Мерзость проклятия посмертия

      Не любила я это место. До дрожи в коленях ненавидела, стоило пройти мимо. Хреновы тёмные углы чёртового особняка фюрера.              Ощущение подлой тени, шныряющей по пятам и цепляющей за икры, не покидало ни на секунду, стоило изменить тёплой спальне холодную улицу.              Фюрер никогда не сопровождал меня.              — Сегодня холодная ночь, — его задумчивый тембр голоса едва дребезжит над ухом и лениво приоткрыв глаз, я лишь могу сказать, что мы задержались. — Будь осторожен.              Зато он сегодня сказал то, что никогда бы не сказал.              Хотя это не отменяло того, что стоило мне собраться, как практически сразу я была отправлена в путь к родным пенатам.              Романтичности в этом холодном мужлане был строгий минимум и я конкретно так не понимала, что в нем нашла мадам Брэдли. Хотя, может, только с малолетним любовником он жалел часть своего джентльменства?              Да и надо ли в отношениях между мужчиной и мужчиной быть романтичным? Какая глупость, ни разу не позиционировала себя как мужчину в отношениях, даже если те лживые и если они с Кингом. Печально, если он и правда считает меня под мужской ролью.              Холодок пробирался дрожью по ногам, вырывая неприятный вздох.              Холодная ночь, это правда уж. Но разве бывает хоть одна тёплая ночь, когда я тут?              — Доброго вечера, Эдвард Элрик.              Мальчишеский голос из-за угла едва не заставляет закричать от ужаса, оборачиваясь так, будто на катке.              — Что?              Пацан меньше меня, совсем юный, чуть блестит чёрными глазами под светом луны и выглядывает из-за угла, совсем как в кошмаре.              От осознания тут же сковывает тело, пробивая наигранной улыбкой.              — Ха-ха, прости-прости. Мне не следовало здесь быть, да? Ты же сын Брэдли, да?              Боже мой, прости меня, что я ввязалась в эту авантюру. Гомункул. Сердце отчаянно прыгало в груди, как бешеное, едва не наворачивая слёзы на глаза. Гордыня.              Я напоролась на малолетнего ублюдка прямо тогда, когда этого не хотелось. Урод точно поджидал время, следуя за мной от самой спальни. Как долго он вообще следит?              — Не волнуйся, я очень рад нашей встрече! Да, я его приёмный сын. А ты, Эдвард? Что моему отцу могло понадобиться от тебя ночью? — не смотря на то, что он был самым старейшим из гомункулов, это не мешало ему по детски наивно склонять голову к плечу и ширить свои ангельские глазки, совсем как ребёнок. — Мне так давно хотелось встретиться с тобой.              Боже, он серьёзно делает вид, что не в курсе, какая из меня шлюха для фюрера. Вот от этого даже неловко. Хотя не больше, чем в первый раз, когда эта мысль пришла мне вообще в голову.              А что ему сказать? «Парень, ты сам прекрасно знаешь, тебе сотни лет, какого чёрта я должен тебе на пальцах объяснять что такое мужской секс»?              Пальцы кололо от судороги, панически хватаясь за стену, как за спасительное кольцо, только вот проблема — мерзкие тени были повсюду, одной пучиной сваливаясь на меня, подобно водовороту, затягивающему на морскую глубину. В горле вставал ком из боли и немого крика.              — Я… Я здесь…              — По работе. Селим, почему ты не спишь в такое позднее время? Ха-ха, Эдвард, прости моего сына за такое любопытство, он ещё такой ребёнок!                Кинг выныривает из темноты, подобны акуле и моё сердце заходится вновь. Только не в радости, а в неумолимом ужасе близкой смерти.              Его ладонь ложится на плечо мальчика, так по-отцовски, подталкивая обратно в темноту, мол, беги к себе в комнату, малыш, пока глаза самого фюрера покоились на мне с приподнятой дружелюбной улыбочкой.              Я до сих пор не знаю, в чем заключается способность Гнева. Один только этот факт заставлял плясать внутренности.              — Ладно, ладно. Пока, Эдвард, было приятного с тобой встретиться! Спокойной ночи.              Фигурка Селима растворяется в тенях так же быстро, как и появилась, до усрачки напугав меня.              Вау, я всё ещё живая?              Ноги предательски подгибаются… Стоп, что? Не время терять хватку!              Заползая обратно по стеночке, мне даже неловко поднимать глаза на фюрера, что молча пилил меня взглядом. Наверняка он думал что-то наподобие: «Какого хрена ты, дурак, не можешь свалить из моего богатого дворца тихо?»              — Позволишь проводить? — Брэдли странный, кладёт ладони на плечи, придерживает у груди и приобнимает.              Где его пресловутая антипатия к любви и верности? «Выживает сильнейший»?              — Почему ты здесь? — спрашивать страшно. Прятать глаза на чужом мундире — нет. — Ты никогда не проводил меня, зачем пошёл?              Ночь холодная, совсем как зимой, студит горло и пробирается змеёй под плащ. Столь холодные же щеки и слезинки, падающие так внезапно, что мне и самой невдомек, почему они вообще появились.              — Мне было тревожно, — мундир ложится на плечи так легко, что казалось, как родной. Только висел огромным мешком. — Пойдём, я довезу тебя.              И вот так, что-то стало меняться. Прикрытой его одеждой, его рукой и под его защитой, слёзы лились сами по себе. Кинг не был мне защитой, что действительно защищала от гнева Гордыни, но его присутствие просто рядом вселяло уверенность в том, что я жива. Хотя бы сейчас, хотя бы до завтра.              Мы молчали, находясь на улице. Молчали, пролетая в ночной тишине улицы на личном автомобиле фюрера, и так же молча выходили из машины.              — Брэдли, — моя неловкость росла с каждым стуком сердца, когда шагов до порога дома оставалось до никчемного мало. — Мундир. Я не буду держать его до следующего раза, чтобы вернуть.              Хотя бы по той причине, что в моей квартире постоянно кто-то шныряет, заходя в гости. Такие вещи, как великовозрастные одежды тут же будут записаны в категорию «требующих расследования».              — Грубишь, как в первый раз, — смешок гладит волосы, хватает за подбородок, мягко оборачивая и ласково касаясь губ. Впервые так нетребовательно и не сексуально. — Можешь оставить у себя или отдать, мне без разницы.              Ёлки-иголки. Лицо тут же превратилось в адскую машину из алых оттенков, вспыхнув краской на всю улицу. Ох, черт, до ужаса неловко! Моя ладонь, прикрывающая лицо, совершенно ничего не меняет. Глупый фюрер только посмеивается, и так прекрасно видя дрожащие зрачки и губы, невольно облизывающие привкус солоноватости.              — Ты боялся Селима. Подле меня не бойся его. Он ничего не может сделать, он ребёнок.              Холодный голос Брэдли только скрипел, словно бьющийся хрусталь, но такой Гнев был мне по душе, до алеющих ушей и скомканного дыхания.              — Хорошо. Брэдли, — мундир запахивается сильнее моими же ладонями, не оставляя и возможности одежде слететь на асфальт. — Тогда зайдёшь забрать его, когда тебе понадобится.              Я хотела верить в свою важность, наблюдая за тем, как скрывается машина за поворотом, и хотела верить, холодно кидая мундир в мусорку. Так же холодно хотелось верить в мою неискренность кому-то другому, наблюдающему через тонированные стекла припаркованной машины у дома. Чья надежда, по итогу, останется в живых?