Когда закончится война

И сказал Господь Бог Каину: «Где Авель, брат твой?» Он сказал: «Не знаю. Разве я сторож брату моему?»

      Сон был тяжёлым, он не помнил, что ему снилось, но внутри царило неприятное душное чувство усталости. Персиваль с трудом разлепил опухшие и воспалённые глаза и долго смотрел в непривычно белый потолок, не понимая, где он находится. Было жарко, и он приподнял руку, пытаясь вытереть пот со лба, тот был липким и холодным.       — Тебя повалила лихорадка, — раздалось со стороны. Персиваль медленно перевёл взгляд на Ноа, тот сидел на стуле, держа в руках старенький блокнот и огрызок карандаша. Страницы были испачканы в грязи и крови, но санитара это явно не смущало.       — Ты в госпитале при штабе.       Ответил он до того, как Персиваль успел сформулировать мысль. Тот только разлепил сухие обветренные губы и почувствовал, что хочет пить. Но Ноа уже протягивал ему стакан с водой.       — Откуда только достал, волшебник чертов, — наигранно ворчливо пробурчал Персиваль. И Ноа одними глазами указал на прикроватную тумбочку, на которой стоял графин с водой.       Персиваль хмыкнул и неспешно огляделся. Он лежал в довольно маленькой палате всего лишь на две койки. И его соседкой была не кто иная как пойманная им Амок. Она лежала мёртвенно бледная с ещё более осунувшимся лицом, а руки и ноги её были прикованы к металлическим прутьям кровати.       — Слушай, а так вообще можно? — спросил он с частично обеспокоенной, частично насмешливой улыбкой, приподнимаясь в кровати и принимая стакан.       — Её будут держать на седативных, — сказал Ноа с такой фальшивой доброжелательностью, что у Персиваля от неё свело скулы. — К тому же едва ли она способна причинить тебе вред после сегодняшнего допроса.       — Страшный ты человек, Ноа.       — Ты тоже, Фойер.       Они замолчали, Ноа снова уткнулся в блокнот, и Персиваль понял, что тот рисует.       — Не знал, что ты художник. Покажешь? — он заинтересованно вытянул шею. Но на его просьбу Ноа лишь фыркнул и бросил короткое: «Обойдешься». Персиваль по-ребячески насупился, но почти сразу же потерял интерес. Болело плечо. Он вспомнил, что его ранило ещё пару дней назад. Видимо, рана воспалилась.       — Не волнуйся, — начал Ноа, почувствовав его переживания. — Поставки возобновились, здесь достаточно медикаментов, чтобы ты встал на ноги как можно быстрее.       Полдня Персиваль лениво ворочался в постели, изредка посматривая на мирно спящее лицо невольной соседки, всё в ужасных кровавых ссадинах и свежих ещё алеющих синяках. Она выглядела намного хуже, чем он запомнил в последнюю встречу. Кроме Ноа, покинувшего его почти сразу после пробуждения, к нему больше никто не заходил, но снаружи за дверями постоянно кто-то торопливо ходил, кто-то стонал, разговаривал. В палате было душно, но небольшое окошко, утеплённое на зиму, открыть было нельзя.       Ближе к вечеру, когда пульсация в ране усилилась и начала отдавать в голову, Персиваль заставил себя подняться на ноги. В коридорах было темно, запах стоял густой и неприятный, пахло кровью, спиртом и потом — это был запах страданий и боли. Он попытался поймать медсестру, но та, пообещав подойти позже, умчалась туда, откуда доносились истошные крики, от которых ещё сильнее заболела голова. Захотелось подышать свежим воздухом, затхлость атмосферы военных госпиталей была чересчур угнетающей. Теперь было понятно, почему солдаты с большой охотой возвращались на поле боя. В госпитале пахло смертью, беспомощной и неизбежной.       — Кажешься чересчур больным для простого симулянта, — раздалось негромко, и Персиваль с трудом оторвал взгляд от пола. В метре от него прямо перед входными дверьми в госпиталь стоял Лукас, без щетины и коротко стриженный, с вымытым лицом он выглядел…       — Ещё хуже, чем было, — лукаво скривился Персиваль. — Верни бороду. Лукас привычно закатил глаза на небрежный выпад.       — Теряешь хватку, явно болен, — невпечатлённо ответил он. Лукас развернулся на пятках и, предугадав намерение Персиваля, вышел наружу. Тот двинулся следом, невольно ухмыляясь.       Щетина Лукасу совсем не шла, это знали оба. Она лишь портила аристократически бледное и утонченное лицо сержанта, хотя без нее он едва ли походил на солдата. Персиваль иногда шутки ради говорил, что Лукас стремится подняться по карьерной лестнице только потому офицерское звание лейтенанта больше соответствовало его гордому выражению лица.       — Коннор тут просил передать тебе кое-что.       Сержант скинул с плеча сумку и бросил её в руки Персиваля, тот тут же заглянул внутрь под внимательным и изучающим взглядом Лукаса.       — Явно офицерские яства, — хмыкнул Перси. В сумке было несколько банок консервов, плитка шоколада и крошечная бутылочка с чем-то явно алкогольным. — Впрочем, передай ему спасибо…       Он поднял глаза на Лукаса, который смотрел на сумку, не отрываясь, с одновременно неописуемо серьезным и по-детски обиженным выражением лица.       — Ты что, завидуешь мне из-за этой подачки? — рассмеялся Персиваль, поймав его взгляд. Лукас тут же отвернулся, натягивая маску безразличия. Но попытка сохранить хладнокровие оказалась неудачной. Лукас всем своим видом вздыбился как кот, плечи его напряглись, а лицо при этом приобрело такое нелепо отстранённое выражение, что стало очевидно — Персиваль попал в точку.       Но смеяться над этой маленькой слабостью обычно независимого и нелюдимого снайпера он не стал. У всех были свои уязвимости и тайные желания, и Персиваль, хоть и с удивительной, почти неприятной простотой, как для других, так и для себя, находил эти болезненные точки, предпочитал на них не давить без особой на то необходимости.       — Ты же ведь понимаешь, что со мной он возится не по своему желанию, — вздохнул он и вдруг почувствовал себя каким-то наставником, объясняя очевидные вещи. И поэтому торопливо сменил серьёзный тон на более беззаботный: — А вот твою жопку, в отличие от моей, из того ада он вытащил по своим собственным соображениям. Лукас неопределённо передёрнул плечами, всё ещё пытаясь выглядеть незаинтересованным, но Персиваль заметил, что он все же расслабился.       Они присели на ступеньки перед входом в госпиталь.       Персиваль было потянулся, чтобы открыть банку консервов, но понял, что вовсе не голоден. Поэтому он закрыл сумку и отложил её в сторону, а сам сильнее укутался в куртку. Лукас рядом чиркнул спичкой о коробок и умиротворенно задымил сигаретой.       — Что-то намечается? — полюбопытствовал Персиваль без особого интереса. Наличие медикаментов, провизии и даже сигарет было явным признаком того, что что-то должно произойти —либо крупное наступление, либо прибытие крупной шишки.       — Искандар приедет, — ответил Лукас, долго и почти любовно выдыхая дым.       —Ха! — хотел было Персиваль начать свою излюбленную бурную тираду, но вдруг весь воздух из него словно весь вышел, и он как-то сдулся, сгорбил плечи, замолчал. Накатила усталость, и плечо снова напомнило о себе.       Так и сидели молча, Лукас — пыхтя как паровоз, а Персиваль — разглядывая носки поношенных сапог.       Персивалю действительно было что сказать, но силы покинули его и только мысли хаотично плавали в голове.       Приезд Искандара не радовал его, но отчасти давал надежду. Возможно, теперь он заберёт его с поля боя, возможно, теперь он позволит вернуться к мирной жизни. От этой позорной мысли Персиваль усмехнулся и прикрыл воспалённые глаза. Как он может мечтать о чём-то настолько глупом? И дело было не в том, что он не любил обычную жизнь без постоянного страха и смерти. Он просто не знал её. Сколько он себя помнил, Персивалю приходилось сражаться за своё существование. В одиночку против всего мира. Поэтому всё же, отчасти, только отчасти, он понимал желание Лукаса иметь кого-то важного для себя, кого-то, кого хочется защитить, и — самое важное — кого-то, кто может защитить. Кого-то вроде Коннора.       Они сидели довольно долго, глядя на снующих туда-сюда солдат. Недалеко от госпиталя стояла кучка толпящихся новобранцев, они ярко выделялись среди других немного нервозными лицами и испуганно бегающими глазами. В кругу таких, только что пригнанных из учёбки, словно скот на убой, новобранцев стоял один такой же юный солдат, который, впрочем, кардинально от них отличался. Он что-то рассказывал новобранцам с довольно уверенным и даже заносчивым выражением лица, и те слушали его, приоткрыв рты. Персиваль, которого невольно привлекла эта ситуация, пригляделся внимательнее. Паренёк показался ему одновременно знакомым и незнакомым. Он явно уже пережил первый бой, но это не сбило с него спесивость. Было очевидно, что он не только не чувствует страха перед смертью, но и гордится этим.       — Слушай, — задумчиво начал Персиваль, — не знаешь, кто это?       Лукас, до этого смотревший в другую сторону и не обращавший внимание на кучку новобранцев, медленно перевёл взгляд и вопросительно склонил голову.       — Вон тот, в центре, что о чём-то рассказывает.       — Разве это не новенький санитар, Махони или как-то так? — неуверенно сказал Лукас, он задумчиво затушил сигарету о ступеньку и бросил окурок в сторону. — Вот только его форма… повязки нет.       — Эй, парень, — неожиданно окликнул Персиваль, новобранцы неуверенно обернулись. Тот, что хвастался, быстро нашёл взглядом Персиваля и Лукаса и вопросительно приподнял бровь, но взгляд при этом остался самоуверенным. Он коротко обернулся, проверяя, точно ли окликнули кого-то из их компании. — Да, ты, Махони… Подойди-ка сюда.       Персиваль поманил его рукой, и Лукас рядом устало покачал головой.       — Зачем? — простонал он. — Чего тебе спокойно не живётся? Уснуть не сможешь, если не прицепишься к кому-то?       Персиваль фыркнул.       — Господи, да чего ты разворчался как старикан? Просто спрошу, чего он не сидит со своей любимой Амок. Ты знал, что мы в одной палате лежим? Такими темпами закорешимся с ней.       Лукас нахмурился, хотя не выглядел удивлённым новостью.       — Это решение Коннора, — отстранённо сказал он, не вдаваясь в подробности. — Главное, не переубивайте друг друга.       Персиваль хотел было возмутиться, но наконец подошёл совершенно не испуганный и ни капли не торопившийся юноша. Он натянул немного заскучавшее выражение лица, при этом не сумев скрыть легкого раздражения и нетерпения.       — В этот раз уже не пугаешься, как трусливый ягнёнок, — хищно улыбнулся Персиваль, всматриваясь в холодные карие глаза юноши. Тот напрягся, губы его вытянулись в тонкую прямую линию, и одно это движение заставило Персиваля понять, что он не знает человека перед собой.       — Разве мы знакомы? — отстранённо поинтересовался юноша, бегло осматривая двух незнакомых солдат. Персиваля было не опознать, он был в простой армейской куртке без знаков отличия, только эмблема корпуса выдавала в нём разведчика. А вот второй был сержантом и, хотя не принимал участия в разговоре, внимательно слушал, впитывая каждое слово. От холодного взгляда юноша поёжился, Лукас напрягал его больше, чем сидящий подле него вразвалочку Персиваль.       — Я думал, что да, но сейчас понял, что спутал тебя с одним санитаром, — беззаботно поделился Персиваль, ни капли не смущённый ошибкой.       — Санитаром? — удивлённо приподнял брови рядовой.       — Да, его фамилия Махони...       — О`Махоуни, — тут же поправили Персиваля, на что тот лишь кротко поджал губы, признавая ошибку.       — Точно-точно…Так вы братья? На лицо просто копии друг друга. — Лицо юноши стало жёстким, и он сухо выдавил:       — Мы близнецы… — и добавил шепотом: — Не знал, что Михаэль здесь…Кто бы мог подумать, что он решится стать рекрутом…       В его голосе не было волнения за брата, но зато Персиваль различил раздражение, смешанное с неверием.       — А тебя-то самого как зовут, рядовой О`Махоуни? — с наигранной доброжелательностью уточнил Персиваль и вопросительно склонил голову, его немного удивила такая холодная реакция, но не настолько, чтобы обращать на это особое внимание.       — Бернард, сэр, — ответил юноша, неожиданно вспомнив про приличия, при этом всё ещё находясь в немного ошеломленном состоянии, он быстро стрельнул глазами в Лукаса.       «Вечно меня не воспринимают всерьёз», — беспечно подумал Персиваль, поднимаясь на ноги.       — Приятно познакомиться, Бернард, — улыбнулся краешками губ Персиваль, с легкой фамильярностью протянув руку. О`Махоуни осторожно посмотрел в глаза Перси, словно ища какой-то подвох, но всё же неуверенно ответил на рукопожатие.       После потеряв интерес к юноше перед собой, Персиваль так быстро свернул разговор, что Бернард лишь недоумённо попрощался и поспешил уйти, причём он не вернулся к группе новобранцев, а скрылся в направлении казарм.       — Доволен теперь? — спросил Лукас, прожигая взглядом напряженную спину товарища.       — Не особо, — коротко ответил Персиваль и, запрокинув голову, закрыл глаза. Лицо его приобрело холодное и отстраненное выражение.       Когда холод перестал спасать от боли в руке, Персиваль торопливо попрощался с Лукасом и вернулся в палату. Суетливая медсестра, которую он наконец перехватил в коридоре, ловко вколола ему обезболивающее и поспешно ретировалась, бросая тревожные взгляды на Амок, которая все еще была без сознания и явно не собиралась просыпаться в ближайшее время. Персиваль еще какое-то время ворочался в кровати, безучастно глядя в потолок. Но стоило лекарству снять боль, как слабость погрузила его в умиротворенную темноту сна.       Вдруг стало холодно, поежившись, Персиваль медленно открыл глаза. Он всё ещё лежал в палате, но что-то казалось незнакомым, чужеродным. Дыхание вырывалось белыми облачками пара, он почувствовал, что замёрз. И одновременно понял, что не может пошевелиться.       Кто-то наблюдал за ним. Персиваль чувствовал это нутром. И от этого ощущения волосы вставали дыбом.       Ему захотелось позвать медсестру, но он не смог произнести ни слова. Только испуганно замотал головой, озираясь, страх парализовал его, но даже осознание этого не помогло выбраться из оцепенения.       Соседняя кровать была пуста... Только оборванные окровавленные наручники тревожно висели на прутьях кровати.       Амок вырвалась.       Ужас захлестнул Персиваля, и он вдруг почти физически ощутил чужие руки на своей шее. Стало не хватать воздуха, и он беспомощно открыл рот, словно выброшенная на берег рыба.       Она следила за ним. Он почувствовал тяжесть на своей груди и перевёл взгляд с кровати, на появившуюся из ниоткуда.       Она сидела на нем, склонившись к его лицу, в упор глядя на него своими бездонными чёрными глазами. По её рукам текла кровь и капала на белые простыни. Она была так близко, что Персиваль вдруг почувствовал запах.       Она пахла свежескошенной травой.       Не кровью.       Этот диссонанс так удивил его, что он не сразу заметил в её руках нож. Она замахнулась. Персиваль было дёрнулся всём телом, уходя от смертельного удара...       Но просто открыл глаза.       Это был кошмар.       Персиваль тяжело дышал, ничего не видя перед собой. Сердце его бешено колотилось в груди, так сильно, что отдавалось в ушах.       — У Вас жар, — раздалось над ухом и чьи-то руки бережно протерли его лицо влажным полотенцем. Персиваль с трудом сфокусировал взгляд. Над ним стоял Михаэль, встревоженный состоянием солдата.       Персиваль втянул воздух носом, в безнадёжной попытке уцепиться за приснившийся ему запах свежескошенной травы. Но в палате пахло гниющей древесиной, кровью и его же потом.       Он закрыл глаза пытаясь воссоздать в памяти тот запах, но ничего не получилось. Ему захотелось снова провалиться в этот кошмар, только бы вернуть этот аромат. Так пахла Она. Так пах мир.       Мир без войны.       Персиваль почувствовал себя раздраженным, ему вдруг захотелось скинуть с себя влажное полотенце и выгнать Михаэля прочь. Его забота вдруг показалась Персивалю отталкивающей, почти отвратительной.       Но такая яркая эмоция быстро угасла под влиянием физической слабости. Усталость накрыла его, и он обессиленно закрыл глаза.       — Наконец-то отвлёкся от своей любимой Амок, — бросил небрежно Персиваль, чувствуя, как Михаэль аккуратно проводит по его лицу полотенцем, стирая пот. Однако резкая реплика его не задела.       — Ваши болезненные стоны не давали сосредоточиться на ней, — ответил Михаэль почти с насмешливым озорством, но в голосе всё равно звучало слишком много заботы и доброты. Впрочем, Персивалю грех было жаловаться.       — Зря ты сюда приехал, — неожиданно для самого себя вырвалось у Персиваля. — Не твоё это место.       — Вы не первый, кто мне это говорит, ефрейтор Фойер, — с печальным смирением улыбнулся Михаэль. Персиваль открыл глаза, наблюдая за Михаэлем, тот методично выжимал старенькое полотенце, прежде чем снова положить его на лоб Персиваля. У него было очень нежное выражение лица, совершенно не похожее на эмоции, которые Персиваль видел у Бернарда. И эта мягкость черт, внимательность взгляда, это дурацкое смирение. Как этот маленький трусливый оленёнок решился отправится на войну? Персиваль не понимал.       — Купился на пропаганду, а? — с вызовом бросил он. — Так она всё лжёт, нет здесь геройства. Только и ждёшь от чего сдохнешь быстрее от голода или пули.       Михаэль не ответил, только тревожно потупил взгляд. И Персиваль снова вспыхнул как спичка, он весь подобрался, в секундной готовности разругаться с глупым юношей. От жара мысли Персиваля путались и крутились в голове с бешеной скоростью. Ему было сложно сосредоточиться. Но тишина угнетала, и он говорил все, что приходило на ум. Вырывал одну мысль из клубка спутанных эмоций и чувств и обличал ее в едва ли понятые без контекста слова. Но Михаэль как-то понимал, что тот хотел донести до него.       — Не тратьте силы, вы больны, — просто сказал Михаэль как отрезал и положил руку на плечо ефрейтору с такой неожиданной твёрдостью, что Персиваль опешил и тут же расслабился. Он был изнеможён жаром. Всё-таки было что-то в этом оленёнке. Что-то похожее на стержень.       — Я видел твоего брата, — успокоившись сказал Персиваль. Стоило Михаэлю услышать эти слова, волнение и оживление озарило его лицо, он сразу же подскочил на стуле, потеряв хладнокровие, с которым он слушал все предыдущие высказывая Персиваля.       — Здесь? В лагере? — тут же поинтересовался он суетливо, но почти сразу же помрачнел и опустился обратно на стул. — Рад, что с ним всё хорошо...       И он замолчал, угнетенный собственными мыслями. Было что-то удушающее в этой тишине, наступившей в комнате, Персиваль заелозил в кровати, его подмывало заговорить снова, лишь бы заполнить образовавшуюся пустоту, но одновременно что-то в фигуре Михаэля останавливало Персиваля от продолжения темы. И он молча наблюдал как тот снова встал на этот раз сдержанно и вернулся к заботе об Амок, словно только в уходе о ней он забывал обо всём на свете.       За окном было темно. Ночь вступила в свои права. Но снаружи всё равно периодически слышались то стоны пациентов, то торопливые разговоры медсестер и врачей.       Время шло, и тишина в палате перестала казаться нагнетающей. Персиваля периодически утягивало в полудрему, и он наблюдал из-под полуопущенных ресниц за убаюкивающими плавностью движениями санитара. Внешне тот был спокоен, и теперь вытирал лицо Амок так же как до этого Персивалю.       Казалось, что он всё-таки привык к смерти и опасности, которая теперь окружала его.       «В какой-то степени он сам тянется к ней», — сквозь сонливость подумал Персиваль, а в слух сказал, кивая на Амок:       — Она убила очень многих людей, — голос его был тихим, а тон спокойным. Не осталось сил даже на упрек, только — на простую констатацию факта.       Руки Михаэля замерли над лицом девочки.       — Да... — протянул он. — Все мне это говорят...       — И что ты думаешь? — спросил Персиваль, из последних сил вслушиваясь в размеренный голос Михаэля.       — Думаю, что пока я видел только, как вы пытаетесь убить её, — просто ответил он.       И в тоне его не было ни упрёка, ни ненависти, ни страха. Только одно понимание. Сострадание.       «Вот как…» — Персиваль печально улыбнулся одними уголками губ и закрыл глаза, не в силах больше справляться с сонливостью.       Вспомнилось жесткое выражение лица Бернарда, теперь оно казалось Персивалю скорее агрессивно затравленным, полностью противоположное трусливо-испуганному выражению на лице Михаэля, которое, в свою очередь, скрывало в себе намного больше твердости, чем казалось на первый взгляд.       — У вас похожие лица, но вы совершенно не похожи, — едва различимо пробормотал Персиваль, прежде чем тьма в очередной раз утащила его в свои сети.