через нос. – Нам нужен еще один пес. – Ты не доверяешь Иваизуми? – Бокуто щурится с подозрением. Ладонь ударяет по его губам, потому что тот не контролирует тональность голоса. Акааши морщится, отнимая руку. – Доверяю. Но Иваизуми серьезно погряз в делах внизу. Нужен кое-кто повыше. Куроо говорит нерешительно, с надеждой на то, что его предположение окажется неверным. – Ты говоришь об игроке А? Оно оправдывается. – Да. – И зачем он нам? – Бокуто стучит пальцами по деревянной поверхности стола. – Вы знаете, где сейчас Ушиджима? Когда он выбирается на поверхность? Сколько всего псов в Империи? Куроо нетерпеливо перебивает его. – Даже если так, к кому ты пойдешь? К близнецам? К Тендо? К Семи? При упоминании последнего имени Акааши передергивает. – Нам никто не доверяет, и если мы ошибочно примем игрока за сообщника, его же клыками нам глотки и раздерут, – Куроо клацает зубами. – Мы не можем так рисковать. – Да, – Акааши отвечает спокойно. – Поэтому мы заведем собственного пса. – Ты хочешь подсунуть Ушиджиме подставную псину? Легкий кивок. Куроо неосознанно сдирает кутикулу с пальца. – И где ты возьмешь ручного зверька, который понравится ему? – Ты только что сам обозначил два признака, по которым его можно определить. – Подожди, – Бокуто, судя по каменеющему выражению лица и медленно вздымающейся груди, догадывается. – Ты не имеешь в виду его. Акааши поворачивается к нему. – Почему нет? Он идеальный претендент. Ойкава послушен, и Ушиджима им заинтересован. Предложите ему угощение, и он будет сидеть рядом. Даже лапу протянет. В груди болезненно колет. Куроо тяжело вздыхает и снова впивается ногтями в разодранные пальцы. – Не говори о нем так. – Как? – Словно он неразумное животное. Акааши смотрит на него пустым взглядом, и проблема не в слепом глазе. – Ты видел его. Не знаю, что с ним случилось, но он сломан. Уговорить такого не составит сложности. И все же ему больно. Куроо пачкает кровью низ футболки, вытирая о нее пальцы, и думает о том, что он тоже поломан. Изуродован не отпускающими его помутнениями. Податлив для дрессировки. – Ты забыл о том, что он убил Хинату? – Бокуто в уродливой злобе кривит губы. – Он поехавший. – Бокуто-сан, вы по основание вогнали парню нож в глазное яблоко. – Я осознавал, что делаю, – Бокуто шипит. – А он был в припадке. Не соображал, кому крошит череп. Воздух становится спертым. Куроо тянет ворот футболки, потирает шею, сглатывает. Пальцы ноют от покалывающей боли, он водит костяшками по лавке, до красноты раздирая кожу. Он ощущает нарастающую тревогу, пульсацией бьющуюся по грудной клетке и отдающуюся в висках. Куроо сипло глотает воздух ртом. – Ты в порядке? – крупная ладонь чуть сжимает плечо. – Угу, – Куроо встает, пошатываясь. – Мне нужно отойти. Голова кружится, его ведет в сторону, и он вцепляется дрожащими пальцами в лавку. – Если хотите знать мое мнение, я за. Привлечем Ойкаву к нашим делам. Если начнет рыпаться, убьем. Бокуто недовольно морщится, Акааши сдержанно кивает. На выходе из бара Куроо цепляет плечом стену и болезненно шипит, проглатывая вопящую внутри панику. Он не хочет быть припадочным и поехавшим. Еще меньше – ручной псиной. И если кто-то возьмет эту роль на себя, он будет ему признателен. *** Проходят сутки. В план вносятся коррективы. И все вновь идет нормально, пока Куроо не нащупывает под подушкой свернутый клочок бумаги. Сонливость спадает, когда он ошарашенным взглядом впивается в криво начерканные иероглифы. "у стен есть глаза, идиоты" *** Оглушающий шум наседает на уши, привычно бьет по вискам и глухо стучит в сердце. Ойкава сваливается на пол, обдирая ладони, и сипло стонет, вытягивая ватные ноги. Он чувствует крепкую хватку на плечах, ощущает, что его приподнимают и встряхивают, но перед глазами пляшут звезды и бьет болезненно-яркий свет. Он вяло выворачивается, пытаясь укрыться от него, но мелькающая расплывчатыми пятнами чернота не спасает. Ойкава выдавливает слабый писк, ощущая, как к горлу подступает тошнота, он скрючивается всем телом, яростно дыша ртом, его выгибает в судорогах, и он хрипло рычит. Глотку жжет, желудок сворачивает, но его не рвет. Нечем. Вдыхает еще раз, но кислорода нет. Ойкава судорожно вцепляется пальцами в чье-то тело, в мольбе шевеля сухими губами, и чувствует, что задыхается. Паника накрывает с головой, плотно стискивает его, парализуя все тело, и он проваливается в привычный холодный мрак. Запястье жжет. Ойкава пытается пошевелить рукой, но та не поддается. Голова все так же болит, но бьющий до этого свет исчезает, и в его отсутствие властвует темнота. Он приоткрывает глаза. Потолок незнакомый. Стерильно-белый, словно мраморный, с серебристыми рисунками. Он поворачивает голову, едва шевеля затекшей шеей, мнет плечи, смотрит скошенным взглядом. Слева от него – длинная палка с прикрепленными сверху двумя пакетиками с полупрозрачными жидкостями. От них тянется трубка, Ойкава прослеживает за ней, упираясь взглядом в забинтованное запястье. Он тихо стонет, вновь принимая попытку пошевелить рукой, но та, словно атрофированная, лежит мертвым грузом вдоль такого же неживого тела. Горло раздирает сухость, он размыкает слипшиеся губы. – Во-, – выходит беззвучно. – Во-ды, – язык западает, он откашливается и, кажется, вновь задыхается. – В-, – слово застревает в глотке, Ойкава сглатывает, ощущая покалывание в области груди. Нос щиплет, глаза чешутся, он моргает, чувствуя, как щеки обжигает. Рыдания выходят слабыми и скомканными, скорее походя на жалкие хлюпанья, и он глубоко дышит, срываясь, вновь восстанавливает темп, но неумолимо впадая в отчаяние. Он устал от собственной беспомощности. Дрожащих в треморе губ касается что-то холодное. По подбородку стекает струйка воды, и Ойкава инстинктивно льнет к протянутой кружке. Жадно пьет, закашливается, вновь приникает обратно, зубами вцепляясь в стакан. – Не спеши. Голос убаюкивающий и ласкающий, Ойкаву вновь тянет разреветься, он мотает головой, прося, чтобы кружку убрали, и падает обратно на койку. Зеленые глаза изучают. Бродят цепким взглядом по его лицу, по капельнице, по замотанному запястью, и Ойкаве становится стыдно за свой внешний вид, потому что, вероятно, он еще никогда не выглядел так плохо. Особенно перед Иваизуми. – Тебя принес Матсукава. Сказал, ты рухнул в обморок на тренировке. Похоже на кахексию, но я не хочу вдаваться в крайности. На него смотрят недовольно и несколько обиженно. Ойкава отворачивается вправо, чтобы не видеть долговязой трубки, воткнутой в руку. – Что? Иваизуми протяжно вздыхает. – Общее истощение организма. Понравились ощущения? – Нет. – Тогда сколько ты еще собираешься себя мучить? Он молчит, слизывая с губ солоноватые слезы. – Когда ты ел в последний раз? Хлеб был немного черствым, варенье – чуть приторным, но улыбка Сугавары смягчала вкус. – Не помню. – Тебя не видели в столовой уже пять суток. Ойкава старательно складывает числа в голове, но они распадаются. Мысли атрофируются, и он умирает вместе с ними. – Мне нельзя туда. Подбородка касаются холодные пальцы, чуть притягивают вперед. Иваизуми смотрит серьезно. – Почему? Перед глазами вновь накрапывают темные пятна, и усталость поглощает тело. Ойкава растягивает губы в слабой дрожащей улыбке. – Потому что меня там убьют. В горле сухо, и под ребрами чешется, а в ушах непривычным звоном бьет истерический смех. Иваизуми смотрит на него испуганно, и Ойкава понимает, что смеется он сам. *** Пол стерильно чистый. Куроо даже неловко ступать на него неочищенной обувью, но он все равно делает шаг навстречу сгорбившейся за столом фигуры. Акааши тихой поступью следует за ним. Бокуто остается на входе, морщась от примеси запахов. Носоглотку режет, он различает вонь формальдегида, спирта и чего-то кисловатого и металлического. Иваизуми поднимает на него тяжелый взгляд, переводит его на стоящих позади, чуть испуганно косится на лежащего на койке Ойкаву и наконец поднимается. – Что произошло? Толчок в спину – призыв начинать. Куроо прочищает горло, старательно не осматриваясь по сторонам. Иваизуми – дома, но живому игроку здесь не место. – Мы немного меняем план. – Как именно? – Нам нужен он, – Куроо прячет руки в карманах свободных штанов и кивком головы указывает на бессознательного Ойкаву. Иваизуми за его взглядом не прослеживает. – Зачем? – Хотим подослать его к Ушиджиме. У нас недостаточно информации. – С чего вы взяли, что Ушиджима примет его в стаю? – Интуиция. Иваизуми хмуро гнет брови. – Скорее безосновательные доводы. – Если в моих суждениях нет логики, что он делает здесь? – Куроо обводит руками комнату. – Не припомню, чтобы обыкновенных игроков спускали в операционную. Не по просьбе ли Ушиджимы? С губ слетает недовольный цокот. – Предположим. И чем он поможет? – Доложит о слабых местах. О расписании псов. В конце концов, – Куроо гнет уголки губ. – Ослабит бдительность. Нам останется только воспользоваться моментом. Врач складывает руки на груди. – Почему Ойкава должен согласиться на это? Гортанный смех ударяет в спину. Бокуто, упираясь ладонями о перекладину, нависает в дверном проеме и угрожающе тянет губы. – Ему же хочется жить. Он скалится, чуть наклоняя голову и пялясь на койку. – Так ведь, Ойкава? Тот впивается в него усталым взглядом покрасневших глаз. На лице – мертвенная бледность, впалые щеки и колючая щетина. Ойкава выдавливает из себя слабый кивок и отводит взгляд, безразлично всматриваясь в потолок. И Куроо его действительно жаль.